Сердце кукловода

Траур укрыл пеленой белого тумана всё королевство, если не континент, обратившись одеяниями цвета скорби для каждого второго прохожего на умерших улицах. Уже пол месяца прошло с тех пор, как Его Высочество выступил с обращением к своему народу и людям других государств. Солнце Роана, потускневшее и измученное, глядело словно в пустоту, нисколько не заботясь о приличиях, и речь его была тиха. Альберу не смел повышать голос, не смел и натянуть улыбку на лицо, словно боялся, что в его доме дремлет покойник, которого никоей ценой принц не мог потревожить: — С камнем на сердце, — Альберу сглотнул ком в горле, сжав руки в кулаки. — Я обвиняю Кэйла Хенитьюза в измене. И отрекаюсь от него, как от названного младшего брата. Раньше этого человека славили, как великого героя, однако сейчас он - военный преступник, несущий опасность не только своей родине, но и всему континенту. Кэйл Хенитьюз предал тех, кого должен был защищать и кто в него верил, и понесёт за это справедливое наказание. Каждый слушал слова Его Высочества с замершим пульсом и казалось, в тот миг каждый забыл, как дышать, когда Альберу Кроссман твёрдо закончил, положив руку на сердце: — Суд королевства Роан будет праведен и беспристрасен, в этом я клянусь вам собственной головой! Эхо скользило этой землёй уже давно, отдаваясь своим зовом в тысячах сознаний, подобно гулу церковных колоколов. Люди, похожие на неприкаянные души, брели дорогами, не смея поднять головы и взглянуть на хмурое небо, что явно тоже скорбило в своей холодной манере и грозилось вот-вот пролить слёзы тоски дождём от севера и до пустыни. Голос Наследного Принца огласил люду весть о смерти. Погиб герой, стоявший за мир и праведность горой, а на его место взошёл злодей, марая святой образ чужой кровью. То была кровь чище ясного неба, кровь Мастера Серебряного Света, над чьей могилой воссеяла Алая Звезда — предвестник самой смерти. И вдох давался мечнику с трудом, и выдыхать было ещё сложнее, когда его тяжелые шаги встречались с обезлюдненой дорогой. Он не озирался по округе, не бросал беглых взглядов к чужим окнам, но он знал, что они смотрят, от того натягивал капюшон плаща ещё сильнее, дабы скрыться. Скрыться, спрятаться, не дать себя увидеть, не показать лицо — но ведь все знали! Как будто каждая душа жгла его взглядом, узнавала по фигуре, по шагам, по ножнам его верного меча, подаренного, чтобы защищал. И всех он защитил, и всех он спас, лишь своего спасителя не смог, за что и поплатились оба. Сам того совсем не замечая, Чхве Хан ускорил шаг. Он слышал эти голоса, молящие о помощи, он чуял запах гари, ибо сия вонь горевшей плоти — она теперь на веки с ним, и каждый видел, чёрт возьми! В тот проклятый вечер мечник, право слово, думал, что умрёт, когда перед его глазами смешались свет и тьма. В тот миг его глаза узрели несколько кругов истинного ада, и будь то дьявольское пламя, сияние серебра или же последовавшая за приступом нечеловеческой боли чёрная бездна — Чхве Хан не знал, что ранило его сильнее. В том море из огня мастер меча потерял лицо. Тогда, когда рука злодея его скрыла за щитом, а знакомый свет резанул по глазам, он кричал, да только не от боли — от безысходности. Щит опоздал на жалкую секунду, и молния сожгла Чхве Хану пол лица, но он не чувствовал огня на своей коже, ибо душа болела во много раз сильнее. Он помнил, как упал на колени, когда округа превратилась в пепел, как прижал руку к правой половине лица, и Ташу, тут же бросившуюся к нему. Тёмная эльфийка ему что-то кричала, а герцог даже помогал убрать его руку, чтобы девушка смогла применить целебное зелье, а он кричал, подобно бьющейся в агонии мерзкой твари. Чхве Хан дрожал, и дрожь его руки, отчаянно сжимавшей рукоять меча, лишь вынуждала сталь так жалобно звенеть, что мечник уже рад бы был оглохнуть. Он ненавидел теперь выходить на улицу, и к людям подходить он не решался, и нет, не потому, что тот несчастный вечер безвозвратно его изуродовал. Он — воин, он — мастер меча, никакой шрам не был бы удивительным на его теле, даже калецтва он бы не стыдился и явно б не пытался его скрыть. Но этот шрам... Он был совсем другим. О чём подумает случайный человек, даже случайно зацепившись взглядом за рану на лице героя? Какая мысль бы посетила голову любого, если бы он только мог сравнить, как выглядел Чхве Хан до и после? Что шепчет одними лишь устами тот, кто видел пламя, обрушившееся с неба, и спустя время чует гарь от шрама? Должно быть, то же, что и их геройская семья, когда с приходом мечника домой во всех углах воцарился чистый ужас. "Это Кэйл Хенитьюз сделал." — не только в мыслях раздавалось громом. Чхве Хан мог слышать волны шепота, вторивших эту фразу, едва его нога ступала к людям. Он слышал шок и гнев в их голосах, он чуял ненависть в самом их естестве, и, боги, как он ненавидел этот шрам, хотябы потому, что говорить не мог! Все видели ожог, но ни одна душа не знала, что Чхве Хан тогда увидел свет! И если бы не то серебро щита, такое до неверия знакомое, не от лица, а от всего мастера меча осталась бы лишь горстка пепла! Щит мог накрыть только Фредо, а мог не засиять там и вовсе, но их троих в тот вечер защитили, и мечник вынужден теперь сжать зубы и молчать. "Я видел Кэйла," — сказал Его Высочество ему в тот самый день, когда их молодого мастера объявили монстром, и с остекленевшими глазами похлопал мечника по плечу. — "Он сам назвал себя предателем, и в такой-то ситуации у нас нет выбора, кроме как сделать то, чего он хочет." "Как глупо..." — только и оставалось выдохнуть Чхве Хану. Он ненавидел всё — даже сейчас, когда прошел не день, не два, он презирал свой шрам, своё лицо, всего себя за то, что так случилось. Он заказал маску на правую половину лица, чтобы хоть немного спрятать след от злодеяния Кэйл-нима, пусть маски ненавидел он ещё сильнее. Открылась дверь, а дома опять тихо. Чхве Хан вошёл крадущимися шагами, оглядываясь по сторонам, словно искал кого-то. Никогда в этом доме не было так безлюдно и тихо, никогда холод не пронзал так жестоко, словно пронизывал тонкими иглами сами кости, и воздух здесь не был раньше таким тяжелым. Уже и язык мало кому поворачивался звать эту виллу своим домом, ведь со слезами на глазах было намного проще называть её могилой. Мастер меча прикрыл глаза, прислушался к шагам по мраморным полам, и тихо усмехнулся, когда чужая хода остановилась. — Дети спят? — шепотом спросил Чхве Хан и, получив кивок Эрухабена, горько хохотнул, по привычке потянувшись рукой к маске. Чёрная маска под цвет его ауры меча никак не прекращала напоминать о себе, и мечник знал, что не скоро к ней привыкнет, а может, и не привыкнет вообще. Тем не менее он продолжал её носить, даже не выходя из дома, хотя ему не редко говорили, что в этом нет нужды. Чхве Хан, конечно же, не сомневался, ведь здесь, в кругу семьи, его примут любым, но тем не менее он знал, что другим больно. Больно смотреть на него, больно сострадать и слишком больно понимать, кто ранил сильного Чхве Хана. Детям и вовсе было страшно — это читалось в их глазах, таких больших, таких невинных, и те глядели так, словно жгли дыры. При всём своём желании казаться сильными, великими, могучими и стойкими, те раз за разом закрывали себе рты, дабы не всхлипнуть. Они и не должны были такое видеть в свои годы. Эрухабен тяжело вздохнул, подойдя к Чхве Хану, и осторожно снял с того чёрную полумаску, рассматривая уродливую рану на лице мастера меча. Надо сказать, и сам золотой дракон сейчас выглядел не слишком презентабельно — Чхве Хан бы не решился так сказать, но и не нужно. Эрухабен и сам мог наблюдать, как выцвело всё золото в его волосах, и побледневшее лицо для него не было новостью. А убери сейчас древний дракон магию с лица, что хоть немного скрыла синяки под его глазами, походил бы уже на поднятого из могилы мертвеца. Не осталось уже и крупицы его былого драконьего величия, отражалась в его виде лишь усталость, а образ стал напоминать призрака. — Д-дедушка Голди! Дедушка, ты где?! — донеслось из гостинной перепуганными детскими голосами, заставляя пальцы Эрухабена дрогнуть. Вернув в руки Чхве Хана его маску, золотой дракон поторопился вернуться в ту комнату, из которой лишь минуту назад посмел выйти. Чхве Хан, скрыв рану на лице, последовал за ним, и то, что он увидел, вынудило его сердце сжаться. Двое детей из кошачьего племени в своём человеческом облике лежали на диване, с обеих сторон обнимая малыша-дракона. Все они жмурились, жались друг к другу, словно чего-то боялись, и едва ли не с головой скрылись под одеялом. Лишь изредка из-под одеяла доносились совсем уж тихие всхлипы, которые, увы, не прекратились, когда золотой дракон оказался рядом. Он опустился на диван рядом с детьми, убирая край одеяла из уставших и заплаканых мордочек, и осторожно провёл рукой по голове одного из малышей, пытаясь успокоить: — Чшш, — мягко выдохнул Эрухабен, когда влажные глазки приоткрылись и устремились к нему. — Всё хорошо, это всего лишь сны... Им не запугать наших смелых котят и дракона, не так ли? Он поднялась в сидячее положение первая. Она неуверенно кивнула, после чего медленно потянула ручки к древнему дракону, не поднимая головы, и Эрухабен на это мягко улыбнулся, обнимая девочку одной рукой. Второй же кистью он коснулся её лба, после чего убрал, чтобы прижать к себе забравшихся на колени дракона мальчишек. Все трое в последнее время почти не спали, с ними же не смыкал глаз и Эрухабен, вечно присматривая за детским сном. От переизбытка стресса и сильного недосыпа у Он время от времени поднималась температура и болела голова. Она лежала, кутаясь в одеяле почти что круглые сутки и до слёз пугалась, когда её сердце начинало стучать, как сумасшедшее. Тогда, сжимая рубашку на груди, она тихо-тихо повторяла, что ей не хватает воздуха, а порой и вовсе боялась, что сейчас сердце остановится и она умрёт. Хонга часто тошнило, и из всей маленькой троицы его накормить сейчас было сложнее всего. Он отказывался даже от своих любимых лакомств и всё, на что его хоть как-то удавалось уговорить, это чай Рона от тошноты. Хотя и тот он не выпивал — пол чашки или чуть меньше всегда оставалось, и Бикрокс уже едва ли не круглые сутки не отходил от кухни, всё ломая голову над тем, как пробудить у котят с Раоном аппетит. Само собой, о каких-либо тренировках пришлось забыть на время, пока малыши не наберутся сил хотябы твердо встать на ноги. Котят также попросили оставаться в своей человеческой форме, ибо те, когда им удавалось засыпать, часто выпускали когти и рвали постельное бельё, а иногда и мебель. Порой они кусали подушки во сне, и Эрухабен, как и некоторые другие взрослые, начал беспокоиться, что дети во сне могут навредить друг другу. Раону не хватало сил, чтобы летать. Всё то время, что не спалось его голубым глазам, он либо не вылезал из постели, прячась под боком у Он, либо сидел на руках у кого-то из взрослых, изредка перебираясь на плечо. Помнится, в первый раз все здорово перепугались, когда у чёрного дракона закружилась голова и он даже почти потерял сознание — от падения на землю тогда его спасла Розалин, быстро среагировав и поймав малыша, пусть из-за этого она и разбила несколько сосудов с зельями. Запаниковав, когда Раон не откликнулся на собственное имя, девушка подняла шум на весь дом, а может и за его пределы. Рон, как и ожидалось, не заставил себя долго ждать — Чхве Хан довольно поздно различил его шаги, когда убийца подошёл к нужной двери. Оставив на столике рядом с диваном небольшой поднос с напитками, он укрыл дракона с детьми одеялом получше, после чего каждому ребёнку в руки подал стакан с разогретым молоком. Древнему дракону он приготовил кофе — обычно он готовил ему чай на травах, да только вот Эрухабен что с ним, что без него явно был близок к тому, чтобы рядом с детьми отключиться, и раз уж этот самоуверенный старик отказывался идти отдыхать, передав детей кому-то другому, неплохо бы ему дать хоть какой-то источник энергии. "И всё же он — дракон," — с едва уловимой улыбкой подумал Чхве Хан, когда рядом с ним, точно следующая по пятам отца тень, появился Бикрокс, однако в гостинную так и не вошёл. Переведя взгляд с картины у дивана на мастера меча, тот молча протянул ему чашку с травяным отваром, сильно пахнущим мятой. Младший Моллан кивнул мечнику в сторону коридора, мол "Пойдём, а то ещё мешать будем", и Чхве Хан не стал спорить, лишь шагнул в спящую тишь. Они прошли мимо лестницы, на которую Чхве Хан с не таких уж и давних пор ненавидел смотреть, потому что верхний этаж, к которому так или иначе приводили ступени, напоминал ему холодный склеп. Дети там уже не ночевали. Они ложились то в гостинной, то в комнате Эрухабена, а порой засыпали под книжку в лаборатории Розалин или вовсе на кухне. В память о маленькой троице в спальне Кэйла остались лишь три опустевшие за время свинки-копилки — все три лежали в ровный ряд на подушках, даже укрытые краем одеяла, словно те спали и только того и ждали, когда слабый человек вернётся домой, взглянет на них и, улыбнувшись, положит в каждую по монетке. В комнате наверху часто было пыльно. Вернее, чаще, чем в других покоях, и каждый раз уборка делалась в ней с сильным нежеланием и трудом. После последней уборки в спальне Кэйла Бикрокс сильно разозлился на Чхве Хана за разбитое там зеркало и выгнал прочь на улицу, швырнув тому в след свои белые перчатки. — С тебя больше вреда, чем помощи, — шикнул ему тогда младший Моллан, за что, наверное, сейчас и заварил мечнику обезбаливающий отвар в качестве извинений. Они вышли на крыльцо, усевшись на верхнюю ступеньку. Чхве Хан пил свой напиток, всё вспоминая о том разбитом зеркале, и даже снял с себя полумаску, пока дети отдыхали. Зеркала... Теперь и их Чхве Хан не переносил на дух. В тот раз отражающая поверхность тонкого стекла сыграла с ним в дурную шутку, когда мечник, погруженный глубоко в мысли о прошлом, почувствовал хруст самой своей души, бросив на себя один лишь беглый взгляд. Ничего большего и не потребовалось — он замер перед своим отражением, сжав в одной руке искуссно вырезьбленную раму, и лишь наблюдал, не в силах что-то сделать, пока один его лишь внешний вид беспощадно убивал все накопившиеся счастливые моменты. Вместе с ними в его глазах гасла и надежда, и Чхве Хан сам не заметил, как сжал руку слишком сильно, пока на пол со звоном не посыпалось стекло. А Бикрокс слишком поздно сообразил, в чём дело — скопившиеся в груди нервы и чувства среагировали раньше головы, что для убийцы было непростительно, однако Чхве Хан всё понимал. Все они нуждались в отдыхе и покое, котрый раньше им дарил Кэйл ним, и который сейчас приходилось искать и собирать по крупицам в тревожной темноте. Для этого Таша забрала Мэри в деревню тёмных эльфов, чтобы её девочка отдохнула и набралась сил, а после, если выдастся возможность, они отправятся для некроманта за новыми марионетками. По словам Мэри, из оставшихся обломков костей она ещё могла немного подлатать своего костяного дракона, пусть тот всё равно будет уже меньше, чем раньше, но всё равно одного израненого пламенем дракона было слишком мало. — Мх, доброе утро, — зевая, протянул сзади девичий голос, хотя время сейчас уже близилось к сумеркам. Розалин перестала следить за часами ещё с тех пор, как её режим сна только начал ломаться, и, несмотря на то, что выглядела она в разы живее многих своих товарищей, все её исследования и учеба зашли в тупик. Всё то время, что только появлялось у магессы, она проводила в своей лаборатории вне зависимости от дня или ночи, чтобы хоть по-немногу начать возвращаться в прежний ритм, однако сознание её пустело, стоило лишь взяться за работу, в голове звенело и плыло в глазах. Розалин всегда была упёртой девушкой, вот и сейчас, отбрасывая в сторону усталость, она тянула с себя всё, что лишь могла, и тем не менее нельзя было избавиться от чувства, что она лишь копала под себя и с каждым разом лишь сильнее вгоняла себя в могилу. Получив пару теплых взглядов и синхронные кивки в ответ, Розалин хихикнула, подойдя к товарищам, и, усевшись между ними на ступени, глубоко вдохнула: — Басен связывался сегодня, — улыбнулась девушка, глядя куда-то в пустоту. — Дома у них тоже обстановочка не лучшая. Лили дома только ночует, а так с головой ушла в тренировки. Герцога с герцогиней тоже почти не видно, но Его Светлость, кажется, ходил к Джур Темз на могилу. Лицо Бикрокса на секунду изменилось, стоило услышать ему знакомое имя, которое никто не произносил уже очень давно. И всё равно он промолчал, позволив Розалин продолжить: — Ему давно уже пора тоже выступить с речью, однако, со слов Басена, уговоры Его Высочества так никуда и не привели. И вряд ли приведут, если продолжатся. Одним словом, репутация дома Хенитьюз сейчас стоит над глубокой пропастью и кто знает, когда она обрушится в никуда. Убийца лишь сглотнул, не зная, куда деться, и Чхве Хан, увидев его бледность и беспокойство, вывел разговор в другое русло: — А что на счёт Клопе? — первое, что ударило мечнику в голову, однако немало важное. В отличии от остальных союзников, будь то госпожа Литана или даже идиот Тунка, рыцарь севера побывал на двух сторонах и, в силу своего сумасшествия, степень которого нельзя было измерить с уверенностью, Клопе был для них белым пятном, если ещё не бомбой замедленного действия. Розалин это хорошо понимала, однако на вопрос ей пришлось помотать головой: — Всё тихо. Зная его одержимость, даже слишком тихо, но я почему-то всё же не удивлена, — на вопросительный взгляд мечника девушка печально улыбнулась. — Мне его даже немного жаль. Белая Звезда и Кэйл-ним здорово расшатали его психику и сейчас... думаю, весь его мир рухнул. — Так, — не выдержав, Бикрокс поднялся на ноги, после чего выхватил из рук мечника давно пустую чашку. — Вы сидите, сколько хотите, а мне ещё детей кормить чем-то надо. Едва успев договорить, убийца направился в сторону двери и, чудом не споткнувшись о порог, скрылся в глубинах дома. Чхве Хану тоже пора было уходить — Лили уже так давно упрашивала его потренироваться с ней хоть разок, что мечник просто не нашел в себе сил отказать. Розалин же больше не оставалось ничего, кроме как вернуться к себе. Войдя в комнату, заваленную самым разным магическим хламом и заставленную горами из самых разных книг, она достала с ящика, который закрывала на ключ, записную книжку с множеством вложеных в неё листов и закладок. Магесса начала писать в ней совсем недавно, но тем не менее она уже выглядела более потрёпанной и зачитаной до дыр, чем половина книг из её коллекции, если не больше. Вообще-то дети не раз уже видели эту книжку, пусть именно от них магесса вечно её прятала, но было там столько непонятных схем, а почерк настолько неразборчив, что даже одной странички никто так и не разобрал. Девушке от этого лишь лучше — открыв свои записи на первой закладке, она нахмурилась, перечитав записанную и обведённую в круг фразу Золотого дракона: "Артефакты, контролирующие разум и действия человека, в этом мире существовать не могут." — опровергнул Эрухабен практически сразу мысль, которая в тот ужасный вечер посетила её голову. — "А даже если бы такой и существовал, не нашлось бы ни единого живого существа, даже среди драконов, способного такой мощный артефакт использовать. К тому же, использовать настолько тонко. Если бы на этом несчастном ребёнке действительно всего лишь использовали вещь, которая может вмешаться в рассудок, он бы попросту сошёл с ума, а его личность была бы уничтожена." Перечитав запись, девушка перелистнула несколько страниц, ища следующую цитату в кружке. В этот раз это была не фраза дракона или кого-либо ещё, а имя одного всеобщего знакомого: "Клопе Секка" В разделе записей Розалин после этого имени текста было едва ли не больше всего: физические и моральные пытки, история и методы каждой, а так же самые частые их исходы — магесса записала это всё, однако ничего из перечисленного не сходилось с реальностью! Быстро пробежавшись глазами по страницам, магесса раздраженно шикнула, листая дальше. Следующий кружок был замкнут не до конца, а вскоре и зачеркнут вовсе. Тогда Розалин думала о клятве Богу Смерти, отданой под принуждением, однако тот наверняка бы сообщил об этом жрице Кейдж, не так ли? А вместо этого они узнали, что их связь разорвана, и жрица вот уже сколько времени всё пыталась выведать, как можно разорвать связь с божеством вообще, а уж тем более с таким навязчивым. Голова гудела, однако девушка не отрывалась от конспектов, выписаных из самых разных источников. Она знала точно, что Кэйл в себе, но не могла понять его мотивов. Даже при том, что он явился к принцу под покровом ночи, ничего полезного Кэйл так им и не сказал. Больше в книжке не было кружков ни вокруг цитат, ни названий, ни имён, остался лишь рисунок принца Альберу, вложеный между страниц. На нём был круг из кусающих друг друга за хвост змей, внутри же — ровный крест. Этот знак никогда не использовался Рукой, ведь вот же их знак, на лбу ток красной маски, что въелась в память каждому, кто её видел. И Розалин была почти уверена, что эта метка, изображенная на бумажке прямо перед ней, вела её к ответу, а к тому же, к ответу через двери храма одного из богов. Записная книжка в руках девушки закрылась с громким и уверенным хлопком — она уже договорилась со жрицей Кейдж и Святым Джеком о встрече, и будь у неё доступ, она уже готова была перерыть все архивы и библиотеки, чтобы в этом разобраться. Она видела в этом загадку. Более того, магесса точно знала, что к разгадке Кэйл бы точно не хотел их подпускать, но разве это не выглядит, как вызов? Спрятав книжку в магическую сумку, Розалин лишь хохотнула, про себя с улыбкой протянув: — Уж прошу простить, молодой мастер-ним, но обмануть меня у вас не выйдет.