Седьмая игра

Его руки и ноги скованы в кандалах, будто он — самый страшный преступник во всем мире. Пустота снова затягивает в себя и не даёт выбраться. В ней нет воздуха и иногда кажется, что ты задыхаешься, но это не так, совсем не так! Как мертвый может задыхаться? Правильно — никак. Но он задыхается! Сейчас! Волосы, напоминающие застывшую кровь на ранах, падают на лицо, не давая что-либо увидеть, а уши чем-то закрыты, будто грубые ладони их закрывают и не дают слушать. Подождите. Ну от куда же тут ладони? Что за чепуха, ей богу. Да и что тут нельзя слушать? В Пустоте, кроме «ничего», и нет. А на что смотреть? Путь в «никуда» уже изучен и вбит в самые подкорки мозга, будто та старая молитва, изученная много лет назад, а может, и не лет вовсе. Натаниэль не верующий, но точно им был. Когда-то давно. Наверное, в изначальный версии свой жизни — там, где его звали Натаниэль Веснински, и не было никого другого. Вера прошла, когда он оказался в Пустоте: тут вообще вся вера растворяется, какой бы сильной она ни была. В Пустоте растворяешься ты сам: медленно и незаметно. Давление так называемых ладоней стало сильнее, принося неприятную боль и головокружение. Чертовщина какая-то. Голова стала непривычно тяжёлой, даже неподъемной. Она начала перевешивать и вот-вот Натаниэль упадет лбом вниз, но этого не случается — его тянут вверх, запрокидывая голову, заставляя смотреть в потолок, которого нет, а возможно, он и есть, но до жути незаметный. Его снова тянут вниз, но глаза уже открыты, и Натаниэль может видеть. Нет, нет, нет. Этого не может быть снова он. Пожалуйста, пожалуйста! Его волосы держит обожженная рука, не давая опустить или запрокинуть голову, чтобы не видеть его. Вот он — настоящий Натаниэль Веснински: парень сидит на корточках, босой, лишь в одиноких потрепанных штанах цвета мокрой соломы; одна рука сжимает волосы Нила, а другая, будто безжизненно, висит, касаясь кончиками пальцев пола; его глаза похожи на ягоды белладонны, когда на них падает солнечный свет, но они пустые, пугающие и ядовитые; все тело в шрамах, фиолетовых гематомах, ожогах и кровоточащих ранах. Оно уродливое и такое ужасное, что на него было противно смотреть и, кажется, все содержимое желудка, а возможно и он сам, было готово родиться на свет. На чужом лице появилась пугающая ухмылка, обнажая клыки. Нил бы сравнил их с вампирскими. По крайней мере, в фильмах их делают такими большими, белыми, а главное — острыми. Натаниэль ничего не говорил, лишь смотрел: осуждающе и завистливо. Кажется, Нил ему не нравится. Нет, ему не нравится их схожесть. Они, вроде как, уже встречались в одном из воспоминаний, — или же это был сон, в котором приходят умершие? — в данном случае ты сам к себе. Или вроде того. У этой херни вообще есть название? Наверное, все же нет. Это звучит как какой-то бред, про который расскажешь — не проверять. Поэтому названия точно нет. Натаниэль молча смотрел в глаза Нила через зеркало, и от этого взгляда хотелось убежать, закрыть глаза, но ты смотришь, будто заворожённый каким-то маятником, который продается в магазине с подобными вещичками: карты «Таро», амулеты, травки всякие, вода из далёких родников, наделённая магическими свойствами, камушки и все в этом роде. Оба молчали. Если Нил молчит из-за страха, то Натаниэль — хочет, весь его вид об этом кричит, но не может. Он поднимает ту руку, что безжизненно висела, и начинает постукивать по виску, будто в немом призван к действию. Удары становятся все сильнее и настойчивее.

***

Проснуться в чужой кровати в обнимку с Ники не было в списке дел на жизнь у Нила. Чужая рука обнимает его и прижимает к себе, а над ухом тихое посапывание и сонный бубнеж. Конечно, он не жалуется: тепло, уютно, кровать мягкая. Правда, бок у него уже знатно затек от лежания, поэтому надо выбираться из столь приятного плена, а то так и без него остаться можно. Нил аккуратно, чтобы не разбудить Ники, убирает его руку, и парень сразу же переворачивается на другую сторону, сворачиваясь чуть-ли не калачиком. Победно подняв руки вверх, рыжий выходит из комнаты, а потом спускается на первый этаж. Голова жутко болела, а ощущение, что в висок все ещё долбят, не прошло. На кухне сидел лишь один Эндрю, попивая свой утренний кофе. Его волосы были чуть влажные, а значит, что он был в душе. Ду-уш. Как же он мечтает о нем. — Блондинчик, таблеточки от головы случайно нет? — таблеточки сразу же были кинуты ему, но с один нюансом – прямо в голову. Меткий гад. — Ты специально? — Так непонятно? Могу перекинуть. — Не надо. Рядом с графином стоял чистый стакан, поэтому, положив таблетку аспирина на язык, он все это дело запивает водой. Вода-а. Какая же она прекрасная жидкость. Почему ее так недооценивают? Напиток Богов. Ну, или скорее напиток людей после пьянки. — Спасибо, la mia nebbia. — Как это переводится? — Ммм, — Натаниэль задумался: говорить или не говорить? — Туман, а что? Ну-у, немного не договорил, что в этом такого? Если он скажет полный перевод, то будет много вопросов, на которые отвечать не хочется. — «Спасибо, туман»? Ты совсем идиот? — лицо Эндрю оставалось все таким же безэмоциональным, но интонация так и кричала: "Что за идиоты меня окружают?!" — Только понял? Я польщён, — Нил наклонился вперёд в виде поклона. — Извините, не в пол, не разогнусь потом. Эндрю на это закатил глаза и отвернулся к окну. На улице начали сгущаться тучи и вот-вот польет дождь. Погода идеально описывала состояние Нила: паршиво, лениво и грустно, а еще больно. Почему больно? Если капля упадет на какую-то божью коровку, то ей будет не очень приятно, утонет ещё вдруг, а это точно приятным не назовешь. Он, конечно, не божья коровка, а насекомое уже давно в спячке, — ноябрь как никак — и в данный момент на дождь ей вообще все равно, но какая, в общем-то, разница? Больно и все. Точка. Причем жирная такая. — Э-эндрю, — протянул Нил, — Почему я проснулся в одной кровати с Ники? — Варианты? — Он сам забрал меня к себе? — Зачем спрашивать тогда? — Вдруг мои предположения оказались бы неверными? Эндрю ничего на это не ответил, а вместо этого перевел взгляд на Аарона, спускающегося по лестнице. Он тоже выглядел так, будто его переехал камаз. Оба из «одинаковых» ничего друг другу не сказали, будто тут никого и не было вовсе. Близнец-один выпил целую горсть каких-то разноцветных таблеток и ушел на второй этаж. Нил давно заметил, что «одинаковые» общаются между собой редко, да и просто общаются, но не думал, что все настолько плохо. — У вас плохие отношения? Как раз сейчас мой ход. — Он дуется на меня из-за того, что я убил его мать. — Чего? — Не понял Нил. — Вы же близнецы, а значит... — Она мне не мать. Тильда сдала меня в детдом почти сразу, как я появился на свет, а Аарона забрала. Когда я вернулся, это было 2 года назад, пообещал, что если она ещё хоть раз тронет его, то я терпеть не буду. — Но она проигнорировала твою просьбу. — Сама виновата, — Эндрю поднялся со стула и вышел за стеклянную дверь, которая вела на небольшую веранду. Он оставил ее открытой, будто приглашая присоединяется, или просто показывая, что не против компании. — Мда, — единственное, что ответил Нил и следом вышел на улицу. Дождь барабанил по крыше, а ветер сдувал осенние листья и куда-то их уносил. Из-за него маленькое деревце в саду сильно клонило и казалось, что вот-вот и его вырвет с корнями, но этого так и не произошло. Стены хорошо защищали от ветра, но все равно было достаточно холодно в одной водолазке, которая была на нем ещё со вчера. Эндрю достал из кармана домашних штанов пачку сигарет и зажигалку. Он вытащил одну для себя и предложил Нилу, поворачивая упаковку к нему. Рыжий не отказался и даже очень обрадовался столь прекрасному предложению. Зажигалка перебежала из рук в руки и снова оказалась в родном кармане. Эндрю молча курил, смотря куда-то вперёд, будто там развивалась сцена из "Человека паука", но никакой Питер Паркер не прыгал по крышам новеньких домов и не спасал весь город от очередного злодея или просто не мчался к своей возлюбленной Мэри Джейн. — Пялишься, — сказал Эндрю. — Отрицать не буду. — Идиот.