Вне здравого смысла

Ватикан — так звали лже-священника, отказывающегося признавать свою демоническую сущность даже после ожогов, полученных святой водой, заиметь которую Польша не поленился ради конкретно него. Он пребывал в этой квартире не так давно, но уже — нет, даже с самого начала — ходил по ней, как второй хозяин и отказывался уходить. Даже шагу не ступал за порог, чего сделать бы не смог даже при невыносимо сильном желании — это Польша мог подтвердить, так как сам пытался вышвырнуть Ватикана из дома за шкирку, как только увидел. Ещё тогда он не понял, что перед ним очередная игра то ли дома, то ли его разума, а не случайно заблудший в квартиру мошенник-сектант, желающий втянуть во что-то сомнительное всех, кого встретит на праведном пути. Не понимал, пока незваный гость номер три не ударился лицом буквально о воздух, а потом ещё несколько раз, пока в процессе безжалостного избиения Польша не понял, что у него появился новый сожитель. Ватикан был чистоплотен, справедлив, вовсе не ленив, любил лилии, вишнёвый сок, бокал вина по утрам, белую одежду и чтение библии. Любил длинные молитвы, людей, в особенности Польшу, и искусство, смотреть в окно, мечтать, подглядывать за поляком и доставать его разговорами обо всем и ни о чем. Он не ладил с техникой, разве что только понимал, что и для чего, но сам ни разу не брал в руки телефон, не рисковал тыкать кнопочки на кофемашине, мультиварку избегал, зато свободно пользовался чайником, телевизором и микроволновкой, которые любил включать в любое время суток по причине «красиво светится», из-за чего Польша жалел о том, что научил его пользованию. Но ему было искренне непонятно, почему демон в современном мире не умеет ничем орудовать, ему в этом плане было жаль Ватикана до поры до времени. Ватикан старался быть идеален, держал спину ровно, важно задирал нос, отчитывал Польшу за мелкие оплошности и грешки, ходил грациозно, всегда убирал после себя, собирал отросшие волосы в хвост, да повыше, был всегда чист и свеж — даже при том, что Польша не замечал, как он ходит в душ или меняет одежду, коей была белая ряса, также он носил с собой библию, не выпуская из рук без надобности занять их чем-то другим. Минусы, конечно, тоже были и, по мнению Польши, огромные. Кроме болтливости и навязчивости, время от времени его священник-сожитель отхаркивал тараканов. Небольших, но до боли мерзких. Происходило это всегда внезапно, раз пять в день — те же пять раз Польшу хватал лёгкий инфаркт по причине страха перед насекомыми, а желудок угрожал вывернуться наизнанку при детальном обдумывании процесса, картины которого фантазия бесконтрольно подкидывала сама. Ватикан, словно кошка, выплёвывал их слюнявыми комками, а потом, пока не умчали прочь на своих маленьких ножках, ронял поверх свою излюбленную книжку — так Польша впервые увидел, как тараканов убивают с Божьей помощью, и хотел бы сделать то же самое с Ватиканом. Одно дело, когда под его кроватью тихо-мирно жила чёрная масса, а другое — когда по дому ходил целый ещё один «человек». Оставлять это так просто было нельзя, но и выгнать невозможно из-за неспособности Ватикана покинуть квартиру по каким-то его сверхъестественным причинам, которые он сам, к слову, не знал, просто существовал, и всё. Не понимая, зачем, почему и из-за чего конкретно здесь, однако зная, что Польша ему нравится ещё как, несмотря на его враждебность, нежелание разговаривать с ним или спать в одной постели (и не только спать). Из еды Ватикан почти ничего не ел, объясняя это тем, что питаться ему было не обязательно, но в рот закинуть что-то просто так вполне мог себе позволить, как и пить просто так, в особенности, вино — его единственная радость, не считая Польши, который, между прочим, ругался на священника из-за уничтожения его скромных запасов алкоголя. Почему он отхаркивал тараканов, Польша не знал и предполагать не хотел, не желая вызывать у себя рвоту. Он видел, что Ватикану самому это не нравится, но не спрашивал у него про происхождение насекомых, ведь он и о своём появлении-то здесь ничего не мог сказать внятного, кроме задумчивого мычания с прикусанной губой и взглядом в никуда, направленным в потолок. После акта с тьмой под кроватью Польша закрылся в душе, разделся, одежду бросил в стиральную машинку, а сам полез в ванну и включил тёплую воду, сквозь шум которой послышались шаги, пришедшие к нему прямиком из спальни почти сразу, как вода коснулась нагого тела и начала быстро стекать по коже, измазанной сладко-солёной слизью, уже подсохшей. Одним из занятий Ватикана, которые ну никак не радовали, было подглядывать за Польшей в душе, причём делал он это вовсе не скрытно, а ясно выдавая свое присутствие рядом шагами, фигурой, которую было отчётливо видно за занавеской, и собственным лицом, которое за этой занавеской любило появляться, лицом с обворожительной улыбкой, блестящими хитростью глазами и аристократично бледной кожей, почти такой же белой, как его ряса. Точно то же самое произошло сейчас, Польша уже был готов и смотрел в то место, откуда покажется лицо, чтобы встретить его усталым раздражением, с каждым таким разом стухающим из-за привыкания к чужим выходкам, от которых он неизменно мечтал избавиться навсегда, вырвать с корнем из своей жизни обычного человека, которая закончилась примерно полмесяца назад с появлением силуэта за занавеской, уже, к счастью, исчезнувшего, но, к сожалению, не забравшего с собой другие аномалии. — Хочешь, помогу искупить грех? — поступило предложение. Польша и на секунду не стал задумываться, он покачал головой сразу же, Ватикан даже договорить не успел, когда поляк начал вертеть ею. Ему не нужны сомнительные предложения от сомнительных личностей, даже если только что он занимался сомнительными действиями вместе с сомнительной сущностью в форме сомнительной жижи. — Жаль. Тебе бы понравилось. — Искупить грех от интима с одной нечистью интимом с другой? — Польша вскинул брови и вдруг опомнился. Разговоры вести с Ватиканом можно было сколько угодно, а мыться надо, поэтому он взял губку и вылил на неё гель для душа, на что Ватикан как-то слишком пристально смотрел, закусив губу, прежде чем перевёл взгляд немного ниже, ловя взглядом каждую капельку воды, стекающую вниз по животу. Он мог сколько угодно разглядывать Польшу со всех сторон, ему это занятие никогда не надоедало, зато надоедало Польше, ощущающему то, как по нему ползал чужой взгляд скользкой змеёй, очерчивая каждый сантиметр тела и забираясь туда, куда не следовало бы. — Я не нечисть, я посланник Бога, — ответил ему Ватикан и облизнулся так, как посланники Бога обычно не делают, насколько Польша знает. — Отойди, не хочу, чтобы ты в меня выплюнул таракана. — Польша взял душ в руки, включил воду и направил струю на священника. Тот дёрнулся, закрыл глаза, но не ушёл. Он расплылся в более широкой, чем было, улыбке и показал зубы, среди которых красовались два заостренных не по-человечески клыка. В такие моменты его важный характер всегда куда-то девался, показывая, что всё-таки перед Польшей находился демон, тот самый, который ещё дня два назад шипел от болезненного соприкосновения со святой водой. — У тебя игривое настроение, мне нравится. Продлевать с ним беседу Польша не стал, он перешёл к тактике игнорирования и продолжил купание, пока за ним, в свою очередь, продолжали наблюдать, лаская взглядом, полным чего-то ненормального, потустороннего и неправильного, странного, немного пугающего и отталкивающего. К концу купания лицо с краю занавески исчезло, послышался кашель, мерзотное кряхтение, а после него — знакомый звук падения библии, затем недолгие копошения и открывание двери. Польша выключил воду, выглянул наружу, посверлил взглядом распахнутую дверь так, будто ему было не всё равно, появится ли там снова пара зорких янтарных глаз, и вылез из душа. Полотенце плавно соскользнуло с сушилки, вытерло тело и обмоталось вокруг бёдер. Польша убедился, что крепко закрепил его, и только потом вышел. Как никак, лишний раз сверкать голым перед кое-кем было всё же не очень приятно, а виной тому являлся пожирающий взгляд и попытки дотронуться, ущипнуть где, и погладить. Он вернулся в комнату и первым, что бросилось в глаза, было отсутствие тьмы под кроватью, куда теперь проникал дневной свет, и где теперь было ясно видно пол, такой обычный и непривычный одновременно из-за постоянного в последнее время наблюдения его отсутствия. Польшу это поразило ровно столько же, сколько недавнее созерцание самого себя из-за занавески. Он действительно не думал, что план войти во тьму сработает на её исчезновение так же, как сработало на силуэт у окна, это не казалось логичным вовсе, если убрать тот факт, что логики нигде в его доме больше не было после появления различных потусторонних штучек. Стоило только ему смириться полностью и принять тьму под кроватью, как та исчезла без его воли, как будто её там никогда и не было, а он не забирался в неё почти всем телом, не стонал от её умелых манипуляций и не пробовал на вкус её сладко-солёную слизь, оставшуюся на теле, из-за которой он и пошёл в душ, где за ним нагло в который раз наблюдали, рассматривая все прелести оголенного тела. Не успел Польша полноценно расстроиться и отойти от удивления, как голой спины коснулась приятная тёплая масса. Он развернулся, упёрся взглядом в темноту и поднял голову: сверху на него тоже смотрели, но не человеческие глаза, а белые, такие маленькие, похожие на светлячков, расположенные на прямоугольной формы голове, чёрной-чёрной настолько, что не отражала свет, как и, в общем, всё остальное тело, сотканное из той же непонятной мягкой тёплой тьмы. Сомневаться он бы не стал (такие ощущения ни с чем другим не спутать), но на всякий случай спросил: — Это ты тьма из-под кровати? Создание кивнуло. Оно обняло Польшу, его фигура, вполне человеческая, расплылась, обволакивая тело поляка наполовину и окутывая приятным теплом, в котором хотелось остаться и вздремнуть. Слуха в тот же момент коснулось тихое цыканье со стороны двери, куда Польша незамедлительно посмотрел и где увидел Ватикана, недовольного тем, что поляк находится не в его объятиях. Священник не стал ничего говорить и ругаться, хоть и хотел, судя по лицу, и попросту ушёл в другую часть квартиры, где не мог наблюдать развернувшуюся в спальне картину. — Я Рейхугольник, — представился комок тьмы, обредший форму. Он внутренне заурчал и потерся головой о мокрую после душа макушку Польши, который никогда бы не мог подумать, что у сгустка тёмной материи, тихо-мирно живущего под кроватью уже с неделю, и никак не проявляющего себя, кроме сопения по ночам и случайного выхода за границы кровати в виде чёрной лужицы, есть имя, сознание и около-человеческая форма.