Помощницы

      — Никогда не ездила на поезде. Даже представить не могла, что они такие красивенькие! А Пери ездила, ездила! — Только не на таком богатом. Больше похоже на какую-нибудь гостиницу из старого кино. Смотри, Лизочка, павлиньи перья в вазах… — хмурила брови Пери. Напитавшись силами халвы, девочки рассматривали внутренности состава, пока Мел искал нужные места. Билетов в первый класс не осталось, поэтому ему пришлось довольствоваться общим вагоном. Два их удобных диванчика напротив друг друга с высокими, мягкими спинками, располагались в самом центре у большого, хорошо начищенного окна. — Как жаль, что ночь. Как бы я хотела поглядеть в окошко. Когда же рассвет? — тщетно вглядываясь в сонное стекло, Лизочка видела лишь блики, да отражение Мела, который пропускал Пери к окну с другой стороны, сам же сел на диванчик рядом с Лизочкой. Тронулись. Он обреченно выдохнул и откинул затылок на аметистовый велюр в противовес своим красноватым векам, которые как две огромные гири тянули его голову вниз. Он ненавидел гири. И этот железный привкус у корня языка. И всё железное. И этот медленный, отвратительно медленный железный поезд, с тяжелой вибрацией ускоряющий свое грузное, металлическое, громыхающее естество. — Что-нибудь выпить? Кухня откроется в пять, если хотите завтрак сейчас, то только снеки. Отменная трешка в тесном уюте предельного декольте возникла перед его утомленными глазами. Смазливенькая шатеночка-проводница сияла белизной коротеньких зубов прямо ему в лицо. Он был слишком изможден, чтобы оценить по достоинству ее щедрые, но отнюдь не бесплатные предложения. Пришлось оценить изможденно. Трудолюбивый глаз сместился на девочек. Они отрицательно затрясли головками. В кармане после билетов оставалось еще прилично бумажек. Он попросил воды себе и две чашки горячего какао для малышек. Проводница улыбнулась шире, одобряя безупречный выбор гостей, и завиляла скудным задком в сторону большой витрины холодильника у тамбура. Поезд набирал ход, кондиционер задорно раскочегарился, поэтому какао пришлось весьма кстати. Лизочка больше грела ладошки о чашку, чем отпивала и всё глядела в недвижимую черноту. — Я никогда не уезжала так далеко. Я никогда не уезжала из мира R… Пери безмолвно смотрела на какао, Мел снова неловко молчал. — Лиза говорила, что ты уже ездила на поезде? Куда же? — все-таки нашелся он и обратился к Пери. Та лишь подняла глаза и длинно на него поглядела, секунд может с десять, а затем так же молча отвернулась в окно. Все трое уставились в черный, бликующий прямоугольник. Разговор не клеился. Лизочка тоже притихла и только ежилась, к чашке так и не приступив. Мел взял китель, лежащий между ними, и накинул Лизочке на плечи. Та вздрогнула от неожиданности, по ее личику скользнула робкая, благодарная полуулыбка, сама бы она не осмелилась им воспользоваться. Он предполагал, что его внимание ее больше воодушевит и разговор как-нибудь завяжется, а точнее Лизочка его завяжет, но отчего-то девочка снова поспешно отвернулась к стеклу. — Ты можешь сесть рядом с Лизой, вы такие изящные, что он, кажется, согреет вас обеих, — снова попытался он, но в этот раз Пери даже головы на него не обернула. «Нет так нет. Помолчим. Помёрзнем…», очередной тяжелый выдох. По периметру потолка принялась разгораться мягкая, желтоватая подсветка. Сладкий женский голос из динамиков начал гипнотически разливаться на фоне разогнавшегося стука колес:       «Дорогие гости, «Дэлом-JBR» счастлив приветствовать вас в самых комфортабельных и самых безопасных вагонах экстра-класса во всем Восточном секторе. Ваше незабываемое приключение начинается уже сейчас, вам остается лишь делегировать все ваши заботы и пожелания нашему квалифицированному персоналу, мы же позаботимся о вас и обо всем остальном. Пожалуйста, внимательно отнеситесь к правилам безопасности. Нарушение правил безопасности влечет за собой включение пассажира в список нежелательных гостей нашего концерна. Обратите внимание, любая фото, видео, аудиозапись поездки запрещена. Доступ к Ауре отключен на время всего пути. Ваши коннекторы находятся в индивидуальных сейфах второго вагона, доступ к индивидуальным сейфам будет разрешен после объявления конечной остановки. Если загорается синий сигнал, вы должны вернуться на свои места и дожидаться дальнейшей инструкции. На протяжении всего пути вдоль колеи каждые тысячу метров установлены автоматические реактивные системы залпового огня новейшего поколения STAR-F. Дальность поражения: от ста метров до двухсот километров. Минимальная площадь поражения: пятьдесят метров, максимальная площадь поражения: три миллиона квадратных метров. Время залпа: десять секунд. Впечатляющие значения, не правда ли? Именно поэтому «Дэлом-JBR» совместно со STAR-F гарантирует вам восхитительное путешествие, а также его гарантирует Вторая Королевская армия, которая контролирует весь Восточный сектор. Вторая Королевская армия еще не потерпела ни одного поражения на своей территории. Наши специалисты в области релаксационной методологии рекомендуют вам при возникновении синего сигнала занять свои места и представить возможные события так же, как если бы вы их видели на большом экране. Во время синего сигнала вам будут дополнительно предложены напитки и легкие закуски. Для пассажиров первого класса во время синего сигнала открывается доступ в вагон с панорамными окнами — для тех, кто захочет удвоить впечатления от нашего путешествия. Благодарим вас за то, что выбрали «Дэлом-JBR», мы всегда на страже вашего комфорта и безопасности».       Голос исчез. Трое переглянулись. Слов всё еще не находилось. Подсветка угасала, а вместе с ней и большие, плоские плафоны верхнего света. Вагон погрузился в полумрак. Мел снова откинул затылок. Голова и отчаяние в его груди ритмично покачивались в такт рельсовым стыкам. Только теперь к нему стало приходить полное осознание, что с ним действительно приключилось. Он остался один, совсем один на этом холодном велюровом пути. У него не осталось даже погон. Китель и тот больше ему не принадлежал. Он поежился, мурашки разбежались по его темным предплечьям. «И выкинул зачем-то коннектор, идиот, хотя теперь бы все равно отобрали…». С большой временной оттяжкой его настигало щемящее ощущение нехватки и пустоты, будто его лишили не только мундира, но и белья, даже руки некуда спрятать. Не привыкший, не выносивший такого длительного пребывания с собственными терзаниями, Мел пробовал дремать, но его сонные, припухшие веки то и дело распахивались. В самые тягостные, бессонные ночи его спасала какая-нибудь горсточка барбитуратов, гладенько заливавшаяся хорошей (отличной) порцией зелий. Эффект почти мгновенный: кошмары всю ночь, а какая блаженная, ватная дереализация весь следующий день. Пара-тройка уверенных кошмарных ночей и ты уже почти не думаешь, начинаешь радоваться мелочам. Разве же не чудо? Но чуда не предполагалось. Не предполагалось даже коньяка, который он, вероятно, не переносил пуще всех остальных горячительных снадобий. В вагонах «экстра-класса» подавали только игристое, здесь он уже проявлял благосклонность, но раздавить бутылку, а то и все три, в одно усталое лицо было ни к месту, ни к обществу. Он вдруг обернулся на Лизочку. Та всё это время тихо глядела на него, наконец-то оторвавшись от отсутствовавшего пейзажа. «Кто ты? Зачем ты здесь? А я здесь зачем?», ему показалось, что Лизочка разгадала его немые вопросы. Она как-то очень вкрадчиво подняла уголки красивых, мягких губ и взгляд ее легко растворился на кромке его волос. Почему-то стало спокойнее. Пери, кажется, единственной удалось уснуть. Она прижалась сухим, горячим лбом к стеклу и равномерно дышала, что тоже приносило странное облегчение. Он снова смотрел перед собой, а потом не удержался и опять на Лизочку поглядел. Отчего-то присутствие этих детей приносило ему какую-то не вполне уловимую, сложную тишину, хотя еще час назад они вызывали у него скорее недоумение и растерянность. Мел был им чужд не меньше, чем они Мелу, и можно было бы еще поспорить, кому из них требовалось больше времени для того, чтобы привыкнуть друг к другу. Угрюмая тряска погрузила его в полусон, в котором к нему то и дело, как накаты медленных волн, подступались груди проводницы с частым, кряхтящим перезвоном — симметрия временных отрезков, на каждом стыке которых поезд шумно преодолевал разницу рельсовых высот. И вот их особенно встряхнуло, шесть глаз одновременно распахнулись. Сизый рассвет успел только немного посеребрить бескрайние степи северных земель мира R. Туман неторопливо рассеивался, позволяя очерку дальних хребтов себя обнаружить. — Это и есть Нейтральная зона? — обернулась к нему Лизочка, потирая ладошками заспанное личико. — Я никогда не видела Нейтральную зону, даже у Стены не была. — Не велика потеря, — хрипловато буркнула Пери и сильно поежилась. — Садись ко мне, вдвоем будет теплее, под кителёк. Вместе будем смотреть, — Лизочка постучала ладошкой по дивану рядом с собой, но тут же обернулась к Мелу. — Ах, Мелечка, что же это я, распоряжаюсь ваши… твоими вещичками. Тебе, наверное, тоже холодно. Забери, пожалуйста, возьми. Мы рядышком сядем, согреемся, — она потянула ему обратно его скромное пожертвование. — Нет-нет, мне абсолютно прекрасно, — запротестовал он, уворачиваясь от останков своей недолговечной доблести. — Еще бы ему мерзнуть. Кровь с молоком, — злобно встряла Пери, уставившись в окно, будто его и вовсе не было рядом. Он не совсем понял, что означает это сравнение, ему редко приходилось говорить на языке миров Восточного сектора, но по тону сопения было совершенно очевидно, что это должно было его обязательно в чем-то уличить. Что бы там ни было, он решил уступчиво и смиренно молчать. — Нехорошо так, Мелечка. Ты, верно, из деликатности, но мы же не дамы… — А кто же вы? Конечно дамы. Маленькие, но чертовски хорошенькие, — подмигнул ей он, но в ту же секунду заподозрил, что опять сморозил как будто бы что-то двусмысленное и решил поправиться. — И я предельно честен, дай сюда ручки. Чувствуешь? Ничего себе, да ты ледяная. Живо оденься. — А ты такой тепленький, Мелечка, как печка, — Лизочка уставилась на его руку, которая держала ее запястье и с наслаждением ощущала, как это жаркое прикосновение согревает ее окоченевший сустав. — Кажется, я забыла, что не принимать помощь спутника и неприлично совсем. В интернате нас мало тренировали этикету, а то, что я помню, то это совсем детское… Надеюсь, наша провинциальная грубость еще не успела тебя стушевать окончательно. Мел только господа не поблагодарил (был махровым атеистом, как и большинство энкеров), когда к ним подскочила проводница с выражением отупелого счастья на лице и картами блюд. Извинения Лизочки за недостаточную учтивость, его нелепые подлизывания и лишние прикосновения — снова неловкость, пронырливый стыд; а трёшка, казалось, заветрелась и подсдулась за время их тихого часа, и интерес у него вызывала такой же, как и перечень угощений, сплошь состоявший из жареных завтраков, напичканных всяческими выделениями животной плоти. Он предсказуемо поморщился и стал дожидаться, когда одурманенные предложениями девочки все-таки что-нибудь выберут (не без его строгого внушения). Ему же пришлось ограничиться двумя здоровыми плитками шоколада с фундуком и четырьмя эспрессо. «Нет, давайте три шоколадки». Он бы слопал и восемь, но девочки не ожидали, что даже эти три пойдут на прокорм одного энкера. Они всё поглядывали на него поверх своих огромных омлетов и булочек. Лизочка, с трудом преодолев жадность и голод, оторвалась от тарелки: — Мелечка, тут целая половинка осталась, я могу с тобой поделиться… Что же ты? Одни шоколадки? — ее заботливый голос выражал серьезное недоумение. Мел удивленно остановил работу жевательного аппарата, переполненного вкусной жирной слякотью: — А? То есть, нет. Ты очень добра, но я такое попросту не ем, — ему пришлось основательно сглотнуть и не сверкать зубами. — Какое, Мелечка? Энкеры не едят скрэмбл? — предусмотрительным шепотом уточнила Лизочка. Он засмеялся: — Еще как едят. Просто я не ем. — Как же так, Мелечка? Это практически идеальный скрэмбл, вкуснее готовил только наш повар, когда я еще жила дома. Ты думаешь, я преувеличиваю, потому что мы плохо питались в интернате? Вовсе нет! Ты попробуй, возьми у меня, ты сам поймешь, оно того стоит! — Да нет, малышка, дело не в этом. Я просто не ем животную пищу. Лизочка совсем растерялась и задвигала хорошенькими ноздрями, как будто принюхиваясь, примеряясь к новым фактам: — Разве же яйца — это животная пища? — после минуты раздумий, робко переспросила она. — А какая еще? Они же не на деревьях растут, — подчищая тарелку последней корочкой, Пери с набитым ртом внесла раздраженную ясность. — А что же ты тогда ешь, Мелечка? — продолжала выпытывать Лизочка, пояснение про яйца не дало ей никаких внятных ответов и вызвало лишь дополнительные вопросы. — То, что не бегало, не дышало и не было убито, — вежливо улыбался он. — Какое великодушие, — с жестоким сарказмом прихмыкнула Пери. — Пери, Пери, смотри! — Лизочка отбросила тарелку и прильнула к окну. — Неужели? Неужели это он? — она прижала ручки к груди и замерла. В дымчатой синеве горизонта блеснул острый оранжевый блик — огромный корабль, полыхающий рассветным заревом на всем своем монолитном, будто зеркальном корпусе, неспешно выплывал из самого чрева скалистого ущелья и двигался, казалось, параллельно движению поезда. — Он и правда летит! Пери, смотри, смотри! Неужели они действительно могут летать? А я думала это всё выдумки и байки… — Ты и про некросов думала, что это байки, — несмотря на то, что Пери сама была объята волнением и любопытством, она вполне успевала давать язвительные комментарии. — Мелечка, погляди, погляди же! Он летит! Это же правда? Это же по-настоящему? Не имея ни малейшего желания наблюдать хоть бы и тень того, чему он больше не принадлежал, Мел едва ли перевел взгляд на пейзаж. Тем более, что смотреть там было особенно не на что. Обычный патрульный эсминец, на котором мог ходить даже какой-нибудь захудалый подпол, а то и вовсе майор. В вагоне произошло заметное оживление, застучали тарелки, забубнили сонные голоса. Все были взбудоражены появлением корабля. Увидеть «парящий дредноут» энкеров было настоящей экзотикой, они обычно не показывались у железной дороги, обитали в глубине нейтральных зон, подходя на видимое расстояние от колеи лишь в особенных случаях. Мел все-таки повернул голову и прищурился: «Плохо дело», подумал он, а равно через шесть секунд загорелся синий сигнал. Девочки даже спины выпрямили от испуга. — Обычное дело. Бояться нечего, — весело кивнул им Мел, но особенной уверенности, что так уж и нечего, у него не сказать, что имелось в избытке. Он никогда не был на этой стороне баррикад. Его гигантский линкор (его бывший гигантский линкор) имел запас хода без дозарядки почти трое суток и мог подниматься над землей до тридцати метров, сохраняя максимальную скорость. На корабле такого класса было непросто ощущать реальную угрозу извне. Технология была баснословно прожорлива как по стоимости разработки и производства, так и по цене содержания подобных машин. Только на разовую «заправку» линкора уходило столько же, сколько составлял месячный бюджет одного небольшого городишки, да и сама электростанция для этих заправок требовала такого финансирования, что их старались строить как можно ближе к нейтральным зонам, а зачастую все прилегающие к ним территории принадлежали исключительно энергетическим компаниям. Это было выгодно всем: меньше затрат на логистику, меньше любопытствующих обывателей, оплата золотом практически из рук в руки, никаких лишних носов и пошлин. Восточный сектор, в который входило больше всего суверенных миров, изобиловал энергетическим производством. Именно в Восточном секторе количество, частота и протяженность нейтральных зон было зашкаливающие. Этот сектор агрегировал чудовищные потоки золота, денег, электричества и войн, и никто, в общем-то, не удивился, когда вышел указ и все узнали, кто стал новым генералом Второй Королевской армии. — Ты глянь, глянь, вот это стая! Ленивый зевок с длинным подвыванием последовал сразу за репликой. На соседних диванчиках позади Мела и Лизочки пробудились два голоса. Первый: гнусавенький, громкий, с говорком, выдававшем в носителе крестьянский ген. Второй: блеклый, мужественный и ординарный до зевоты, которую не смог удержать даже друг-пролетарий. — Да там тысячи три некросов. Отсюда не разглядеть. Правая ракетница уже отрабатывает. Ты погляди. Во дает! По своим же лупит. Все в труху. Десять секунд. Вот это скорость! — Энкеров с горстку всего было. Корабль вроде садится. А забирать-то и некого… — ординарно заключил второй. — Побольше бы их переворотило. Ты погляди, отсюда просто фарш! — Ладно тебе. — А что ладно? Чем больше энкеров передохнет, тем лучше. — Кто тогда будет наши жопы стеречь? Ты пойдешь некросов валить? — Как же. Пусть энкеры мрут. За то и уплочено. Вон, каждый год высасывают новый налог. То сбор на реконструкцию Стены, то сбор на утилизацию, то процентик другой накинут на поддержание Нейтральных территорий. Пусть яйца мой поддержат, прямо Королю в рот на поддержание готов отбашлять. — Энкеров всех не перебить… — Ага. Живучие твари. Это они у железок не церемонятся со своими. Бабки превыше всего, даже собственных солдат. Всех кладут. А за синей линией они обычно аккуратничают. — Своими же ракетами… — Так его же сектор, Фергарна. И зенитки его, стар эф эти, фу-ты ну-ты, вы поглядите, падла какая. У него бабок из жопы прёт уже так, как из его зениток, а он всё квасит и квасит, нажраться не может. Это самая тварь из всех, говорят. В своем секторе нашпиговал всю колею ракетами, вот тебе и самый безопасный сектор. А остальным продает. Своим же продает втридорога. Стоит одна почти пятьдесят килограмм. А он их на каждый километр присобачил для жиру. Сколько по этой дороге ехать? Километров шестьсот? А это только до Северной границы. А он на каждой железке в нашем секторе наворотил. Вот и считай. — Да не может у него быть столько золота. — У энкера-то? Тю! Да и он же у себя сам не покупает. А оружия у него, говорят, еще больше, чем золота. — Старая гнида. — Вот и я говорю. Только это уже вроде сын старой гниды. Заводы все подобрал, еще и до генерала дослужился. Папаша издохли с мамашей наконец-то. Говорят, им по тыще лет было. Белая кость, долго небо коптили, гады. Теперь он один чахнет над своими ракетами. Да ему может тоже под тыщу лет, кто их разберет. Надеюсь, у него хер от древности скукожился. Херы они омолаживать пока отдельно не научились. Попадет под свой же обстрел и разворотит падлу. Вот было бы смеху. — Да генералы близко к синей линии не подходят. Даже полковники. — Ага. Сидят у себя на кораблях, курсируют, да жалование солят, ссыкливые мрази.       В течение всего диалога Пери не сводила с Мела тщательного взгляда. Она победоносно сложила руки на груди, даже контакт глаза в глаза нисколько ее не смущал, она готова была снести его так же, как снес бы этот тысячетонный эсминец на заднем плане их соединенной теперь, причудливой судьбы. Ему начало мерещиться, что все ее черты пронизаны ликованием и каким-то злобным наслаждением. Он держал лицо и позу, правда, ничего нового он не услышал, большинство людей энкеров в лучшем случае терпели. Можно было бы сказать, что ненавидели за спиной, но так как энкеры в человеческих мирах показывались нечасто, и отличить их внешне от обычного человека было не так просто, то отношение свое никто, нигде, никогда и не скрывал. Это энкерам приходилось скрывать своё энкерство, коли уж они решались коротать досуг на лоне человеческих угодий. А кто не скрывал … О сегрегации, конечно, речи не шло (разве что речи), но существенный холодок был гарантирован, стоило энкеру произвести «каминг-аут». Сами энкеры, их загадочная, зачарованная, для людей и вовсе мистическая сущность была предметом неутолимого (и неутомимого) интереса. Стоило человекам залучить наивного энкера в свои нетерпеливые руки, тот мгновенно оказывался препарирован в общем смысле, хотя еще несколько тысячелетий назад иной мог бы не избежать и вульгарной вивисекции. Интерес, зависть и ненависть (строго в этом порядке) — триада ведущих переживаний, который среднестатистический энкер вызывал у среднестатистического человека. Вот Мел обычно и помалкивал, когда вояжировал на недружелюбные земли, он и сейчас помалкивал, выдерживая торжествующий натиск Пери. Не желая играть с ней в гляделки, он обернулся на Лизочку. Та была полностью поглощена картиной снаружи. Впечатляющая шумоизоляция действительно создавала некий кинематографический эффект, тем более что Лизочка до последнего глупо и беспричинно надеялась, что некросы — это вовсе не восставшие мертвецы, а что-то вроде раздутого преувеличения, какое-то образное сравнение. Она старалась не моргать, чтобы не пропустить ни секунды, ни капли. Вопреки его ожиданиям она не выглядела напуганной. Сосредоточенной — да, разочарованной — да, но она не боялась. Первый раз он сам увидел некроса, кажется, таким же, двенадцатилетним. И он тоже не испугался, зато испытал острое отвращение и злость на то, что он, именно он должен с этим соприкасаться, бороться, истреблять. Вся его маленькая, беззаботная жизнь закончилась в одночасье. Он был мальчик, он был энкер. У него не было выбора. Уродливое, зловонное, отвратительно безмозглое, перегнивающее мясо — с того момента это стало его первоочередной задачей. Всё остальное: математика, теннис до обеда, его любимые книги, прогулки к озеру, блестящая ряска, которую он набирал в ладошки и бежал со всех ног, чтобы угостить маму-утку с утятами, да только засыпал смешных детенышей, распугал и был изгнан шипящим родителем обратно в воду — всё поблекло на фоне неотвратимого долга. Тогда, в то последнее беспечное лето он крепко обиделся на взрослую утку, он считал, что его незаслуженно, жестоко прогнали, а он лишь хотел поиграть и подружиться. Каждый раз, завидев друг друга, они демонстрировали холодное игнорирование. Только к осени они наконец-то помирились. Первый шаг, конечно же, сделал податливый, отходчивый Мел. Утка была кремень, но даже ее крутой норов не смог устоять перед вареной морковкой, которую он придержал после обеда и разделил между окрепшими, бойкими утятами (все пошли в мать), собой и обидчицей. Его любимое лакомство было принято на кря-кря и воцарился мир. Теперь же он смотрел вместе с Лизочкой на вспаханную ракетами степь, всё ещё дымящуюся в отдалении, на пятна бурого месива со слабым голубоватым свечением и раздваивался. Там, за бронированным стеклом проносилась вся его жизнь. Как же он мечтал подростком, проходя эти очередные учения, мечтал юношей, да что уж теперь ломаться — уже будучи полковником всё ещё мечтал (только уже без пустой надежды, а лишь с мучительной тоской), провожая проходящие поезда, что однажды он сядет на один из них и тоже будет нестись сквозь, мимо, дальше, в другое, в живое, в настоящее. А поезда всё уносились прочь, а он всё оставался недвижим, постоянен, неизменен, в неизменном. «Мечта теперь сбылась, получается?», мелькнула мысль, да только горько над ним усмехнулась. Корабль почти скрылся в утренней тени сырых скал, и Мел отвернулся. Они выехали из мира R. Через два часа поезд выпустил фальшивое дымное фырканье из фальшивой трубы (обязательное подражание старосветскому шику) и чинно остановился под бирюзовой стеклянной крышей огромного Северного вокзала.       «Сначала снять трубку, потом покрутить? Или сначала крутить, потом снять?». Ему пришлось действовать эмпирически, потому что он, хоть убей, не помнил, как работали эти древние телефонные аппараты с дырками в диске. Стоя в душной, деревянной будке со сломанной дверью, он пытался звонить и одним глазом следил за девочками, которые остались у вокзальных киосков с газетами и как будто снова о чем-то спорили. — Пока он не видит, скорее! Бежим! Пери схватила Лизочку за руку и уже было рванула вперёд, в толпу, но та будто вросла в кафель и оторопело то вскидывала, то морщила бледные брови. — Что встала?! Бежим же, бежим! — чуя большую беду, Пери начала ожесточенно тянуть Лизочку за собой. — Это наш последний шанс вырваться! — Куда же бежать, Пери? Куда же мы побежим одни? — Ты совсем, что ли, сдурела?! Как это куда?! Подальше! Подальше отсюда! Самое главное — от него подальше! — Пери, стой, послушай, послушай же, куда же мы можем бежать? Мы же совсем одни, у нас всех сбережений — меньше горсточки монет на двоих. Этого с трудом на кулечек изюма хватит. Пери, стой, не тяни меня так, мне больно… — Замолчи, дура! Просто замолчи и беги за мной! Если не сейчас, то мы пропали! Скорее! — Пери, пожалуйста, одумайся, стой же! Ты такая умная, такая смелая и сильная, но мы не выживем одни! — А с ним мы выживем?! Дура! Дура! Он тебе мозги запудрил речами своими! Видом своим! Ты поверила, поверила ему, наружности его поверила! Он не такой! Он только так выглядит! И говорит сладко, и голос его сладкий, гадкий… — Да откуда ты знаешь, какой он?! — не выдержала Лизочка. Пери совершенно опешила от такого твердого сопротивления, с тех пор как Лизочка появилась в интернате, с тех пор как они подружились, она еще никогда не проявляла столько упрямой воли. — Дружочек, котик, послушай меня, умоляю, послушай, — смягчилась она. — Ты помнишь, что я говорила тебе? Ты же ведь помнишь? А я сказала тогда, что знаю, знаю, что мы не расстанемся, помнишь? А помнишь, что я сказала потом? Ты помнишь?! Теперь уже Лизочка трясла ее за руку, требуя этих воспоминаний. Пери тяжело дышала через рот, у нее глаза налились кровью и слезами. Она исступленно глядела на Лизочку, сжимая зубы, не в силах выдавить ни да, ни нет. — Ты помнишь! Ты должна помнить! А я сказала тогда, что нас обеих возьмут! Что мы не расстанемся, что мы навсегда сестры! Сколько раз я ошибалась? А ты помнишь, что я сказала, что Поленьку найдут в пруду, в камышах, да поздно будет? Ведь нашли же! Нашли же, Пери! И тогда ты поверила! А то, что внук поварихи на веревочке под рубашонкой унес сережки, ведь тоже сбылось! А теперь и это сбылось! Это оно и есть, понимаешь? Я знаю, что это оно, знаю. Мне плохо теперь, плохо от этого перепутья. Ты нас не туда тянешь, Пери, сама того не ведая. Он когда близко подходит, мне уже легче становится, а чем дальше удаляется, тем дышать сложнее. Я не знаю, я не могу правильнее объяснить, но ты должна поверить! Потому что ничего хуже не будет, если мы сейчас от него убежим. Он не найдет нас заново, он потеряет, и вот тогда мы пропали! Смотри, он идет, возвращается, слава богу, он успел! Девочки застыли в неестественных позах, на странном расстоянии друг от друга. Пери едва держала себя в руках, едва могла устоять на месте, ее красные глаза метались в разные стороны. Лизочка совсем озябла, она обхватила себя ладошками и дрожала, из глаз ее текли горячие слезы, но даже этот поток не мог обогреть ее ледяную кожу. Она совсем низко опустила голову, тщетно пытаясь скрыть от него свое страдание, но в этот раз, наученный хитрыми граблями, он приблизительно понял, в чем было дело, правда, хладнокровия его оставалось на донышке, он сам вымотался, у него тело вибрировало от недосыпа и голода: — Слушайте, я вижу прекрасно, что вы меня боитесь. Ладно, скажу прямо, может быть так станет понятнее: мне не нужны малолетние любовницы. У меня хватает обычных, нормальных женщин, полноразмерных. Не хочу показаться грубым, но следует уже прояснить этот безумный момент. Вы, безусловно, очень красивые девочки, но, уж извините, вы ещё даже не пробники женщин. А я не старый, сластолюбивый дегенерат, который тайно угощается в таких тлетворных вертепах, откуда я вас вызволил. У меня есть развлечения сильно, сильно интереснее, чем чёрти что с неоформленными школьницами, которых со спины не от всякого мальчика получится отличить. Да и спереди не то чтобы картина кардинально менялась. Боюсь представить, чему вас там обучали, но я думаю, эта сумасшедшая тварь, эта ваша мадемуазель, точно вам не рассказывала о физиологии нормальных, слышите, нормальных, обычных, среднестатистических мужских особей. Без диагностированного слабоумия и психоза. Мы не млеем и не растекаемся перед семиклассницами с отсутствием вторичных половых признаков, мы так не работаем. Теперь стало понятнее? — выпалил на одном дыхании эту вынужденную речь Мел. Девочки остолбеневши молчали, но через несколько неловких секунд Лизочка начала тихо хихикать и подшмыгивать мокреньким носом, может быть чуть нервно, но удержаться она никак не сумела. — Что такое? — его рот тоже стал непроизвольно растягиваться. — Как мне стыдно, Мелечка… Это так глупо… Ты ещё так сказал смешно — пробники женщин… — она закрыла лицо ладошками, ее распирал уже настоящий хохот. — Я, положим, преувеличил сильно. Но это для наглядности, чтобы доходчиво расставить все точки, и я вижу, что вы девочки очень сообразительные, и с вами можно говорить прямо. Вы, конечно же, не пробники. Вы действительно очень красивые. Как собаки. Ох, нет, что я несу. Я имел в виду, что собаки очень красивые есть, и котята и птички, понимаете? Но они вызывают несколько другие чувства. Вы видите птичку, и наслаждайтесь ее красотой, грацией, расцветкой, но это другое, совсем другое ощущение красоты, улавливаете? — А некоторые и собачек, знаешь ли… — не удержалась Пери, стойко перенося общий конфуз. Мел даже руками всплеснул. — А что? Мы документальный фильм смотрели с Лизочкой о парафилиях. Потом месяц кусок в горло не лез. — А теперь вводим правило, мои любознательные малышки: в моем присутствии мы не обсуждаем никакие «филии» в контексте моего полового интереса. Все что связано с животными, детьми — что там ещё из «филий»? — ах, да предметы, еда, всевозможные выделениях живых и неживых организмов — вот это всё не ко мне. А вам вообще говорили, что есть не только буйные сумасшедшие фетишисты и извращенцы? Я не хочу сказать, что наш мир тотально прекрасен, нет, мир — это весьма дерьмовое место, но всё-таки большинство в нем не употребляют собак и младенцев, иначе мы бы давно вымерли. То, что я стою в центре самого большого вокзала Восточного сектора и обсуждаю с двумя двенадцатилетними милочками весь ассортимент патологических прелюбодеяний, конечно, восхитительный пуант всей этой истории, но на нас уже давно и недобро поглядывают вон те две старые мегеры на лавке в одинаковых кандибоберах, нам бы скорее убраться отсюда, пока еще чего не стряслось. За нами скоро приедет машина, и я надеюсь, что остаток дня пройдет без очередных приключений.       Когда они вышли на улицу, Мел сразу же посадил их на заднее сиденье большого, черного внедорожника с тонированными стеклами, сам же сел спереди рядом с водителем: — Это Пери и Лизочка. Не спрашивай. Просто поехали. Всё потом, — смотря перед собой в одну точку, Мел предупредительно пресек всевозможные уточнения. — Как пожелаете, сир. Лис обернулся назад. Не взирая на то, что за всё время его службы в семье Мела за тем всегда тянулся шлейф всевозможных женщин, такого он, конечно, никак не ожидал. — Я Люсьен, но для своих просто Лис. Ехать придется долго, я положил вам воду и орешки. Обходительная улыбка сероглазого, светло-русого Лиса располагала безоговорочно, даже напряженные девочки не смогли устоять перед обаянием этого молодого, привлекательного лица. Он был совсем не похож на Мела, отчего обе решили, что он вовсе не энкер, но спросить, конечно же, не осмелились. Они лишь кротко ему кивнули, и машина бесшумно двинулась в путь.       Пробки девочки тоже видели только фильмах, но за первые сорок минут дороги они так подробно ознакомились с этим явлением, что лучше бы оставались в неведении. Лизочка, стараясь проделать это незаметно, накрылась кителем, как одеялом, но всё равно страшно мерзла. Климат-контроль будто хотел сымитировать настоящий, крещенский морозец, но всем было, похоже, отлично, даже Пери не мерзла, поэтому Лизочка как обычно страдала одна. Наконец-то их скорость приблизилась к черепашьей, а уже через полчаса они мчались вдоль самой большой в секторе северной Стены. Из машины увидеть ее верхушку было невозможно. Эта исполинская махина достигала на некоторых участках четырехсот метров в высоту и отделяла Восточный сектор от самой огромной Нейтральной зоны — Северной. Стену со стороны человеческих миров строили более тысячи лет и пока не достроили окончательно. Всё еще регулярно встречались проплешины, иногда достигающие размеров нескольких городов. Именно к такому плешивому участку и лежал их путь. Пери села поближе к Лизочке, чтобы смотреть в ее окно, слева был один пыльный, безбрежный бетон, от которого лишь укачивало, но и справа картинка быстро приелась: грандиозные трубы тепловых электростанций работали круглосуточно. Небольшой мир S, примыкающий к Стене, выживал на продаже электричества энкеровскому флоту и был в полной зависимости от мира R, которому принадлежала чуть ли не половина запасов нефти и угля всех секторов вместе взятых. Безоблачный июльский полдень и тот не смог придать жизни и красок унылой промышленной окраине, и девочки невольно задрёмывали, но вздрагивали от каждого поворота, хоть Лис и водил машину с чрезвычайной аккуратностью, дотошно следуя всем правилам и знакам. Только к двум часам дня трасса стала уходить вправо, приближалась первая плешь. Никто в здравом уме не рискнул бы строить что-либо впритирку к обнаженной Нейтральной зоне, по крайней мере, в цивилизованных мирах. Поэтому километров за десять до того, как стена иссякала, всё преображалось до девственной, нетронутой природы. Заводы, трубы и копоть стерлись будто волшебным ластиком. — Придется небольшой крюк сделать. Пригород от стены уже сутки в отцеплении. Посредник сказал, что спецназ будет не лишним. Уже и не знают, от кого защищать, то ли от роя, то ли от Фергарна, — нарушил безмолвие Лис. — Он уже здесь? — уточнил Мел, продолжая хмуро глядеть в лобовое стекло. — Пока нет. Обещал всем синий напалм вчера. Один город сравнял с камнями, зато спали ночью спокойно. Мел шершаво усмехнулся: — Просто герой. — Генерал Фергарн следует своему репертуару неукоснительно. — Как думаешь, он уже знает? С тобой кто-нибудь связывался? — Думаю, знает. Эдриан знает всё про свой сектор. Никто не связывался, разумеется, — неспешно и с полной безмятежностью в голосе докладывал Лис, продолжая педантично вести машину. — Часов двенадцать у меня есть? — Вы же знаете, сир, в зависимости от его настроения. — Ты давно его видел? — Кажется, полгода назад. Обедали в одном ресторане. Случайно. Он крайне учтиво интересовался Алым садом, было очень мило, он почти не издевался, немного над вами, сир, но это тоже его репертуар. — Да у вас просто идиллия, — Мел прыснул очередной усмешкой. — Мы знакомы, если мне не изменяет память, с его десятого дня рождения. Первый раз я видел такой баснословный фейерверк, госпожа Фергарн тогда с его отцом позвали, кажется, всех Элери. Все были обескуражены, но остались в восторге. После этого у нас даже в моду вошло — ненадолго, правда — отмечать дни рождения. Сколько лет прошло, получается? Да больше стапятидести. — А сколько же вам самому тогда лет? — не удержалась Пери, изучая Лиса со строгим пристрастием. — Осенью будет триста восемьдесят два. Но это не точно. Девочки удивленно переглянусь, Лис наблюдал за ними в зеркало заднего вида и с улыбкой добавил: — А вы думали, наверное, мы с господином Мелеагром ровесники? — Я выгляжу значительно моложе, — выразительно взглянув на Лиса, хмыкнул Мел. — По сравнению со мной, сир, вы в принципе еще сущий младенец. Мел устало улыбнулся и отвернулся в дверное окно. — Не пренебрегайте, пожалуйста, орешками. Я объехал четыре заправки, чтобы найти ваши любимые, в кокосовом сиропе. Их почему-то стали редко привозить… — Или больше есть, — добавил Мел и полез за пакетиком. — Двух очаровательных пассажирок это тоже касается. Ехать не более сорока минут, за это время необходимо управиться. Пери и Лизочка с большой благодарностью и аппетитом принялись осваивать угощение и с волной нового энтузиазма рассматривали всё сгущающиеся, множащиеся деревья. Они въехали в дубовый лес.       Узкая лесная дорога была пустынна и не асфальтирована. Тяжёлая машина с удивительной, плавной грацией справлялась с маршрутом, даже мелкие ухабы не приносили неудобств, но скорость Лис значительно сбавил. Лизочка набралась храбрости и попросила открыть ей окошко: — Я уверена, что пахнуть должно дивно и сладко! Земля как будто на воздушной подушке! Она описала исчерпывающе. Плотная тень древних деревьев оставляла на гравии лишь слабое, млечное кружево света. Мел тоже открыл свое окно и сделал глубокий вдох, но влажный, терпкий травяной воздух лишь обжёг альвеолы, сжимая лёгкие в горячее кольцо какой-то ссадняшей боли. Он быстро поднял стекло обратно. Ещё через десять минут дорога почти окончательно заросла, но Лис неожиданно взял левее и они съехали прямо на бездорожье, по траве, по веткам, ручьям и канавам. — Я хорошо знаю местнось, сильно трясти не будет, осталось совсем чуть-чуть, — дружелюбно кивнул девочкам Лис через заркало заднего вида.       Алый сад открывался неспешно, такова была основная задумка архитекторов, которые трудились над этим великолепным поместьем почти целый год. Величественные кроны малахитовых дубов, высаженных уже нарочно в необходимом порядке и композиции, оттеняли и брали в рамку более низкие, вишнёвые деревья с обильной листвой. Следующий план — полудикие, острые кустарники кровавого шиповника. Особый сорт. Драгоценный. Это было главное детище педантичных, скрупулезных чаяний усердного Лиса, который ревниво и трепетно возделывал и холил каждое деревце, каждый куст и цветок в Алом саду с самого первого дня его приобретения семьёй Вальдена. — А вот и само поместье, — радушно привлек он внимание и без того очарованных Пери и Лизочки. — Здорово, правда? Оно как будто вырастает из общего ландшавта, будто неотъемлемая, такая же живая часть природы, — он и сам каждый раз с наслаждением любовался плодами своего неустанного труда и не стеснялся привлекать к восхищению и остальных посетителей, коих, увы, с годами почти не осталось. Когда машина остановилась у главного входа в дом, и девочки, не дыша, то и дело озираясь на Лиса и Мела, отошли на несколько метров, чтобы оглядеться и просто поверить своим глазам (Мел чуть ногой не притопнул, а то они бы так и стояли прилипнув друг к дружке перепуганными столбами), он сел на ступеньки и минуты три просто молча смотрел вперёд, сквозь Лиса, девочек, сад, сквозь почти четыре десятка не пойми зачем прожитых лет: — Броню давно проверяли? — По регламенту, сир. — Пулеметы заряжены? — Они всегда заряжены. — Ладно. Мне нужно помыться. Срочно. Это единственное, о чем я вообще в состоянии думать. Надеюсь, это я хотя бы успею и он не ворвётся ко мне в душевую. — Очень мудро. Прикроетесь, если что, шапочкой для купания. На чистую голову и думается умнее. Но вы же знаете, сир, если будет нужно, он превратит Алый сад в пепел. Не хотелось бы. — Не превратит. — Эдриан превращает в пепел даже воздух, — все так же безмятежно констатировал Лис. — Лучше найди мой шампунь. Для тех, кто не хочет умнеть. А то волосы потом не уложишь.