Интервью у проигравших

      Клацанье клавиатуры с разных сторон, тихие ругательства под нос. Глоток из кружки с остывшим кофе.              Джисок незаметно оглядывается по сторонам и сползает ниже в стареньком расшатывающемся кресле на колёсиках. Прибавляет погромче звук в наушниках, утыкаясь в экран телефона. Там — чужой сторис с дрожащей съемкой, но суть уловить можно: полумрак, куча народу и небольшая сцена впереди, освещённая цветными прожекторами. Тяжёлые басы, завывания электрогитар и экстрим-вокал солиста — Джисок должен был быть вчера там, но никак не в театре на аранжировке ОСТов из популярных дорам...              — Джисок-оппа! Джисок-оппа, ты меня слышишь?              Чужой голос внезапно пробивается сквозь панк-рок в наушниках. Джисок вздрагивает, быстро выключает телефон и пытается торопливо снять наушники, но путается в проводах. Сползает в кресле ещё ниже и в итоге — падает на пол, утягивая кресло вместе с собой. На него, кажется, оглядывается весь офис, когда Джисок отряхивается, с болезненным стоном поднимаясь на ноги.              Перед ним — молодая студентка, проходящая практику в их издательстве. До работы её, конечно, никто не допускает, и она тут больше выполняет роль принеси-подай и другие неинтересные обязанности. Зато глаза горят искренним интересом. Джисок и сам когда-то был таким — года так два назад, когда только окончил факультет журналистики и пошёл работать по специальности в это издательство. Он надеялся, что будет посещать концерты андеграундных групп в полуподвальных барах, писать о развивающихся направлениях рока и молодых нестандартных исполнителях на современной сцене. Но вот он здесь — таскается по театрам, слушает оперы, сидит на небольших стадионах начинающих к-поп групп. Это всё, конечно, очень интересно, но не совсем его...              — Джисок-оппа, тебя вызывает начальник-ним. Он сказал, что это срочно, — девушка с беспокойством смотрит, как Джисок с оханьем поднимает кресло и телефон с пола и отнекивается от помощи.              — Всё в порядке, спасибо. Я сейчас подойду, — он натягивает улыбку, потирает ушибленные рёбра. И угораздило же его так... Хорошо, что над душой оказался не сам начальник, а всего лишь практикантка, и на том спасибо.              Джисок уныло оглаживает новую трещинку в углу экрана телефона и плетётся к начальнику их отдела. Статья про аранжировку дорамных ОСТов никак не писалась и, возможно, ему хотели снова напомнить про сроки. Или ещё какие-нибудь горящие дедлайны: в декабре, под конец года, у Джисока их было по горло.              Тиканье часов в небольшом безмолвном кабинете — как разряд тока, напряжение нервов. Джисок сидит на самом краешке неудобного стула и жуёт нижнюю губу, расчёсывает коросту на руке.              Пряник? Вряд ли, зато вот кнут...              — Джисок, ты знаешь, что Гониль-щи попал в больницу?              — Что? — Джисок резко отвлекается от своих напряжённых мыслей, но пока не расслабляется. Такое начало явно не к добру.              — Он вчера поскользнулся и сломал руку. Выйдет с больничного только после Нового года, а сейчас как раз открылся сезон фигурного катания. Завтра Сеульские соревнования, приедут участники со всей страны, — начальник-ним замолкает и выразительно смотрит на Джисока, сцепив руки на столе. Джисок выпрямляется и моргает. Кажется, он улавливает, к чему клонит мужчина, но ему это не очень нравится, поэтому лучший вариант — прикинуться дурачком.              — Как всё неудачно сложилось: Гониль-хён единственный занимался спортивными новостями в нашем отделе... — начинает Джисок, но понимает, что ему уже не отвертеться — он только глубже роет себе яму последними словами.              — Вот именно, он был единственным, — ударение на последнем слове, подкреплённое кивком. — Мы не можем упускать такое мероприятия, надо, чтобы кто-то подменил Гониля, пока он на больничном.              Джисок тихо постукивает носком ботинка по полу, облизывает губы.              — Может быть, это мероприятие сможет посетить та студентка, проходящая у нас практику? Ей же нужно, в конце концов, набираться опыта...              — Джисок, — твёрдый голос обрывает все слабые возражения и попытки уйти от лишней ответственности. Джисоку приходится выдохнуть и встретиться взглядом с начальником, чтобы принять неприглядную реальность в лицо. — Я хочу, чтобы ты посетил это соревнование вместо Гониля и написал статью в колонку про спорт.              — А как же аранжировка и интервью с оперной певицей на пенсии...              — Это может и подождать. Сейчас открылся сезон фигурного катания, который интересует людей больше, чем театр. Дедлайны твоих нынешних задач перенесём на неделю, — мужчина на мгновение замолкает, выдерживая паузу раздумья. — Дам тебе прибавку к премии за замещение Гониля.              А вот это уже звучит заманчивее простого перенесения крайних сроков.              — Хорошо. Когда и где будет проходит это соревнование, — Джисок включает телефон, заходя в заметки.              — В спортивном комплексе в центре, Гониль скинет тебе точный адрес. Но поехать ты туда должен в ближайшие пару часов: сейчас у участников проходит день тренировок. Возьми короткое интервью у тех, кто посильнее и имеет шансы на победу. Завтра будет короткая программа, а ещё через два дня — произвольная. Думаю, тебе это по силам.              Джисок скребёт щёку, рассеянно пробегаясь взглядом по всплывающему сообщению от Гониля:              — Ага.              Почти самый центр Сеула — ехать далековато...              Он встаёт и чуть кланяется. Намеревается коротко попрощаться и уйти, но голос приковывает к месту:              — Джисок, — смотрит прямо в глаза. — Я на тебя рассчитываю.              Прибивает как гвоздём к стене.       

***

      Джисок растирает ладони в холодной машине, которая от внезапно выпавшего снега и наступивших холодов ни в какую не хочет заводиться с первого раза. Руль морозит пальцы, кончик носа почти ледяной.              Через час, когда автомобиль Джисока подъезжает к спортивному комплексу, в салоне даже жарковато. Он убавляет гранжевую волну по радио и вбивает в интернет название соревнования. Оно и вправду крупное, проходит каждый год в Сеуле, и Джисок даже пару раз слышал о нём, но никогда не интересовался. Его стихия больше музыка, никак не спорт, но работа есть работа.              В самом помещение поначалу тепло, но как только Джисок показывает своё удостоверение журналиста, и администратор пропускает его на каток, вновь становится зябко и желание снять куртку пропадает.              Народу много: тренеры, родственники, сами участники. Их красные, пышущие жаром лица, пока из одежды — только кофта и спортивные штаны. При взгляде на них по коже Джисока пробегаются мурашки, и он отходится в дальний угол в тень, чтобы никому не мешаться. Отсюда, когда на тебя не обращают внимания, наблюдать и выискивать жертву для интервью проще.              Джисок опирается руками на ограждение и молча смотрит за тренирующими парами и солистами, пытаясь вникнуть что к чему.              Каток огромен, но желающих тоже немало и на небольшой пятнадцатиминутный прогон всей программы за раз выпускают по шесть человек: больше чтобы дать освоиться с размерами катка, чем действительно отточить движения. К таким соревнования подготовку начинают задолго до их объявления, и дураку понятно, что все участники здесь уже до боли выдолбили на подкорке каждое движение.              Взгляд Джисока вдруг цепляется за проходящего мимо фигуриста. Тот выглядит серьёзно и сосредоточенно, пожалуй, даже слишком. А ещё выжжено-рыжий, яркий цвет волос — такое не может не цеплять. Джисок отвлекается от катка и оценивает чужие черты: узкая челюсть, очерченные скулы, лисий разрез глаз и красивый нос. Незнакомец выделяется на фоне других как минимум внешностью. Джисок коротко пополняет список будущих жертв интервью: вставить его фотографию в газету стоит хотя бы только ради личика.              По-другому оценивать способности конкурсантов у него получается плохо: каждый, кто уверенно держится на льду и ещё умудряется делать прыжки для Джисока уже — волшебник. А недокруты или осечки его обывательский глаз практически не замечает.              Джисок наблюдает за происходящим ещё пятнадцать минут, томится в этом своём ожидании, когда наконец рыжего парня выпускают на лёд. Он скользит по застывшей глади катка легко, как будто нет ничего проще. Откатывает программу со сложными элементами, и хотя до Джисока не доносится тихой музыки, он догадывается, что это будет сочетание одновременно чувственности и силы.              Когда организатор тренировок свистит, объявляя смену на катке, Джисок протискивается ближе к выходу со льда, чтобы при удачном моменте подловить парня. К сожалению, его оттесняют в сторону подоспевшие тренера и те, кому только предстоит откатать тренировку. Он раздражённо выдыхает, но глаз с яркой макушки не сводит и отходит в сторону вслед за рыжим фигуристом и его тренерами. Они что-то бурно обсуждают, местами даже переругиваются и усаживаются на трибуны в первом ряду рядом с сумками с вещами. Джисок думает, что это отличный шанс, чтобы подойди, но рыжая макушка внезапно вскакивает, стаскивает коньки, сменяя их на свободные кроссовки и удаляется куда-то в гордом одиночестве, пробираясь между толпами взволнованных конкурсантов. Так даже лучше, осталось только догнать его.              Джисоку пару раз наступают на ногу и чуть не проезжаются по его несчастным ботинкам лезвием конька. В добавку он почти получает локтем под дых и парочку извинений вслед. А всё ради того, чтобы нагнать парня, свернувшего в безликие коридоры явно не для обычных посетителей. В какой-то момент Джисок даже умудряется потерять яркую макушку из вида и вообще — возрастает желание бросить эту затею, которая уже завела его куда-то не туда.              Он шумно выдыхает и зачёсывает чёлку назад. Делает шаг, ровняясь с развилкой, а потом вдруг — чуть не задыхается, сталкиваясь лицом к лицу.              Глаза и вправду лисьи, щёки, раскрасневшиеся от тренировки, а на виске скромная капелька пота.              Рыжий фигурист.              Джисока смиряют взглядом, а затем спрашивают прямо в лоб:              — Зачем ты за мной ходишь? Что-то надо? — резко, даже немного враждебно. Не самая лучшая почва для интервью.              — Я журналист, журналист, — несколько раз повторяет Джисок, нащупывая бейджик с фамилией и издательством, потому что, кажется, ещё чуть-чуть — и ему к горлу приставят лезвие конька.              Пыл фигуриста немного усмиряется, но дружелюбия в тёмно-карих холодных глазах до сих пор мало.              В ход идёт попытка надавить на жалость:              — Это мой первый раз на таком крупном спортивном мероприятии. Я немного растерялся и повёл себя некрасиво. Извини, — Джисок невинно улыбается. Он ведь даже нигде не приврал.              Карие глаза чуть сощуриваются, но враждебность явно отступает.              — О Сынмин.              — Квак Джисок, — они закрепляют знакомство рукопожатием и лёгким обоюдным поклоном. Джисок про себя наконец отмечает, что Сынмин его выше почти на полголовы: обидно, но не слишком удивительно. — Я хочу взять интервью. Не против?              Сынмин делает шаг, и теперь они неспеша направляются к выходу из этой путаницы коридоров.              — Разве не слишком рано? Сегодня даже не первый день соревнований, и я пока ничего не занял.              Джисока трогает чужая наивность и незнание.              — Я беру короткое интервью у каждого второго: просто хочу выяснить общий настрой перед соревнованиями и предположения насчёт победы. А у тебя, знаешь, цвет волос такой цепляющий. Не смог пройти мимо.              Сынмин слабо улыбается на лёгкий комплимент, оттаивает. Джисок быстро пользуется этим:              — Какие ожидания насчёт завтрашнего дня и короткой программы? Есть сильные соперники?              — Конечно, есть, — Сынмин резко тормозит, закусывает губу. — Но вот так сказать затрудняюсь...              — Хорошо. А если бы делал ставки, то на кого бы поставил?              — Не знаю, на себя.              Джисок улыбается:              — Хороший настрой.              Они доходят до входа на каток, и повсюду снова — лица, тяжёлые спортивные сумки, коньки. Людской поток их разделяет, а потом Сынмина подхватывают тренера, и он коротко кивает на прощание, вновь становясь обеспокоенно-собранным. Короткая встреча оставляет после себя неразборчивое послевкусие, ощущение обрывистой лёгкости.              Джисок выдыхает и оглядывается: ему надо ещё пару одиноких жертв, которые как минимум не врежут за надоедливые вопросы.              И желательно поболтливее.       

***

      Следующий день — официальное открытие соревнования и показ коротких программ участников. Джисок, всю ночь просидевший за изучением фигурного катания и организации мероприятий, чувствует себя помято, но весь кипишь и толпы народа очень бодрят.              Ему удаётся занять место поближе к катку и внимательно за всеми наблюдать. Выразительный макияж выступающих, облегающие купальники в стразах и замысловатых узорах, а ещё — разговоры-разговоры-разговоры, разряжающее воздух волнение. Джисоку в один момент надоедает сидеть на неудобных трибунах, и он встаёт со своего места, пробираясь ближе к комнатам, где переодеваются конкурсанты. Ему сюда не то, чтобы очень можно, но в такой суматохе разве разберёшь, кто свой, а кто — чужой?              Едкий запах лака для волос ударяет по обонянию. В Джисока чуть не врезается парочка до жути взволнованных и торопливых участников, но всё это мелочи — он снова сталкиваются с Сынмином. Почти нос к носу. Видимо судьба.              — Каким ты выступаешь? — уточняет Джисок и потирает холодные кончики пальцев: он снова всю дорогу ехал в промёрзшей машине.              — Последним, — у Сынмина в уголках глаз выведены аккуратные лисьи стрелки тенями, а цвет губ насыщеннее, ярче от помады. Джисок думает, что Сынмин по-опасному красив в этом образе.              — Так и знал, — кивает. Джисок всю ночь просидел, исследуя тему, и теперь знает, что последними обычно откатывать программу ставят самых сильных фигуристов. Не зря он сразу положил глаз на Сынмина — как чувствовал. — Удачи.              Чужие глаза по-доброму щурятся:              — Спасибо.              Джисок решает не соваться дальше, чуть не попав под чьи-то коньки, и возвращается на трибуны.              Соревнование проходит бурно: со взлётами и падениями, аплодисментами зрителей и криками болельщиков. Джисок старается сделать хотя бы по парочку снимков каждого выступления, чтобы потом отобрать фотографии и возможно использовать какую-то для статьи. Под конец он даже утомляется от затянувшегося мероприятия, но затем объявляют имя последнего фигуриста. Джисок резко бодриться.              На лёд выходит Сынмин.       

***

      Сынмину кажется, что он начал заниматься фигурным катание с самого детства — как минимум с момента диагностирования астмы в семь лет. Врачи советовали его родителям отвести Сынмина в какой-нибудь спорт, чтобы не усугублять ситуацию, и выбор пал на фигурное катание.              Оно принесло Сынмин много боли, потерянных нервов и эмоций на грани. Много недосыпов, ноющих от перетренированности мышц и строгих диет. И, возможно, это были весьма значительные минусы, но он не жалел: наслаждался каждым моментом выхода на лёд, лёгкостью скольжения и какой-то небывалой свободе, которой не было при передвижении на земле.              А ещё были победы на соревнованиях. Не сразу, но Сынмин усердно тренировался и не бросал попытки повторить элемент до тех пор, пока тот не получался. Возможно, он и не был самым талантливым и способным фигуристом, которому всё давалось с первого раза, но самое главное, что он был — упорным. Даже упрямым как осёл.              В преддверии крупного соревнования правая лодыжка ныла от волнения, напоминая о старых, почти затянувшихся травмах. Ещё и этот журналист: в ночь перед короткой программой Сынмин всё никак не мог заснуть и думал, не наговорил ли лишнего. Опыта общения с журналистами у него никогда не было, а тут всё произошло так внезапно...              Разминаясь перед прокатом, потягивая мышцы и суставы за трибунами, взгляд не может не упасть на собравшихся зрителей. Сынмин уже выступал на крупных катках с полными трибунами, но каждый раз для него всё равно ощущается как первый: от нервов скручивает живот, тяжелеют ноги и Сынмину начинает казаться, что он не сможет сделать ни одного прыжка при выходе на лёд. Это мучительное чувство распространяется по всему тело, и он втыкает наушник в одно ухо, вновь пытаясь погрузиться в разминку и выбить все переживания из головы. До его выступления ещё около двадцати минут.              Через положенное время Сынмин уже готовиться выйти: коньки на нём, костюм с макияжем сто раз поправлен, волосы уложены гелем назад, открывая лоб. Со стороны он, возможно, и выглядит спокойным и собранным, но внутри — настоящая буря. Он делает вдох и выдох, а потом его имя объявляют:              — О Сынмин!              Трибуны начинают взволнованно аплодировать — его выступление последнее на сегодня, и поэтому запомниться зрителям больше всех. Он не может оплошать.              Самое сложное — добраться до льда, но только Сынмин на него ступает, как вся тяжесть проходит, и он скользит, скользит, скользит...              Сынмин занимает исходное положение и выжидает первых нот мелодии, под которую ему ставили короткую программу, а затем начинает: складывает из одного движения другое, которое потом перетекает в полноценный элемент. А элементы уже составляют собой — искусство. То, чем он занимается каждый раз, выходя на каток.              И это даже не искусство, а — его жизнь в самом бурном своём проявлении.              От волнения немного закладывает уши, сердце бухает где-то в животе. Сынмин дышит через рот и собирается с силами, чтобы окончить программу цепочкой элементов. Мышцы ног поднывают, о себе даёт знать скопившееся напряжение и перетренированность, но сложные элементы в конце оцениваются дороже, поэтому у него нет возможности работать в полноги.              Тройной, связка, двойной, перекид — Сынмин молится, только бы лезвие конька крепко врезалось в лёд и не подвело его, не дало упасть.              У него практически чистая программа лишь с парочкой недокрутов и заканчивать падением не в планах Сынмина сегодня.              Он входит в прыжок на сложный элемент и почти задерживает дыхание, все трибуны — вместе с ним.              Полный докрут и...              Приземление. Неказистое, но Сынмин остаётся на ногах.              Облегчение с радостью тёплой волной расходятся по телу, уши закладывает. Сынмин почти не слышит музыку из-за собственного волнения вперемешку с радостью, но замедляется, просто потому что откатывал эту программу уже сотни раз и знает, что ноты мелодии уже почти затихают.              Он полностью распрямляется, тяжело дышит, ощущая стекающие капли пота по вискам, а потом до него наконец доходит: омывающий правую лодыжку жар, охватывающий все мышцы. Наконец разгорается боль. Тут же становится холодно: из-за испуга.              Сынмин ничего не слышит — только стук сердца в ушах. До него не доходят ни аплодисменты зрителей, ни восхищённые крики. Он даже не видит мягкие игрушки и цветы, которые бросают на лёд по окончанию его выступления. Картинка перед глазами мутнится, а всё тело — пульсирующие раскаты неприятных ощущений.              Он давит из себя улыбку, кланяется, чуть не оседая на лёд из-за боли, и, стараясь не прихрамывать, добирается до выхода с катка. Там его тут же принимают в свои руки тренеры, заметив нездоровую бледность, и уводят подальше от глаз.              — Мне кажется, — хрипит Сынмин, облизывая пересохшие губы, — у меня что-то с лодыжкой. Левой, — он поднимает умоляющий взгляд.       

***

      Джисок напряжённо всматривается в повторы сегодняшнего мероприятия, особенно выступления Сынмина. Ему кажется... Нет, он почти уверен, что в конце что-то пошло не так. Приземление после трудной связки элементов не выглядит плавно и легко, скорее — надсадно, неудачно даже.              Ощущается нехорошо.              Глупо отрицать, что Сынмин ему понравился сразу, и сейчас понимание того, что он почти наверняка снимется с соревнования, бередит душу. У него одна из лучших коротких программ, откатанная чисто. Произвольная всего через день: Сынмин просто не успеет восстановиться, если, действительно, получил травму сегодня.              Джисок кусает губы и решает, что на произвольной программе будь, что будет.              День произвольной начинается нелегко: ранний подъем, чтобы первым прийти на место и избежать пробок с толпой народа. На пустых трибунах удивительно тихо, и Джисок почти засыпает под гудение кондиционера, кутаясь в кофту, когда зал постепенно начинает наполняться людьми: сначала тренерами и конкурсантами, потом судьями и наконец — зрителями. Джисок оглядывается, надеясь (или в душе опасаясь) заприметить яркую воженную рыжим макушку Сынмина, но лица только плывут, мелькают перед глазами, не давая зацепиться за черты.              Когда до начала остаётся всего двадцать минут, Джисок с сожалением вспоминает, что он здесь не для того, что просто посмотреть соревнования, а должен вообще-то работать, поэтому со вздохом встаёт и начинает прилипать с вопросами к ожидающим своего выхода участникам и их тренерам. В чужих взглядах горит нервное напряжение перед соревнованиями, на лицах — взрывная смесь страха, желания одержать победу и моральной вымотанности. А ещё долгие, бесконечные часы тренировок. Когда Джисока в третий раз отправляют в эротическое пешее, чтобы он не мешал фигуристам разминаться, приходит пора смириться и обратно занять своё место на трибунах. Сынмин так и не появляется, по крайней мере, Джисоку не удаётся выловить в толпе его, поэтому напрашивается неприятный вывод, что то неудачное приземление после сложной связки — действительно, было очень неудачным.              Лишь за несколько минут до начала, когда музыка постепенно начинает нарастать, Джисоку кажется, быть может, мерещатся, пряди ярко-рыжих волос у входа, и он уже хочет податься туда, чтобы проверить своё предположение, но толпа и забитые трибуны не дают. Джисок закусывает нижнюю губу: если Сынмин появился, пускай даже так поздно, значит он всё равно должен показаться на льду или хотя бы рядом с ним. Остаётся только ждать.              Произвольные программы длятся чуть дольше коротких, Джисок даже устаёт под конец, но всё равно продолжает отмечать реакции зрителей на того или иного конкурсанта, а также общую сумму баллов. Под конец ему уже не составляет труда сказать, кто примерно лидирует по тому или другому параметру, но последнее слово всё же остаётся за завершающим соревнование участником и судьями.              Джисок заставляет себя проснуться и отпивает огорчающее холодное кофе в пластиковом стаканчике из автомата, вновь берётся за блокнот. Своё место, расположенное прямо рядом с проходом конкурсантов на каток, Джисок выбрал не зря, чтобы ещё до объявления имени участника знать, кто следующим выйдет на лёд. Именно поэтому Джисок первым видит это — рыжую-рыжую макушку, мелькающую за спинами предпоследних выступающих. Тонированный барьер не даёт рассмотреть тонкости, но Джисок буквально прилипает к нему, пытаясь уловить чужие движения: прихрамывает или нет? Через тонированную пелену перед глазами трудно понять, но удаётся уловить кое-что более тревожное — мелькающую женщину в белом халате. Врач или медсестра. Она не отступает от Сынмина, что-то с ним обсуждает, а его тренера всё бегают, нервные, суетятся рядом с ними.              Кто-то по соседству размахивает руками, так сильно радуясь окончанию выступления предпоследней фигуристки, что задевает стаканчик Джисока с невкусным кофе, и тот опрокидывается, выливая содержимое прямо ему на колени. Джисок мысленно клянёт рассыпавшегося в извинениях соседа, но натягивает улыбку и говорить, что ничего страшного не произошло. Быстро вытирает салфетками впитывающееся в джинсы кофе, а когда обратно возвращается к своему тайному подглядыванию — Сынмин уже стоит у выхода на лёд и имя его объявляют под громкие аплодисменты.              Сынмин делает шаг, скользит по всему периметру катка, ожидая пока стихнут зрительские возгласы, затем наконец занимает позицию в центре, и начинается музыка, а вместе с ней — и произвольная программа.              Джисок напряжённо впитывает взглядом малейшие движения, но никак не может понять — поменялось что-то с короткой программы или нет? Сынмин откровенно не прихрамывает и выполняет сложные элементы, но какое-то ощущение натянутости с самого начала появилось в груди и никак не хочет отпускать. Джисоку начинает казаться, что он это всё, в том числе неудачное приземление и травму — надумал. В фигурном катании он никогда не разбирался хорошо, и даже сутки, проведённые за чтением статей по теме, дали меньше необходимого. Падать и получать травмы для фигуристов нормально, и явно не ему судить, после которых через день уже можно встать на лёд, а после которых — нет.              Эта мысль, однако, не приносит необходимого успокоения, и вместе со всем зрительским залом Джисок напрягается и задерживает дыханием на каждом сложном элементе, ожидая падения. За эти два дня на соревнованиях он видел много неудачно выполненных элементов, закравшихся в выступление, и далеко не после каждого фигуристы поднимались. Только сейчас Джисок наконец понимает, насколько это всё-таки травмоопасный вид спорта.              Не обязательно писать статьи в колонке про музыку, чтобы понимать, что мелодия для произвольной программы подходит к концу. Джисок читал, что элементы выполненные во второй половине программы, оцениваются в гораздо большее количество баллов, так как из-за накопившейся усталости связки даются гораздо тяжелее. И, кажется, настоящие сложности начинаются для Сынмина сейчас.              Он делает перекидной, а потом заходит на аксель. Быстрые-быстрые повороты в воздухе — Джисок насчитывает три — и приземление. Неудачное. Не на лезвие конька.              Сынмин падает.              Опрокидывается и со всей силы от поворота приземляется на копчик, но быстро переворачивается и вновь встаёт, пытаясь поспеть, нагнать музыку и потерянные секунды. Джисок больно впивается короткими ногтями в ладони. Если тройной аксель засчитают докрученным, то это дорогого будет стоить, особенно в конце программы. Падение ещё не всегда означает полный провал.              До окончания программы остаётся совсем немного, когда Сынмин вновь заходит на тройной аксель, и вновь падает... Джисок тяжёлой рукой делает пометку к последнему выступлению:              «2 падения».              Несмотря на всё, Сынмин вновь встаёт, уже гораздо тяжелее, и докатывает последние мгновения произвольной, замирая с затиханием музыки. Секунда, грудь тяжело-тяжело вздымается, и наконец аплодисменты. На лёд падают цветы и мягкие игрушку, дети на коньках быстро скользят по льду, собирая их. Сынмин под всё это мельтешение уходит, лёд пустеет. Результаты собираются объявить через час. Всё заканчивается быстро и неожиданно.              Джисок срывается с места: по идее ему сейчас нужно спешит к тем счастливчикам, которые подчёркнуты в его блокноте как возможные победители соревнования. Но он успешно забывает про свой журналистский долг, когда теряется в потоке уходящих конкурсантов, пытаясь добраться, достучаться Сынмина, хотя и имя его вовсе не подчёркнуто на жестокой бумаге.              Ноги опять оказываются отдавленными, Джисок пару раз теряется в переплетениях узких коридоров, а потом по мановению удачи застаёт Сынмина с его тренерами в коридоре рядом с кулером с водой в скрытом ото глаз закутке. При виде Джисока они прерывают свою напряжённую речь, звенящую горьким осадком в воздухе. Джисок выдыхает:              — Можно взять интервью? — и чуть не прибавляет: «мне очень надо». Даже действуя на поводу у эмоций и личных симпатий, он всё равно ощущает, что у этого интервью есть потенциал (а возможно, попросту оправдывает себя как школьник).              Три взгляда колко упираются в него:              — Вы это специально? — напирает на Джисока мужчина, но женщина хватает его за локоть:              — Это может быть хорошим шансом для Сынмина.              Все переводят взгляд на последнего, сидящего у стены на шаткой скамейке. Джисок почти задыхается от уровня драмы на льду, но Сынмин только хмурится:              — Не сегодня, я не могу сейчас.              И именно для таких случаев Джисок в основном и носит блокнот: на последней странице быстро карябает набор цифр, вырывает и протягивает Сынмину, понимая, что всё зависит от его личного решения:              — Это мой номер. Свяжись, если всё-таки надумаешь, обговорим время и место.              Сынмин кивает, осторожно складывает бумажку, прячет её в карман. Джисок коротко кланяется и прощается, наблюдая, как тренера помогают Сынмину встать и теперь — чужая хромота очевидна.              Джисок, наверное, тешит себя пустыми надеждами, но ощущение того, что на интервью он через время всё-таки получит согласие, никак не покидает его грудь.              Через час зрители вновь собираются в зрительном зале, и Джисок ради чистой формальности тоже дожидается этого, занимая своё место. Имена победителя и призёров объявляют с почти оглушающими аплодисментами, и названные счастливо выходят на лёд, лучатся в зрительских симпатиях и собственной радости. Сынмина среди них, естественно, нет — его имя только мелькает где-то ближе к началу на большом экране с таблицей баллов.              И больше — ничего.       

***

      На следующее утро Джисок получает предновогодний подарок судьбы — скупое сообщение с осторожной попыткой уточнить дату и место.              Его ожидания оправдываются.              Они договариваются встретиться в эти выходные в полдень в том же здании, где и проходило мероприятие. Джисок почти опаздывает, заспавшись в свободный день, а потом чуть не попадает как минимум в две аварии из внезапно обрушившегося на Сеул снегопада. Он чертыхается, вылезая из машины, но в глубине души любуется белым выпавшим покровом, пока со всех магазинов тянут в преддверии рождественские песни, а гирлянды подмигивают по вечерам.              Внутри здания Джисок натыкается на приличное количество народа, а потом понимает, что по выходным большой каток здесь открыт для всех за небольшую плату: компании подростков, милые парочек и семьи с детьми неизбежны.              Сынмина он находит рядом со входом на каток. Тот стоит с костылём подмышкой, явно стараясь не опираться на левую ногу.              — Почему ты решил встретиться именно здесь? — после короткого приветствия спрашивает Джисок и, честно, старается смотреть Сынмину в лицо, однако взгляд то и дело скашивается на костыль.              Сынмин слабо улыбается:              — Давно не видел, как люди катаются просто в своё удовольствие. Захотел посмотреть, каково это. Давай пройдём внутрь.              И Джисок не может ему отказать (или не ему, а своему внутреннему ребёнку, потому что, как и все здесь, тоже берёт коньки на прокат). Сынмин только тихо хихикает в кулак, а потом помогает Джисоку справиться со шнуровкой.              — Я очень давно не катался, может быть, даже со старшей школы, — признаётся Джисок и ступает на лёд, тут же чуть не поскальзываясь. Сынмин смеётся, но к нему не присоединяется, а стоит за оградой — нога не позволяет. Джисок же за эту ограду цепляется с лёгким отчаянием, а когда их взгляды встречаются, не выдерживает, спрашивает: — Что у тебя с ногой?              — Тяжёлое растяжение лодыжки, — Сынмин пожимает плечами и делает вид, что его это не огорчает. Хотя кого он обманывает. — Врачи сказали, что мне нужен месяц покоя, чтобы всё точно зажило, иначе потом могут быть неприятные последствия.              — Как-то я мало верю, что вы, фигуристы, очень тщательно соблюдаете предписания врачей, — Джисок фыркает и решает опустить бортик, пока они с Сынмином медленно продвигаются вдоль периметра катка: он со стороны льда, Сынмин же — со стороны трибун.              — Ещё бы. — Джисок засматривается на чужую улыбку, и о боже, чуть не наворачивается практически на пустом месте: благо Сынмин вовремя ловит его за запястье и крепко удерживает, ухватившись за ограду. Он смешливо фырчит: — Ты, конечно, извини, но, кажется, в фигуристы тебе путь заказан.              — Спасибо, — Джисок решает пропустить последнюю фразу мимо ушей и от ограды теперь далеко не отходит, прекрасно понимая, что Сынмин прав: его неуклюжести в некоторых делах можно только позавидовать. — Но как ты тогда выступал?              — М? — Сынмин теряет нить разговора, остановившись. Джисок неловко тормозит следом, объясняет:              — Ты ведь повредил ногу не на произвольной программе, а ещё на короткой. Как тебя вообще допустили с такой травмой к выступлению?              Сынмин улыбается с оттенком горечи:              — Для фигуристов это в порядке вещей: у многих есть незажившие травмы и предписание от врачей. Но без выступлений мы никто, так что это нормальная практика, — он хмыкает, пряча руки в карманах пальто. — На короткой программе мне просто не повезло, потому что у меня и до этого были проблемы с лодыжкой, а неудачное приземление растянуло связки. На произвольной я решил сыграть ва-банк и откатал всю программу, но не только усугубил растяжение, так ещё и ничего не занял. Теперь понимаю, что это было глупо, но я бы жалел, если бы не попробовал.              — Было больно? — Джисок поднимает на него взгляд.              — Ну как сказать, — Сынмин зачёсывает свои сухие рыжие волосы назад, усмехается. — Мне сделали укол с обезболивающим за несколько минут до выступления. Этого хватило до второго падения, потом я уже соскребал себя сам со льда.              Он всё подаёт это в виде горьковатой насмешки жизни и рядовой неудачи — одной из многих. Джисоку больно за него, он говорит прямо:              — Сынмин, — их взгляды встречаются. — Ты правда сильный человек.              Сынмин... Смущается, начинает смотреть куда-то в сторону.              — Спасибо...              Ещё через пару минут их разговора Джисок устаёт стоять на коньках, уходит со льда, и наконец переобувается в свои спасительные родные ботинки. Сынмину не очень удобно передвигаться с костылями и поэтому Джисок ему помогает. Вместе они присаживаются на трибуны повыше и наблюдают за людьми на катке.              — Джисок, — Сынмин устраивает свой костыль рядом и оправляет рукав пальто. — Почему ты решил взять интервью именно у меня, а не у победителя?              Джисок с блокнотом и ручкой в руках замирает:              — Знаешь, у твоей истории определённо есть потенциал к тому же, — он улыбается, — ты мне симпатичен. Попрошу редактора расположить твоё лицо на первой полосе, уверен, читателям понравиться.              — Да ну тебя, — Сынмин несильно пихается, они смеются. Джисоку с ним легко, как будто они друзья уже много лет, и это так необычно, легко и увлекательно, что Джисок определённо жалеет, что они здесь только из-за работы и вряд ли пересекутся вновь. Быть может, Сынмина потом опять получится вытащить на интервью под каким-нибудь глупым предлогом?..              — Ладно, давай вернёмся к интервью, — Джисок запускает диктофон на телефоне и берётся за ручку. — Можешь рассказать про самое начало своего пути? Как ты вообще пришёл к фигурному катанию?              Сынмин вздыхает и устремляет свой взгляд на резвящихся на катке детей.              — Всё началось с того, как мне диагностировали астму в семь лет, и мои родители решили последовать совету врачей и отдать меня в какой-то спорт... Их выбор пал на фигурное катание.       

***

      Джисок заканчивает статью про соревнование в рекордные сроки, и та публикуется в выпуске уже в следующую неделю. Лицо Сынмина, как Джисок и обещал, действительно красуется на первой полосе.              Далось это не слишком легко: Джисоку досталось от менеджера отдела, потому что он вместо того, чтобы взять интервью у победителя, как сделали все, решил опросить фигуриста, занявшего всего лишь какое-то пятое место. Но Джисок настоял на своём, уговорил менеджера прочитать получившуюся статью, и тот всё-таки дал добро на её публикацию.              Уже в кабинете начальника его поощряют добрым тоном:              — Вот видишь, есть у тебя какая-то журналистская жилка на такие истории. За душу берёт борьба этого парня, — мужчина довольно потирает подбородок. Джисоку остаётся только скромно улыбаться.              Однако никакого рождественского чуда не случается, и всё быстро возвращается к привычному темпу: снова оркестровые ямы и театры, интервью с к-поп группами из маленьких агентств, наступающее на пятки Рождество и горящие-горящие дедлайны.              Джисок отлынивает: ему уныло в офисе перед рабочим компьютером. Всё это за пару дней до праздников самым натуральным образом претит. Даже студентка у них на практике уже так счастливо не улыбается: устаёт от должности «принеси-подай» и готовится к зимней сессии. Она безвесело подходит к его столу и говорит:              — Джисок-оппа, менеджер просил напомнить, что тебе надо сдать статью сегодня до конца рабочего дня. Это последний срок.              — Конечно, — кивает. — Мне немного осталось, так и передай менеджеру.              Девушка вяло уходит. Джисок говорит ей это каждый раз, когда речь заходит про истекающие дедлайны. На самом деле, до конца статьи ему как до луны, но это мелочи.              Он тяжело вздыхает и открывает партию шахмат на телефоне — эта последняя и всё, он точно отправиться за статью.              Внезапно приложение сбрасывается и на экран выскакивает уведомление о входящем звонке. Джисок тихо чертыхается себе под нос, сетуя, что это опять, наверно, по работе:              — Алло, — как можно бесстрастнее спрашивает он, а потом почти задыхается, когда слышит голос звонившего.              — Привет, Джисок, это ты? Я тут подумал: не хочешь перед Рождеством сходить куда-нибудь? Врач посоветовал мне побольше времени проводить на свежем воздухе и постепенно давать ноге умеренную нагрузку, — на том конце провода — Сынмина.              И вот это уже интересно. Даже волнительно.              Джисок закусывает нижнюю губу, улыбаясь, хватает карандаш со стола и начинает черкаться им на огрызке какой-то бумажки:              — Хорошо, когда? Эта неделя у меня последняя рабочая, — они обговаривают встречу и Джисок коротко записывает дату и время, на которое они договорись. В конце разговора не удерживается: — Тебе так понравилась та статья, что хочешь дать мне ещё одно интервью?              Через динамики пробивается тихий смех Сынмина:              — Статья хорошая, но, честно говоря, понравился мне больше, ну знаешь, ты сам. Тогда до встречи?              — До встречи... — бормочет Джисок и опускает голову, пряча её между рук.              Уши у него горят, а рядом опять раздаётся назойливое:              — Менеджер-ним сказал, что... Джисок-оппа? С тобой всё в порядке?              Джисок мысленно клянёт всё их издательство, а потом пытается спокойным тоном отмахнуться:              — Да, да, просто внезапно выяснилось, что мне надо будет взять ещё одно интервью...