Чужаки

— Если ты пришёл скоротать время, то обратился не по адресу. Сейчас я начну гнать тебя взашей, а затем, когда ты доконаешь упрямиться, начну обильно жаловаться на жизнь. — Знаю. Я за этим как раз. Рауль Триаль раздражённо взлохматил кудри на голове, злясь больше на собственный фарс, чем на неотвязного друга. Тот же, пользуясь неловкостью хозяина дома, вальяжно скинул туфли и раскинулся на диване в его гостиной. Почему-то эта привычка снимать обувь на пороге дома страшно его раздражала — не то из-за подозрений в брезгливости, не то из-за смущения, которое вызывали его голые ступни («ему что, без носков обувь не натирает?»). Они ужасно выбиваются из слоистого стиля одежды этого корейца. Наверное, так же думали викторианские джентльмены, никогда в жизни не видевшие обнажённое женское тело. — Селин так и не вернулась? — спросил Гвансон, зачем-то кивая в сторону выхода. — Ты из вежливости спрашиваешь? Вы же вроде бы в раздрае… Который для меня до сих пор непонятен. — Она твоя сестра. И ты за неё беспокоишься. Это же видно хорошо, — Гвансон поудобнее подтянул к себе ноги, вдумчиво шевеля на них длинными кривоватыми пальцами. — Пф… Да, так и есть, — Рауль сделал резкий жест рукой неизвестного посыла и присел рядом. — То есть, насколько я могу судить, с ней всё хорошо. Ко мне вчера Мэтт — который пришелец, наш коллега — заходил, передавал от неё привет. До этого я справлялся о ней у Адриана — и тогда тоже я услышал, что она не бедствует. Как мне кажется, эту угрозу из космоса сильно преувеличивают — от этого не должен пострадать никто непричастный к ней. Что меня беспокоит — так это причины, по которым она отказывается возвращаться. Ощущение такое, словно бы она решила бросить на произвол судьбы и мои плечи весь бизнес. Бросить всё ради какой-нибудь авантюры, в которой она быстро разочаруется. — Ну так разочаруется и вернётся, нет? — вопросительно произнёс музыкант, зарывшись рукою в волосы. — Ты говорил, она так не раз делала. Просто как часть характера прими, попробуй. — Да, но одному мне рулить магазином несподручно. Только если получится теперь связаться с Мэттом, раз он выехал из Стрейнджтауна. — Очень безответственно она. — Да, приходится прощать некоторые слабости и причуды, как-никак сестра, — Рауль чуть поднял уголок рта. — А ты решил не утруждать этим себя? Мой вопрос «почему?» всё ещё остаётся. Из-за этой ветрености? — Не совсем. Или почти, — Гвансон нахмурился, кажется, испытывая трудности с ответом. — «Ветреность» — это как сильная энергичность? Это языковое препятствие, с которым столкнулся Гвансон, немного позабавило его друга. Было в этом что-то умилительное, заставлявшее хмурого и донельзя серьёзного корейца выглядеть чуть попроще, почеловечнее. — Скорее непостоянство, переменчивость. Или, вот, описанная безответственность. — Да, понял, — Ким прикусил кончик пальца. — Нет, это не оно. Вспомнил. Там на самом деле дурацкая ситуация. Я, наверное, зря обижаюсь. Мы когда с ней только познакомились, она почти в первую очередь посоветовала мне свою знакомую-пластического хирурга, что она мне пластику сделает дёшево. Она подумала, я её очень сделать хочу, но у меня денег нету. Или захотела сама, чтобы я сделал. — Смотрящий, ты серьёзно? — Рауль залился тихим смехом. — Селин иногда слишком зациклена на внешности — вкладывает в неё какой-то сакральный смысл, не понимая, что люди на ней не так повёрнуты. Благо, сейчас она от этой черты избавляется — так что вы даже сможете наладить нормальный диалог. — Наверное. Да, здесь это лучше… В смысле, когда я в Корее жил, там мне все говорили: «Выглядишь не очень, сделай уже пластику». На работу не принимали. Когда я сюда приехал, думал, что больше ни разу в жизни не услышу. А тут вот, — заключил кореец пожиманием плеч. — У тебя есть какие-то комплексы по поводу своей внешности? — Появились, с такими отзывами. — Понимаю, что не смогу никак помочь тебе их изжить своими словами, однако, — длинные ресницы Рауля чуть дрогнули. — Я нахожу тебя красивым. У тебя необычная и по-своему приятная внешность. Мне очень нравятся твои узкие глаза, жёлтая кожа и угловатое лицо — правда. Гвансон недоумённо уставился на своего друга, последовательно проводя по всем частям головы, что тот называл. Затем — кажется, вспомнив что-то — насупил брови. — Не заигрывай со мной. Я говорил уже, мне не нравятся мужчины. — Подожди! С чего ты решил, что я с тобой заигрываю? — конфузливо спросил Рауль, растопырив украшенные перстнями пальцы. — Я просто поддержать хотел. — Это подозрительно звучать стало после того раза, как мы в финскую сауну сходили. Мне приятно, что ты считаешь меня красивым — потому что никто кроме тебя так говорит, — но не когда у тебя на меня… Так, стоп, а как он сюда попал? Рауль, весь зардевшийся, обернулся — и покраснел ещё сильнее. Рядом с ними из ниоткуда возник Адриан, чья обескровленная кожа хотя и не изменилась в цвете, но лицо выражало те же эмоции. — Кажется, я невовремя, — произнёс вампир, суетливо оправляя одежду. — Мы можем перейти сразу к делу? — Да, давай, — торопливо сказал Рауль, царапая ногтями кожу у висков. — Я недавно летал в Стрейнджтаун — обстановку разведать. И там сейчас совсем неспокойно. В небе сбивают летающие тарелки, все боятся прихода пришельцев, несколько человек умерли — притом именно человек, не инопланетян. Я бы всё-таки забрал оттуда Селин. Со мной она не пойдёт, но у тебя, Рауль, может, получится лучше? — Твою ж мать, — выругался Триаль, резко встав с дивана. — А говорила, что там, в Стрейнджтауне, ей безопаснее будет. Сумасшедшая. — Ты поедешь за ней? — спросил Гвансон: голос его был излишне ровным, но румянец щёк всё же выдавал разделяемые с остальными чувства. — Да. Вот теперь я беспокоюсь, — ответил тот, поспешив комплектоваться. — От Мэтта я узнал объездной путь, пойду собираться. Адриан, спасибо, что сказал. Гвансон, спасибо, что зашёл. Оба названных мужчины озадаченно поглядели друг на друга — в ответ на тревожный взор вампира человек закатил глаза, легко всплеснув руками. — В следующий раз лучше стучаться, — наконец-то сказал Адриану кореец. Кто знает, какие ещё откровения ты случайно подслушаешь. — Может, и хорошо, что я не могу ходить в сауны, — задумчиво произнёс вампир. — Похоже, что и для человеческих мужчин они небезопасны. — Сейчас бы я подумала, что вы увезёте меня в глухой лес и зверски меня изувечите, но в Стрейнджтауне, к счастью, даже пальмы и кустарники растут редко. — Лана, прошу, не говорите такие вещи. Мне даже представлять подобное противно. Покровительство лейтенанта Гарди не давалось даром, но Эверби не предполагал, что отрабатывать долг он будет в качестве личного водителя для лейтенантской дочки. Как к новой должности относиться, он решительно не знал: слишком много «за» и «против». Насколько правильно потакать её просьбе организовать турпоездку в какое-нибудь интересное место, он не понимал тем больше. — Вас устроит нечто вроде такого? Эверби остановился далеко за Стрейнджтауном: разноцветные шиферные домики мелькали точками на горизонте. За пределами города сейчас должно быть безопаснее, чем в его пределах — в нормальных условиях такое не должно происходить. Лана вышла из машины, приготовившись размять ноги, но застыла на месте, обнаружив себя посреди оазиса. Точнее, его подобия или уменьшенной копии — лужи с несколькими пальмами по периметру, — но пейзаж всё равно производил впечатление. Она обошла озерцо по периметру, храня восторженное молчание. — Даже если оно было крупнее, чем по колено, купаться в нём нету смысла: вода должна быть довольно холодной, — заметил Паскаль, осматривая озеро с видом художественного критика. — Да я как-то и не собиралась, — ответила Лана, равнодушно пожав плечами. — Просто полюбуюсь. Место красивое: редко встретишь что-то подобное в этой бесконечной пустыне. Как вы его нашли? — Ездил по округе, случайно натолкнулся, — ответил он лаконично. — По вам не скажешь, что вы любитель покататься по пустыне. — Конечно, не скажешь: я им не являюсь. Я просто люблю проводить время на природе. Кажется, вполне себе заурядное хобби. — Да уж, для такого-то кадра, как вы, — иронично заметила девушка, разрыхляя песок носком армейского ботинка. — Чем же, скажите на милость, я заслужил такой оценки? — Своей скрытностью, очевидно. Вы знаете, люди не очень любят общаться с людьми, которые все целиком состоят из тайн. Как-никак базовое доверие быть должно. Я бы тоже от него не отказалась. Паскаль задумался, насколько рискованно будет пойти ей навстречу. Кто знает: может, лейтенант Гарди поручила своей дочке выведать пару интересных подробностей об его жизни? С другой стороны, непохоже, что это имело смысл. Приняв позу понапряжённее, он всё же ответил: — Хорошо, задавайте интересующие вас вопросы. Лана довольно улыбнулась: словно журналистка, готовая задать самый неудобный и провокационный вопрос. — Ну, для начала — откуда вы родом? Паскаля ещё никогда не спрашивали про его малую родину, что его удивляло: ведь это один из базовых вопросов, который можно задать человеку. К тому же, совсем безобидных. — Из Твинбрука. Но почему-то Лана очень сильно омрачилась — как будто он сознался ей в страшном преступлении. Паскаль вопросительно приподнял бровь. — Ох, там ещё кто-то живёт? Я думала, все люди давно покинули город. — Не понял? — Ну так… — Гарди сделала неопределённый жест руками, не торопясь продолжать мысль. — Что, здесь, в Стрейнджтауне, он пользуется дурной репутацией? Уверяю вас, пусть Твинбрук и не может составить конкуренцию Стрейнджтауну в деле инновационных технологий, там есть вполне неплохой научно-исследовательский институт, где мне довелось работать. — Мистер Эверби, это какая-то шутка? — обеспокоенно промолвила Лана. — Как вы могли заметить, я не дружу с юмором, так что говорю вполне серьёзно. А что, собственно, не так? — Он же был разрушен из-за техногенной катастрофы. Там уже пятьдесят лет никто не живёт. Это же каждый ребёнок знает. — Подождите, о какой техногенной катастрофе вы говорите?.. — глухо спросил Эверби, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног. — Извините, я не историк… Вроде что-то с нефтехимическим заводом было. Утечка газа, что-то такое… Но если вы действительно из Твинбрука, то должны сами знать. Но почему вы выглядите так, будто впервые об этом слышите? Эверби не ответил: его привлёк приблизившийся к ним автомобиль — кому ещё понадобилось ехать на край света? Из салона вышел мужчина, привлекающий внимание своей поразительной ординарностью: словно бы его лицо было синтезом лиц всех живущих на Земле людей. У Паскаля он сразу вызвал подозрения — равно как и у Ланы, безрассудно вышедшей вперёд со сжатыми кулаками. — Ох, здравствуйте, уважаемые. Я заплутал по пути, пока возвращался в Стрейнджтаун, и увидел вас. Подумал, что вы можете подсказать мне… Дешёвый трюк. Паскалю даже стало немного обидно, что его держали за дурака. Вот только даже не застигнутым врасплох он вряд ли сможет дать этому замаскированному пришельцу отпор. В мыслях крутился вопрос, откуда на Тх’гирве появились бойцы, владеющие маскировкой, но сейчас он был неуместен — нужно решить, как этого бойца обезвредить, и решать быстро. — Откуда вы возвращались в Стрейнджтаун? Там ведь граница перекрыта, — с поразительным спокойствием спросила незнакомца Гарди. Тх’гирвец разумно не стал отвечать девушке, но даже этого секундного отвлекающего манёвра Эверби было достаточно: он вспомнил кое-что важное. Крошечная деталь армейского обмундирования, об устройстве которой не догадывались и многие тх’гирвцы. Вот только она была запрятана где-то под одеждой незнакомца — придётся искать наощупь и рисковать ещё больше. Или тоже быть убитым, но чуть другим способом. Мстительный Смотрящий вновь не оставлял ему выбора. — Прошу прощения, но вы какой-то подозрительный. Что вам потребовалось в Стрейнджтауне, что вы поехали туда со стороны? — настойчиво повторила Лана, подойдя ещё ближе к незнакомцу. Она подвергала себя большой опасности — если это всё закончится, Паскаль будет бесконечно корить себя за то, что использовал её как приманку, но сейчас… Сейчас нужно пользоваться случаем. Тх’гирвец открыл рот, чтобы ответить ей что-то короткое и совершенно ничего не проясняющее, и Эверби сконцентрировался на нём. Голову словно охватил тугой обруч — одновременно жалящий шипами, бьющий током и опаляющий огнём, — но он наконец-то поймал сигнал крохотной рации, запрятанной где-то под рубашкой бойца. — Лана, в сторону!!! — крикнул учёный, сам сделав пару шагов назад, и бросил всю оставшуюся энергию, чтобы врезаться в ядрышко чистой ментальной силы. Кажется, это действительно сработало: по крайней мере, Паскаль успел увидеть, как тх’гирвец — тот самый, что посещал его накануне — упал замертво, прежде чем потерять сознание. — Мистер Эверби?! Что это? Что с вами? Ему снова придётся воспользоваться этой девочкой, снова заставить её решать его собственные проблемы, но по меньшей мере она кричит — значит, она жива. По крайней мере, он её слышит — но значит ли это, что он будет жить? Резные гробы делали каменное помещение похожим на старинную столовую. Мелкая дрожь бегала по телу Ингве, даже — чёрт бы побрал эту анемию — плотно укутанному. Среди пышных безвкусных венков торчала голова гробовщика — даже вдали от кассы его можно было бы узнать по сощуренному подлому лицу, части генетического кода представителей его профессии. — Не прошло и месяца, а ты снова здесь, мой друг! Тяжко же тебе приходится, — гробовщик говорил с невысоким моложавым азиатом: Ингве припомнил, что где-то его уже видел. — Кого в этот раз хороним? — Не твоё дело, — прорычал мужчина, отводя потухший взгляд. — Мне нужен вот этот могильный камень. Паскаль указал на надгробие подле Ингве — вытянутое изваяние Мрачного Жнеца. Ингве непроизвольно сам обратил внимание на этот камень и подивился размаху и извращённости фантазии резчика. Едва ли кому-то пришло установить его над захоронением покойного родственника. — Ах, это наша гордость! — залепетал гробовщик, размахивая волосатыми руками. — Так сказать, дизайнерская работа. Стоить будет чуть подороже, чем остальные, но уверяю, ты будешь доволен приобретением! — Хорошо. Сколько? — Тысячу симолеонов. — Идёт. — Отличный выбор! Правда, не буду скрывать, необычный очень. Прямо не узнаю своего постоянного клиента: всё это время — скучные сосновые гробы и простенькие памятники, а теперь, вот, целую скульптуру. — Вот твои деньги, включая доставку. Отгрузи это на Дед Энд Лейн, 13, — проговорил Кьюриос отрешённым голосом. — Хозяин — барин, как скажешь, дружище! — неприлично весело прогудел гробовщик, удалившись в служебное помещение — видимо, договариваться о гравировке и доставке. — Паскаль? Мы, кажется, знакомы? — сказал Ингве, до того долго думая над уместностью такого приветствия. — Да, я вас помню, — сухо ответил он. — Уже успели потерять кого-то за столь непродолжительное время проживания здесь? — К сожалению, моего… хорошего знакомого, — ответил Ингве с некоторым сомнением в голосе. — Полагаю, для вас аналогичный вопрос будет сенситивным? — Я помню, что видел вас ещё на похоронах Оливии Спектр, — ответил он, наконец-то нарушив молчание. — Сейчас я провожаю на тот свет её сына и своего лучшего друга. Он тоже там был. Быть может, вы его даже запомнили: очень высокий и бледный брюнет. — Да, яркая внешность. Кажется, его звали Грим? — Он сам себя так звал, — повёл плечом Кьюриос, после чего на мгновение задумался. — У вас есть планы на ближайшее время, после совершения… хм… покупки? — Меня отправили в бессрочный отпуск, так что нет. — Как и меня, — Паскаль хмуро усмехнулся, но тут же его лицо резко омрачилось. Я чувствую опустошение. Мне нужно с кем-то это разделить. — Хотите напиться до беспамятства? — Впервые за двадцать лет, да. Но у меня остаётся сын. Не хотелось бы, чтобы он видел меня таким, — мужчина снял маленькие круглые очки, открыв взгляду покрасневшие узкие глаза, грубо потёр переносицу. — Подождите меня снаружи. Это не займёт много времени, — сказал ему Ингве, сделав шаг в сторону кассы. — У вас здесь уютно, хотя местами напоминает холостяцкую лачугу — без обид, — отметил Паскаль, оказавшись внутри небольшой квартиры Ингве и сразу, вслед за хозяином, отправившись на кухню. — Я живу с другом. Мы с ним, можно сказать, инь и янь: создаём гармонию в этой хибаре и жизнях друг друга. — «Жизнях друг друга»? — с беспокойным любопытством переспросил Паскаль. — Хотите сказать, что вы… — Упаси Смотрящий! — возмутился Ингве, в пылком жесте чуть не ударившись рукой об кухонный шкаф. — У вас какое-то извращённое представление о дружбе — без обид. — Вы правы, — неожиданно согласился Кьюриос. Вернее, таким его сделал мой лучший друг. Я никогда не испытывал к нему ничего подобного, как не испытываю и сейчас, но когда он умер… Даже когда он был жив, я испытывал горькое чувство вины за это равнодушие. — У него к вам были чувства? — уточнил Ингве, не торопясь оборачиваться к Паскалю, пока сосредоточив всё внимание на кипящем чайнике: что-то отвращало его смотреть на этого человека — морально раздавленного человека. — Да. Я полагал, что они были следствием заблуждения. Он, — Паскаль сделал паузу, подбирая аккуратные слова, но затем решил сказать как есть. — Пропащий человек. Жалкий. Такие слишком много пережили, чтобы к ним можно было проявлять сочувствие. Ибо даже с грузом твоих жизненных трагедий ты никогда не приблизишься даже к той степени отчаяния, когда он кажется счастливым. — О каком равнодушии вы говорите? Об отсутствии романтических чувств или вообще о каких-либо? — Хороший вопрос, — ответил Паскаль, меланхолично выглянув в окно, словно бы в поисках ответа. — Мою реплику можно истолковать двояко. Её следовало сформулировать более последовательно… Нет, всё же я старался сопереживать ему как друг. Но, как я теперь вспоминаю, это была материальная помощь и своего рода менторство. Раньше он был одичавшим человеком, почти как ребёнок Маугли… Ох, это звучит как оскорбление в его адрес, но я имел в виду лишь его неприспособленность к жизни — как она есть. Я его приспособил. Дал крышу над головой, помог оформить документы и устроиться на работу, поддержал во всех этих приземлённых вещах. До этого… Нет, даже до этого я занимался примерно тем же. Когда я ещё не был знаком с Гримом вживую, но знал о его мрачных тайнах, я испытывал почти садистское эстетическое наслаждение. Конечно, я хотел ему помочь — по крайней мере, так хочется думать. Но почему-то я долго, непозволительно долго поддерживал его в написании жутких автобиографических рассказов. Читал их как произведение искусства, а не как призыв о помощи… Неужели я был так эгоистичен?.. Чайник на плите издал жалобный свист: Ингве снял его с конфорки и залил кипяток во френч-пресс поверх смеси чая и непонятно откуда взявшихся на кухне трав. Вместе с ним и двумя чашками он наконец-то сел рядом с Паскалем: тот успел достичь совершенной подавленности. — Что в вашем понимании было бы проявлением альтруизма? — внимательно спросил Ингве, прижав кулак к своему виску. — Сделать так, чтобы он не убил себя! — воскликнул Паскаль отчаянно. — Да, эту деталь я не уточнил. Позвольте внести ясность. Он наложил на себя руки, потому что самые близкие ему люди — те, кого он любил — они живут там, в Преисподней. Он сделал это не в нашем доме: о самоубийстве мне сообщила его кузина. Девочка была настолько поражена, что едва связывала слова… Я понимаю, что не смог бы прибежать ему на помощь тогда, предвидеть, что ждёт его дома у кузины, запретить ему идти. Я не мог этого знать. Но я был способен помочь ещё до этого, оказав ему эмоциональную помощь, понимаете? Убедить его в том, что я люблю его как своего лучшего друга, что мой сын любит его как второго отца — ну и почему я запрещал Тайко называть его папой?! — что его кузина любит его как своего брата. Дать ему понять, что он не одинок. — Паскаль — вы делали это при помощи поступков. Вы не оставались в стороне, — успокоил его Ингве, настойчиво пододвигая к мужчине чашку с чаем. — Но дело в том, что выстраивание отношений — это взаимные усилия. Верно и то, что Грим — самостоятельный человек, который тоже несёт ответственность за свои действия и сам принимает решения. — Я слышал от кого-то, что вы фаталист, но теперь начинаю сомневаться в этом слухе. — Не беспокойтесь, мой фатализм не распространяется на жизнь других людей, — Ингве, на пару секунд растерявшийся от комментария, всё-таки смог вновь ухватиться за свою мысль. — Так вот, о чём я. Вы выразили свою поддержку так, как умели. Если бы вы попытались приложить ещё больше усилий, то поддерживающий оказался бы иным человеком. Не вами, кем-то чужим, завладевшим вашим телом. Что же касается Грима… Он мог не пойти с вами на разумный компромисс. Мог затаить на вас обиду — и быть в своём праве. Самоубийство, вы, наверное, понимаете — это шаг, требующий большой воли. И если его решимость была столь сильна, то чёрт бы вы что сделали. — Ингве, будьте последовательными. Я говорю про помощь ещё до того момента, как у него появились суицидальные мысли, — раздражённо сказал Паскаль. — А когда они появились? Кьюриос ничего не ответил. Медленно кивнув головой, Ингве отпил ещё чая. — Может быть, уже когда он родился? — наконец-то ответил Паскаль, сам ужасаясь своей догадке. — Может, ему и не суждено было жить здесь? — Теперь уже вы рассуждаете как фаталист, когда я слышал, что вы до мозга костей рациональный человек, — не дождавшись ответа, Ингве продолжил. — Слышали ведь выражение «Спасение утопающих дело рук самих утопающих»? Разумеется, очень утрированное, но доля правды в этом есть. Грим сам выбрал не делиться с вами своими суицидальными мыслями. Вы не обязаны были допытывать его. К тому же, как вы сами сказали, вы не могли знать, что он покончит с собой. Ваша ответственность заканчивается там, где вы перестаёте понимать потребности и мысли других людей. Паскаль ничего не ответил. Наконец, спустя долгие минуту или две он наконец произнёс с мольбою и отчаянием в голосе: — Но что мне остаётся делать сейчас? — Хм… Банальностей советовать не буду. Вы и сами прекрасно знаете, что нужно время. Я бы посоветовал вам начать жизнь с чистого листа. Заняться чем-то новым, сменить работу, найти новых друзей, девушку, в конце концов. С какой-то вероятностью это отвлечёт вас от траура. Только, умоляю, не ударяйтесь в работу. На ослабленной психике это плохо сказывается… Вот скажите, у вас есть хобби? — Да… я пишу прозу, — ответил Паскаль немного смущённо. — Я почему-то так и подумал. Речь у вас своеобразная… Ну так вот, займитесь литературой. Можете как попытаться проработать в ней свою травму, так и выбрать что-то другое, отвлечься. А родные у вас есть, кроме сына? В хороших отношениях? — Два брата… Думаю, мы дружим. — Славно. С ними тоже нужно проводить больше времени, — Ингве поднял брови, точно вспомнил что-то. — Точно, говоря о сыне. Лучше рассказать ему как можно раньше. Помягче, естественно. Если он узнает про это сильно позже, то это ещё хуже скажется на его психике. — Сейчас вы говорите как настоящий психотерапевт, — отметил Паскаль, угрюмо ухмыляясь. — Паршивый из меня психотерапевт, буду откровенен. Раздаю вам советы, а сам свою жизнь наладить не могу. — Узнал бы я об этом раньше — возможно, помог бы вам, — Паскаль немного смутился, но, кажется, ему действительно стало легче. — Видите ли, я такой же психотерапевт-любитель, как и вы. Но почему-то вижу это увлечение настоящей работой — даже соблюдаю, вот, какую-то этику и принципы. Может, стоит действительно получить диплом и заняться частной практикой. — Успели кому-нибудь помочь? — Кажется, да. Но не думаю, что смогу вам. Боюсь, я уже успел совершить профанацию, побывав вашим пациентом на кушетке, — Кьюриос встал. — В любом случае, стоит поблагодарить вас за эту странную беседу. Кажется, мне немного лучше. — Удачи пережить ваше несчастие, Кьюриос. Пойдёмте, я провожу вас. Странное дело. В городе царил полный бардак, но Ингве спокойно гулял по его улицам, привычно ходил в ещё открытый супермаркет. Словно бы этот хаос — театральные декорации, о назначении которых все молчаливо догадываются. Единственное — сильно взлетели цены из-за изоляции Стрейнджтауна. Продавец реализовывал складские остатки. «Надеюсь, всё закончится до того, как мы умрём с голода. И закончится не другой мучительной смертью», — думал Ингве, потрясая худым пакетом в воздухе. Но едва вернувшись домой, он сообразил, что сейчас ему просто нечего здесь делать. Мануэль, чудом оставшийся на работе и сейчас один кормивший их (в кой-то веке он начал вносить вклад в их коммуну), сейчас был в баре, куда Ингве не очень-то и хотелось. Даже припаркованная в углу комнаты гитара не привлекала к себе внимание. Хотя по-хорошему идей для песен должно было быть много: когда за окном происходит такое. Бросив на гитару грозный взгляд с затаённой обидой, Ингве вышел из своей комнаты, отрешённо завалившись на диван в гостиной. «Ну, сейчас я как барышня-декадентка. Не годится», — сказал он себе, приняв сидячее положение. — «Интересно, Селин дома?.. Чёрт, а что, если да?». Проверить всяко стоило. Никто же не заставлял его зачинать с ней серьёзный разговор, прямо сейчас совершать судьбоносное решение — определять статус их отношений. «Нет, просто зайду по-соседски скоротать время. Может, ещё с ней курицей поделиться? Не думаю, что прямо сейчас у неё золотые горы». Решено. Десяток шагов вверх по ступеням — и звонок в нужную дверь. Она открылась почти сразу же: Селин встретила его в домашней одежде и без макияжа. Зрелище крайне необычное — всё равно, что увидеть её в скафандре, — но довольно очаровательное. Так ей тоже шло. Но, кажется, сама Селин так не думала: едва обнаружив Ингве в подъезде, она странно прижала ладони к лицу, словно пытаясь спрятать его от глаз парня. — Ох, Ингве. Ты мог предупредить, что ты придёшь, — смущённо пробормотала она. — Как? Записку под дверь просунуть? — Чёрт, точно, — она печально вздохнула. — Ну, раз ты сюда пришёл, то проходи. Квартира Селин почти не отличалась от их с Ману, Эверби, Новака — да и вообще, наверное, всех здесь живущих. Архитектор этого дома явно не заморачивался с планировкой. Правда, в отличие от всех прочих жильцов, Селин держала свою квартиру в безукоризненной чистоте. Но у неё есть фора — она здесь слишком недавно, чтобы успеть своим проживанием создать здесь бардак. Ингве краем глаза заметил, как Селин туже затягивает шнуровку на спортивных брюках. Ещё несколько секунд — и на её плечах оказался объёмный кардиган. «Сейчас не лучший момент, чтобы спрашивать», — решил про себя Мальм, покуда заняв девушку менее интимной беседой — их любимым обсуждением высоких материй, пустопорожним философствованием, где они ходили вокруг да около какого-нибудь понятия, так ни на йоту к нему и не приближаясь. В этом было что-то завлекающее: нанизывать новые бусины-аргументы рядом с предыдущими на бесконечную нить — которая, как и подобает нити с бусинами, закольцовывается в браслет. Но разве каждая беседа должна приводить к каким-то практичным результатам? Вовсе нет. Произнесённые слова и поднятые темы даже не обязательно запоминать, наслаждаясь самим процессом и вспоминая об испытанных ощущениях позднее. Что, если приятные воспоминания провоцируются не эпизодами из памяти, а самим этим чувством приятного удовлетворения, испытанного тогда? «Я определённо не зря сюда зашёл», — заключил Ингве не без удовлетворения, пользуясь секундной паузой в их беседе, тот час же возобновившейся. — Ингве, можно тебя попросить? — вдруг сказала Селин. — Попросить-то можно, но буду ли я оказывать желаемую услугу… «Нет, что за бред? Конечно же буду!» — …шучу, — Ингве глуповато улыбнулся. — Что у тебя на уме? — В твоей ванной, там ведь тоже большие окна? — почти неуместно спросила она. — Э… Ну да. Тебе шторы порекомендовать? — Но нет, это была завязка. Сначала я их возненавидела страшно. Кто придумал прорубать такие окна в ванной? — она щёлкнула пальцами, видимо, знаменуя конец «завязки». — Но потом я подумала: благодаря ним в ванной, там отличное освещение. Оно подходит для фотографий… Я видела работы фотографов в интернете, и среди них я очень люблю те, где модели позируют в ванне. И, поскольку мы с Раулем пока разлучены, я наконец-то могу пофотографировать сама. Тем более, что я взяла камеру с собой, когда я сюда ехала. — Так… Ты предлагаешь пофотографировать меня в ванне? — спросил Ингве, не уверенный, что правильно понял интенцию дизайнера. — Да, я это предлагаю, — кивнула Селин, лучась в какой-то странной улыбке. — Так что? — Ну, можем попробовать. Хотя ты ведь уже фотографировала меня — знаешь, что модель из меня не очень. — Не прибедняйся, Ингве. — Хорошо, как скажешь, но… — он изогнул бровь, удивлённый не то пришедшей на ум догадке, не то смелости собственной о ней мысли. — Мне же не придётся раздеваться? — Нет, не волнуйся. Разве что я бы тебя попросила взять с собой сигареты. Я хочу именно такой кадр. — Они всегда со мной, — грустно ухмыльнулся он. — Ну, пошли? На счастье, дно ванны было сухим, так что можно было расположиться в ней без лишнего беспокойства за сохранность своей одежды. Единственное — это ванна, как и все прочие, где доводилось купаться Ингве, была ужасно мала, из-за чего ему приходилось сгибать колени едва не под острым углом. «Что же, снова к прежним экзекуциям», — провозгласил он мысленно, принявшись выполнять не всегда понятные указания Селин о необходимых телодвижениях. — Теперь закури. Струйка дыма растворилась в четырёх тесных стенах. По крайней мере, с таким неприлично громадным окном можно будет сравнительно легко проветрить ванную: вентиляция здесь, конечно, отсутствовала. «Надеюсь, ей не будет неприятно», — размышлял он, в позе античного философа покуривая сигарету в пустой ванне. — Отлично, очень хорошо, — тихо повторяла девушка, мельтеша подле него как назойливый ребёнок — очень милый ребёнок. — Слушай, я подумала тут… — Что такое? — Может, мы попробуем ню-фотосессию? «Началось», — про себя произнёс Ингве, закатывая глаза повыше от пылающих щёк. Такой формат работы в его контракт совершенно точно не входил - больше того, прямо ему противоречил. — Я замерзну, — почему-то он решил озвучить самое жалкое оправдание. — Но нет, здесь будет вода, горячая вода! — возразила она. Это даже будет не совсем ню. Мы тебе накидаем пены. Твои срамные чресла будут целомудренно прикрыты. — Как обнадёживает, — фыркнул он, закинув ногу на ногу, тут же, впрочем, чуть не ударившись коленом об узкую стенку ванны. — Нет, если ты не хочешь, скажи это, — промолвила девушка, подняв руки в примирительном жесте. — Смотрящий, я… Но это же… А, чёрт с ним! — он хлопнул ладонью по кафельной стене и поднялся на ноги. — Чего не сделаешь ради искусства. — Вот и славно, — сказала она, коварно улыбаясь, но почему-то сильно раскрасневшись. — Тогда сейчас я наберу воду, и мы продолжим минут через пятнадцать. Вскоре истёкшие. Последние тихие и предсказуемые минуты перед чем-то невразумительным, даже диким. Позировать одетым и так весьма проблематично, а здесь нужно заниматься этим в чём мать родила. Как тут не испытывать скованности? «Выходит как-то неоднозначно: я сижу с голым задом перед девушкой, которая мне нравится, но есть один нюанс», — мрачно посмеивался он за стиснутыми зубами, глядя на ненавистную ванну перед собой — теперь с высокой шапкой пены посредине. — Я отвернусь. Скажи, как ты будешь готов. «Спасибо и на том». Ингве принялся нарочито медленно раздеваться, отчего-то ужасно нервничая от звука бряцающей пряжки ремня. Такое, помнится, уже случалось, когда он пытался заниматься любовью со своей подругой юности в квартире её родителей, находившихся буквально за стенкой. «Годы идут, а мозгов так и не прибавляется», — понуро заключил он, неловко освобождаясь из пут штанин. Время погружаться под воду — но Ингве не очень-то и ощущал себя бравым капитаном подводной лодки — скорее покоцанным булыжником. — Я на месте, — оповестил он дизайнера, для пущей выразительности махнув и рукой. Селин произнесла короткое «угу» и резво подошла к нему с фотоаппаратом наперевес, но почему-то застыла перед моделью, не поднимая камеры. — Что такое? — недоумённо спросил Ингве, на всякий случай поглубже зарывшись в пену. — А, хорошо… Просто я обратила внимание на то, что ты очень худой. — Если интересно, ты семьдесят вторая, кто это говорит, — музыкант закатил глаза, по-обезьяньи сложив локти на коленях. — Что всё равно не убедит меня набирать массу и качаться. Сейчас, когда у нас перебои с продовольствием, тем более. — Но я же не говорю, что ты должен набирать массу! — запальчиво возразила Селин. — Напротив, я имела в виду, что худоба очень идёт тебе. — Спасибо?.. — удивлённо произнёс он, чувствуя, как к щекам подступает жар — и определённо не от высокой температуры воды. — А вот этого мне, кажется, никто не говорил. — Обращайся, — пожала она плечами, после чего вдруг слегка нахмурилась. — Так, здесь слишком много пены. Мне придётся её немного отнять у тебя. — Отбираешь последнее имущество, когда уже буквально обобрала меня до нитки? — Ты много ворчишь, Ингве. Раз ты согласился, то нужно делать то, что я скажу. — Да, мам. «Немного» Селин было огромным сгустком, который она понесла в прямо в руках до раковины словно снежный ком для снеговика. Теперь скудное облачение Ингве состояло лишь из пары мыльных кусков близ причинных мест. Спасибо и на том. Было неловко. Очень неловко. Это не только животное чувство беззащитности перед более обмундированным противником — это смесь страхов и фантазий, страхов фантазий и фантазий о страхах. «Ей ведь это наверняка не нужно. А так можно похерить всё дальнейшее общение одним неловким движением. Стать очередным в списке её неудачливых поклонников. Вот кто меня тянул за язык?» — безрадостно размышлял он, уже по инерции принимая нужные ракурсы. — Так… Может, это нужно добавить немного пены на волосы?.. Нет, это плохая идея, — Ингве показалось, что её французский ломаный говор погнулся ещё сильнее. — Да, это очень хорошо! Хорошо –et voilà! Замечательно. О, мы можем попробовать ещё один ракурс. Правда, он от меня потребует некоторой акробатики… С этими столами Селин встала на бортики ванны ногами, свободной рукой удерживаясь за маленькую полочку. «Теперь она доминирует надо мной по-настоящему. Я у её ног. Под ними», — мрачно усмехнулся Ингве, сохраняя, как указала Селин, взгляд на уровне её коленей. — Хорошо, и немного поближе…Putain de merde!!! Громко взвизгнув, девушка начала терять одну опору под ногами за другой. Одна нога ступала на дно ванны, поднимая громкий всплеск, поскальзывалась на нём, другая проходила по той же траектории. Это длилось всего секунду или две, так что Ингве заприметил лишь её финальное положение — коленями меж его бёдер с высоко поднятыми руками, удерживающими фотокамеру как олимпийский огонь. «А вот теперь у меня точно встанет» Селин тоже пребывала в лёгком шоке, но — не то по инерции, не то быстро отойдя от него в какое-то ещё менее разумное состояние — тут же потянулась рукой к щеке Ингве, нежно взяв его за подбородок. Маленькая ладонь приятно холодила распаренную кожу. Музыкант блаженно прикрыл глаза, медленно потянув свои руки в сторону девушки, но, раскрыв веки, обнаружил прямо перед своим лицом чёрную линзу объектива. — Только не говори, что и это тоже было срежиссировано? — произнёс он, опустив руки: в голосе его слышалось разочарование. -Merde, нет, это… это не было в сценарии. Прости… Оно получилось само, — неожиданно сбивчиво забормотала Селин, нервно елозя на коленях парня. — Как насчёт сделать перерыв? Не дожидаясь ответа, Ингве легко вытянул камеру из рук Селин и примостил её на стиральную машину против него: для этого, правда, пришлось потеснить прижавшуюся к нему, как детёныш к матери, девушку. Почему-то именно сейчас его меньше всего беспокоила двусмысленность ситуации, которая здесь достигла апогея. — Э… Я должна признать, что у тебя очень выразительные ключицы. Это жалко, что ты прячешь их большую часть времени, — конфузливо произнесла дизайнер, не зная, как выпутаться из подвешенного положения. — Как и у тебя — красивое лицо, которое и без макияжа смотрится дивно, — не менее стыдливо ответил музыкант. — Но твои ключицы я тоже никогда не видел. — Ты… намекаешь на то, что мне следует… соблюсти банный дресс-код? — Какой оригинальный эвфемизм, — Ингве нервно засмеялся, тут же умолкнув, не зная, что говорить затем. — Тебе следует делать то, что ты сама желаешь… В смысле, я не вправе говорить, что тебе следует, а что нет. Я могу вдохновлённо разглядывать твои ключицы и одобрять твою принципиальность, разборчивость в таких… связях? Нет, каких, к чёрту, связях? — Ты вряд ли увидишь мои ключицы. Они не выступают так, как твои. У меня не слишком… вдохновляющее тело. — Если тебя останавливает только это, то я более чем уверен, что ты слишком строга о себе, даже неискренна, — он едва коснулся пальцами ворота кардигана девушки. — Позволишь? Селин медленно и неуверенно, но кивнула. Он последовательно избавил девушку от вымокшей насквозь одежды, покамест отправившуюся в едва умещавшую её раковину. Где-то Селин раздевалась сама, где-то помогала ему, но в иной раз тормозила процесс, удерживая его руки, отстраняясь от него, насколько позволяло пространство слишком маленькой для двоих человек ванны. Больше всего Селин страшила сама её робость, словно бы ей было не двадцать шесть, а те сладкие и стыдливые шестнадцать, когда она скидывала с себя одежду, броню уверенности в себе и независимости от чужого мнения, обнажая неконвенциональные бёдра, грудь, родинку на ягодице и волосы у самых половых губ, куда она не смогла дотянуться бритвой. В такой ситуации она не могла ощущать почву собственного превосходства под ногами, её тело и навыки владения им не были наделены той изящной небрежностью, с которой аристократы ездят верхом и едят жирные стейки, а сама она — ходит в экстравагантной одежде и общается с ушлыми коммерсантами. — Какая прелесть! — искренне, почти по-детски воскликнул музыкант, скользя взглядом широко раскрытых глаз от пухлой груди со вздёрнутыми сосками к мягкому животу, уходящему в округлые бёдра где-то под водой. Ладони Ингве учтиво покоились на руках девушки, покуда бездействуя. — Я понимаю, что ты можешь считать по-своему, но лично я восхищён… хотя ты, наверное, и так догадалась. — О да, — кивнула она, опуская взор вниз, к водной глади. — Прости, просто мне слегка неловко… Это не значит, что я… — Понимаю. Мне тоже, — самокритичная улыбка растянулась на его широких губах. — О, хочешь, сделаю закос под Отца Времени? — Отца Времени? — недоумённо спросила Селин, но затем неуверенно усмехнулась. — Пожалуй, я хочу на это посмотреть. — Смотри и наслаждайся. Ингве откинул волосы с затылка вперёд, проведя пряди над ушами, после чего скрутил их под подбородком в толстую небрежную косу. Зачерпнув в руки комья пены, он распределил их вдоль волос, формируя подобие длинной седой бороды. Чем дольше Селин наблюдала это перевоплощение, тем выше поднимались её брови и уголки губ. Довершая образ, парень достал с полки шампунь с флаконом в форме песочных часов и начал одухотворённо размахивать им. — Оцени, — музыкант привстал на колени, демонстрируя всю длину своей пенной бороды. — Нужно было ещё состряпать кустистые брови, но я опасаюсь, что они стекут мне на глаза. Ну, знаешь, травма детства, когда тебе попадает мыльная вода в глаза, и тебя настигает вселенская трагедия, ты отчаянно кричишь, слёзы струятся из твоих глаз, ты чувствуешь, как жизнь медленно покидает твоё пузатое тельце. — Выглядит великолепно, — ответила она, сопровождая свою реакцию громким смехом. — Правда, я бы получила детскую травму, если бы девочкой увидела Отца Времени со стоящим членом. — Упаси Смотрящий — мы не одобряем педофилию! — Ингве театрально всплеснул руками, натужно морща лоб: получалось неубедительно, но и он валял дурака с завидной редкостью. — Мы, Отец и его Время, делим ложе только со взрослыми женщинами, давшими письменное согласие… Правда, в настоящий момент мы не можем предложить вам бумагу и ручку, чтобы вы могли, имея желание, этот договор подписать… Ну как, это тебя возбуждает? — О да, ужасно. Я сгораю от желания впиться в твои губы и зачерпнуть в рот горькой пены и твоих волос, — подыграла ему Селин, для пущей убедительности сложив руки на пенных щеках Ингве. — Для тебя я могу обратиться в тощего андрогинного неудачника. Не самый привлекательный, но более привычный тебе облик. — Я послужу для тебя гримёром. Совместными усилиями они распутали взмокшую под слоем пены косу Ингве: белые пушистые комья всё ещё гнездились в его прядях, но теперь он выглядел куда менее нелепо. — Видишь, Селин, как мы с тобой стары? Для того, чтобы насладиться друг другом, нам нужно практиковать ролевые игры. А потом, не ровен час, придётся глотать таблетки от потенции. — Смотрящий, Ингве, ты превратил прелюдию в абсурдистскую пьесу! — отозвалась она, по-доброму закатывая глаза. — Всё, чтобы заставить тебя улыбнуться. И снять напряжение — твоё и моё, — Ингве приблизился к девушке почти вплотную, касаясь длинными пальцами её пухлых губ. — Теперь я могу?.. Селин, устремив на парня взгляд прищуренных глаз, резко притянула его к себе, лишая его этого «почти» в фут длиною, накрывая его губы своими. — Нам… лучше продолжить в другом месте, — тихо сказала девушка в перерыве между очередным поцелуем. — Определённо, только… ополоснуться… — отвечал он ей, выгадывая те же промежутки. — Мне даже жаль… Ведь у меня было столько идей для пространного признания в любви… а мы начали не с того конца… Но обещаю: если в этот раз ты не выгонишь меня раньше времени за дверь, я продекламирую его в следующий раз. — Смотрящий, ты просто отвратительный романтик. Но именно за это ты мне нравишься… Не считая тысячи других поводов. — Если тебе нравится, я буду развивать этот талант, — отвечал Ингве в макушку девушки, осторожно смывая с неё пену под струями душа. — Пусть это будет… ай! Чёрт бы побрал эту низкую мебель! У тебя ведь штатив душа подвижный? — Да, только тугой очень, — сказала она, улыбаясь со смесью недоумения и пробирающего смеха. — Вот, так лучше… О чём я? Так вот, пусть это будет серенада на крыше одной из заброшек на оконечности Стрейнджтауна. Я возьму списанную портативную электростанцию из своего магазина, потащусь с ней и с гитарой туда, и буду играть рок-балладу, пока город под нами корчится в агонии. А ты будешь смотреть на такой перформанс и мечтать спрыгнуть с этой крыши. — А сейчас?.. — А сейчас я буду совершенно неромантично греметь над тобой костями, — с улыбкой полупомешанного Ингве сжал объёмную ягодицу девушки, когда они уже выходили из ванной, но вслед за тем резко омрачился. — А чуть позже, вероятно — испытывать ужасный стыд за этот фарс. Хлипкая шторка над ванной с клацаньем запахнулась, подобно опущенному занавесу. Чёрная водная гладь мерно поблёскивала в свете вмонтированных в пол светильников. По ночам бассейны Исла Парадизо становились обителью лишённых нравственности, но не жизнерадостности молодых людей. Единственный бассейн Стрейнджтауна в это время суток не принадлежал никому. Где-то в его недрах всё ещё мерещилась сила, способная вызвать шторм, но теперь она не зрилась на поверхности. «Просто вода. Я такой моюсь», — утешал себя Мануэль, вглядываясь в своё рябое замутнённое отражение. Рядом была Энни. Она расположилась на одном из шезлонгов в максимально неестественной, но одновременно живой позе. Человеческое положение тела, напротив, выглядело бы в её случае чужеродно. — Супер. Здесь всегда толкучка, а сейчас красота, — заметила Энни, игриво скрещивая ноги. — Правда, холодновато малость, — добавил Мануэль, продолжая внимательно наблюдать за застывшим течением воды. — Он с подогревом. Полезли? В знак демонстрации своих намерений официантка расстегнула пуговицу на своей рубашке — одну из немногих запахнутых. Энни определённо дарила мотивацию, но требовалось ещё одно мнение — внутреннего голоса Мануэля, дрожащего от страха. «Здесь не поднимется шторм, не будь дураком. Ни здесь, ни где-то ещё тут, в Аризоне. А теперь вперёд и с песней» Сделав глубокий вдох, Мануэль стал раздеваться. Если представить, что он готовится к интимной близости (а что-то подсказывает, что она непременно произойдёт этой ночью), то процесс существенно упрощается. Теперь осталось войти в воду. — Твою мать!!! Самостоятельно это сделать не вышло: с почти животным рыком Энни набросилась на него, скинув с бортика. Лишившись равновесия, Ману под весом собственного тела полетел на дно бассейна. Первые секунды он ощущал пронзающий до костей страх: нет, оно всё же настигло его, теперь и его постигнет горькая судьба утопленника. Но жить хотелось сильнее. Отчаянно барахтаясь всеми конечностями, он потащил себя к поверхности — и наконец-то достиг её. Давясь попавшей в рот водой, он мертвой хваткой упёрся в бортик и разразился кашлем. — Эй, ну ты чего? — удивлённо спросила Энни, подплыв к нему: она уже успела войти в воду, с куда меньшими потерями. — Я говорил, что плавать не умею? — сказал Ману, прерывисто дыша. — Э… Нет? Я думала, раз ты с острова, то стопудово умеешь. А если нет, нахрен мы тогда вообще в бассейн пошли? — Это я так, считай, травму прорабатываю? — Чего? — недоумённо переспросила девушка. — Ты там сломал себе что-то? — Не совсем. Давай так: научишь меня не тонуть — я расскажу. Энни, насколько позволяли её когнитивные способности, призадумалась, но затем кивнула в знак согласия. Тренером по плаванию она никогда не была, но помнила, как ещё недавно училась этому сама. Правильное дыхание, техника разных стилей плавания, положение головы — всё это она могла в общих чертах воспроизвести и передать. Правда, за час их тренировки — после уже стало холодно — она смогла разве что заставить своего подопечного не уходить на дно — но в том и заключалась её часть сделки, о которой она поспешила напомнить, как только они вернулись на твёрдую землю, укутавшись в полотенца. — А, это. Ну, слушай, грустная это история: мы тут вроде как веселимся, — ответил на это Мануэль, пожав плечами. — Нет уж, говори! — воспротивилась Энни, ткнув его лбом в грудь: они расположились в обнимку, дабы сохранить согреться и как следует насладиться друг другом. — Ладно, сама напросилась… Вообще, можешь считать, повезло: ты первая её услышишь. Ну, кроме одного человека, который подсказал мне её кому-нибудь ещё рассказать. — наконец-то решившись, Мануэль глубоко вдохнул и начал свой рассказ. — Я, когда мелким был, плавал хорошо. С мамой-рыбачкой выходили в открытый океан, я вокруг лодки нашей круги наворачивал. Ну или до берега от неё мог доплыть. Но в восемьдесят шестом — мне тогда одиннадцать было — на наш маленький остров обрушилось цунами. Настолько мощное, что почти стёрло его с лица земли. Тогда много народу погибло, а уцелевшие остались без жилья. Я с отцом был в лагере уцелевших, а вот мама… ну, ей не повезло в это время оказаться в океане. — Она утонула? — с трепетом в голосе спросила Хауэлл. — Да. Хотя прекрасно водила судно и плавала. Но против цунами даже самый опытный моряк оказывается бессильным. Вот и её вынесло к берегу вместе с остальными утопленниками. С тех пор я как огня боялся воды. — Чёрт, Ману… Мне правда жаль. Я не знаю, как ещё сказать… — Не нужно, — прервал он девушку с грустной улыбкой. — Думал над этим недавно. Решил изменить отношение, снова окунуться, впервые за много лет. И… кажется, получилось. Мне теперь не страшно. Последние дни были как в тумане, оставшись в памяти лишь бесконечной, растянутой в каждой секунде массой. «Обе бабушки мертвы. Оба дедушки умерли. Папа погиб. Мамы больше нет. Тётя Оливия скончалась. Все её мужья ушли в мир иной. Грим наложил на себя руки. Я последняя. Я следующая», — размышляла Офелия, сидя у себя в спальне. Каждая попытка встать с постели давалась с неимоверным трудом, хотелось закрыть глаза и больше не просыпаться, но бремя обязательств толкало её всем весом, как огромный камень увлекал Сизифа вниз каждую ночь. «Нужно взять академический отпуск. Освободиться хотя бы от учёбы. Я не могу больше этого выносить» Занятия в колледже стали пыткой. Некогда прилежно конспектируя лекции и отвечая на вопросы преподавателей, сейчас она не существовала в больших амфитеатрах, тесных аудиториях и больничных палатах. Все они резко потеряли смысл. С ног до головы стеклянный кампус, переливающийся на жарком солнце — его больше нет. Нету совместных ланчей с одногруппниками, игривых подколов и свежих сплетен. Всё стало одиноким, унылым и затхлым. — Офелия, привет. Можно спросить? Нигмос подняла остекленевший взгляд на нарушившую её траурный покой студентку, едва ли припоминая её имя. — Что это? — понуро отозвалась она, вновь опуская голову. — Тебе нужно это видеть. Это с Джонни. Нехотя Офелия заглянула в протянутый ей мобильник, где была открыта какая-то фотография. Приглядевшись повнимательнее, она поняла, что на ней действительно изображён Джонни — в компании Стеллы и ещё какой-то девушки, причём первая чувственно обнимала его, склонив голову на плечо парня, пока Джонни отвечал ей тем же. — Это с вечеринки у Джесси. Неделю назад была. А фото только сейчас появилось. Походу, кто-то слил. Офелия застыла: её лицо не выражало никаких эмоций. Даже когда студентка вернула телефон в свою сумку, взгляд Нигмос оставался в той же точке. — Это… Мне жаль, что он таким козлом оказался, — сказала незнакомка, тотчас же покинув девушку. «Лучший друг и любимый парень», — заключила Офелия. — «И они тоже мертвы. Для меня. Что остаётся?» Изобразить неведение — в последний раз, прежде чем избавиться ещё от одного трупа. На руках Офелии — ключи от машины возлюбленного, в голове — маршрут до каньонов. Окончания пар можно не дожидаться — теперь она вряд ли сможет выдержать хотя бы одну. «Хотелось бы в реке, как другая Офелия, но даже это я сделать не смогу. Бестолковая жизнь, бесславный конец» Свежий седан Джонни, отцовский подарок за то, что он такой хороший, мчался со скоростью в семьдесят пять миль в час, только набирая обороты. Пустошь по сторонам сливалась в одно большое рыжее пятно. Офелия вела его к крутым скалам, размеренно дыша. Кажется, она была давно готова к этому. «Когда все до последнего меня покинули, зачем оставаться здесь? Чего ради? Мои родные погибают. Мои друзья меня передают. О, Джонни, это меньшее, чем ты можешь поплатиться. У тебя есть ещё одна девушка и скоро появится ещё одна машина. Зачем тебе старые, от которых одни проблемы?» Сто десять, узкая горная дорога впереди. На полном ходу влететь в одну из скал — и дело с концом. «Наконец-то это закончится… Стоп, а это кто?» На горизонте, насколько она могла разглядеть, виднелся другой автомобиль, направляющийся ей навстречу. Только сейчас Офелия запаниковала — не за себя, а за того водителя, жизнь которого она может забрать с собой при столкновении. «Нет, он ничем это не заслужил! Тормози, срочно тормози!!!» Изо всех сил она вдавила в пол педаль тормоза: с оглушительным звуком шины впились в песчаник. Её унесло в кювет. Вывернув руль в противоположную сторону, Офелия попыталась вернуть управление, но было поздно. Она могла видеть все ноты ужаса на лице другого водителя — прежде чем произошло неизбежное столкновение, залившее немую пустыню страшным стрежетом. Звон в ушах и нестерпимая головная боль. Кажется, мёртвые не должны испытывать подобное. Чёрной фигуры в плаще нигде не было, лишь одна — невысокого мужчины, охваченного паникой. — Вы в своём уме?! — орал он над окном автомобиля, где сидела, бессильно завалившись на руль, Офелия. — Вы могли угробить нас обоих! Чем вы вообще думали? — Я… не хотела, — сипло прозвучал голос Офелии, словно бы ей не принадлежа. — Как вам вообще пришло в голову ехать этой тропой на такой скорости?! — возмущённо выпалил мужчина, но затем, взглянув наконец на девушку, пришёл в ужас. — Смотрящий, вы ранены! Немедленно садитесь ко мне: поедем в больницу. — Нет. — С чего бы вдруг? — Я не хочу жить, — среди кровавых ссадин на лице блеснули слёзы. — Я… ехала сюда умирать. — Твою мать, спятили? — вдруг мужчина осёкся, увидев в незнакомой девушке, в её жесте отчаяния что-то узнаваемое: она была похоже на его самого, если бы ему хватило смелости реализовать свои мрачные помыслы. — Ходить можете? Офелия никак не отреагировала на вопрос мужчины. Тогда он открыл водительскую дверь и силой, перехватив её за талию, понёс в свой автомобиль. По меньшей мере, отсутствие сопротивления с её стороны позволило ему — Вы в сознании? Говорите со мной. Девушка сохраняла молчание, но, кажется, вместе с ним — и сознание. — Как вас зовут? — …Офелия — наконец-то произнесла она хриплым шёпотом. — Уже результат, — устало вздохнул мужчина. — Меня зовут Рауль. Когда въедем в город, будете указывать дорогу к больнице. — Нет. — Как нет? — Оставьте… меня. — Ни в коем случае. Разве могу я вас высадить в таком состоянии? — Да… Сделайте это. Рауль долго и безрезультатно продолжал спорить с Офелией, пока она не перестала реагировать на его реплики. Он обернулся на прикрывшую веки девушку, но не смог определить, просто ли она уснула или потеряла сознание. В любом случае ситуация становилась значительно хуже: больницу в незнакомом городе придётся искать вслепую, что в условиях, когда была опасна каждая минута промедления, было недопустимо. Он наконец-то выехал на сравнительно ровную дорогу. Где-то вдалеке уже виднелся город. Позволяло немного прийти в себя. Рауль ещё раз взглянул на свою невольную попутчицу. Очень молодая: ей, наверное, нету и двадцати. Что заставило её попытаться свести счёты с жизнью? Несчастная любовь? Этот вопрос Рауль отчего-то задал вслух — будучи уверенным в том, что девушка его не услышит или, быть может, наоборот, подспудно надеясь, что она ему ответит. Как бы то ни было, она вдруг подала голос: — Это повод. Последнее… Последняя трагедия, она меня добила. — Пожалуйста, не думайте сейчас об этом, — остановил её Триаль, припоминая, что пострадавших всех сортов ни в коем случае нельзя настраивать на негативные мысли. — А до этого погибла вся моя семья. Все до одного, — продолжала она остервенело. — Понимаете? Меня не должно быть в живых. Это будет неправильно. Недолго. «Если это правда, то ничего удивительного, что она решила покончить с собой. Но Смотрящий… Разве можно за столь короткую жизнь стольких потерять?» — размышлял Рауль про себя, вслух же пытаясь отвлечь Офелию от этой темы. Почему-то сейчас он почувствовал себя обязанным не только отвезти незнакомку до больницы, но и проследить, чтобы она не навредила себе после. Что-то заставляло его сердце обливаться кровью от вида самоубийцы вместо того, чтобы трепетать от страха, какой он испытывал перед смертью во всех её проявлениях. Едва он представлял себе гибель одного родственника, как его пробирала дрожь, а внутренний голос велел немедленно прекращать эти кощунственные мысли. Ей же, этой Офелии, не нужно ничего представлять: оно уже случилось, и сейчас суеверным открещиванием она никак не сможет это изменить. «Со мной — мученица. Настоящая, которой я не ровня» Паскаль Эверби обнаружил себя в незнакомой комнате, тёмной и аскетично обставленной, но всё ещё ощутимо более комфортной в сравнении с его собственной. Он медленно поднялся с постели, борясь с острым приступом мигрени: как только он пройдёт, нужно вспомнить, как он здесь оказался, и чей это дом. Но даже немного придя в себя, он так и не обнаружил в следах памяти интересующих себя ответов. Придётся действовать наощупь. Так же осторожно он поднялся на ноги, облачился в свою одежду, лежавшую тут же, аккуратной стопкой на столе, и вышел из комнаты. Обзору предстал маленький коридор с множеством дверей и лестница, ведущая вниз. Похоже, что лучшим вариантом будет спуститься. Когда он не без затруднений преодолел последнюю ступень, то наконец-то понял, что находится в доме Гарди, который он видел только с первого этажа. Стоит подождать где-нибудь в столовой, как порядочный гость. Однако в её стенах Эверби услышал разговор на повышенных тонах, который он решил переждать неподалёку, на всякий случай навострив уши. — Понимаешь, мам, я давно знаю Шона. Он хороший человек, даже слишком хороший. Мне бы хотелось с ним съехаться. Я уже учусь в колледже и должен начинать жить самостоятельно, — звучал высокий мужской голос, по всей видимости, принадлежащий сыну лейтенанта. — Шона, говоришь? Как его фамилия? — строгий голос с тоном приказа: этот точно был за Карлой. — Кетил. — Ты в своём уме? — сталь в спокойном голосе Карлы была куда более жуткой, чем если бы лейтенант перешла на крик. — Сначала я узнаю, что у моего сына извращённые половые пристрастия, а теперь слышу, что они обращены к сыну запойного алкоголика и женщины лёгкого поведения. Так ему ещё хватает наглости просить купить им отдельное жильё. — Не купить! Только помочь с залогом и первым взносом! Дальше я начну работать и платить за квартиру вместе с Шоном. — Можешь об этом забыть, — оборвала его Гарди, подводя итог несостоявшемуся обсуждению почти будничным тоном. — Но мама!.. — Мы уже всё обсудили, Олин. А теперь иди. Паскаль смекнул, что и ему сейчас следует скрыться долой с глаз лейтенанта. Однако чужой смешок у самых лопаток заставил его вздрогнуть, после застыв на месте. — Подслушивать нехорошо, мистер Эверби, — раздался вслед за тем девичий голос. — Давайте отойдём в другую комнату, пока мама не смекнула, что вы очнулись. Хотелось уже сейчас засыпать девушку тысячью вопросов, но сейчас действительно стоило ей подчиниться. Вместе с Ланой учёный вновь оказался на втором этаже, но на сей раз в другой комнате, судя по раскиданному спортинвентарю, принадлежавшей самой его сопровождающей. — Итак… Почему я здесь? — спросил Паскаль в первую очередь: не решившись нигде сесть, он остался стоять посреди спальни. — А вы не помните? — вопросительно подняла брови девушка. — Нет… По правде говоря, я не помню ничего с того момента, как… лучше скажу: со вторника двадцать шестого декабря. — Ой, а вот это плохо, — неудовлетворённо покачала головой Лана. — Потому что сегодня уже тридцатое. Вы даже не помните, как мы поехали на озеро? — Мы с вами? На какое озеро? — удивился Эверби: из чужих уст этот эпизод показался ему страшно пошлым — тем, на что он бы никогда не пошёл. Вообще, ощущал он себя так, словно бы напился до беспамятства (как это было раз или два в его жизни) и сейчас выспрашивал очевидцев о всех учинённых им мерзостях. Повторив предыдущий жест, Лана пересказала ему события минувшего дня, но к концу рассказа уже сама стала задавать Эверби вопросами. — Что это был за человек, мистер Эверби? Отвечать честно или попытаться приукрасить? К сожалению, второе было почти невозможно реализовать, коль скоро Паскаль вынужден был довольствоваться информацией с чужих слов. — Если я правильно понимаю, то это не человек, а инопланетянин. — Но почему он выглядел как человек? — Маскировка, — непринуждённо ответил Паскаль, но тут же осёкся, сообразив, что не посвящал девушку в дела пришельцев так же, как Гранта и Новака. — Я думала, что инопланетяне не владеют маскировкой… — Конкретно тх’гирвские, вроде Смита и его семьи. Этот сиксамских корней, но служит Тх’гирву, — Эверби махнул рукой. — Долгая и запутанная история, не стоит рассказывать её сейчас. — Хорошо, но что ему от нас понадобилось? И… — Лана едва заметно вздрогнула, воскрешая в памяти события минувшего дня. — Что вы с ним сделали? И как? — А вот этого, увы, я вам рассказать не могу. — Ещё как можете! И вообще-то должны. Как минимум из благодарности. Я ведь могла оставить вас там, в пустыне, когда вы потеряли сознание. — Вы не думали, что я могу не знать о том, почему это произошло? — Нет, я *уверена*, что вы кое-что знаете, — возразила Лана, смерив его строгим взглядом — почти как у матери. — Не просто же так вы его кокнули. Кстати, как? Ничего не случилось, а он уже валяется на земле и вопит во всю глотку. — Вы имеете в виду это, — Паскаль напряжённо потёр лоб. — Этот сиксамец планировал меня убить из-за неисполнения договора с моей стороны — мне пришлось пойти на опережение. Тх’гирвские разведчики, посылаемые на другие планеты — они, сколько мне известно, укомплектованы устройствами спутниковой связи для коммуникации с родной планеты с возможностью отследить свою геолокацию. Если угодно, это устройство совмещает в себе функции рации иGPS-трекера. Самое примечательное в этой и других тх’гирвских технологиях — это использование телепатической силы. Она пропитывает всё окружающее этот народ… подобно энергии ци у китайцев. Но, помимо сакрального статуса, здесь у телепатии имеется и практическое применение: этот передатчик позволяет отслеживать каждое действие и каждую мысль солдата, гарантируя над ним полный контроль… или, во всяком случае, возможность тщательно за ним следить. Потому что лишь учёные и высшее командование Тх’гирва посвящено в эту тайну: простые бойцы не знают, какую опасность таит в себе этот маленький трекер. А опасность его состоит в том — я подхожу к ответу на ваш вопрос, — что это устройство связывается с мозгом владельца для трансляции его мыслей. Наконец — ментальная энергия может сталкиваться, подобно атомам, поэтому силой своей можно дезинтегрировать чужую. Теперь… вам остаётся только сложить все эти посылки в правильный вывод. — Так вы… подпалили ему мозги? — осторожно произнесла Лана: во взгляде её трепетал страх. — Нечто вроде того. — Но как? Откуда у вас эта… ментальная сила? Так, стойте! — с минуту поразмыслив, Лана вновь обратилась взглядом к мужчине с посетившей её догадкой. — Так вы… тоже пришелец? — Да, — нехотя признал Эверби, для доказательства убрав с глаз маскировку. Лана, обнаружив перемену в облике Паскаля, сначала отпрянула от неожиданности, но затем вновь подошла к мужчине и медленно сняла с него очки — получше рассмотреть окрасившиеся в чёрный глаза. Эверби почувствовал себя неловко. — Охренеть, — заключила Гарди, непроизвольно протянув Паскалю очки. — Звучит как бред, если честно. — Вы можете не верить. — Ну нет! Верить-то больше и нечему. И ведь… я своими глазами это видела. Выходит… вы потеряли сознание из-за истощения вашей ментальной энергии? Или как это работает? — Да, примерно так. — Понятно… Нет, кое-что непонятно. Откуда вы узнали про этот секрет — ну, что эти маячки на телепатической энергии работают, раз его так охраняют? И почему… почему вы рассказали его мне? Я как-то… не была готова к тому, что чью-то военную тайну узнаю. — Да, простите меня, я не подумал об этом, — виновато произнёс Паскаль, нервно протирая очки, всё ещё не вернувшиеся на его нос. — Вам правда не стоило всё это говорить… Но вы сами спрашивали… Но сейчас я подвергаю вас опасности… Но… — Мистер Эверби! — Что такое? — Раз уж вы так разговорились, то давайте теперь до конца. Я… попробую помочь. Когда вы будете обсуждать случившееся с моей мамой. — Ох, и она тоже, — устало вздохнул Эверби. — Вы говорили, что вы из Твинбрука. В котором уже полвека никто не живёт. Как это понимать? -Так уж вы уверены, что там никто не может жить? — осторожно спросил девушку учёный. — Более чем. Уж работать там в лаборатории — тем более. Нету там больше никакой лаборатории. Ничего нету. Только разрушенные дома. Или вы в какой-то альтернативной реальности живёте, где Твинбрук не был уничтожен? — А может, это вы живёте в альтернативной реальности? — неожиданно вскипел Паскаль. — Может, это ваш мир неправильный? По-вашему, нормально иметь по соседству разрушенный из-за техногенной катастрофы город, жить бок о бок с пришельцами и чёртовой военной зоной, населённой военными-параноиками? — То есть как?.. — Прошу прощения, — обуздав гнев, ответил мужчина уже спокойнее. — Давайте не будем об этом. — Но ведь… — Ведь мы всё равно едва ли поймём друг друга… Говорите, ваша мать хотела меня видеть? Ни Лана, ни её мать не получили ответы на интересовавшие их теперь вопросы. Они и без того известны слишком многим. На счастье, лейтенант Гарди оказалась совершенно неосведомлённой о причастности Паскаля к конфликту с пришельцами — даже выдуманную им и Ланой легенду о его тяжёлой болезни она приняла за чистую монету. Или, во всяком случае, сделала вид. Как бы то ни было, сейчас дело остаётся за малым — найти корабль, на котором прибыл столь охочий до внимания учёного пришелец и… придумать на месте, что с ним сделать. «Либо лететь на другой континент, либо — на Сиксам. Или, может, попробовать вручную переписать его координаты, чтобы ввести тх’гирвцев в заблуждение? Нет, всё не то», — напряжённо обдумывал свои планы Паскаль, выходя из дома Гарди. — «Интересно, смог бы что-нибудь изобрести Новак? Вряд ли я выиграю от его плана, но по крайней мере, этот безумный город из хаотичной реальности станет чуть более спокойным. Быть может, я никогда не вернусь в свою родную». С этими мыслями Паскаль зашёл в ставший родным за год проживания подъезд и, несколько потоптавшись на месте, всё же решил пройти дальше по коридору, к двери соседа. Звонок в дверь не привлёк внимание хозяина — либо, во что Паскалю отчего-то верилось с трудом, он отсутствовал дома. Когда он приложил палец к кнопке во второй раз, то кто-то окликнул его многозначительным покашливанием. Эверби обернулся — наверное, слишком резко, — и заприметил против себя рыжеволосого мужчину в странной одежде. — Кому вы звоните? — поинтересовался тот с глуповатой гримасой удивления. — Человеку, что здесь живёт, — ответил Паскаль уклончиво. — Мистеру Джеффри Новаку или его сестре? — Новаку. — Вы что, не слышали, что он умер? — воскликнул сосед поражённо, сразу после осенив себя знамением. — То есть, как, умер? — растерянно пробормотал Паскаль, инстинктивно отойдя от двери. — Сердечный приступ. Жалко этого человека — ему сколько лет было? Вроде всего лишь тридцать три. Паскаль побледнел и, ничего не отвечая докучливому соседу, побрёл к своей квартире на ватных ногах. Он взглянул на свои ладони, и отчего-то ему почудилось, что те были обагрены кровью. «Ведь это мог сделать я. В тот день, когда попытался стереть свой образ в его памяти. Неужели я как-то попал в его сердце?» — с ужасом размышлял учёный, съезжая вниз, по кухонной тумбе, на пол. — Эй, Паск, что случилось? — голос Дженны раздался над его ухом с таким шумом, словно бы звучал через громкоговоритель. — Нужно прекращать это, Джен. Бежать отсюда, немедленно. — Так, подожди!.. — Собирайся, — перебил он девочку. — Я завершу последние приготовления.