Рассыпанные бусины

— Он требует. Требует. Эсил залетает в хижину, маленький и хлипкий, с выпирающими рёбрами. Чумазый настолько, что дорожки слёз оставляют слишком чёткий след на слишком впалых для ребёнка щеках. Манул распахивает глаза, посуда выпадает из её узловатых рук, раскалывается у голых, изрытых следами постоянной ходьбы и старости ног пятью острыми осколками. Понимает, как никто другой понимает. Губы её дрожат. Феида спешит к ней, обхватывает сутулые плечи, прижимает к себе. Она тоже знает, пусть и не так хорошо. — Староста обещал к завтрашней полуночи. Эсилу нет и десяти, он ловок и подвижен, восприимчив к эмоциям других. — Ищет добровольца. — Одного? — Да. Манул тихо, тяжело воет, раскачивается в её руках, как маятник. Феида закусывает губу, чтобы не подхватить, хотя не ведает о прошлом разе ничего, кроме количества. Сейчас тоже страшно. Особенно ей. Обей просыпается. Скрипит тихо старая люлька, вырастившая минимум троих. Маал и Наал, маленькие, одинаковые, как песчинки, подскакивают к ней, тихо мурчат колыбельную в два тонких голоса, посматривают в их сторону. Не расслабленны, также напряженны. Феида прячет собственное лицо в седых, тонких волосах. Берет за руку подошедшего Эсила, сжимает исцарапанную ладонь. Не хочет понимать, что может быть ещё хуже. Не хочет. Но приходится. — Нашелся ли… Кто-нибудь? — Нет. Все тут же по домам разбежались, как тараканы. Кто-то даже дверь на засов закрыл. — Может быть, мы отдадим всё зерно? И тогда владыка успокоится? Неуверенно спрашивает Ниал, молчавший до этого. Ему почти тринадцать, он прячет левую руку в широком рукаве, слеповато щурится и прекрасно умеет считать. — Владыка требует жертву. Ему до нашего зерна нет дела. Осаждает его Киан, рослый и крепкий, с заячьей губой и плещущейся в тёмных маленьких глазах злобой. — Киан! Осаждает Феида. Размыкает объятия и поднимается на ноги. — Разве не правду я говорю? Его приказы всегда четки. Жертву. Не лишний мешок зерна или муки. Ниал замолкает, поджимает тонкие губы, Эсил, напротив, сжимает руки в кулаки, смотрит исподлобья. Феида останавливает его. У пятнадцатилетнего Каина во взгляде боль брошенного на произвол судьбы ребёнка, оставшегося без отца и матери. — Разве не правду я говорю, Феида? Разве нет? Она не отвечает ему, подходит к люльке, проводит по щеке Обея, мягкой, по-детски пухлой. Он сладко причмокивает губами, не просыпается, усыпленный. Близняшки обнимают её с обеих сторон, маленькие, не достающие даже до середины бедра. Киан вылетает на задний двор, к козе и двум курам, сидящим в общем загоне. Феида знает, что там он сядет на скромную охапку сена, сгорбится, положит руки на колени и заплачет, глотая горькие слёзы. Потому что слишком рано повзрослел, потому что… Дробный стук в дверь раздается в напряжённой тишине неприятной, пугающей неожиданностью. Эсил подскакивает, близняшки интуитивно прячутся за ней, теснящей люльку за спину. Манул замирает с поднятым осколком. — Феида! Манул! Зовут их, и Эсил открывает дверь, пропуская внутрь соседок, среди которых узнается и жена старосты, сухая, сморщенная старуха. Манул сжимает осколок в ладони. Феида ласковым движением оставляет девочек позади, подходит к незванным гостям, чувствуя, что те несут с собой. — Что вам нужно? Спрашивает Эсил озлобленно, подобранный, словно щенок. Осклабившийся. — Мы пришли говорить с тобой, Феида. Начинает одна из соседок, не смотрит в глаза, прячет взгляд. Толпится на пороге вместе с другими. — О чём? Твёрдо, ничуть не дружелюбнее мальчика, спрашивает Феида. Взгляды женщин касаются ненадолго близняшек, спешно отходят, огибая прячущего руку в рукаве Ниала. Останавливаются на Эсиле. — Ты знаешь. Тебе сказали. Спешно и быстро говорит вторая, косо смотрит на таз с мыльной водой, на стопку посуды и накрытую тканью миску с остатками ещё тёплой каши. — Мне много о чём говорили. Вскидывает голову Феида, касается рукой сутулого плеча Манул, успокаивая. — Пойдём на улицу, Феида. Обсудим то, что тебе говорили. Подаёт голос жена старосты, Аим. Феида кивает, мягко разжимая хватку Манул.

***

— Владыка Эксатон требует жертву, Феида. Начинает Аим, как только они отходят от хижины. — Всего одну. — Не как в прошлый раз. — А у тебя… Говорившая замолкает, трусливая, напуганная. Феида ждёт, подобравшаяся. — А у тебя полный дом беспризорников! Отправь одного. — Не лишенного. — Нормального. — Того мальчишку. — Или Киана, он уже взрослый. — И что вы дадите мне взамен? Спрашивает Феида, скрестив руки на груди. Чувствует, как в груди медленно закипает ярость. Соседки смотрят на неё удивлённо, распахнув глаза. Лишь Аим поджимает губы. — Взамен? — Почему мы… — Разве не достаточно того, что владыка успокоится ещё на девять лет? — А у тебя на один рот будет меньше. — Нет. Обрывает Феида, кривится от злобы и отвращения. Хочет отрастить когти и разорвать их вместе с притихшей Аим, чтобы у других семей было меньше ртов. — Неужели ты из-за своего эгоизма обречешь нас на погибель?! — Владыка Эксатон не оставит здесь ничего! — Твой мальчишка будет служить ему! — Отдай его. Или Киана. Кого посчитаешь нужным, Феида. Иначе мы заберём сами. Говорит, подводя черту нестройному хору, Аим, и голос у неё твёрдый, звенит сталью в сухом воздухе. — Мальчишку отдаст! Киан работящий, хорошо тяжёлую работу выполняет. — Единственный, кто им хоть что-то зарабатывает.

***

— Владыка Эксатон ждёт. Произносит высокий, смердящий мёртвой плотью солдат с бордовой кожей. Приказывает двум другим вести закутанную в плащ фигуру. — Он будет милостив к вам, ибо вы исполнили его волю! Произносит он же, не скрывая помпезности, оборачиваясь к замершей, напряжённой толпе. Взгляд сам по себе выхватывает скрюченную чуть поодоль, у одной из ветхих хижин, старуху, удерживающего рыдающего мальчишку за плечи, и рвущегося к ним юнца, которому не дают пройти две мелкие, такие же зарёванные, как пацан, девчонки. Тощие и очень мелкие. — В этом месяце вы уже принесли все дары! Добавляет он в тишине, и толпа заливается шумным гулом. Ухмыляясь, Хатанор отворачивается, толкает в спину хрупкую, худую, явно женскую, фигуру. — Что же ты натворила, раз тебя от семьи-то отняли? Один из солдат смеётся. Женщина не отвечает. Хатанор на ответе настаивает. — Вызвалась. Только и говорит Феида, лаская в мыслях воспоминания о прощании с Обеем, сжавшим крепко-крепко её палец своими крохотными ручками. Как поцеловала в лоб солёными от слез губами, как прижала к себе, вдохнула полной грудью его детский запах. Как тяжело уходила прочь от люльки и собственного дома.

***

Эксатон чувствовал — новая кровь изменит что-то в его жизни. Может быть, даже подарит достойного солдата, способного стойко выдержать возложенные на него физические испытания, не сломавшись, как другие, безмозглые и озлобленные, которых у него уже почти целая армия. Это пришло к нему неделю тому назад, пророчеством в странном, перевернутом сне, и не покидало мыслей до сих пор. И как же он ждал момента, когда верный Хатанор приведёт к нему человека.

***

Они поднимались по странной, инородной платформе, двигающейся самой по себе к вершине такой близкой сейчас и далёкой когда-то пирамиды. До этого шли, долго, без отдыха, и сейчас у Феиды саднили стертые, уставшие ноги и пересохло от жажды горло. Но она молчала, глядела прямо перед собой на перебинтованную относительно чистыми бинтами спину Хатанора, одного из приближенных — об этом говорили — Эксатона. У простых солдат бинты были грязные, местами гнойные. Поднимались медленно, и когда уже шагнули на холодный камень, у Феиды не заболела голова от перепада давления и она позволила себе осмотреть серые стены, высокие потолки, пустой тёмный зал в самом центре которого высился трон, а на нём уже ожидал её владыка Эксатон. Высокий и крепкий, с фиолетовой, как у мертвеца, кожей и суровыми красными глазами.

***

Он недовольно оскалился, увидев следующего за Хатанором человека. Женщину. Отвернулся, разочарованный. Женщины ломались первые, какими бы сильными не были, и довольно быстро, не давая силе окрепнуть в своём теле. Исключений за десятилетия не было, и поэтому Эксатон перестал видеть в них пользу и отдавал Сехмет, не спрашивая, зачем они той. Без лишних слов приказывал увести, отделить от мужчин, в испытании которых был заинтересован куда больше. Как бы хороши женщины не были, он не оставлял их подле себя… Надолго. — Я привёл добровольца. Довольно ухмыльнулся Хатанор. Он знал о предпочтениях владыки, о пренебрежении, граничащем с отвращением, к женщинам поселения в качестве рабочей силы, но сейчас не видел в своих действиях проступка. Раньше вызывались группы, пол имел значения. Сейчас, когда приказали привести одного, вряд ли. Эксатон оскалился. Посмотрел на тощего добровольца. Махнул рукой. Женщина не была красива. Остроносая, черноглазая и тонкогубая, она была жителем своего поселения, больного и погибающего. Не смотрела на него, опустила голову. Эксатон махнул рукой ещё раз. Солдатские пальцы, потянувшиеся к ней, женщина отвела, сама распахнула полы плаща, спустила с островатых плеч. На ней было светлое платье, которое довольно легко снималось. — Кормящая и вызвалась? Спросил Эксатон с усмешкой. Такие платья носили либо продажные, либо кормящие, а продажной женщина не выглядела. Те знали, как себя подать, она — нет. — Да, владыка. У неё был достаточно низкий, приятный слуху голос. — Спасала мужа? — Нет, владыка. Женщина не смотрела ему в глаза, молчала, будто бы взвешивала ответ. Эксатон не торопил, но уже начинал терять терпение. — Он ушёл раньше. — Ты слишком молода для предыдущей жатвы. Ушёл в пустыню? Он не переставал усмехаться. Хатанор за её спиной насмешливо фыркал. Женщина опустила голову. — Сказал, что пойдёт искать Золотой город. Сказала глухо, с горечью. Эксатон знал, что она считала своего мужчину мёртвым. Жители в поселении искренне верили, что владения его брата Кефера — недосягаемая легенда, край изобилия и божественных наслаждений. Они не имели понятия, что он существовал на самом деле, как и сам Кефер, видевшийся им праведным, добрым самаритянином, под защитой которого безопаснее всего. Эксатон не считал нужным переубеждать их. — Оставил тебя с младенцем на руках? Как… Благородно. — Он… ушёл раньше, чем узнал. Женщина вскинула голову, едва улыбнулась, предавшись воспоминаниям. Эксатон всмотрелся в неё. — И как звали твоего героя, женщина? — Обей.

***

Владыка не был заинтересован ею. Не нужно было быть внимательным или гением, чтобы это понять. Потому что бросалось в глаза само и нагнетало смутное предчувствие беды. Манул не знала, зачем проходят жатвы, но она прекрасно понимала, что Эксатон — мужчина. И поэтому говорила, мягко обводя черты лица, много говорила. А Феида слушала, внимая. Она тоже понимала, хоть и не очень хорошо. Но слушала, потому что старая Манул была одной из немногих, кто видел предыдущие, одной из немногих, кто дожил до сорока лет, и не поддался болезням. Манул говорила про то, что мужчине интересно в женщине, что привлекает его в ней в первую очередь; говорила, что, если благословит Кефер, Феиде удастся вернуться домой, вернуться к ним и маленькому Обею; говорила, что нужно не противиться, если Эксатон решит возлечь с ней, что удовлетворенный мужчина — великодушный мужчина. Говорила-говорила-говорила, а Феида внимала, наслаждаясь нежными материнскими ласками. Ждала неминуемого, и в ожидании не могла не представлять, как Эксатон, жестокий и страшный правитель их земель, будет касаться её. Не могла не вздрагивать от испуга, но смотрела на мирно спящего сына и наполнялась решимостью. Чувствуя, как сейчас, когда стояла под прожигающим взглядом красных глаз, вся её смелость уходила, как уходили, заметённые, следы босых ног на песке. Эксатон не спрашивал более ни о чём, молчал, задумчиво потирая волевой подбородок, и ожидание в тишине было подобно мучительной смерти. За спиной скалили острые зубы эксатоновы солдаты, источающие трупную вонь. Послушно ждали приказа, которого не следовало. Феида вздохнула, стараясь набрать в грудь как можно больше воздуха и успокоить быстро стучащее сердце. Ощутила все запахи тронного зала и едва не закашлялась, поскольку в них не было ничего приятного, ничего, что помогло бы успокоить сознание и дать надежду. Пахло мёртвой плотью и запустением, воздух был затхлым, сухим и немного металлическим — причиной ли тому служил нагретый солнцем корпус пирамиды или же так пахла кровь, которая вполне могла покрывать стены и полы особо тёмных углов залы, Феида не знала, и не хотела знать. Единственным, что волновало её, была собственная участь. Эксатон распорядился отвести Феиду в купальни.

***

Он зашёл к ней спустя два дня, когда она подводила глаза кайалом перед зеркалом, в отражении которого, очевидно, увидела его. Потому что встала, отложила краску, но не повернулась, продолжала смотреть через стекло. Эксатон замер. Несколько дней не превратили её в красавицу, но удивительно изменили, превратив в выглядящую здоровой, вполне привлекательную женщину, родом если не из Золотого города, то уж точно не из селения близ его пирамиды. Закрыл за собой дверь. Визит Сехмет откладывался ещё на день, как бы тёмный фараон не торопил её, говоря о подарке. — Владыка. — Ты возляжешь со мной, кормящая? Спросил он, на мгновение обескуражив её. Подошёл на шаг ближе, скрыл выражение глаз в отражении. Она молчала, не разворачиваюсь. Эксатон сделал ещё один шаг. Тонкие руки с выступающей сеткой вен потянулись к застежке на левом плече, позволили верху платья упасть вниз, не скрыли полной груди с тёмными ареолами затвердевших от холода сосков, послушно опустились вдоль тела. — Да, владыка. — Эксатон. — Да, Эксатон. Его имя она произнесла тихо, легко вздрогнула, когда остановился за спиной. Не препятствовала скользнувшим по телу ладоням. Лишь неосознанно откинула голову на его плечо, простонала, когда пальцы скользнули к груди, соскам, сжали, наслаждаясь мягкостью, слегка выкрутили. Эксатон не удивился, почувствовав влагу на пальцах. Наклонился, коснулся виска кончиком носа, глубоко вдохнул запах не до конца высохшей краски. Погладил по округлому бедру сквозь тонкую ткань платья. Оторвать взгляда от отражения: сладострастного выражения её лица, разницы размеров, контраста цветов их кожи, даже не думал. Когда потянулся дальше, почувствовал, как кормящая остановила его руку. Мягко обхватила за запястье, бывшее больше её собственного. Ожидал, что отведёт в сторону. Но мимолетно удивился, вскинув брови, когда она потянула его к вырезу на бедре, к горячей коже колена. Улыбнулся, не переставая массировать чувствительную грудь, изредка пощипывать соски. У неё давно не было мужчины, и она жаждала его. Эксатон слышал, когда-то давно, от брата, что кормящие особенно расположены к плотским утехам, особенно поддатливы и охотливы до ласк. Не верил, пока не попробовал сам. Женщина жалась к нему, точно кошка в течку, и это льстило, поскольку она явно не отдавала себе отчёт в том, к кому ластится. В её глазах он был мужчиной, не грозным, тёмным фараоном, уродливым братом светлого Кефера. Мужчиной. Эксатон глухо зарычал, когда она в очередной раз вздрогнула, простонала. Развернул к себе, мягко толкнул к кровати. Её прикрытые глаза сияли огнями страсти, искусанные губы соблазнительно приоткрывались, на сосках зовуще поблескивали белесые капли. Женщина слегка развела длинные ноги. В нос ударил мускусный запах её возбуждения. Эксатон замер на мгновение, глухо зарычал, притянул ближе к себе. Она была невыносимо влажной, дернулась от простого прикосновения, завозилась от последующих. Когда он ввёл в неё пальцы, вздрогнула, откинула голову, обнажив красивый изгиб шеи, простонала гортанно. Когда разрабатывал, невыносимо дразняще подмахивала бёдрами, интенсивно насаживалась. Грудь с темными сосками подпрыгивала в ритм почти перед его носом, и Эксатон не сдержал себя. Впился в один из них, легко прикусил, потянул, ощутил на языке ни на что не похожий вкус её молока. Женщина взвизгнула, выгнула спину, прижавшись к нему сильнее, кончила, сжавшись вокруг него. Он отпустил её, вынул липкие от сока пальцы. Она повалилась на жёсткую кровать, прикрыла глаза, но не свела ног, не прикрыла грудь ладонью. Напротив, потянула платье к талии. Открыла себя, расслабленно улыбнулась уголками губ. Эксатон немедля взял её, теряясь в давно забытом ощущении обоюдной страсти.

***

Феида нашла в себе силы коснуться мужчины только ближе к рассвету. Не сумевшая сомкнуть глаз, она лежала рядом с ним, большим и сильным, и смотрела в тёмный потолок, прислушиваясь к ощущениям своего тела. Она думала, что не сможет даже посмотреть на правителя, но посмотрела. Позволившая телу и величине его неожиданного желания, острого, как клинок, и неприятно щекочущего, как лист бумаги, взять верх над разумом, Феида сама сделала шаг навстречу к сближению. Ведь Эксатон был мужчиной. Крепость его рук, его тепло и хриплый низкий голос, в моменты пика походивший на рычание дикого зверя, расслабили её, напомнили о том времени, когда она точно также была счастлива с Обеем, обязательно бы понявшим мотивы её поступков. Ей не было стыдно, когда после яркой вспышки невероятного наслаждения, Феида подняла юбку выше и улыбнулась, представляя на месте приближающегося к ней размытого из-за выступивших слёз силуэта единственного любимого. Когда стонала, прижимаясь к чужому телу, когда царапала широкие плечи и кусала соленую от пота кожу, не в силах удержать одолевающие её эмоции. Ей стало стыдно после, когда Эксатон уснул рядом с ней, а она сама не смогла этого сделать и вгляделась внимательнее в мужчину, которому отдалась. Эксатон ничем не напоминал Обея, и это ранило сознание, ранило душу, сразу же занывшую от тупой, приглушенной боли.Не помогли даже мысли о том, что теперь он должен был оставить её подле себя. По крайней мере, на какое-то время. Только при воспоминании о сыне, его улыбке и тихой речи на незнакомом ей языке, боль чуть отпустила её, и Феида набрала как можно больше воздуха в грудь, прежде чем вновь обернулась к Эксатону, заметив в тусклом свете его подрагивающие веки. — С новым днём вас, владыка. Сказала она и подавила дрожь, когда вместо словесной реакции Эксатон посмотрел на неё и потянул простынь вниз, сантиметр за сантиметром обнажая её кожу. — Надо же. Ты была так хороша, что я остался с тобой, кормящая. Мужчина улыбнулся. — Что теперь будет со мной?.. — Ты надеешься на место подле меня? Теперь в его улыбке появилась насмешка, и Феида сглотнула. Ощутила, как горячие пальцы очертили грудь, прикосновения к которой всё ещё ощущались удивительно остро. — Пока я могу дать его тебе только в постели, кормящая. На день или несколько. Но тебе ведь этого будет достаточно, чтобы переубедить меня? Эксатон ложится на спину, не переставая смотреть на неё, и Феида понимает его желания. Не противится им, седлая, как жеребца. Она хочет вернуться домой, ещё раз увидеть Обея и остальных, и сделает для этого всё, что потребуется.