Сима, я уебище

      Наспех собравшись, Глеб снял с крючка в коридоре черную кожаную куртку. Настолько рано (в восемь утра!) никуда, а тем более на работу ехать не хотелось. И что, что работа — не офисная? Кто вообще сказал, что скучной и ненавистной может быть только такая?       Вчера до трех часов ночи Викторов не мог заснуть. Нет, тут не было какой-то загадочной причины — он, как простой смертный, пол ночи провел в тик токе. Ну, а с кем не бывает?       Конечно, Серафим предпринимал несколько попыток намекнуть на то, что надо бы уже идти спать, однако, стоило ему лишь приоткрыть дверь в комнату — как в нее прилетала подушка, и слышался голос:       — Сим, просто оставь меня в покое…       Серафим знал, что в такие моменты лучше не навязываться — Глеб все равно его к себе не подпустит. Надо просто ждать, пока тот проживет все свои эмоции, и наконец будет готов принять поддержку.       Что же именно случилось — Сидорину оставалось лишь гадать. Но, судя по количеству еды в холодильнике, что не уменьшалось совсем, пока Серафим уходил — Глеб снова не выдержал. Снова в этот бездонный омут саморазрушения.       Говоря честно — догадки Серафима были верны. Около недели назад Глеб, листая комментарии своего телеграм-канала, наткнулся на откровенный хейтерский высер. И хоть то, что весь чат сразу же кинулся на защиту кумира, очень быстро заткнув умника, грело душу, слова о лишнем весе Викторова очень задели.       Глеб был на полном серьезе уверен в том, что его вес — гигантская цифра. Хотя это было абсолютно не так — и Серафим, и множество врачей, по которым тот его таскал, всегда говорили, что вес его сейчас самый что ни на есть идеальный, а некоторые добавляли, что неплохо было бы и чуть-чуть набрать.       Но Викторов видел в их лицах насмешку и шутку, а в словах Серафима — лишь приторно-сладкую ложь, которой тот надеялся его утешить.       В общем, Глеб вывез. Не хватило силы воли придерживаться здравого смысла — это и стало причиной длительной голодовки.       Сперва Серафим не придал этому значения — да, Глеб не ел весь день, но он думал, что будет как обычно — вечером Викторов поест нормально, они поговорят, и Сидорин сможет донести до него, что есть — важно. Однако когда к вечеру уже следующего дня Глеб так не потребил ни одной калории — тут уже Сидорин ни на шутку разволновался. Попытки поговорить с бунтарем не увенчались успехом, к оставленной на кухне еде Глеб не притрагивался, а пока сам Серафим был дома из своей комнаты вообще не выходил.       Ещё через два дня на руках Глеба Сидорин разглядел порезы. Викторов, разумеется, лишь только заметив быстрый взгляд голубых глаз, устремленных на собственные предплечья, моментально опустил рукава и скрылся в своей спальне. К счастью, глубокими раны не были, но сам факт того, что Глеб вернулся к осознанному причинению себе боли заставлял сердце Серафима сжиматься и ныть.       Однако Сидорин так же понимал: Глеб — взрослый, самостоятельный (как минимум по документам) человек, и никто не в праве ему указывать, как ему жить и что делать и не делать. Поэтому все, что Серафим мог — это быть рядом, поддерживать, насколько это возможно, но и не навязывать свое мнение.       Вот поэтому сейчас, нехотя натягивая куртку, Глеб чувствовал себя так паршиво. Сказался и недосып — из-за вынужденного раннего выхода пришлось вставать в семь, и, конечно, четырёх часов сна оказалось недостаточно. Но в основном давал о себе знать неимоверный голод. И психологический, который лишь увеличивался, как только Глеб что-либо себе запрещал, и физический — всё-таки пятые сутки без еды — далеко не лучшее, что может оказывать влияние на и без того истощенный организм.       Поэтому он не выдержал. Прямо в обуви — разуваться показалось слишком сложной задачей — быстрым шагом прошел на кухню, словно пытаясь успеть до того, как передумает. Открыв кухонный шкафчик, первым, что ему попалось, отказалась зачерствевшая горбушка белого хлеба. Не обращая внимания на вкус еды, Викторов в считанные секунды уничтожил найденное.       И вот тут и пришло осознание того, что он сделал.       Ненависть к себе накатила с новой силой. Мало того, что он выглядит, как герой американского шоу «я вешу триста килограмм» (по его собственным ощущениям), так у него и не хватает силы воли просто на то, чтобы сдержать данное себе обещание — не есть ничего, пока цифра на весах не уменьшится хотя бы на пять, а лучше бы и на семь. От отвращения и чувства собственной никчемности Викторов поморщился. Слишком противно оказалось ощущать что-то, кроме пустоты в желудке. Хотелось от этого избавиться.       Не особо задумываясь о том, что всего каких-то полтора месяца назад он сам себе обещал больше к такому не прибегать, Глеб направился в туалет. Наклонившись над унитазом, поднес два пальца ко рту.       Спустя несколько минут, когда все съеденное было спущено в канализацию, Викторов, наскоро умыв лицо, случайно бросил взгляд на свое отражение в зеркале.       Это стало последней каплей.       Полный ненависти взгляд устремился на зеркальную поверхность, отражающую стоящего перед ней человека. Казалось, огромное лицо по-уродски и непропорционально выглядит на тонкой шее, жирные щеки некрасиво выступали, второй, а то и третий подбородок вообще делали Викторова похожим на жабу.       Сколько же всё-таки может «дорисовать» расстройство пищевого поведения…       Викторов понял, что если прямо сейчас не сделает что-то со своей внешностью, то сделает что-то с собой. Идея пришла на удивление быстро.       Он извлёк из заднего кармана джинс телефон, нашёл чат с продюссером. Отправив пару смс-ок, сообщая, что неважно себя чувствует «и, кажется, температура поднимается…», не дожидаясь ответа вышел из приложения.       Открыл яндекс карты. Найдя нужный адрес недалеко от дома, Глеб, надев-таки кожанку, вышел из квартиры. Такси решил не вызывать — дорого за столь короткий путь, да и плюсом пока дойдет сожжет очень глупо потребленные полчаса назад калории.       Уже спустя минут двадцать Глеб уже стоял на пороге салона. Потоптавшись на месте пару минут, сомневаясь, он вдруг уловил свое отражение в окне автомобиля, припаркованного у тротуара. Уверенность в своем решении тут же возрасла вдвое. Более не задумываясь, он, рывком открыв дверь, зашел внутрь.       На входе его встретила приветливая девушка-администратор, быстро предложившая гостю горячие напитки и показав вешалку для одежды. От напитков парень отказался, но верхнюю одежду снял. Неловко поздоровавшись, хриплым голосом спросил:       — Мастера свободные есть?..       К счастью, ему повезло — да и неудивительно, кто в здравом уме запишется на такую услугу утром в понедельник? Девушка ответила:       — Конечно, мастер есть. Если вы прямо сейчас готовы, пойдёмте, я вас провожу.       — Благодарю вас. — Глеб последовал за администратором вглубь студии. Его быстро усадили в кресло, накрыли чёрной парикмахерской накидкой. Подошедшая мастер спросила:       — Ну, молодой человек, что делаем?       — Наращивание. — последовал уверенный ответ.

***

      Спустя два с половиной часа Викторов покинул здание, несколько раз поблагодарив опытного мастера, сумевшую сделать из него хоть что-то, более-менее похожее на человека, и оставив в студии почти сорок пять тысяч рублей. Впервые за последнее время он смог спокойно посмотреть на себя в зеркало, без дикого отвращения и рвотного позыва.       Наростил он немного — около пятнадцати сантиметров — но кудрявое каре определенно хорошо смотрелось на нем. А главное — очень хорошо закрывало лицо. Некрасивый широкий лоб скрывался за челкой, а ненавистные щеки были почти не видны из-за густых кудрей, обрамляющих овал лица, визуально уменьшая его (хотя, возможно, тут Глеб исправил бы слово «овал» на «круг»).               Да. Так определенно было лучше.

***

      Однако стоило ему выйти из здания, как его настигла новая проблема. Ветер. Очень сильный резкий ветер дул на улице.       Сперва идти пришлось в ту же сторону, в которую он дул. С одной стороны, так было лучше — промозглые холодные порывы не забирались под одежду, вызывая мурашки. С другой — безумно противно было голове — ощущение спутавшихся кудрей на затылке было далеко не из приятных. А еще и представляя, как он сейчас выглядит со стороны, вообще становилось тошно.       Но это оказалось еще не самое худшее.       Глеб перешел улицу, до дома оставалось еще минут семь. И теперь ветер дул ему прямо в лицо. Да. Сдувая так хорошо скрывающие щеки пряди, откидывая назад челку. Глеб старался наклонить голову вниз, чтобы не дать ветру хотя бы челку вверх откидывать, но не тут то было. Что бы он не делал, волосы сдувало назад. Проходя мимо жилого дома, Викторов случайно увидел свое отражение в оконном стекле первого этажа. Огромное лицо, все такое же; только теперь еще и окруженное свалявшимися кудрявыми волосами.       Глеб предпринял еще попытку справиться с непослушными волосами, прижимая их ладонью ко лбу — безуспешно. Злые слезы выступили на глазах. Почему все вокруг против него?..

***

      С горем пополам через десять минут он дошел до дома. Устало открыл входную дверь, прошел в прихожую, сняв куртку, тут же накинув вместо нее толстовку с капюшоном. И тут, обернувшись, увидел отражение.       Треклятый ветер превратил красиво уложенные в салоне кудри в нечто, подобное мочалке. Они выглядели так, будто он только что расчесал их обычной расческой. От равномерно высушенных диффузером завитков не осталось и следа. На глаза снова навернулись слёзы бессилия. Обида будто душила его, мёртвой хваткой вцепившись в горло и не давая вдохнуть. Он медленно сполз вниз, прислонившись к входной двери. Натянул на голову капюшон темно-синей толстовки. И сидел так, силясь сдерживать всхлипы, но вдруг услышал в квартире приближающиеся шаги.       — Малыш, рановато ты сегод… — хотел было поприветствовать пришедшего Серафим, но замер, увидев довольно неординарную картину: вместо того, чтобы, бросив вещи на полку в прихожей, уйти в спальню листать тик ток, Глеб почему-то сидел на полу, плача. В капюшоне.       — Глеб! — воскликнул Сидорин, подбегая ближе. Он вдруг почему-то испугался, что с Глебом что-то могло случиться, например, по дороге на работу (Сидорин-то не знал, где именно был Викторов), и случиться что-то далеко не самое приятное. Он присел на колени рядом с рыдающим парнем, кладя ладони ему на плечи и большими пальцами поднимая его голову, чтобы заглянуть в глаза.       Сдался Глеб достаточно быстро — все равно Сидорин уговорит его все рассказать. Поэтому, встретившись взглядами с Серафимом, произнес (намного менее серьезно, чем планировал — наоборот, голос дрожал):       — Сима, я уебище.       — Глеб… — Сидорин не до конца понимал причину столь необычного заявления. Однако заметил кудряшки, выбивающиеся из-под капюшона, кажущиеся длиннее, чем были у Викторова сегодня утром. — Малыш, что случилось?       Хоть Глеб весь день настраивал себя на то, что не будет рассказывать ничего Серафиму, он, как всегда, сдался, вывалив все, что было на душе. Вот мог почему-то Серафим чуть ли не одним взглядом приобрести доверие кого угодно.       Внимательно выслушав сбивчивый рассказ, постоянно прерываемый всхлипами, Серафим подвинулся, садясь рядом с Глебом. Тот, в свою очередь, тут же прижался к нему, уложив голову на груди Сидорина.       И Серафим начал говорить. Говорил долго, и только правду. Объяснял Глебу, что он, ясное дело, не виноват в том, что болеет расстройством. Объяснял, что у публичной личности, хочешь-не хочешь, но будет хейт. Но будут и настоящие, преданные фанаты, и только на таких и стоит обращать внимание. Очень долго повтрял, что что бы не случилось, он рядом, и Глеб в любой момент может обращаться за помощью. А если вдруг Сидорин не сможет ее оказать — ему стоит только попросить, и его незамедлительно запишут к психологу.       В общем, он повторял то, что говорил Глебу уже много-много раз. А Глеба успокаивал его утешающий размеренный низкий голос.       В конце концов этот голос и сделал своё дело: через полчаса Глеб тихо засопел, уснув на плече Серафима, на что тот и рассчитывал. Улыбнувшись, тот аккуратно встал сам, поднял на руки спящего Викторова, отнес в спальню. Опустив на кровать, бережно снял с него кроссовки, джинсы, одел домашние шорты. После, аккуратно снял толстовку. Волосы нарощенные он оценил — Глебу они правда очень шли. Не в силах сдержать улыбку от милейшего вида спящего, предусмотрительно накрыв его одеялом и напоследок быстро поцеловав в лоб, Серафим тихо вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.       Он знал — они обязательно справятся.