Виртуальность

"Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!" — Воланд. Свидетельство о смерти - Петля Это был самый обычный день. Двадцать девятое сентября. Девушка возвращалась домой после долгих пар, а в квартире Симу ждал ее молодой человек (как бы солидно это не звучало), что решил временно погостить.  Улицы Амстердама покрывали опавшие листья огненного и золотистого оттенка. Вдоль каналов стояли узкие дома с крутыми крышами, а голландское общество, которое было так легко и порой инфантильно, взывало атмосферу беззаботного уюта и праздности. Здесь каждодневная жизнь была наполнена мелкими радостями, даже если и погода была дождлива, а солнца с витамином "D" почти не было. Люди тут не были зависимы от природных условий.  Вот — пекарня с свежеиспеченной выпечкой. Ведь точно, на деревянной полке, еще источая легкий пар, там лежит круассан, только что вынутый из печи — хрустящий, золотисто-слоистый. Весь наполненный шоколадом! Изделие явно дожидалось какого-нибудь студента, только вышедшего из университета, с ног до головы измотанного от жизни.  Однако Вербицкую мучное в ответ не притягивало.  Отсутствие какой-либо пищи угнетало молодой организм девушки, но вот его обладательница уже и не обращала внимания на постоянную тошноту, перемешанную с болью где-то около желудка. Жизнь подобного рода казалась ей вполне обыденной. Только вот порой эта злосчастная пекарня по дороге была сильным искушением, заманивая в свои лапы. При одной лишь мысли "А может, все-таки, зайти?" она вспоминала своё отражение в зеркале. Огромное. Некрасивое. И точно нелюбимое. Всегда, когда полька ела что-то по ее мнению калорийное, Симе представлялось лицо Вивиан. Стала бы она такой же стройной, как американка, кушая слишком "много"?  В кармане пальто что-то завибрировало — это был телефон Серафимы. Девушка медленно достала устройство из мягкой ткани, а ее слегка онемевшие от холода пальцы коснулись металла. Зеленые глаза, свежие и яркие, как трава где-то в поле после дождя, всмотрелись в экран. Там был весьма знакомый номер. Ей звонила Джоанна Пратт, та самая учительница по скрипке с очень яркими рыжими волосами и добродушной душой. Она провела с ней все детство, а хорошие воспоминания затаились в черепной коробке девочки, иногда вылезая. Серафима помнит, как будучи совсем мелкой, она уперто не хотела заниматься музыкой, возмущалась и кричала на родных, лишь бы не учить эти этюды, ведь попросту было лень. Сейчас бы она все отдала, чтобы вернуться назад, сдать какой-нибудь экзамен, посидеть на уроках сольфеджио и музыкальной литературы у миссис Беккер, сыграть дуэт с Мэри.  Как же досадно, что детство так быстро уходит.  Девушка подняла трубку и поднесла телефон к уху, поздоровалась со своей старой учительницей — все, как полагается. Джоанна сильно постарела, голос женщины дрожал уже по-старчески, но в нем все равна слышалась прежняя любовь. Пратт закончила преподавать в музыкальной школе после выпуска Симы и благополучно ушла на пенсию. Но вот интонация собеседницы была довольно таки досадной, скорбной и тяжелой; Сима никогда не видела и не слышала миссис Пратт грустной. Улыбка от ностальгии на лице машинально сползла, меняясь местом с шоком после новости, которую ей только что поведали. Джоанна Пратт объявила своей выпускнице, что пианистка Мэри покончила с собой в возрасте девятнадцати лет 27 сентября в 05:40.   *** Каким-то образом девушка дошла до подъезда своего съемного жилища. Джоанна добавила, что Мэри повесилась, а записки не оставила. Ушла, не сказав и слова. Тело нашли ее соседи, должных похорон с отпеванием не было — тихо, неприглядно провели церемонию и на этом всё. В голове Симы сильно загудело, словно кто-то резко закрыл дверцу старого рояля, мир вокруг шатался. Тремор рук не был подвластным мозгу. Воспоминания хлынули потоком: Серафиме Мэри теперь навсегда запомнится лишь замкнутой в себе девочкой; её тонкие аристократические пальцы, касавшиеся клавиш, этот стиль в одежде, напоминающее собой то пианино (такое же черно-белое). Глаза светлой голубизны, точно какой-нибудь освежающий водоем, а улыбка, хоть редкая и мимолетная, показывала всю мягкость и магию натуры юной музыкантки. Мэри была молода, но с такой древней душой. Жизнь ее покалечила, отняв родителей и какую-либо теплоту. Но как же девочка мастерски играла! Какой творческой она была. А как красиво шила!  "Нет, — думала про себя Серафима, — нет, она жива. Не может быть."  Внутри поднималось отрицание. "Это не правда, — твердил голос в голове. — Этого просто не может быть. Они перепутали. Это не она. Она жива." Пустота заполняла каждую клетку, поглощая боль, пока Сима не могла почувствовать ничего, кроме этой чудовищной невозможности принять очевидное. Слезы не шли. А ведь точно, Мэри же явно жива и здорова, как лошадь. Ее руки сейчас создают какую-нибудь заготовку с помощью швейной машинки, а не холодеют в трех метрах под землей.  *** Ступеньки вели на пятый этаж, а на площадке четко слышались голоса, кои весело обсуждали какую-нибудь повседневную тему, параллельно посмеиваясь. Казалось, этим людям нравилось общество друг-друга, а перебрасывание анекдотами, рассказывание жизненных историй увлекало  данных приятелей.    Серафима с приподнятой бровью остановилась около квартиры, где увидела Йоста и Вивиан. Казалось, они только что встретились, а их разговор был наполнен первыми нотками любопытства. С какой целью американка решила прийти к ее жилищу, Серафиму вообще не заботило. Мысли в черепной коробке были точно бешенным алогизмом; их было так много, а девушка не была в силах даже ухватиться за одну из них. По этому произошла очевидная и ожидаемая сумбурность. Логичность была уничтожена пылким чувством злости на себя за смерть подруги. Да, она винила, что не писала, винила, что не звонила, зная, как тяжело приходится Мэри. До боли было стыдно за свое поведение перед тем концертом: ну разве будет нормальный человек в своем уме расспрашивать отчего скончались близкие люди собеседника и на какие деньги он живет?  — Серафима! — вскричала Вивиан с жаром, приветствуя хорошую знакомую.  Актерски, полька изменила свою подавленность и траур притянутым за уши счастьем.  Соседка спросила, как у Серафимы обстоят дела и добавила с остреньким подчеркиванием насколько рада познакомиться с ее молодым человеком.  В горле был ком, который девушка так хотела вскричать наружу; этот крик не помешался в гортани, но ведь что-то же душило Серафиму и заставляло молчать, поглощая и замалчивая горе. На языке крутились тысячи горячих и болезненных слов, однако полька выбрала одно лишь "Нормально". — Вот и хорошо! — протянула Вивиан, додумывая что-то. — У меня день рождение через неделю будет, я вас приглашаю. Обоих. Сима посмотрела с неким недоверием на Вивиан, но кивнула головой, одобряя предложение: —Окей, мы придем. *** Но приходить она не хотела. Сима не хотела вообще больше ничего в этой жизни. Она, жизнь, казалась такой короткой, такой глупой и никогда не бесконечной.  Наступила глубокая ночь, а свет луны бился в лицо Серафимы; Йост давно лег спать, даже не замечая, в каком состоянии была его возлюбленная. Серафима осталась сидеть на кухне в одиночестве, глазея на ночное светило. Может, девушка так хорошо исполняла на себе придуманную роль, что люди не замечали ее депрессии? А может люди вообще не замечали Серафиму? Актеры всегда играют разных людей, но никогда себя.  Сима попивала намедни купленную водку, даже ничем не закусывая. А чем она будет закусывать, если последний месяц девушка морила себя голодом? С каждым глотком Сима отрывалась от реальности все сильнее, утопая в этом тумане. Запивать горе алкоголем это ужасная привычка, что рушит жизни миллионы людей каждый год. "Хроническое потребление разбавленного С2H5OH (этанола) с водой уничтожает центральную нервную систему" , — как бы сказала Хлоя. Эх, Хлоя, Хлоя, зачем покинула на произвол судьбы свою Серафиму? Списывались подруги детства редко.  Щеки Симы были красные от наплыва крови, а эмоции больше не контролировалась разумом; в глазах вспыхнули горькие крокодильи слезы, тяжелые и обжигающие. Её плечи содрогнулись, дыхание сбилось, и весь мир вдруг сузился до этого крошечного мгновения.  Неожиданно, до сто процентной точности, ярко вспоминались слова усопшей бабушки:  То ли дело ты, такая молодая и красивая. Глаза твои сияют, будто солнышко, ни слезинки на них не видно. Только вот знай, милая, за такую яркость люди могут и поплатиться. Жизнь, она несправедлива. Любит ломать яркие и добрые души. Вот смерть, напротив, таких очень ценит. Заберет тебя, да еще и мучить будет, пока последний огонек в тебе не погаснет. Знай, детка, слова мои не пустые… Ведь смерть уже преследовала никчемную Серафиму. В душе было чувство неизбежности — покой заберет всех, но никогда не ее. Сначала ему нужно уничтожить девушку морально, убив друзей и близких, а после уже и мало-помалу настанет и черед Вербицкой. Смерть ведь сама по себе не страшна, в отличии от мучительной агонии.  В голове был только бред, Сима не могла владеть собой после недавних известий.  Еще рюмка. И еще. И мыслей нет, и слезы меняются истерическим смехом на саму себя, а после агрессия, а вот уже напоследок ЦНС настолько истощается, что способна только отключиться прям на кухне, прям на столе, прям с бутылкой водки в руках. Алкоголь никогда не помогает от траура.