Пере-живу

я пахну как боязнь смотреть тебе в глаза,

как много лет искать слова, но так и не сказать.

пахну оголенным проводом, паникой без повода,

депрессивным городом.

а ты пахнешь как в голове тишина,

ты как десять часов непрерывного сна

ты четверг, ты 16-00

ты ромашковый чай и покой

«Селфхарм»

Се Лянь грозно смотрит. Так, как никогда не смотрела прежде. Как… как действительно власть имущие смотрят на челядь, им не угодившую. — Прошу тебя уйти. — Но… — Уходи! — Се Лянь, я же… — Тебе что сказано, мелкая ты дрянь! — влезает Фэн Синь. — Что, уже в прошмандовки на небеса берут?! Так иди откуда пришла, не звали! — Да тебя кто спросил?! — Пусть говорит, она права, — отмахивается Се Лянь. — А ты — пошла вон! — Се Лянь! — Из тебя не то, что друга, поломойки не вышло! Вон! «Вон!» — звенит в ушах. Му Цин вскакивает резко на кровати, распахивает глаза. Но ни Се Лянь, ни Фэн Синь, конечно, и в помине рядом нет. Откуда им взяться-то сейчас в ее покоях. Личных, закрытых ото всех на ключ. И в ушах звенеть, конечно, нечему. Отдышаться, и спать. Не то ведь разбу… — М-м, Сяо Цин, что такое? Вот, пожалуйста. А-Ди спит чутко, с его работой иначе нельзя. Чуть что просыпается и днем, и ночью, таков уж долг. Конечно, разбудят его вздохи громкие, ладно без криков во сне. — Ничего, — Му Цин садится. А-Ди, накрывшись одеялом по плечи, тянет к себе. Куда уж достает, за талию, вновь касаясь теплой, сухой ладонью. То ли ответа не дождавшись, то ли заметив что-то не то, сам приоткрывает глаза. — А-Цин, ты дрожишь. Замерзла? — приподнимается, чтоб дотянуться до лица. — Давай ложись, со мной теплей. Она только после его слов замечает — действительно дрожит. И, может, действительно чуть замерзла. Немудрено, окно приоткрыто вон, а она… А она даже без рубашки, обнаженная абсолютно. Как и А-Ди, но того хоть одеяло спасает. Что от холода, что от неловкости. — Ложись, — А-Ди ждать надоело. — А-Цин, все… все хорошо? Привстает после этих слов тут же, садится рядом с ней. Приобнимает за плечо одной рукой, другой гладит по волосам. Не заботит его ничто, кроме нее, взгляда не отводит и на секунду. — Я тебя обидел, милая? — Н-нет… — А что тогда плачешь? Ничего Му Цин не плачет! Подумаешь, пара слезинок, почти высохли уже, даже утирать не нужно их! Неважно, что хочется… целое озеро выплакать хочется, но не при нем же. Не при А-Ди, тем более уж после того, как… Как, собственно, раздетыми догола и оказались. У обоих впервые, но это истерик не оправдывает. — Нет, ничего, — утерев все-таки слезу. — Просто… плохой сон, ты ни при чем. Не нужно меня утешать. — Нет уж, позволь, — обнимает ее обеими руками, прижимает к своему телу. — Сяо Цин, ведь я же люблю тебя. Любимых в слезах не бросают. «Любимых в слезах не бросают». А ведь она, получается… — Не плачь, — шепчет, уложив ее в кровать под одеяло, наконец. — Не говори ни о чем, если не желаешь, ничего не говори. Но и не забывай, что не одна. Ты не одна, Сяо Цин, я рядом с тобой, я все сделаю, только попроси. Обнимает все так же, прижав к теплой груди. Пусть не столь крепко сложен, как боги войны, но прижиматься хорошо все равно. Засыпает уже, но не отпускает, не убирает руки. А Му Цин заплакать сильнее только хочется. Мама говорила, хочешь плакать — думай о светлом. О приятном, о хорошем, чтоб дальше не расстраиваться. Из хорошего и светлого… если только про А-Ди. Он и вправду хороший. Спокойный и нежный. Такой, какого заслужить еще нужно, не каждая достойна. Великолепный, вежливый, ласковый и преданный… А-Ди — юный верховный бог, господин Наньгун Ди, молодой хозяин Дворца Литературы, Совершенный Владыка Линвэнь. Идеальная партия для госпожи Сюаньчжэнь, Прекрасной Владычицы Юго-Запада. Того гляди, пересуды начнутся, каков альянс. Но не с начала все, конечно, было так. Наньгун Ди талантлив, спорить не с чем, но никогда Небесам одних талантов не хватало. Уж тем более не хватало прежнему владыке литературы, Цзинвэню, будь он неладен. Хотя должное отдать нужно, без него Му Цин с А-Ди после его вознесения бы только встретилась. Цзинвэнь любил вино и девок. А работу — ну, как иначе-то, — на служащих скидывал. Набирал на словах всех и каждого, да вот на деле только дворянских чад. Крестьяне, видите ли, не знают нихрена, мастера ремесел того хуже. Не сказать, что совсем неправ, но за что боролся — лоботрясов полон был дворец, и те все спустя рукава. Работал у него один только человек. — Кто так чай делает, недотепа! — с размаху дает пощечину. — Раз провинился, сел, напасть на мою голову! Юноша, морщась, садится на колено. Цзинвэнь, схватив чайник, выплескивает ему прямо на голову кипяток. Едва слышно шипение в ответ. — Вы что творите, владыка Цзинвэнь?! — А не видите, госпожа Сюаньчжэнь? Слуг учу уму-разуму, да из этого никак не выбить толк. Сын сапожника, что возьмешь? Му Цин не выносит такого, и немудрено. Му Цин закатывает скандал, что сама дочь швеи, служанка принцессы, мол, что ж не желаете заодно подметалой богиню войны назвать. Цзинвэню от сплетен не отмыться долго — как же, девка втоптала в грязь! Юноша ждет ее после. Отблагодарить желая, падает в ноги. — Не надо, встань, — она просит не терять достоинства. — Лучше назовись. — Имя этого недостойного — Наньгун Ди, родом из Сюйли. Наслышан о ваших подвигах, госпожа генерал. А-Ди потом фыркал, что не пытался льстить. Будто Му Цин вчера родилась, отличить лесть от комплимента не умеет. Хотя может и не льстил, если знать, сколько после было сказано. Поэму о ней не настрочил еще, и ладно. Одного скандала, правду сказать, ничтожно мало было, чтоб Цзинвэнь прекратил. Му Цин известно, как со слугами обращаться должно, и избивать нельзя! Сколько раз поначалу она то чай передержит, то одежды не так завяжет — ее высочество себе позволяла разве?! Нет, нет, ни за что и ни разу. Больше того, Се Лянь объясняла сама, что не так и где исправить. Се Лянь, оставаясь принцессой, была к ним с Фэн Синь добра. Понять их не могла — не умела, должно быть, — но помочь старалась. Идеалом никто, ее считая, не был… но чай на голову, еще и леща влепив? Да бежать от господина такого, сапоги роняя. А-Ди сбежать не мог. Некуда. — Едва ли тебе с Цзинвэнем вознестись светит, честно говорю, держаться смысла нет. Почему не уйдешь? Наньгун Ди взгляд опускает в пол. Тихо и грустно вздыхает перед ответом. — Госпожа, по правде сказать… меня не ждут. — Никого нет? — Нет, есть… Но рассудите, госпожа, сами. Нужен сапожнику сын, у которого из рук все валится? В солдаты не берут, в бордель — лицом не вышел, сам ни строгать, ни торговать… Прикрывает глаза, опершись на стенку. — Только и умею, что в книжки залезть носом, — последние слова будто выплюнув. — Мать сказала, на книжке и женюсь, кому еще-то такой жених нужен. — А ты, выходит, хочешь жениться? Задушенный звук — Наньгун Ди давится воздухом. И так наклоняет голову, чтоб видно не было красных щек. — А вы, госпожа, знаете, чем смутить. Жениться, как оказалось, он не собирался раньше. «Пока тебя впервые не увидел, Сяо Цин», как сам сказал. Да так краснел при этом, что сомневаться было не в чем. Му Цин, может, немного понимает, но тут не ошибиться. Как не ошибиться в том, что влюблен в нее А-Ди… если Пэй Мину верить, по уши. Долго поверить не могла в это, что ни говори. Еще дольше понять пыталась, что, вашу мать, дальше-то?!.. В нее никогда не влюблялись. В Се Лянь, быть может, да, в Фэн Синь тем более, бегали за ними даже юноши в Хуанцзи. Надо сказать, немудрено — одна, значит, наследная принцесса, прекраснейшая из дев, жемчужина Сяньлэ. Стройная, гибкая, как бамбук, спокойная и сильная, столь светлая, что не запятнать ничем. Вторая — высокая, с яркими глазами и веснушками на скулах. Ни широкие плечи, ни загар ее не портили. И на их-то фоне — служанка-замарашка с метлой наперевес. Худющая, как жердь, волосы как пакля, еще и в обносках. Бледная моль, если сравнить с принцессой Се Лянь. Не то, что не бегал никто, приставать брезговали иной раз. Про любовь от матери только слышала, и то одно «бросит, точно бросит, знай». А-Ди бросать не собирался. А-Ди красоту в ней разглядел, а смотреть на нее хотел всю жизнь. — Вы красивы, госпожа Сюаньчжэнь. Пришел забрать бумаги. А вышло так, что остался на чай. Ну как, вышло… Цзинвэня на месте не было. — Не выдумывай, — чуть отпив. — Богов войны не за красоту хвалят. «А Се Лянь хвалили за это тоже». За что ее не хвалили, проще сказать. — А я, может, не как богиню войны вас хвалю, — хитро прищурив глаза. — Вы же не только госпожа генерал, не только божество… Вы девушка. О, ужас. — И что? — хмыкнув. — И то, что как девушка вы красивы. Я бы сказал, прекрасны, даже восхитительны, тем более, если в бою… Прекрасная женщина с чжаньмадао в руках… Дала волю духу литературы, конечно. Раньше стоило подумать, что фейерверк лестных слов начнется, да неизвестно, когда кончится. Как же, разок помогла, теперь не отобьешься… Му Цин себе-то не признается, но отбиваться ничуть не хочется. На чай Наньгун Ди остается еще не раз, и не два. А-Ди тоже до нее не влюблялся. Долго смеялся, признаваясь, что не знал, куда с ней деть себя. Мол, и поближе хочется — а как же ж, прекрасная богиня войны, — и понимаешь, что не ровня ей. Где дух литературы, безликий слуга, и где госпожа Сюаньчжэнь. Даже не ей служит, что ж может между ними быть? А Му Цин ответила, что может. Что «госпожа Сюаньчжэнь» она едва ли последний год, а до того… А до того, что уж стесняться — позориться, так всем сразу! — служанка принцессы Сяньлэ, духом войны недолго пробывшая при ней же. А еще до — принеси-подай в монастыре, причем за сущие гроши. А раньше — дочь швеи и беглого воришки, отрада несчастной матери. Какое уж происхождение, какие заслуги! Талантлива, да еще свезло разок, вот и вся тайна! — Мы хорошо подходим, — полушутя, полусерьезно. — А? — не понимая. — Недостойный слуга, криворукий лавочник? — смеясь. — Ну, знакомься — полы в монастыре подметала, тряпки за принцессой Сяньлэ еле как успевала стирать! Наньгун Ди явно зарекся чай пить, когда госпожа говорит. — Вы… вы же… — Да, — впечатав чашку в стол. — Да, стыдно. Чтоб божество войны, и у кого-то на побегушках. Подметала, поломойка, принеси-подай. Поднялась только потому, что помогли. В одном тебе свезло, я еще и девка. Отвечает жестко, резко, будто сплюнула. И отворачивается, взгляд отводя прочь. — Такая же, — горько усмехаясь. — Такая же… выскочка. Это если не выражаться. А так еще «шваль продажная», «самозванка», «сучка мелкая» тоже подойдет. Плеч касаются чужие ладони. — Но вы заслужили, — твердо. — Вы вознеслись, а не те, кто о вас болтает, госпожа генерал, — наклонившись, смотрит ей в лицо. — Хотите, я их заткну? — А можешь? Всех, как он говорит, пока не может. Но сплетен долго не слышно о ней. Му Цин, честно сказать, удивлена была. Что там удивлена, ушам не поверила вначале. Чтоб ее, никому не нужную, кроме верующих, да кто-то защитил? Да еще пообещал сначала, и обещанное выполнил? За нее и в Хуанцзи, и при Се Лянь вступаться не порывались. Только сама Се Лянь, если про беспредел узнавала, и то сомнительный был исход. Не тот, что Му Цин ждала, не приносила помощь особой пользы. Вступались-то… не за Му Цин, если судить трезво. Вступались за служанку принцессы Сяньлэ, как за красивую вещь, за золотой листок. Мол, кто попортил, кто посмел коснуться, выпороть здесь же. А-Ди первый вступился за нее. Не за холодную госпожу Сюаньчжэнь, не за бывшую подметалу-служанку. Но за ту, кого защитить хотел. «Ты за меня заступилась первая», — только улыбался. — «Не мог иначе, не по-мужски». …По-мужски, ну конечно. Смущаться, чтоб глаза в пол, тоже по-мужски, никак иначе. На «ты», между прочим, и то не сразу перешли, так А-Ди стеснялся! Справедливости ради, лучше бы просто на «ты» перешли в тот день. — Вам не по себе, госпожа генерал? Еще спрашивает! Му Цин в него засветит чем-нибудь сейчас, помяните на слово! — Я могу что-то?.. — Помолчи, — как отрезав. — Прошу, не надо, молчи. Прикрывает глаза, но бесполезно все. Под закрытыми веками только ярче горит холодный взгляд Фэн Синь. Теперь уже — госпожи Наньян, юго-восточной богини. Третьей женщины-божества войны, и, как по иронии, вновь из Сяньлэ. Фэн Синь… такая родная, близкая. И такая бесконечно, навечно далекая. Те же манеры, те же привычки, что Му Цин помнится, даже жесты. Но совсем чужая бледность, измученный вид, будто работала годами день и ночь. Чужая пустота в глазах, чужд неподдельный холод. — Кого вижу… Чья постель была, колись? — Что?! — Кому дала, чтоб вознестись, дрянь ты мелкая?! — От мужланки слышу! Не прибавилось, я смотрю, манер? Пары слов хватает, чтоб понять — не как раньше, сколько ни пытайся. Шутки стали жизнью, обернулись слова «ненавижу!» жестокой правдой. И нет рядом Се Лянь, чтобы помочь, а они с Фэн Синь… — …Мы как два осколка, Наньгун Ди. Слишком мало, чтоб собраться заново. А-Ди молча стоял. Не спрашивал, но слушал. Может, не так много Му Цин и говорила, но ни слова, ни звука не упустил. Она же первый раз… хоть кому-то сказала, что на душе творится. Да кому еще, полузнакомому парнишке! Нашла тоже единственного друга, преданного слушателя! А на деле свободные уши, чтоб поныть, не более. Му Цин так и казалось. Что рассказывать не о чем, что нечего расклеиваться. Слезами не поможешь горю, еще и хуже сделаешь. Про судьбу свою несчастную можно неделю рассказывать, но пользы с этого чуть. Он молчал все время. И о Сяньлэ, и о наследной принцессе, и о матери молча слушал. Без тонкостей, но все же немного приятного. Он молчал. Молчал, пока не кончилась речь Му Цин, а после… — Госпожа, я могу вас… — и сбился сразу. — Нет, могу я?.. Подошел к ее креслу, протянул руки. Взглянул честно-честно в глаза. Не красавец, невзрачный, скромный мальчик. Но во взгляде его Му Цин утопиться готова, причем с радостью. — Могу я тебя обнять? Сразу не нашлась, что ответить ему. На неуверенный кивок, и то еле хватило. Неужто вправду, без дураков, обнять собрался? Не верится, убейся, но не верится. Но о том Наньгун Ди не спрашивал. Больше вообще не спрашивал. Только обнял крепко-крепко. Так, что слезы чуть не брызнули из глаз. От спертого дыхания, естественно, не от избытка чувств. Без осуждения, без насмешки, без покровительственной ласки. Просто обнял, просто потому что захотелось ему. Му Цин редко кто обнимал. Мама — нежно, но нечасто, нечего взрослую дочь смущать. Се Лянь — мягко, но еще реже, не положено. Фэн Синь — железно-крепко, и то, когда холодно спать, а греться нечем. А так… легко, но ласково — впервые. В первый, самый первый раз. Если подумать, с А-Ди все в первый раз. Первый приятный собеседник здесь, первый близкий друг на Небесах. Первые откровения, первые объятия. Первый раз Му Цин плела на манер Сюйли мужские косы — вознесение отпраздновать стоило по достоинству. А-Ди не давался, конечно же, не по-мужски девушку заставлять для него стараться. Первый раз на это «по-мужски» Му Цин хихикнула только. Не подумала, что нет в этом свете приличных мужчин, а бдительность терять нельзя и во сне. Мамины слова отзываются до сих пор, только вот… Тогда в первый раз подумала, что мама неправа. Во-первых, бдительность Му Цин без надобности нынче — покажите-ка того, кто богине войны готов полезть под юбку, кому свой нефритовый столп не жалко. Во-вторых, насчет приличных — А-Ди чем не приличный, скажите на милость? Ну, может лицом не вышел, но то для мужчины не главное. Не идеал, но приятен, стоило отмыть и приодеть, так вышел настоящий бог. А в остальном всех, кто Му Цин известен, превосходит на голову. Собеседник что надо, в меру харизматичен, как никто обходителен, лишнего не позволит и думать себе. Забыть можно даже, что он мужчиной рожден, до того с ним ей хорошо. Сама не заметила, как… Пошло звучит «завертела роман», но как по-другому сказать? — Наньгун Ди? Третья партия в го, на сей раз вничью. Прежде он выиграл раз, а до того она. — Да, госпожа генерал? — отвечая, тянет руку к доске, чтоб собрать камни. Му Цин его ладонь накрывает своей. Аккуратно, не спеша, переплетает пальцы. У него теплые руки, сейчас чуть вспотевшие. — Ты же знаешь, что для вознесения важен уровень сил? Таким тоном, будто вовсе не про силы говорит. Боги, что ж нашло на нее, благовоспитанная дева, и так бесстыдно с юношей! Тем более, что даоска, обет не пустые слова, что с совершенствованием будет ее?! А… а разберется с этим Му Цин! Найдет, как, не смертельно. И вообще, за нарушение не низвергают! Да и про что речь, какие уж нарушения… Пока что — только краснеющий Наньгун Ди. Краснеет отчаянно, но взгляд не сводит с нее. — Да, госпожа. Для чего ты?.. — Тебе стоит повысить его, — опять! Опять так, будто переспать соблазняет! — Это проще всего… — Только не говори, что парным! Му Цин прыскает со смеху, всплеснув руками. Никогда при нем не смеялась в голос, но тут! — Куда тебе парное, Наньгун Ди! — утерев выступившую слезу. — Какое там, цветы хоть принеси! — А… — Вот вроде дух литературы, а дурачок такой. Я про медитацию вдвоем, ничего больше! Наньгун Ди выдохнул. Кажется, Владыке помолился про себя. И, конечно, согласился. Слава богам, только на медитацию. Зная, между прочим, что и она доверия требует. До слияния ци им, конечно, далеко, но даже медитировать рядом — уже верить друг другу нужно. Медитация, при всей ее ценности, состояние донельзя уязвимое. Разум и тело разлучены, а телу без сознания навредить легко. Тем более, что нельзя прерывать извне, так до искажения ци недолго. А чтоб с кем-то медитировать, надо вверить тело ему. Он должен вверить свое. Опасно проворачивать с кем попало такое — как нечего делать притвориться, исподтишка причинить непоправимый вред. Или намеренно не так направлять силу, как нужно, тоже мало потом приятного. Пожалуй, Наньгун Ди в этом много меньше нее понимал. И переживал не меньше, надо думать. Он-то в монастыре не учился совершенствованию, да и нигде, судя по всему, не учился, все ему в новинку и везде неизвестность. Му Цин хоть знает, как медитировать верно, как понять, что ошибся, как исправить это без последствий. А он во всем положился на нее. В неизвестности, сулящей опасность при ошибке, в том, чего не пробовал… и таки доверился. Му Цин, видят боги, без того вред не собиралась причинять — но тут и вовсе про себя решила, что права не имеет. Правда, знать-то она знала, как и что, в совместной медитации опыт был. Но не было в том, как готовиться к ним, как решал советник, можно ли сейчас. Как-то проверял, а как — да кто же помнит?.. А-Ди, честно сказать, повременить стоило тогда. Только оба не задумались о том. Неуверенный, но явный поток теплой ци. Направить, поддержать, усилить собственным. Иньская ци сплетается с янской — не сливается, лишь помогает. Ядро, будто бьющееся сердце, пульсирует в груди. Блаженное, дух захватывающее чувство. Не такое, как всегда, но приятно ничуть не меньше. Отпустить все тревоги, очистить мысли, соединиться с течением ци. Нет. Что-то не так. Янский поток дрожит. Хоть и не прерывается, прерывать нельзя, оставить так тоже нельзя. «Может быть сложно. Попробуй справиться сам, не сможешь — помогу». Помогает. Легко, невесомо, так, чтоб не навредить. «Дрожь в первые разы — обычное явление. Не бойся, если начнется». Поток не поддается, дрожит все сильнее. Сам не сможет выровнять точно, нужно еще помочь. Лишь бы паниковать не начал. Дрожь — знак напряжения, прежде всего. Оно мешает зачастую, если ты один, до искажения может довести. «Главное, ни за что не паникуй. Я рядом, я не дам прерваться». Принимает помощь. Не сразу, но дрожать перестает, вновь течет ровно. Непонятно, сколько длилось это, но нельзя долго дальше. Расслабиться нужно, отдышаться, вновь с потоком своим и чужим наладить связь — но не более. Она-то переживет медитацию дольше, чем хотела, а ему не на пользу. «Я покажу, как выйти. На словах не скажешь». …Похоже, и так дольше протянули. Ци успокоить займет больше времени. Наньгун Ди — похоже, с непривычки, — падает вперед, ей на грудь, вцепившись в плечи. До Му Цин доносится тихий всхлип. — Больно? — Нет!.. Я… прости, я… не знаю, что… — Не извиняйся, поначалу так бывает, — придержав рукой за спину. — Значит, ты справился хорошо, напряжение покинуло душу. Ты молодец. Не нужно было в течение ци погружаться, если напряжение и тела, и разума аж до слез. Ладно ее сил хватило, чтоб удержать, но двести раз потом решила — впредь проверять дважды, как сильно напряжен. Это разные причины вызывают — внешние угрозы, внутренние демоны, — но итог один. Только одно «но» — как сильно, должно быть, угрожали внешне, чтобы так… Что у Цзинвэня во дворце творится, раз таким видят его, и знать-то не хотелось. Мало того, что бог он никакой, еще и таланты юные губит на корню! Быть может, потому случилось несчастье вскоре. А может, было на их веку написано падение сильных стран. Сюйли рухнуло в одночасье, хоть противоречия с полвека точно длились. Рухнуло Сюйли, рухнул и Цзинвэнь. А на его место вознесся тот, кто был достоин. Юный, сообразительный, талантливый бог литературы, настоящий дух искусств. «Ну все», — только посмеялся Пэй Мин. — «Жених!». Не сказать, что кто-то по Сюйли горевал, по Цзинвэню тем более. Все, кто мог, пили за владыку Линвэнь. А для них двоих торжество наедине продолжилось. А-Ди целоваться едва ли умел, но никак не желал прерваться. Осыпал поцелуями, прижимал к себе, гладил, не отпускал, будто в последний раз… Сказал, что любит. Столько раз сказал, что Му Цин заслушалась. Столько, что захотелось слышать всегда. Столько, что путь совершенствования прервать, едва вознесшись… Показалось вдруг пустяком, что яйца выеденного не стоит. А сам путь — ненужным и бессмысленным пережитком, пустышкой с красивым фасадом. А-Ди все спрашивал, можно ли — поцеловать, коснуться, рукой под одежду. Му Цин сказала только то, что нельзя не. Это ведь… не во вред, если путь отмести. Любовь не всем дается, не все встречают. Любовь достойна того, чтобы ей позволить все. Все, и даже большее, и даже то, что не назвать словами. Любовь достойна. А-Ди достоин. Му Цин — «Сяо Цин, моя Сяо Цин», — достойна. Любить и быть любимой — а это ценнее всего. Этого столько лет хотелось, столько лет была такая любовь мечтой. Почти детской, наивной мечтой, отброшенной ровно в день обета, но внезапно ставшей реальностью. Осязаемой, настоящей реальностью, только протяни руку. А Му Цин отказывать не привыкла таким возможностям. На сей раз не вознесения, не новых сил, но много, много лучше. — И кто придумал, что ты некрасив? — сидя у него на коленях. — Несусветная глупость. — Хотел бы я верить, — смущенно опускает взгляд. — А вот тебе, красавица, нет нигде равных. — Даже на Небесах? — Даже на Небесах, — пылко. — Ты прекрасней всех, Сяо Цин. Это ты должна стать первой красавицей Столицы Небес, больше никто! Сам в список занесу, пусть только кто поспорит! И поцеловал, сплетаясь языками. Не замечая, как смешалось все в голове Му Цин. Приятно, сладко комплименты слушать… Но вот первой красавицей звалась всегда Се Лянь. Не будет ли это… неправильно думать? — Все правильно, Сяо Цин. Правда всегда верна, — оторвавшись, не отпускает из объятий. — Никто не сравнится с моей А-Цин. — Никто близко не стоит с моим А-Ди. Чувствует, как его будоражат такие слова. А говорят, достаточно женского тела — похоже, не всем. — Не все сразу. — Не все, — согласно выдыхает. — Только когда ты позволишь, А-Цин, никак по-другому. — Так галантно, — весело фыркнув. — А как же? — хитро улыбаясь, кладет ей руки на талию. — Вот так позволишь? Позволила. И вот так, и этак, и… И даже то, что до сих пор до странного неловко вслух произносить. Что там вслух, в мыслях опиши попробуй!.. Вот как, какими словами-то называть? «Переспали»? «Разделили ложе»? «Бросила путь, сразу по койкам»? Пх-х-х. В одном Фэн Синь права. Кому-то таки дала, выходит. Не затем, чтоб вознестись, конечно… блять, ну и дурная шутка… — Ты над чем смеешься, поделись? В тишине раздается мужской голос. Не строгий, с усмешкой, но Му Цин шипит: — Да мать твою, нельзя так пугать! — Не знал, не знал, уж прости дурака! — А-Ди смеяться не закончил. У него такой смех… негромкий, но звонкий очень. Как звон лезвий в дружеском спарринге, когда не хочешь навредить. Как что-то… новое, должно быть. Скорее приятное, чем нет. Очень, очень приятное. — Собираешься вставать? — прижавшись со спины, дыханием щекочет кожу. — Сам-то! — У тебя набрался, — целует в плечо. — Моя госпожа, не откажете в том, чтобы подать пример? Ему попробуй откажи, своего не упустит. Только вот… — «Моя госпожа» невесте говорят. А ему смешно, до ушей улыбка. — Как скажете, — кивнув. — Слово даю, исправлюсь.

а ты пахнешь, как эти шампуни без слез,

как забота, как дом, как способность всерьез

и надолго любить, бесконечно любить