Каждый бродячий кот...

Устроить чаепитие было идеей Эммы. Лично Гарри собирался не терять время даром и поспать всласть. Или заняться сексом, тоже вариант неплохой. Румпельштильцхен же, судя по виду, хотел, чтобы они от него отстали и в Гаррино чутье верил от слова «никак». Хотя никакого чутья не было и вовсе, чистая логика и совсем немного несомненных талантов к шпионажу мистера Сми. В итоге они пили чай. Из совершенно целого сервиза, заваренный по всем канонам то ли китайского, то ли еще какого чаепития (в нюансах Гарри не разбирался вообще), талант к которому и знания о котором внезапно обнаружились у Эммы. Откуда же чайные листья оказались у Румпельштильцхена на кухне, история умалчивала, хотя, поглядывая на довольную улыбку Эммы и смиренный взгляд Румпельштильцхена, он подозревал заговор. Наглый и беспринципный. Кошмар, одним словом. Но чай был вкусным, да и зимой, пусть теплой, пусть мягкой, пусть бесснежной, был как никогда к месту. Цитрусовый аромат, треск поленьев в камине, запах хвои от букета еловых веток, который утром подарил Эмме Генри: теперь пушистые лапки гордо стояли в центре столика, словно символ чего-то там. — Какие планы на Рождество? — Эмма расслабленно сидела в кресле, обхватив чашку двумя ладонями, словно держа грубую глиняную кружку, а не изящный фарфор ручной росписи. — Спрятаться дома от шумных и беспорядочных празднований. Тихо звякнуло блюдце, когда Румпельштильцхен поставил на то чашку. А затем откинулся на диване, совсем игнорируя, что таким образом поясницей прижал Гаррины ноги к спинке. — Не любишь Рождество? — чуть пошевелил ногами Гарри, укладываясь поудобнее, улыбнулся лукаво, перекидывая косу через быльце наружу. Свою чашку он держал на излете, в воздухе, совсем не боясь при неловком движении вылить все и обжечься закономерно. — Не вижу в нем смысла. Точнее, не видел смысла, будучи мистером Голдом, и тем более не понимаю, зачем оно мне сейчас. — У вас на родине нет Рождества? — Эмма заинтересованно склонила голову, из-под воротника свитера показалась шея и самый краешек родимого пятна. В форме лилии, цветка королей. Гарри не нужно было видеть его, чтобы представить все изгибы коричневых лепестков. Знать, как те ощущаются под губами и как вздыхает Эмма, стоит надавить на них чуть сильнее языком, обрисовать контуры. — У нас нет Иисуса как явления, так что и день его рождения было бы странно праздновать, — улыбнулся Гарри, прищурившись, столь удобно со своего места наблюдая и за Эммой, и за Румпельштильцхеном. — Новый год начинается с первого дня весны, его и празднуют с тем же размахом, что и местное Рождество. Хотя не везде, в царстве котенка иные порядки. — Все верно. У нас не тот климат, чтобы придавать такой смысл обычной смене сезонов. А наступление нового года и вовсе пустой факт, имеющий смысл только при общении с другими народами, столь помешанными на такой глупости. Мы празднуем дни равноденствия: весенний — день торжества нашей звериной части. И осенний — праздник человека в нас. — То есть вы поступили хитрее всех и у вас два праздника вместо одного, да? — хитро прищурилась Эмма. — В точку, дорогая, — подмигнул ей Гарри. И было совсем не важно, что праздников так-то в году больше, чем одно Рождество или Новый год. — Ну а по поводу Рождества — у тебя есть какие-то идеи? — Устроить на троих праздничный ужин с просмотром глупых комедий. Отличный план, как по мне. Реджина все равно Генри не отдаст на вечер; я бы на ее месте тоже не отдала, праздник же, возможность его мишурой склеить пошедшие трещинами отношения. — Только никакой домашней птицы на столе! — Я даже лично поймаю для тебя дичь, если это так принципиально. Только охотничье ружье обеспечь для этого. — Моим мнением поинтересоваться никто не хочет? — Румпельштильцхен вздернул бровь, как это умел только он: смесь элегантности, насмешки и недоумения; даже у отца не получалось так, хотя тот бровями своими «владел» вполне искусно. — Так ты ведь уже согласен, — улыбнувшись, мурлыкнул Гарри. А затем и вовсе сел, почти прижимаясь к нему грудью. Вжимаясь. Тонкая грань, когда намерения считываются влет, но приличия вроде как все еще не попраны. — По-моему, выйдет отлично, — чуть прикусила губу Эмма, а затем и вовсе демонстративно пожевала ту, будто в раздумиях. — Или у тебя есть другие идеи, как отпраздновать? Так мы только за, да, Гарри? — Бесспорно, Эмма. — Румпельштильцхен? — Эмма подалась вперед, в его сторону, чуть склонила голову набок, не в просьбе, а… — Хорошо, — поднял руки, сдаваясь, тот. — Уговорили. Но я предоставляю только дом и свою компанию за столом. Любые приготовления — увольте. — Сложно уволить лендлорда, но если ты так просишь… — хихикнул Гарри и на миг коснулся щеки Румпельштильцхена в подобии на поцелуй. А затем опять упал на диван, будто и не было ничего. Показалось. А Румпельштильцхен застыл изваянием ну просто так. Захотелось ему. Хихикнула тихонько Эмма. Отставила на столик чашку, которую продолжала все это время обнимать ладонями. Подсела к ним на диван. И тоже коснулась щеки Румпельштильцхена — уже другой — легким поцелуем. Ступор того из «временного» грозил перейти в «постоянный», и Гарри стоило огромных усилий не засмеяться, а лишь улыбаться хитро, чуть подмурлыкивая. Наступившую идиллию нарушил щелчок замка. И почти сразу раздавшиеся за ним женские голоса. — Как мило, у тебя даже ключ с собой оказался. — А еще у меня очень милое платье и внешность тоже отличная. И если мы закончили с «милостями», давай поторопимся. Пусть Румпель и должен быть в ломбарде до семи, возможны неожиданности. — Пф, — под недовольный фырк двери захлопнулись. Эмма бесшумно встала, отошла к двери гостиной, где они и коротали время за чаем, и встала так, чтобы из проема ее уж точно не было заметно. И пусть лестница на второй этаж находилась чуть в стороне, мало ли куда тех двух болезных понесет, право слово. Румпельштильцхен закрыл глаза, на миг ссутулился, вздохнув бесшумно. И остался сидеть как был, только и заправил за ухо упавшие на глаза волосы. Гарри тоже не стал вставать, улыбнулся, хищно лежа, одними губами артикулируя: — Попались. И с почти ощутимым удовольствием позволил зрачку измениться, стать тонким веретеном посреди радужки. Глаза Румпельштильцхена встретились с его, все еще кошачьим. И расширились, в… мимолетном проблеске возбуждения? Гарри выдохнул ртом, начиная жалеть, что приходится соблюдать тишину. Облизнулся. И закрыл глаза, заодно возвращая зрачкам привычный человеческий вид. Убедившись, что обе «взломщицы» поднялись на второй этаж, вслед за ними ушла и Эмма, достав при этом еще и пистолет из кобуры, будто сериалов пересмотрела. Но даже не подумала снять тот с предохранителя. Есть все же какое-то очень подлинное, глубинное удовольствие в том, когда все идет по твоему плану. Без неожиданностей и внезапных сложностей на ровном месте. Прекрасно. И прекрасное.

***

— И чем все закончилось? — Гарри вдохнул запах волос Эммы, потерся носом об ухо. — Ключами от библиотеки. — Эмма хихикнула. — Демонстративно врученными прямо в участке. Со взглядом, полным разочарования и крушения всех розовых зефирных замков в облаках. — Оу. — Ага. Сказал, что, дескать, в память о былом, ведь такое богатое собрание книг — ее мечта и все такое прочее. — Так библиотека — место общественное, а не личное. — Гарри даже отодвинулся чуть дальше, пытаясь уложить в голове логику. Да и если вспомнить про дракона… Однако. — Ну, она расплакалась, так что чужая душа — потемки. И что там с подвалом, знаешь? А то и мадам мэр наша заявила про его аварийность, да и Голд посоветовал туда не лезть. — В подвале чудовище — лучшая подруга нашей госпожи мэр — так что туда действительно лучше не лезть. Сожрет и не подавится, там характер похуже, а мозгов побольше. И опыта. А вот с разумностью сейчас есть большие вопросы… — Так описываешь, будто там в подвале кто-то вроде гидры или дракона засел. — Твое чутье не устает меня удивлять. — Так, ясно, ладно. На этом с подробностями давай закончим, я еще не настолько адаптировалась ко всей этой истории. Пожалей мою хрупкую психику. — Как скажешь, — хмыкнул Гарри и чмокнул ее в макушку. — Отдыхай. Дракон на улицах города нам не грозит. Там слишком узкая шахта, застрянет. — Гарри!

***

Где-то глубоко после наступления Рождественской ночи, можно даже сказать ближе к утру, в их (Румпельштильцхена) голову пришла идея. Как и все идеи, рожденные в явном несознательном, — была она чуточку безумная, малость идиотическая и требовала вовлечения тех, кто быть вовлеченным совсем не жаждал. Эмма только посмеивалась, а вот Гарри теперь приходилось страдать. Потому что Румпельштильцхен как загорелся своей идеей «портативной ДНК-лаборатории», так никак обратно потухнуть не мог. И Гарри старательно гнал от себя воспоминания о том, сколько лет тот занимался формулой Заклятия. Пока не достиг успеха. Ну нет, аж столько страдать даже ради «любви и ласки» он отказывается, кот же, а не пес какой. Сама теория — предложенная, к слову, совершенно в магии ничего не смыслящей Эммой — была вполне проста. Раз простейшие магические зелья по силам сварить и человеку без малейшей искры магии — значит, магия должна храниться в самих ингредиентах, там используемых. А, значит, пользоваться ими можно и в мире, магии лишенном. Логично? Удивительно логично. Но дальше — больше. Чтобы сварить зелье сложнее обычного противопростудного, магия зельевару уже становится нужна. Не очень много, но-но-но. Необходима, если на выходе не хочешь получить неаппетитный супчик — или проносное обыкновенное. Гарри в зельеварении не разбирался от слова совсем. И учиться не собирался. Зато Румпельштильцхен — знал в совершенстве, был способен комбинировать и создавать составы почти на лету. Но сейчас магия была только у Гарри. Вот и подала Эмма идею объединить знания Румпельштильцхена, магию ингредиентов и силы Гарри воедино. Поэтому сейчас Румпельштильцхен сидел, обложившись всякой дрянью и старательно намазывая лезвие ножа дрянью уже измельченной и перетертой, а Гарри рядом пытался во всю эту кучу влить магию. Без формул, одним чистым усилием. Скучно, нудно и бессмысленно. Тем более, что целью Румпельштильцхен поставил ту самую «портативную ДНК-лабораторию», непонятно зачем и кому сдавшуюся. От идеи ведь, что Август и был его потерянным сыном, отказался уже давно, вроде. Но именно на свою кровь тот делал настройку, добавляя ее с самого начала работы. Распахнувшаяся с грохотом дверь заставила дернуться, выбираясь из сонного созерцания, куда Гарри незаметно свалился со всеми этими мыслями и усилиями. Дернулся и Румпельштильцхен, поднимая голову от лупы и смотря в сторону входа. А это был Генри. Вбежавший в слезах мальчик, явно не вполне контролирующий себя. Он что-то бормотал сквозь плач, но понять и слово было невозможно. Гарри встал, собираясь того обнять, попытаться хоть как-то успокоить, пока Румпельштильцхен будет вызванивать Эмму. Но успел только дернуться, когда Генри зачем-то схватился за лезвие лежавшего на столе экспериментального ножа. Зато все же Гарри успел подхватить ребенка, когда тот, выронив теперь уже окровавленный нож, начал заваливаться, потеряв сознание. Лезвие ножа постепенно темнело, чем сильнее кровь Генри в него впитывалась. Застыл Румпельштильцхен, смотря на то. Все медленнее дышал Генри, подхваченный Гарри. Вбежала Эмма. — Генри!