Игры твоего обмана

Глубоко почитаемый как долийцами, так и древними эльвен, лес Брессилиан — не жуткий его образ из ночных кошмаров — выглядел печально, одиноко и бесконечно пусто. Эльфы уже почти год как покинули эти места, чтобы присоединиться к Фен’Харелу в сомнительной попытке вернуть былое величие древних. И масштабы этого события не просто пугали. Они вызывали вопросы, на которые не было однозначного ответа. Эллана не понимала, чего они хотят добиться — подобно разбитой вазе, вернуть всё назад не получится. Если собрать черепки заботливой рукой, бережно соединить и склеить, это будет лишь подобием изначального образца. Напоминанием о совершенной кем-то ошибке будут служить тонкие, едва заметные линии сколов, местами переходящие в более широкие. Мелкие крупицы и вовсе могут затеряться, смешиваясь с пылью и песком. Это будет лишь жалкими останками, трупом, воскрешенным безумным колдуном в попытке утолить те боль и тоску от потерянного. Как-то раз Солас рассказывал ей одну историю. Однажды он, путешествуя по Тени, видел группу людей, занятых восстановлением древнего корабля. Доски его давно уже сгнили: солёные воды и погодные явления не пощадили то, чем люди так дорожили. Они решили заменить все доски на новые, и в результате получился точно такой же корабль. Но точно ли? Так же и эльфы, мечтающие о старых порядках, готовые ломать новые. Бить целую вазу в пользу уже давно разбитой. Кто они, потомки древних эльвен? Рабы и слуги, отшельники и маргиналы, преступники и оппортунисты — это новые доски в корабле вместо старых. Они не одни из эльвен и никогда ими не будут. Это другой корабль, и он вряд ли вообще сможет отплыть. Даже во имя великой идеи. Вот и Эллана, сломанная, раздробления, уничтоженная, никогда не будет прежней Элланой. Наивной идеалисткой, полной сил и энергии, готовой взвалить на свои плечи любую неподъёмную ношу. Она выглядит как Эллана, говорит как Эллана, иногда даже думает и действует как Эллана. Но на деле это лишь тень былого. И влачить жалкое существование больше не входило в её планы. И от всеобщей жалости ей было противно. И от плохо скрытых притязаний Каллена ей тоже было противно. Хотелось верить, что всё это — дружба и любовь, но разве Эллана не прошла этот этап? Разве вера в лучшее не убила её? Не убила, но последний смертельный удар Юдексом должен быть нанесён. И если откуда-то извне Эллана не дождётся акта милосердия, то придётся сделать всё самой. Ступая под полог леса, леди Инквизитор уже не боялась. Здесь, в Брессилиане, стало спокойно. Как будто время остановилось. Как будто это капсула времени. Потребовался как минимум час, прежде чем на одной из лесных опушек Эллана увидела до боли знакомую статую. Поросшая мхом и плющом, она олицетворяла собой тот устрой, который долийские эльфы имели в настоящем. Лавеллан припомнила каждую историю, каждый детский стишок, каждую песню о предательстве Ужасного Волка, но и рассказы Соласа, и все прочие полученные о древних эльфах знания живой картинкой проигрывались в голове. Вопрос о том, верит она во всё это или нет, уже давно затерялся на задворках её сознания — какая, по общему счёту, теперь разница? Даже если она и хотела бы помочь Соласу, чем была бы её помощь? Разрушением всего того, в чём она была рождена, выросла, и за что боролась несколько лет. Разрушением её мира. Тот, другой, павший из-за жадных до могущества эванурисов, не был её миром. Он был ей чужд, и не стоил того, чтобы существовать на руинах её дома. Но могла ли однорукая долийка с незаживающей раной что-то с этим сделать? Ещё пару месяцев назад думала, что может. Но теперь это всё невозможно. Эллану уже не склеить обратно. Пусть мир поборется за своё существование. Она не будет принимать в этом участия: не будет поддерживать, но и не будет препятствовать. Высоко над головой эльфийки кроны деревьев сцепились между собой, и небо почти не проглядывалось. Будто не лес это вовсе, а древний забытый храм, куда отправлялись в последний путь уставшие от жизни бессмертные эльвен. Эллана не была одной из них. И срок её подходил к концу, но разве она не имела право выбрать, подобно предкам? Она тоже устала. Она тоже хочет заснуть. Эльфийка подошла к статуе и села рядом с ней на колени. Первым делом она неспешно расстегнула застежки на протезе — те с легкими щелчками поддались, — затем сняла и положила у основания статуи. Посох она поместила у лап каменного волка, а маленький букетик ромашек, бережно сохранённый, оставила у волчьего хвоста. Вот и весь её скромный ритуал. Некому проводить Эллану в последний путь, но она и не хотела бы. Никто бы не понял. Всё подряд принялись бы уговаривать её, пытаться образумить, начали бы задавать дурацкие вопросы. И Лавеллан не стала бы отвечать. Смысла нет. По центру статуи виднелось небольшое, едва заметное углубление. Наверное, тут частенько сидели эльфы. Судя по её воспоминаниям — молодёжь; они с друзьями тоже убегали посидеть у подобной статуи, делая вид, что им совсем не страшно. Совсем не боятся Ужасного Волка, не то что глупые взрослые. Эллана хоть и была глупым взрослым, но страха уже не было. Эльфийка села у статуи, прислонялась спиной к волчьему боку и откинула голову назад. Ветер загулял меж зелёных листьев. Эллана закрыла глаза, кожей чувствуя прохладу. На ум пришли слова из песни, которую по легенде пели уходящим в Утенеру. О древняя душа, пора твоя пришла Внутри меня тоски полно От слёз моих глаза должны остынуть И сердце бьется тихо Во свободном сне застыло Ветер вторил её голосу, и лишь только последние слова стихли, с последним вдохом Эллана погрузилась в сон.