Вне здравого смысла

Ватикана с Рейхугольником не было видно на горизонте дня два, зато до Польши периодически доносились звуки их пребывания в доме, напоминавшие, что кошмар всё-таки не закончен, и они не исчезли чудесным образом, хотя перестать лицезреть эту парочку было отдельным видом удовольствия, продолжения которого он желал всем измученным сердцем. Можно было время от времени представлять, будто он и правда один во всей квартире, если бы не ощущение слежки и всё те же шорохи вместе с включающейся посреди ночи микроволновкой, в которой даже ничего не греется. Меж двух зол он определённо выбирал слышать, но не встречать их. Тихим шумом эти двое докучали куда меньше, чем если бы продолжали цепляться к нему. Однако даже так Польша ночами чувствовал обволакивающее тепло, появляющееся посреди ночи, мостящееся рядом с ним в кровати и тихо урчащее, как огромный кот, на ухо, чем вызывало мурашки. В такие моменты он начинал понимать, что всё-таки скучает по ласковому Рейхугольнику — самой лучшей из всех аномалий, без спроса поселившихся здесь. Без него всё казалось каким-то неполноценным, как незаконченный пазл с одной потерянной деталью. С пропажей Ватикана почему-то было так же. Польша успел слишком привыкнуть к нему и его прилипчивости, но это совсем не значило, что он желал бы его незамедлительно вернуть вместе с наблюдением в душе, прикосновениями, пощупываниями в любой удобный момент и прочими доставучими действиями. Подкова над дверью держалась крепко, сама не падала, да и если дёрнуть — тоже оставалась на месте, это Польша как-то раз проверил на всякий случай перед сном, всё пугаясь мыслей, что ночью дверь случайно станет порталом в ад и сожрёт его, что те существа, которых ему не посчастливилось увидеть, доберутся до него, чего не смогли сделать в первый раз благодаря реакции Рейхугольника с Ватиканом. Настоящая проблема заключалась немного в другом. Держаться-то она держалась, но переворачивалась, и Польша не мог понять: сама она это делает или Ватикан с Рейхугольником зачем-то прикладывают к этому руку. Например, чтобы побесить Польшу, ведь наверняка им очень весело наблюдать за ним, когда по утрам он торопится на работу и вылетает не в подъезд, а в чистое поле, особенно когда там идёт дождь, хотя отчего-то ему думалось, там всегда светит солнце. Где-то на подсознательном уровне он так решил в самый первый раз, когда увидел живописную картину за дверью вместо любимого людского мира. К двери он привык быстро. Так же быстро, как к Ватикану, когда тот только появился, или к Рейхугольнику в форме тьмы под кроватью, почти не подававшей признаки жизни, кроме редкого шевеления и сопения. Польша не знал, почему он ведёт себя достаточно спокойно, когда вокруг чуть ли не каждый день творится что-то из ряда вон выходящее, и приписывал невероятно быструю приспособляемость к защитной функции его бедной психики. Раз ничего поделать он с потусторонней чертовщиной не мог, оставалось смириться. Это был единственный закон, работавший в границах четырёх стен его дома. Он применял его ко всему, и жил дальше, ходил на работу, возвращался с работы, ел, спал, мечтал, искал в интернете убедительный ритуал очищения дома от тёмной энергии. Да и не так сложно было ужиться с двумя совсем не голодными ртами и дверью, работающей на силе нюанса. Спустя эти пару дней затишья он осмелился начать надеяться на светлое налаживание жизни, пока не вернулся с работы вечером и не замер в дверях спальни, встретившись взглядом с глазами за окном — худая фигура, как человеческая, стояла на внешнем подоконнике, скрючившись и прислонившись ладонями и лбом к стеклу, и пристально наблюдала за Польшей, не моргая, не шевелясь и, возможно, не дыша, как не дышал в этот момент и Польша, с замершим сердцем следя в ответ за созданием, неясно, откуда взявшимся, как и остальные живые создания в этом доме, кроме самого поляка, прекрасно осознающего себя и свое место в мире, место, в общем-то, постепенно расплывающееся и становящееся мутным, таким же мутным, как тот, кто стоит за окном, зато не в пределах квартиры — уже что-то новенькое, и слава Богу, что он не внутри, так как на особо дружелюбное создание эта тварь похожа не была и кто знает, что бы она сделала, окажись в зоне досягаемости, а не за стеклом, которое хотя бы разбить не пыталась. Польша отмер и сделал шаг назад, прочь из спальни, сделать второй шаг ему не дала фигура, оказавшаяся за спиной, которую он испугался почти до вылета души из тела, пока не увидел, что это «свои», конкретнее, Ватикан, опять же, без Рейхугольника, которого, на радость священника, теперь редко можно было увидеть подле Польши, не считая ночей, в течение которых, так уж и быть, Польша был больше рад находиться в объятиях Рейхугольника, чем Ватикана, обязательно распустившего бы руки, воспользовавшись ситуацией, если бы не Рейх. Польшу замкнули в объятия с наглой улыбкой. Ватикан наконец набрался смелости выйти, видно, почуяв, что ему уже не грозит месть, однако знатно ошибся. Польша ударил его в живот локтем, а когда тот согнулся, — прописал мощный подзатыльник. Спрашивать «за что» Ватикан не стал: без того всё понимал и принимал. — Что за хрень за окном у меня? — Польша указал в сторону окна через стену. Ватикан изогнул бровь и заглянул в спальню. Создание было на месте, более того, его каким-то образом стало два. Польшу сковал страх, когда он заглянул тоже, и увидел их, теснящихся вместе за стеклом и с вылупленными глазами смотрящими ровно в его душу. Нет уж, с этим он ужиться не сможет, да ни за что! Ватикан взял всё в свои руки, смело подошёл к окну и закрыл его занавесками. — Вуаля! Проблема решена! — он с довольным лицом повернулся к Польше, возможно, в ожидании награды, а получил взгляд ненависти и исчезновение поляка где-то в коридоре. Ватикан, несомненно, последовал за ним и нашёл в гостиной на диване в позе мумии. — Я буду жить здесь. — Замечательно, я как раз тоже сплю здесь, — воодушевился священник и хотел бы уместиться рядом, но на сложенном диване место было только на одного. — Поздравляю, ты получаешь привилегию спать в моей кровати, правда, уже без меня, — Польша фыркнул и закрыл глаза, думая, что он мог бы сделать с нечистью за окном. Например, открыть окно и столкнуть эти штуки вниз? А если утянут за собой, и Польша умрёт от падения? Не вариант, да и окно открывать вообще никакого желания нет, когда за ним хрен пойми, кто или что. Такими темпами он не сможет дальше жить здесь: из спальни его выкурили, потом нечто поселится на балконе, потом за окном на кухне, и даже душ в конце концов займёт неведомая хрень, и всё — нет больше жизни здесь, хоть в тот чудесный мир за дверью беги, может, даже там будет лучше, чем в родной квартире. А как же «мой дом — моя крепость»?! — Я не хочу там спать без тебя, — Ватикан встал на колени рядом с диваном. Похоже, присутствие кого-то чужого поблизости его не смущало так же сильно, как перспектива остаться снова одному на ночь, несмотря на долгожданный шанс оказаться в той постели. У Польши над головой загорелась воображаемая лампочка. Он сел и взглянул на Ватикана, как на последнюю надежду, хотя именно ей он сейчас и был. Удивительно даже, что этот источник проблем и мастер игры на нервах сейчас сможет оправдать свою должность и доказать полезность ещё больше. — Ты же священник. Изгони ту хрень за окном. — А что мне за это бу-удет? — протянул Ватикан с раздражающе-сладкой улыбкой. — Я тебя не утоплю в ванне. — Не убедительно, — буркнул Ватикан. Он сел рядом, за спину Польши, и положил руки на его плечи, ради чего отложил библию в сторону — тот ещё показатель, ведь по какой попало причине он её из рук не выпускал, чем сейчас ставил Польшу выше. Поляк это замечал не первый раз, однако воспринимать, как комплимент себе, не собирался, как бы Ватикан не желал этого, а он наверняка хотел, чтобы Польша заметил этот маленький непримечательный знак внимания и любви к нему, ещё большей, чем к книге. Ватикан пробежал по плечам пальцами, как лапками хищного паука, и приблизился лицом к лицу. — Я хочу получить, а не избежать, — шепнул он в губы Польши. — Куплю тебе вишнёвый сок. — Ватикан на секунду задумался над предложением, но всё же покачал головой в отрицании. Польша выдохнул с внутренним рыком. Он не глупый, сразу понял, чего от него хотят, но давать не хотел. Ватикан не заслужил. Пока что не заслужил. Сейчас у него был шанс сделать то, за что Польша его хоть по голове погладит, хоть обнимет, хоть поцелует после тщательной промывки чужого рта. — Разрешу тебе поспать со мной… — сдался Польша. — Только сделай что-то с оконным монстром. — Принимаю сделку. — Ватикан поднялся взял библию и уверенно зашагал в спальню, настолько уверенно, что было бы комично и до боли стыдно, не получись у него изгнание. Польша посмеялся бы тогда, но успешность затеи была в его же интересах. Они пришли в комнату вместе. Ватикан — изгонять, а Польша — лично убеждаться в успешности процесса и заслуженности установленной награды. Священник распахнул занавески, за окном стало куда больше нечисти: все фигуры одинаково тонкие, чёрные, как ночь, из-за чего их силуэты были различимы лишь благодаря луне и освещению города, и глазастые — они ютились за окном, образовывая плотную массу и дрожали, как в припадке, при этом не сводя глаз с похолодевшего Польши, вжавшегося в дальнюю стену и не желающего уходить ни при каких условиях. У некоторых фигур глаза начинали плыть, заплывать в другие и соединяться, как капли воды на стекле в одну большую каплю, а большие капли — в ещё более большие, что продолжалось до тех пор, пока все фигуры не соединились в одну непонятную черную, как нефть, массу, растянувшуюся на всё окно, из-за чего не было больше видно ни кусочка света или города; глаз стал всего один, огромный, почти на всё окно, жёлтая радужка светила, как фонарь, погружая всю комнату, где был выключен свет, в жёлтый: все предметы мебели, пол, потолок и стены, даже сам Польша, приобрели желтоватые оттенки, маленький зрачок по-прежнему был направлен на него, игнорируя полностью существование Ватикана, медлящего с изгонением и заставляющего в себе сомневаться всё больше с каждой секундой грёбаного бездействия. Если взгляд священника Польшу раздевал, то этот взгляд за окном пытался проесть его насквозь, добраться до самой души и испепелить её или забрать с собой в потусторонний мир, куда путь уже начал открываться через входную дверь. Польша задался вопросом, не из-за двери ли пришли эти создания, вдруг она, как магнит, притянула их, или сама породила, принесла за это окно и приказала забрать Польшу в бездну, которая не справилась с задачей в первый раз, когда он по глупости в попытке избавиться от потустороннего мира за дверью решился оторвать подкову. Зря он сделал это, очень зря. Ватикан открыл перед собой книгу на случайной странице, держа её в одной руке, а вторую запустил под рясу, откуда достал — неожиданно! — крест, который направил на неведомое создание, или уже не создание, а просто глаз, или не глаз, а неведомое создание. Он начал что-то шептать, разобрать это поляк не пробовал, его больше привлекло свечение, появившееся вокруг Ватикана яркой белой аурой, так же светилась и книга с крестом. Глаз за окном закатился, задрожал, заметался в стороны и взорвался со звуком лопнувшего шарика, приглушенным из-за стекла. Польша испуганно закрыл уши и глаза, а разлепив их через несколько секунд, увидел перед собой только Ватикана, самодовольно улыбающегося и упирающего руки в бока. Польша глянул за его спину и увидел… Нет, он ничего не увидел, кроме простого окна, такого, каким оно должно быть и было до этого вечера. Никакой фигуры, никаких фигур, как мотыльки на свет, слетевшихся на окно, ничего потустороннего. И даже намёков нет на то, что оно только что там было и умерло, разлетевшись на кусочки. Польша прижался к Ватикану, крепко обнимая его. — Спасибо, боже… — Всё для тебя, — Ватикан обнял его и заботливо погладил по голове. — А сможешь так же перед зеркалом? Ватикан замер, а через секунду расхохотался, оценив юмор Польши, только не вник в то, насколько серьёзен он был в своём вопросе, начиная рассматривать перспективу самоизгнания. А перед этим пусть изгонит Рейхугольника, он всё равно его ненавидит до смерти, а Польша не так уж и привязан к нему. — Кстати, я не знаю, как сделал это. Просто в себя поверил, ведь был нужен тебе, — Ватикан беспечно пожал плечами. — Что…