Пластик

Голова болела, плечи тоже, а в уставшие глаза словно песок насыпали, но Тоша продолжал усердно перечитывать «Деревню» полусидя на кровати не в самой удобной позе, пользуясь последней возможностью выучить это безобразие. Саша лежал рядом, безразлично наблюдая за потугами лучшего друга. — Антон, мне скучно. Тоша прошипел: — Потерпи уж! Тебя завтра на литературе не спросят, а мне придётся отдуваться. — Да ты давно выучил, Тош. — Не выучил, — тот фыркнул и продолжил бубнить: — Приветствую тебя, пустынный уголок… — Мне надоела твоя «Деревня», я хочу почитать что-то другое. — Ну почитай, я тут при чём? — Достань мне книгу, Тош. Тош. Тоша. Ан-тон… Дверь распахнулась без стука, мама заглянула в комнату и окликнула школьника: — Антон, что ты тут делаешь? Не докричаться до тебя! — Уроки… — он прокряхтел, едва не роняя голову на книгу. — Уроки? Хм, молодец. — А что? — Кушать идёшь, или мне курицу в холодильник прятать? — мама гордо улыбнулась и положила руку на талию, как бы демонстрируя свой фартук с рисунком красной машины. По мнению Антона, полная безвкусица, но папе нравилось. В комнату также просочился аромат запечённой курицы, но он совсем не взбудоражил аппетит Антона, так что тот ответил, возвращаясь к учебнику: — Не хочу сейчас есть, можешь прятать. — Хм. Ладно, — мама так удивилась, что даже дверь за собой закрыла. — Приветствую тебя, пустынный... — Ну что, Антошка, достанешь книгу? Парень поморщился от нового приступа боли в голове, опустил учебник, устало потёр глаза, вздохнул и, подавив раздражение, мягко ответил: — …Хорошо, Сашенька, сейчас достану. Немного книг стояло на полке над компьютерным столом, но в основном там скопились учебники, а беллетристика и иного рода литература, обречённая собирать пыль — в шкафу. Антон выбрался из кровати, потирая затёкшую шею, открыл дверцу шкафа, окинул корешки быстрым взглядом. — И что ты хочешь почитать? — Не знаю, что-нибудь интересное, — Саша присел на кровать и улыбнулся. — Ох… — Антон ещё раз осмотрелся, тщетно ища что-нибудь интересное с виду. Главным сейчас было не спалиться перед Сашей, что большую часть из этих книг он даже не открывал ни разу и в принципе не знает, как они попали к нему в комнату. Так, парни принялись проводить книжную ревизию. Одна за другой, многие книги были предложены Сашке на рассмотрение, тот изучал обложку, название, просил Тошу зачитать аннотацию и неизменно говорил достать следующую. Несомненно, быть правой рукой Собакина было неудобно и весьма времязатратно, но вместе с этим приносило уставшему Антону неожиданное удовольствие. Беловолосый не мог и книгу достать без его помощи. Антон чувствовал себя нужным Саше, даже необходимым. Он был единственным, кто мог бы достать для него книгу или протянуть чашечку чая; единственным, кто видел, слышал и смутно, но иногда ощущал его прикосновения. Тогда можно ли сказать… что Саша принадлежал ему? — Не-ет, это для тупых. Давай другую. Антон послушно показал ему следующую. Собакин покачал головой: — Нет, это для умных. Из угла полки парень выудил небольшой томик — «Поэзия серебряного века» — и сунул Собакину. — А вот это для меня. Полистаешь? Парни снова расположились на кровати: на одну ногу Антон положил учебник литературы, на другую — книгу для Саши, который устроился рядышком. И снова Тяночкин погрузился в своё стихотворение, время от времени перелистывая другу странички. Довольно скоро тот перестал просить листать и пару раз зевнул. — Интересная? — из вежливости бросил Антон, не отрывая глаз от учебника. — Кто? — Книжка твоя, Саш. — А. Нет, неинтересная, потому что ты со мной не читаешь. — Я тут учиться пытаюсь как бы. — Ты ведь уже выучил его, разве нет? Антон закрыл глаза и попробовал рассказать стих про себя. Слова стихотворения смешались в бессмысленную кашу, вместо строчек перед глазами промелькнули картинки, словно мальчик проваливался в сон, а головная боль усилилась. Он с трудом открыл глаза и выдал: — Наверное. Как только Антон присоединился, вначале нехотя, потом с интересом, Собакин перестал зевать и повеселел. Тошу, конечно, поражало, насколько культурно они проводили время, но в этом было что-то новенькое и занимательное. Тем более, Сашка вечно шутил над чем можно и нельзя, и стихи поэтов серебряного века — не исключение, так что скучать не приходилось. Да и стихи попадались интересные. Скоро друзья устроились поудобнее, улегшись на животы и подперев книгу подушкой. Собакин и вовсе был в восторге, ведь половина из представленных в книге поэтов наложили на себя руки. — Мне вот это нравится, — он проворковал, касаясь страницы и как бы невзначай задевая Тошину руку. — «До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди». Последний стих Есенина. Он написал его своей кровью, ты знал? Вот приколист! — Ага, — парень поёжился от таких «приколов», — читал в Википедии, кажется. Или ты мне рассказывал. — А знаешь, почему он это сделал? Безумные искорки в томных Сашиных глазах напугали Тошу ещё больше. — П-почему? — Потому что в номере не было чернил. По крайней мере, так он сказал друзьям. Ебать он гений, был готов на всё, лишь бы не выходить в магазин! — Хе-хе, да уж. — «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей». Написал это кровью, а потом вздёрнулся на трубе… — мечтательно продолжал Саша. — Эм, могу дальше листать? — Антону и так уже мерещились всякие страшные тени по углам, а тут ещё Саша никак не уймётся с этими жуткими подробностями про Есенина. — …Я бы тоже так хотел. Да, давай дальше. — Хорошо, — Антон взялся за следующую страницу, когда до него дошёл смысл Сашиных слов, — стоп, что ты сказал? — Что можно дальше. — Нет-нет, в каком нахуй смысле ты хочешь также? Вздёрнуться на трубе что ли? Саша отмахнулся и мило улыбнулся: — Ахах, ну, я не про трубу. Но я хотел бы запомниться чем-нибудь особенным, понимаешь? Вот, Есенин, придурок, написал своей кровью стишок и давно умер, а всякие глупые влюблённые школьники до сих пор его читают и обсуждают. Круто же, да? — Влюблённые?.. Так, не отходи от темы! — парень оттолкнулся от кровати и с чувством сказал, изо всех сил стараясь достучаться до сердца друга: — Сашенька, не нужно себя резать, чтобы быть особенным. Для меня, например, ты уже самый особенный. И запомнился мне так, что даже если захочу, не забуду. Тот подпёр голову рукой и ветрено усмехнулся: — …Может, и так. Антон присел, ощетинился и процедил, окончательно руша установившуюся романтичную обстановку, сквозь которую достучаться до Саши не представлялось возможным: — Саш, серьёзно. Меня вся эта тема напрягает. — Извини. — Нет, послушай. Когда ты пропал, я так мучился! Просто на стены лез. Не представляю, что буду делать, если с тобой что-то случиться. А если ты сам с собой что-то сделаешь!.. — Антон нервно сглотнул, через силу прогоняя пугающие мысли и нахлынувшие воспоминания. Его голос дрогнул: — Правда, я не знаю, что со мной будет. — Я понял… — Пообещай, что ничего такого не сделаешь. — Хорошо. — Пообещай, что даже думать об этом не будешь! Он ответил, не шутя: — Обещаю. Антон не спешил ложиться обратно. Он впервые за последние дни отчётливо вспомнил ту неделю, наполненную отчаянием и ужасом, когда каждый день наносил всё больше ударов, и казалось, что предательские ножи один за другим вонзались в спину. Его мир, центром которого оказался беловолосый загадочный юноша, безнадёжно рушился, краски сгущались, и надежда, временами загорающаяся в тлеющем сердце, сменялась беспросветной безысходностью, в которой приходилось утопать. Накопленная за те дни обида разом свалилась на плечи, и Тяночкин почувствовал себя бесконечно уставшим человеком. Если подумать, то он давно не ел, мало спал и очень быстро выбивался из сил в последнее время. Даже дышать стало тяжело. — Ну что такое, Тошенька? Он тяжело выдохнул, осипло и тихо проговорил: — …Всё-таки ты сделал мне очень больно, когда ушёл. Собакин поник и тоже понизил голос: — Знаю. И мне жаль, — приблизившись, он нагнулся, осторожно заглядывая Антону в глаза: — Но сейчас-то я рядом. — Да. Да, точно, — Тоша вымученно улыбнулся. Провёл рукой по волосам, словно таким образом хотел скинуть с себя тяжёлые и навязчивые мысли, — Прости, если сказал что-то не то. Но я правда переживаю, ты же в группе риска, понимаешь? — В какой я группе? — Ну, знаешь… Проблемы в семье, наркотики, ну и… всё такое, — Антон неловко перечислил, опустив ориентацию друга, которую тоже чуть не упомянул. Он (уже) не считал геев какими-то извращенцами или больными людьми, но понимал, что эта составляющая невероятно усложняла жизнь простому русскому подростку. Даже в их время. Саша коснулся подбородка, задумавшись, и выдал: — Тогда ты тоже в группе риска, Тош. Тот скривился: — Я? Почему это? Собакин плавно вытянулся на кровати, подперев голову рукой, прикрыл глаза, вздохнул и начал объяснять: — Потому что, милый мой, ты живёшь в мире фантазий. Настолько боишься реальности, что убегаешь от неё, при этом так далеко, что уже сам не знаешь, что правда, а что — сладкая ложь. Можно сказать, — он пронзил Антона взглядом больших серо-зелёных покрасневших глаз и особенно выделил последнюю фразу, переходя на заговорщицкий шёпот: — что ты зависим. Также, как и я. — Слушай, если ты это про игры, то ты преувеличиваешь. Саша обрёл прежнюю весёлость и махнул рукой: — Ладно, не задумывайся над этим, а то ещё сильнее голова заболит. Давай лучше дальше почитаем. — Окей? — Антон улыбнулся, не до конца поняв, когда они успели вернуться к книге. Но и против он ничего не имел, тяжёлые разговоры всё равно не клеились. Уже перевернув страницу и слушая, как Саша самозабвенно зачитывает следующее стихотворение, Антон удивился: «А разве я говорил, что у меня болит голова?». *** Целая стопка заданий на парте оставалась нетронутой, а Тяночкин всё вчитывался в первый лист, отчаянно пытаясь вникнуть в суть контрольной. Некоторые одноклассники уже повставали и приносили готовые работы учителю, пока парень с задней парты застрял на первом вопросе. Попробовал попросить списать у кого-нибудь, но никто не обращал внимания на его отчаянные призывы о помощи, будто не слышали вовсе. — Тяночкин, сколько можно спать?! Давай просыпайся! — прикрикнул учитель. Парниша взмолился, будучи на грани истерики: — Извините, а можно будет на перемене дописать? Задира с передней парты обернулся и злобно бросил: — Антон, дебил, блять, просыпайся! Тот прошипел, пряча лицо за листиком: — Отстань, и без тебя проблем хватает… В класс заглянула испуганная Женя. Она поёжилась, увидев Тошу, схватилась за двери, словно попыталась спрятаться за ними, как за щитом, и залепетала: — Б-бейбик, не пугай меня! Очнись! — Что?.. — Антон отложил задания и изумлённо взглянул на девушку: — О чём вы все говорите? — Эй, Тошенька, — сладкий голос друга в миг развеял напряжённую обстановку в комнате, — давай сбежим с урока? Собакин сидел на подоконнике и болтал ногами. Он махнул головой за спину, указывая на улицу за окном. Но там была не просто улица, а огромное цветущее поле, за которым темнел знакомый лес. У Антона дух перехватило от красивого вида, а Сашенька повторил: — Давай? Тут не высоко. — Давай, — Антон прошептал, отпустил помятый листик и встал из-за парты. — Антон! Парень обернулся. За спиной оказалась Алина, она схватила его за руку, сжала её и быстро заговорила: — Пожалуйста, проснись, пока не поздно. Ты должен проснуться! — Алин… — Антошка, ты идёшь? — Саша бросил из-за спины, уже вылезая из окна. Тоша обернулся к Алине, осторожно высвобождая свою ладонь из её пальцев: — Извини, Алин, Саша меня зовёт. Когда он подошёл к подоконнику, его друг уже начал карабкаться вниз по стене, и из окна было видно одну его голову. Пролезая в окно вслед за ним, Антон обернулся. Все присутствующие в страхе молча уставились на него и медленно попятились. Мальчика охватила тревога. Он выглянул вниз: судя по всему, они были на втором этаже. Высокая трава, ворошимая ветром, выглядела довольно густой, и парню показалось, что она сулила им мягкое приземление. — Давай прыгать! — с улыбкой выкрикнул Саша. — Ага! — мальчик кивнул, закрыл глаза и, отбросив страх, выпрыгнул. — Антон! Ты должен!.. — до него донёсся затихающий голос Алины. Спустя мгновение он распахнул глаза. Поле исчезло, лес растаял в темноте, а сам он с головокружительной скоростью нёсся вниз в чернеющую бездну. Мальчика мгновенно охватила паника, как вдруг из кромешной черноты появилось исказившееся ужасом белое лицо Саши, он схватил Антона за щёки и истошно закричал: — ПРОСНИСЬ! Антон открыл глаза и присел на кровати, всё ещё охваченный ужасом. Сердце колотилось, как бешенное. Он мельком осмотрел комнату, и то тут, то там ему чудились чьи-то очертания. — Проснись… О, Антошка, проснулся наконец? — А? Что? — мальчик вздрогнул, не сразу заметив Сашу, присевшего у кровати. Тот улыбнулся: — А я уже давно тебя бужу. — Я проспал? — парень потянулся за телефоном, чтобы обнаружить, что на часах было три часа ночи. — Какого… — Ты в порядке? Плохой сон? — Ага, — парень устало опустил голову и потёр глаза, стараясь поскорее прийти в себя. Плечи передёрнуло от недавнего падения. Саша присел на кровать, провёл своей невесомой рукой по волосам Антона, заправляя их за ухо, и ласково прошептал: — Это просто сон, милый. Всё хорошо. — Да. Спасибо, — хриплый голос Саши быстро успокаивал; Антон недолго помолчал, вздохнул и добавил: — Так какого хуя ты меня будишь в три часа ночи? — Мне срочно нужна твоя помощь. Вопрос жизни и смерти. — Что случилось, Сашенька? Я всё сделаю, я… — У меня наконец-то появилось вдохновение, помоги мне записать строчки. — Даун, ты ради этого меня будил? Я иду дальше спать, — Тоша упал обратно в кровать, которая показалась вдвое мягче и теплее, чем обычно. — Эй, а ну не спи. Подъём! Мальчик проворчал, натягивая одеяло на голову: — Твои стихи подождут до утра. — Нет, потому что вдохновение приходит ночью. А до утра я всё забуду. Антон промычал что-то неразборчивое в подушку. — Антон. Парень заткнул уши. — Антон! Затыкать уши было бесполезно. Сашин голос прозвучал ничуть не тише. Тяночкин нехотя выглянул из одеяла и недовольно пробурчал: — Ты же всё равно не дашь мне покоя, пока не добьёшься своего, да? — Дя. Антон прищурился, взвешивая за и против, пока нависший над ним Саша старательно строил щенячьи глазки. Как можно отказать такой милой мордашке? Он выполз из одеяла, ощущая себя очень скверно, и спустил ноги на ковёр. — Хорошо, только быстро. Нам вставать в пол восьмого. — Тебе вставать, — Саша самодовольно поправил. — А ты где шляешься по утрам? — В закоулках твоего подсознания. — Очень смешно… Парень, покачиваясь, добрался до стола, включил лампу, поморщился от её света. Покопался в ящиках, схватил первую попавшуюся чистую тетрадь, ручку и тяжело опустился в кресло. Приготовился писать и заодно решил больше не подпускать Собакина к поэзии перед сном. Сам беловолосый юноша принялся вдохновенно наматывать круги по комнате и бормотать, собираясь с мыслями. Неудивительно, что у Саши появилось вдохновение. После той книги Антон и сам начал думать стихами, только это, конечно, были не прямо стихи, а просто путаница из слов, в которой время от времени угадывались рифма или подобие ритма. А в светлой Сашиной голове наверняка не было никакой путаницы, а настоящие стихи, как, например… — Записываешь? — Записываю, диктуй уже. — Ночь беспросветная темна. Безумий лживых сладкая тоска Заполнит бездну в одночасье. Записал? — Угу. — Ночь беспросветная темна… Нет, Ночь беспросветная тяжка. Исправил? — Угу. — Дальше. И тонешь ты… Нет, зачеркни. И мы утонем в этой грязи. Нет, зачеркни. Не всё, слово «этой» зачеркни. — Саша, блин, я уже всё зачеркнул! — Тише, тише. Пиши так: «И мы утонем в милой грязи». Так. Что написал в итоге? — Ночь беспросветная тяжка, безумий лживых… — Нет, зачеркни. Давай так: «В дыму ночь беспросветная тяжка»… Антон опёрся головой на руку и тяжело вздохнул, поняв, что быстро ему никак не отделаться. И оказался прав. Скоро он почувствовал себя сумасшедшим учёным, или, точнее, помощником сумасшедшего учёного: стол был завален вырванными листами, вдоль и поперёк пестрящими исчёрканными строчками и пометками, а Саша продолжал носиться за его спиной, перечитывать написанное, исправлять и диктовать новое с горящими глазами. В конце концов, минут через сорок в тетрадке появилось несколько стихотворений, которыми поэт был доволен, и его жажда творить была удовлетворена, а сам Антон смог с чистой душой упасть на кровать и погрузиться в долгожданный вязкий сон.