Главный герой

— Господа офицеры. Когда я просил не давать мальчишке огненную воду, мне казалось, что я выразился однозначно, — сидящий в своем кресле Капитано обводит подчиненных твердым взглядом и тяжело вздыхает. — Господа, правила не поменялись. Почему никто не отобрал у ребёнка тару? В ответ он слышит невразумительное бормотание и ощущает, как подступается давно уже не покидающая его надолго мигрень. Валить ее на проклятье хочется, но нет морального права — лекарствами мигрень снималась и происхождение имела вполне себе немагическое. Проблема была в окружающих. А они, окружающие в смысле, по мнению Капитано, совсем оху… расслабились. Обычно лорд Предвестник усевшийся вот так, вызывал у подчиненных трепет и острую потребность расправить мундиры — как же, бог войны решил провести «разбор полётов». Таковые сборы вышестоящие лица всех структур неизбежно организовывали время от времени плановом порядке и это считалось обыденностью. Но у подразделений Фатуи Натлана, события «из ряда вон» происходили одно за другим, и планировать что-либо офицерский состав перестал очень быстро после переброски — прорывы бездны происходили буднично только для местных, а вчерашняя гордость Снежной на новом месте могла только с ужасом приспосабливаться к обстановке. Однако этим вечером, ни ужаса, ни трепета никто из присутствующих не ощущал — во-первых все, кроме караульных, были пьяны в щи, во-вторых под боком у Капитано сегодня вырубило Оророна — и ощущение важности происходящего резко упало до Царства ночи, если не ниже. А все начиналось вполне буднично! Подчиненные от командиров до рядовых с наступлением темноты собрались у костров, достали маняще позванивающие бутылки огненной воды и настойки на местных фруктах. Каждый подставил свою походную кружку, куда щедрой рукой ответственные за разлив плескали жидкое успокоительное, принося в жизнь сослуживцев мир и счастье, с утра оборачивающиеся головной болью и тошнотой. Но то аж с утра, а где оно, утро — и где они, простые уставшие служащие… Оророна никто не видел до тех пор, пока в него махом не залилась целая бутылка одной из настоек — парень профессионально сливался с окружающими и даже неожиданно оказался почти завсегдатаем вечерних посиделок. Капитано и сам узнал его среди солдат почти случайно: из-под нахлобученной на него поверх капюшона фуражки вдруг упруго выскользнуло темное ухо, на человеческое не похожее ничуть, и радостно поджалось к растрепанным волосам, когда молодой человек приник к горлышку бутылки с настойкой. Время замедлилось, превратившись в мед: Капитано с растущим изумлением следил за тем, как лихо содержимое заливается в мальчишечье горло с полного попустительства ведущих посекундный счет окружающих, как невозмутимо Оророн приканчивает бутылку, будто не чувствуя крепости напитка, как за это безобразие натланца хлопают по плечам и приветствуют разрозненными возгласами и похвалой, принимая за своего. И как становится тихо, когда кто-то замечает наблюдающего за ними Капитано, в тот миг, когда от раздраженного Предвестника, сидящего в своем любимом кресле, расходится волна убийственного холода, погасив половину развешанных ламп. Оророна ничего не смущает вообще — пока Капитано представляет, что мальчишка сжег себе желудок, что к утру смертный организм превратится в холодный труп на земле, Оророн, как порядочный родственник летучей мыши, сползает с табуретки у костра, пошатываясь и щурясь по темноте поднимается по неровной лестнице, на вершине которой с самым невозмутимым видом садится на краешек подлокотника кресла Капитано, стеснительно посматривая на того из-под козырька одолженной фуражки. Минуты проходят в тягостном молчании, все следят за разворачивающейся сценой не отводя глаз и не отвлекаясь на выпивку. Самые впечатлительные трезвеют на холоде — Капитано источает морозную свежесть, от которой вянет трава и покрывается инеем, и ничуть не планирует скрывать свое недовольство увиденным. Ответственные за пьянку отчетливо понимают, что ничем хорошим дело не кончится, но мужественно остаются на местах — за трусость наказание серьезнее, чем за недосмотр. В конце концов, у пацана есть своя голова на плечах, и в его возрасте средний натланец уже нянчит двоих детишек: своего и заврианского, а не заводит себе первых друзей-приятелей в стане условно вражеской организации, потому что за без малого тридцать лет жизни не сподобился на что-то подобное среди соплеменников. Оророн, которому после бутылки без закусывания полагается биться в конвульсиях, пуская изо рта пену, или хотя бы лежать в глубоком обмороке, надеясь, что его спасут, между тем незаметно перетекает с подлокотника на сиденье капитанского кресла и несколько минут гнездится в самом уголке, а потом вдруг подныривает и цепляется за рукав наброшенного на плечи предвестника плаща, обнимая тот вместе с рукой, вдетой в ткань. Не зная стеснения, он тщательно укрывается полой теплого пальто, явно раздраженный аномальным холодом, царящим вокруг, и отключается окончательно, умиротворенно посапывая, привалившись щекой к чужой груди. Зрелище по любым меркам выходит умилительно-абстрактным; даже умеющий быть жутким Капитано не в силах протрезвить своих обормотов поголовно, пока они продолжают таращиться на кулек у него возле бока. Взгляды из-под козырьков, преданные и пьяные, быстро начинают косить к носу, снова и снова сбивались на закутавшегося юношу, грозящего в скором времени переползти к Капитано на колени, если холод не отступит. Мужчина вздыхает: тяжело и отчаянно. И думает, что не собирается заниматься нравоучениями нерадивых алкоголиков со стажем, пока у него под боком сопит гарантированное отравление здоровой печени, о котором не менее гарантированно будут сожалеть и раскаиваться. — Разберусь с вами завтра, — сообщает он зрителям, и пьяницы философски пожимают плечами, возвращаясь к попойке, пока Капитано перехватывает спящего поперек живота Оророна и несет на руке, словно очень безвольного кота; думать о том, что в положении вниз головой парня точно укачает и стошнит, ему даже нравится — будет знать, как пить без присмотра, да еще и в таких количествах. Оророну предстояла незабываемая ночь в обществе тазика, литров воды и куска льда, намерзшего на темечко, но это — уже совсем другая история.