Да будет лёгкое начало!

Празднество поражало своим масштабом. Много людей стояло. Глазело. В том числе и на него. Адамс ненавидел толпу: всегда считал себя выше них, однако всё так же парадоксально боялся их мнения. Он складывает подрагивающие руки за спиной, чтобы позже не читать нападки в газетёнках из-за этой досадной случайности, и осмеливается тяжело вздохнуть, будучи прикрытым широкой спиной Вашингтона. Адамс — заместитель. Он обязан своей последовательностью мистеру Вашингтону — уже не негласному, а вполне реальному лидеру их бывшего «ополчения». Его глаза слипаются, а ноги подкашиваются, но Джон всё ещё выдерживает осанку и ни на секунду не отстает от чужих слов. Осмотревшись по сторонам, Джон отмечает накрученное состояние не только у себя, но и у других деятелей. Мистер Ливингстон с опаской поглядывает на всех, бдит, чтобы никто не прервал священный в своём абсурде процесс. Более того, под его строгим взором оказываются не только бестолковые члены Конгресса, но и сам он. От такого напора Джону снова приходится обернуться в сторону своей непрямой аудитории и уже раздражённо созерцать её. — Громче, — шепчет Адамс Джорджу, чью тихую плевральную речь даже он еле разбирает, уже не обращая внимания на основную массу зрителей. Речь Вашингтона поразительна своей невинностью: не нагромождена обескураживающими заявлениями или громкими эпитетами. Несмотря на натянутые отношения, Джон всё равно осмеливается восхититься им, искренне, без своих обыденных солипсических припадков. Однако сколько бы он не поражался чистоте чужого слога, это всё же не отменяет его чёрной зависти в отношении своего будущего начальника. Зависть — чувство, съедающее не только сердце, но и мозг. Возможно, именно поэтому Адамс казался человеком, склонным к приступам безумия почти на ровном месте. В этих приступах он был решителен, ровно так же, как и в своих идеях, расставляя приоритеты так, что на пьедестале сиять мог только он. Он мнёт край своего изумрудного сюртука, беспричинно впав в смятение. Глаза его горят, но не от счастья, а от неоправданного апломба. Ведь несмотря на все нарекания, он всё ещё имеет честь стоять на одном балконе рядом со своим лидером. Джордж твёрд, как скала. Он стоит ровно, без намёков на лишние телодвижения, в то время как Джона, кажется, распирает изнутри. Мистер Адамс всегда был таким неугомонным, и никто не знал, что в действительности стояло за этим. Ему сложно сконцентрироваться из-за шёпота подшучивающих над ним сенаторов и других чиновников. Беспокойство перерастает в панику, и вот он уже почти полностью уходит за Джорджа, неминуемо встречаясь взглядом с Отисом, который порядочно держит в своих руках Библию. В конце этого диковатого перформанса он внимательно наблюдает за огромной ладонью Вашингтона, которую тот послушно снимает с писания после триумфального завершения церемонии. И вот Джон ожидаемо слышит овации в чужой адрес, и он тлеет, причём не от смущения или стыда, а от дьявольской гордыни, угомонить которую было непосильным трудом. Он разочарован. Не только в себе, но и в других. Лёгкая пора преклонения закончилась, и всё стало на свои места. Мысли уводят за собой далеко, сохраняя границу с мечтами, и восторженные крики челяди уже совершенно не волнуют его. — У меня есть только один вопрос к Вам, Ваше Превосходительство. — Ради всего святого, не называйте меня больше так. — Хорошо, мистер Вашингтон, как бы предложили называть Вашу должность? — Давайте пока что ограничимся именным обращением. Внутри Адамса разгорается звенящее в сердце отторжение. Он сглатывает, глазами пробежавшись по чужому надменному лицу. Гнусность диалога, происходящего в одном из широких коридоров Холла, заместитель подчёркивает своим напыщенным видом, шагнув в сторону без официального прощания и уж тем более без благодарностей.

***

Это был грандиозный вечер. Официальная церемония осталась в солнечных лучах прошедшего утра. Застолье. Продолжительная интермедия перед началом чего-то великого. К столу были допущены только близкие президенту люди, коих оказалось немалое количество. Среди них были все, начиная с жены и родственников и заканчивая приезжими из провинции. Все они так или иначе были рады провести время с единогласным победителем. В их числе присутствовал Джон Адамс, которому надоумили с головой взяться за приглашение мистера Вашингтона. И он пусть и с неохотой, но всё же явился, будучи не самым первым, но и не самым последним. Никто не уехал оттуда трезвым. Даже сам лидер не брезговал количеством выпитого вина и джина, безбожно размякнув и в каком-то смысле показав публике своё истинное обличие. Пили все без исключений, в том числе и новоиспеченный заместитель. Лицо Джона, несмотря на свой смуглый оттенок, заметно порозовело, приукрасилось и стало менее надутым. Напускные наряды и залихватский смех гостей слегка поуспокоили его терзания касательно его положения среди всех этих знакомых - и не очень - людей. Ему пришлось разговаривать со многими, пока его жена Абигейл всё это время налаживала контакт с Первой Леди. Он расслабленно сидит в сторонке, вдоволь напившись хорошего бордо и нахватавшись десертов. Голова уже не набита размышлениями, как прежде, и Джон облегчённо вздыхает, по всей видимости поддавшись быстротечному потоку знаменательного дня. Неожиданно появляется Джордж. В отличие от Адамса он менее «весел», по крайней мере, на его лице всё так же не образовалась улыбка. Он присаживается рядом с ним на отдалённую от глаз кушетку, и между ними завязывается незамысловатый диалог. — Вы однозначный победитель, Ваше Превосходительство, — с едким послевкусием чужой победы заявляет Джон. Мистер Вашингтон нервно усмехается, стараясь не выдавать своё навеянное отвращение к монархистским званиям. — Спасибо вам, мистер Адамс, — голос его становится более тихим, поэтому расслышать его среди шума основной массы превращается в непосильную задачу. — Попрошу Вас говорить громче, мистер Вашингтон, — в одном из своих интимных писем Джон как-то отшутился на счёт тихого голоса главы их государства, ссылаясь на то, что тот в порыве растерянности и агрессии любил повышать голос на своих подчиненных. Вышло и вправду славно, однако до того момента, пока этот слух не дошёл до его ушей. Джордж выдерживает паузу. — Вы были так растеряны сегодня, стоя на балконе рядом со мной, — он и вправду говорит громче, но уже не так уверенно и спокойно. — Извините за такую издержку. Клянусь, я благо дело подумал, что вы вот-вот потеряете сознание. Джон злится, дуется на него. Ему кажется, что можно было бы спокойно обойтись без обсуждения этого вопиющего случая. И ему определённо думается, что мистер Вашингтон не имел ни малейшего права упоминать это вслух, даже несмотря на весь патетизм в его хриплом стоическом голосе. — Однако же спасибо, что Вы с трепетом относитесь к моему состоянию, — слово «моему» он подчёркивает уж слишком пафосно. Джордж ещё раз невольно окидывает его взглядом, вновь задержав своё внимание на чужих запястьях. Они снова были странно перевязаны светлыми лоскутами ткани, но на этот раз он замечает, что выделяются эти лоскуты в разы сильнее. Странное, неловкое чувство окутывало новоизбранного руководителя каждый раз, стоило ему опустить взгляд на эти руки, будто бы это могло привести их обладателя в неконтролируемую ярость. Думалось ему, что это были не более чем мозоли на кистях или некоторые проблемы с суставами, которыми, по слухам, страдал мистер Адамс. Но в какой-то момент он поддается своим мутным, неразборчивым идеям и решается нетерпеливо задать относительно провокационный вопрос. — Что это у Вас с руками? Наверняка проблемы с суставами, да? Может быть, я мог бы посоветовать Вам врача из штата? А далее следует абсолютно непонятное ему поведение мистера Адамса. Его лицо неожиданно сереет, а бронзовые глаза наливаются гневом, но затем вся эта буря резко утихает, и вместо того, чтобы «вспыхнуть», Джон без изъяснений покидает его. Видимо, он настолько разъярён в тот миг, что даже не решается на беседу с ним, предпочитая уход конструктивному диалогу. Было в этом что-то однообразно раздражающее. Это было банальное неуважение, а не обычный уход от ответа. Но было ли всё уж просто? Мистер Адамс - человек абсолютно непредсказуемый: пару минут назад он вежливо болтает с тобой, а затем беспринципно растворяется. Тогда Вашингтон даже не додумался связать это со своим вопросом касательно чужих запястий, ведь в этом не было ничего странного, не так ли? Он ещё пару секунд наблюдает за тем, как Джон покидает его с макабрическим выражением лица, оставив его одного допивать сладкие вина, количество бокалов с которыми не уменьшалось с начала застолья. Более за тот вечер они не обронили ни слова.