Виртуальность

Часть третья: Resurgam Как я люблю глубину твоих ласковых глаз Как я хочу к ним прижаться теперь губами Тёмная ночь разделяет, любимая, нас И тревожная чёрная степь пролегла между нами Глава 3.1: Левий Матвей пришедший вовремя 2024. Вокруг было тихо и спокойно. В кабинете находился диван, напротив которого рабочий стол врача. Аудитория была приятной, а большего спокойствия придавали белоснежные, точно однородные, больничные стены. Голубоглазая девушка щурилась от лучей холодного солнца, а врач, заметив это, ненароком спросила у своей пациентки: — Маргарита, мне стоит закрыть жалюзи? Девушка оценила ситуацию и попросила все-таки исполнить такое требование. Глаза вновь могли видеть, а тетя в медицинском халате вернулась на прежнее место: — Итак-с, на чем мы остановились?  Маргарита, немного помолчав, сказала:  — Вы у меня расспрашивали что-то про прошлое.  Психотерапевт ахнула, вспомнив тему разговора. Боязнь осуждения и позора. — Ты же, согласно собственным словам, выступала по барам и ресторанам с вашей группой. Вы много путешествовали, много чего увидели. Тебе боязно подняться на ступеньку выше? Или ты боишься представлять нашу страну просто потому, что ты не норвежка?  Девушка с пушистыми волнистыми волосами угольного цвета посмотрела куда-то вправо, находя ответ. На ее лице точно громом красовался длинный шрам, рассекавший правую бровь пополам и продлеваясь аж до запавшей щеки. Врач что-то записывал. — Евровидение — это не какой-то там бар и даже не ресторан, — подчеркнула синеглазка, перекидывая ногу на ногу, — очевидно, я буду переживать… Оторвавшись от записной книжки, психотерапевт изучала мимику пациентки: в глазах бегала дикая тревога, лицо ее скривилось в неком смущении, а брови сместились ближе к переносице, хмурясь. Психотерапевт пришла к выводу, что проблема лежала под очень и очень травмирующем корнем в жизни у Маргариты, а не типичным необоснованным страхом, напротив: страх был очень даже обоснован, как-будто бы панический, как-будто бы ожидающий некого раскрытия кромешной тайны, проливая свет на ситуацию, что была рассеяна временем. Психотерапевт была действительно умной женщиной. — Я понимаю, — кинула слова в воздух врач, точно с задней мыслью, анализируя психотип двадцатишести летней девушки, — а зачем надо было кидать заявку, если ты боишься? Это нелогично. Может, тебе следует отказаться? Однако Марго совсем не слышала вопросы врача, тяжело роясь в воспоминаниях, пытаясь откопать точные моменты начала конца. Она перенеслась на целых восемь (!) лет назад.  Вот, в памяти возникал образ сумрачного неба и пропадающих россыпей звезд, а по спине, точно в действительности, пробежали мимоходом беспокойные мурашки; повсюду был запах свежей травы… *** …Однако на поле брошенная полька больше не валялась. Едкий йод как-будто бы сжигал кожу где-то около ее правого глаза, через пару секунд заставляя окончательно прийти в чувства; рана так и кровоточила. Искалечанная слегка ощущала теплую жидкость, стекающую по лицу, стремящуюся прям к ключицам. К слову, низ девочки очень сильно болел, колол, словно от тупых ударов ножей, настоящая причина боли пока оставалась непонятна. На конкретных местах зудело максимально мучительно: спину как-будто бы проткнули многочисленными железными прутьями, а совсем счесанные колени даже не чувствовались. По телу молодой девчонки прошелся ураган, не оставляя и живого места.  — Боже, Серафима! Ты наконец очнулась! Я … Мы так переживали! — прозвучал будильником крик русой девушки, чьи волосы были заплетены в две глупые детские косички.  Сима изначально не поняла где она и что происходит. Раненая некоторое время всматривалась в темный портрет перед собой, и только через минуту до польки дошло, что видит ту самую биохимичку Хлою, свою петую подругу, что вновь мучала Симу, однако уже не учебой, а йодом. Между тем, Хлоя сильно повзрослела; Серафима выяснила это даже не разглядывая голландку. — Тсс….Печет же! — тяжко выкрикнула девушка от острой боли, естественно пытаясь остановить подругу, отталкиваясь. — Сима! Дай мне рану твою обработать! Тут же раздался невыносимый ноющий толчок где-то внизу живота, что было неожиданно.  Сима скривилась от мучений, протягивая руку к месту, где ударило: — Ай… — Что случилось? — заревела Хлоя, вновь осматривая лежащую на ее коленях подругу. — Что болит? — русая скептически оценила смысл своего вопроса: у Симы сейчас болело точно всё.  Серафима скинула ответственность за боль на ее пищевые проблемы. Она ошибалась. Сима осмотрелась вокруг своими уставшими зелеными глазами: они точно находились в салоне машины, однако водителя полька пока не разглядела. Автомобиль несся что есть силы по безлюдным местам: — Не переживай, Сим, скоро будем дома.  Туманная дымка вновь окутала остатки рассудка девушки… *** Маргарита (или, все-таки, Серафима?) сразу судорожно и сумбурно покачала головой в разные стороны, отказываясь от идеи своего очередного психотерапевта: — Мы отбор уже прошли. Нельзя поступать так неосмысленно и безответственно. Психотерапевт, как-будто бы горда проделанной работой, вновь схватилась за собственные записи, внимательно корреспондируя мысли своей пациентки: — Маргарита, ты начинаешь оживать. Это очень хорошо.  Женщина заметила, что в глазах у клиентки появился некий ехидный огонек, который, к сожалению, очень быстро потух. Как будто бы приезжая вспоминала что-то очень неоднозначное… *** …Серафима лежала на кровати, стараясь не двигаться. Девушка то просыпалась, то вновь лежала почти при смерти. Боль все еще пронзала тело, особенно низ живота. Комната не была чужой, и была удивительно уютной – деревянные полки, книги, запах чая и чего-то пряного в воздухе. За окнами разливался свет яркого солнца: тогда было около пяти часов дня. Хлоя сидела рядом, ссутулившись, нервно теребя край рукава. — Ты уверена, что не хочешь в больницу? — Нет, — сипло ответила Сима Хлоя закусила губу, но больше не настаивала. Дверь в комнату неожиданно отперлась: — Как она? — голос был низкий, спокойный, но внутри него чувствовалась напряженность. Сима медленно перевела свой взгляд: она увидела высокого, худощавого, с резкими чертами лица и серыми глазами, в которых пряталось что-то тяжелое, но доброе, парня. В одной руке он держал телефон, другой машинально провел по русым волосам, словно решая что-то про себя. На пороге стоял Лев, близкий родственник Хлои. Потом Сима узнала, что именно он был водителем в ту самую ночь. — В сознании, — коротко ответила начинающая ученая, — но тяжело… Лев присел около девчонок, листая что-то в своем телефоне. Лицо его искривилось, точно после попадания капли лимонного сока на рецепторы, но после мимолетная неприязнь перешла в сожаление: —Бедная… Хлоя обратила внимание на поведение братца, видя того на сквозь: — Лев, сейчас не время. Она пока даже толком не пришла в себя! — Что не время?! — закричал он. — Ты понимаешь, что этот… ужас рассылают с бешеной скоростью! Ты видела, что про нее вообще пишут??? — Да, видела! Ты вообще мыслишь, что после таких травм ей станет только намного хуже! Дай Симе передохнуть. Серафима уже окончательно проснулась: — Что про меня пишут? Что-то плохое? — ничего пока не осознавая, наивно спросила раненая. Сима с интересом взглянула на экран.  Картинки там были четкими, яркими, но от этого не становились менее кошмарными. Её собственное тело, безвольное и уязвимое, было изображено в состоянии наркотического забытья. И то, что происходило на видео, уже не имело ничего общего с тем, чем она хотела бы стать, как она себя видела. Это было похоже на вторжение в её личность, на жестокую эксплуатацию её слабости. — Это я?… Руки её дрожали, и ей стало трудно дышать. Она почувствовала, как внутрь неё, в самом центре её сущности, закралась тревога, огромная, холодная, непередаваемая тревога. В её голове, как молнии, прокладывались воспоминания — воспоминания, о которых она старалась не думать. О том, как отец изменил матери, о том, как обрушился на неё первый позор, как её мир разрушился в тот момент. И теперь эта картинка, это видео — оно было словно ударом в грудь. Чисто фактически, Серафима изменила Йосту. Изменила на всеобщее обозрение. Интернет все видит. Интернет все помнит. — Лев, ты — идиот! — закричала Хлоя на брата, крепко обнимая свою подругу, у которой начиналась очередная глубочайшая истерика: — Ты не виновата, мы все решим, все будет хорошо. Серафима Хлою не слышала, ведь понимала, что хорошо больше уже не будет. Она слышала лишь крик своей души, которая смертельно боялась какой-либо сексуальной близости, а уж конкретно такой. Лев, тем временем, повысил свой голос, пытаясь достучаться до сестры: — Если бы мы это от нее скрывали, это бы никуда не делось! — и эти слова в голове Серафимы запомнились надолго.  **** — А если бы у тебя все-таки был бы выбор, который бы совершенно не повлиял на то, как тебя оценят люди, ты бы осталась на конкурсе? Синеглазая, даже не обдумав заданный вопрос, без сомнений отчеканила: — Да. Я бы осталась.  Психотерапевт оторвалась от записей и с интересом спросила: — Почему? Девушка с тяжестью перенесла взгляд на обручальное кольцо, но в глазах не было ненависти от этой железяки — была лишь дружба. Однако на лице виднелась некая отдаленная тоска, как будто-бы пациентка вспоминала про человека, действительно вызывающего у нее самую настоящую, точно первобытную, любовь. Он явно не был связан с тем самым колечком, а был связан с ней на астральном и моральном уровне уже целых пятнадцать лет. — Потому что есть шанс.