Свет мой, зеркальце

Они стояли напротив друг друга, не отводя глаз. Юнги знал, что лицо не выдаёт лишних эмоций, но внутри бушевала буря. Чимин постоянно подтрунивал над ним, говоря, что из его господина вышел бы прекрасный актёр.  Что же, у этой пьесы остался последний акт, и он доведёт его до финала любой ценой.  Намджун был спокоен. Не высокомерным спокойствием своего отца, а смиренным принятием происходящего. И страха в его глазах тоже не наблюдалось. Он держал голову прямо, стойко играя в гляделки с феодалом, что собирается отправить на плаху за грехи его отца.  «Он знает, — подумал Юнги, потирая медальон на шее, — знает, что невиновен, и его совесть чиста». Парень невольно зауважал такую выдержку и верность себе. Даже немного позавидовал. Кто знает, может поэтому Джин и отдал этому человеку своё сердце, будь он неладен. Хотя, точно не ему осуждать выбор друга. В конце концов, выбор собственного сердца ещё более абсурден.  — Ким Намджун. — собрался с мыслями Мин, чтобы наконец поставить точку. Как же он устал от душевных терзаний. Последние несколько суток были особенно невыносимыми. — Знаешь ли ты, почему здесь оказался? — Знаю, господин. — отозвался Намджун спокойно, но не раздумывая. Видимо, ему молчаливые гляделки тоже надоели.  — Признаёшь ли вину? — спросил из любопытства феодал, отворачиваясь к окну, чтобы проницательные глаза напротив не так сильно жгли сетчатку. Но все ещё видел своего пленника через зеркало рядом.  — Не признаю. — было ответом. Юнги кивнул. — Ваш отец приходил с тем же утверждением, — сказал на то наместник, — хоть то и идёт вразрез с доказательствами. Я подумал, что в нём говорит лишь любовь к своему дитя. Но затем и Ким Сокджин, что владеет лучшей харчевней в городе, пришёл ко мне с тем же утверждением.  Губы слегка дрогнули в ухмылке, когда пленник едва заметно дернулся на последнее заявление. Интересно.  — Джин-хён был здесь?  Юнги утвердительно кивнул, продолжая следить за Намджуном через зеркало. Промелькнула мысль о том, что Чимин обычно также наблюдает за всем, отгороженный стеклом. — Да, он пришёл просить за тебя, ручаясь жизнью за твою невиновность. Пленник прикрыл глаза, и наместник готов поклясться: Джун пытался сдержать улыбку. Юнги наконец развернулся обратно, садясь за стол.  — Мы с ним старые друзья, его порядочность для меня неопровержима. Из уважения к его просьбе я провёл дополнительное расследование. Ты свободен.  Не смотря на отзвучавшую благую весть, Намджун не сдвинулся с места, и даже не выдохнул с облегчением.  — Господин, если мой отец виновен, то я предпочту занять его место. Юнги тяжко вздохнул. Ну вот почему нельзя просто уйти? Не то, чтобы он не ожидал чего-то подобного, учитывая каким праведным человеком описал его Сокджин.  — Такая самоотверженность похвальна, но это невозможно. Ваш отец уже самолично признал вину и сдался. — сказал Мин, слегка лукавя. Не сказать, что он не «помог» господину Киму принять это решение, убедив что иначе умрёт Намджун. — Он будет казнен завтра на рассвете, так что идите и попрощайтесь.  Воцарилась молчание, Намджун не двигался с места, затем вдруг опустился на колени, но это не принесло Юнги мрачного удовлетворения, как когда здесь ползал его отец. Напротив, парень почувствовал как тошнота подступает к горлу, обжигая желчью.  — Прекрати и иди отсюда. — раздраженно проговорил феодал, сжимая медальон в ладони.  Никакого терпения не напасёшься с этими праведниками. — Каким бы ты ни был почтительным сыном, я не позволю тебе занять место отца. Твоя жизнь в моей власти, а я обязан своей Сокджину. Считай, я подарил ему тебя в уплату долга. — скрипнул он зубами, чувствуя как метал больно впивается в кожу. — Подумай, наконец, о своей матери и сестрах! Заставишь их хоронить сына и брата? Скройся с глаз моих. — Господин, я знаю, что мой отец не святой, и действительно совершил то, в чем повинен. Однако, не смотря на его грехи, он всё ещё является моим отцом. Прошу вас, смягчите наказанье, не отнимайте у него жизнь, будьте милосердны. Я знаю, вы можете, слышал как об этом говорили мои стражники. — Намджун говорил спокойно, склонив голову. Наместник мысленно выругался. Ясно как день - этот учёный не сдвинется с места, пока просьба не будет удовлетворена. Ведь Юнги только что по собственной глупости признал, что Намджуна не тронет.  Чертов Сокджин! Что б ему пусто было!  — Ладно, встань. Изгнание и клеймо, это мое последнее слово.  Намджун поднялся и почтительно поклонился.  — Этого более чем достаточно, благодарю вас. Так отец сможет искупить свои грехи перед небом.  Когда Юнги вошёл свои покои, глаза по привычке нашли Чимина. Тот, как и всегда, смотрел в ответ, но на этот раз от чего-то на его губах не играла мягкая, снисходительная улыбка.  — Сын Кима не промах. Сокджин, должно быть, ослеплен своими чувствами, если взаправду считает этого парня настолько чистым сердцем.  — Наверняка он сознательно закрывал глаза на махинации отца много лет. — согласился Юнги, но Чимин многозначительно вздохнул. — Нет? — Он действительно делал вид что не знает, но в тайне отдавал всё свое жалование, чтобы исправить положение и заменить порченые товары на хорошие, потому дело и не всплывало столько лет. Впрочем, даже не смотря на его аскетичный образ жизни, денег было недостаточно, и порча всё равно была, не столь значительная. Вполне сходило за случайность. Как иронично, отец думал что преумножал свои богатства, а в итоге просто обирал любимого сына.— с обычной своей меланхоличностью философствовал Чимин. — Ты не сказал мне об этом.  — Ты не спрашивал. — было привычным ответом.  — Тогда почему говоришь о слепоте Сокджина? — Потому что ещё не встречал ни одной безгрешной души, Юнги. — узник зазеркалья явно пытался донести какую-то важную мысль до ума своего подопечного, но Мин слишком устал, чтобы разбираться. Юнги вдруг почувствовал бездонную пустоту внутри. Завтра его последний враг получит заслуженную кару. Но он не чувствовал даже мимолётного облегчения. Они отомщены. Он убил одного. Обрёк на медленную и мучительную смерть второго. Лишил семьи, довёл до пьянства и потери должности третьего. Завтра заклеймит и лишит чести четвёртого, обрекая на позорное изгнание. Ни капли облегчения. Матушка, всё же, была права.  В самом центре сердца, окружённого вакуумом, вдруг прорезался шипастый росток, что медленно но верно начал колоть изнутри. Каждый укол приходил горьким осознанием. В сухом остатке, он просто стал монстром. Возможно, даже гаже своих обидчиков. Те хоть имели что-то светлое в своих душах. У них были друзья, любимые, семьи. Каким бы ужасным человеком не был Ким, он породил такого стойкого и праведного человека как Намджун. Того, кому хватает душевных сил жить по совести. Юнги не хватило. Он не смог сохранить то прекрасное, что заложили в него родители. Сделал их светлую память гербом своей малодушной мести. Он не создал прочных связей с людьми вокруг, держа их всегда на почтительном расстоянии.  — Господин? — сквозь толщу мыслей пробился мягкий обеспокоенный голос. Ах, да. — Юнги? Что с тобой? Даже свое сердце он отдал существу на любовь неспособному.  — Чимин. — спросил он глухо, фокусируясь на лице за стеклом. На прозрачных глазах, и обманчиво прекрасном лице. Брови обеспокоенно выгнуты, на дне ярких омутов плещется беспокойство. И почему не улыбается? У него такая красивая улыбка. — Что будет, когда стремление моего сердца выполнено? Узник вдруг отвёл взгляд, обнимая себя руками и поджимая губы, прежде чем выдать: — Я заберу твою душу в уплату.  Юнги не был удивлён. Он догадывался. Если он и выучил какую истину за свою жизнь, так это ту, что у всего в этом мире есть цена. И эта конкретная цена его более чем устраивала. Если узник зазеркалья заберёт его душу, значит, хоть и на мгновение, он сможет коснуться Чимина. На лице расцвела лёгкая улыбка. —Значит завтра я расплачусь с тобой. На одно мгновение.    На утро господин Ким был изгнан из горда с клеймом предателя на лбу. Юнги взирал на весь процесс с холоднокровным спокойствием от начала и до конца. Он видел, как плакала мать Намджуна и его сестры. Чувствовал на себе обжигающий взгляд Сокджина, что стоял подле самого Намджуна, положив ладонь на плечо учёного. Мина ничего не трогало. Он знал что еще до заката солнца покинет их, и больше не будет отравлять никому жизнь своим присутствием. Дело решённое, от того и было удивительно спокойно.  Однако после закрытия ворот, наместник поспешно сбежал с площади, прикрываясь делами, лишь бы не дать Джину заговорить с собой. Он не вынесет ни обвинений, ни благодарностей. Многозначительного молчания не вынесет тем более. Позвал Хосока, соврав что собирается надолго уехать, дал последние указания наперёд. Отдал распоряжение очень щедро одарить всех своих воинов и закатить пирушку в своём доме, да пошумнее. Подчинённый подивился такой расточительной щедрости, но, по своему обыкновению, без вопросов исполнил все приказания.  Во время празднования он подождал пока все достигнут той кондиции, когда даже самые наблюдательные перестают замечать очевидные вещи вокруг, и незаметно удалился в свои покои, где его ждал Чимин. Тот тоже был сегодня необычайно молчалив, Юнги ни разу не поймал его в окружающих зеркалах за обычными наблюдениями. Узник зазеркалья был бледен, и стал еще бледнее, когда увидел вошедшего. Юнги вдруг захотелось спросить, в последний раз. Как он бесконечно делал это со дня их роковой встречи.   «Не могу уснуть. Чимин, расскажите мне какую-нибудь историю? Когда матушка рассказывала, это всегда помогало» «Мне сказали идти на восток… но откуда мне знать где он? Чимини, как определить сторону?» «Боги, наконец-то они все уснули, никакой приватности с этими парнями. Свет мой, зеркальце, покажи-ка теперь, где стан наших врагов.» Но на тот вопрос, который больше всего сейчас рвался наружу, он не хотел слышать правдивый ответ. А Чимин не умел врать, даже из сострадания. Поэтому Юнги задал другой вопрос.  — Свет мой, зеркальце, был ли я хорошим хозяином тебе? — спросил он глухо. Мин ожидал услышать стандартное «Я не могу давать субъективной оценки, господин», но в место этого внезапно услышал: — Самым лучшим. — казалось, Чимин не колебался ни секунды. — Ты был самым лучшим, Юнги. То, какими тоном был дан ответ, вдруг создало призрачную иллюзию, что Чимин все же врал. Врал об отсутствии людских чувств. Но Юнги прекрасно знал, это лишь игра воображения. Как и то тихое «возможно». — Что я должен делать? — спросил Юнги, сбрасывая наваждение.  Чимин вдруг рассмеялся, как-то слишком печально, на вкус парня.   — Ты первый, кто желает отдать долг. Обычно я забираю плату силой. Просто подтверди, что твое стремление исполнено, и я все сделаю сам. — Хорошо. — согласился Юнги, кладя ладонь на зеркало, в самый низ, касаясь трещины, которую случайно сам же и оставил. — Спросишь? Чимин положил ладонь по ту сторону, как заворожённый глядя прямо на Юнги. Парень же на мгновение представил, что их руки не разделяет преграда, прежде чем поднять взгляд обратно на прозрачные омуты.  — Исполнил ли ты стремления своего сердца, Юнги? — Да. — без промедления отозвался Мин, и, немного подумав, добавил, — Спасибо, что был рядом, Свет мой. Вот это уже больше походит на последне слова. Зеркало вдруг озарилось светом, и Юнги закрыл глаза, ожидая… чего нибудь. Боли, чувства освобождения, или, на худой конец, толчка.  Но не произошло ничего.  Он снова открыл глаза, встречая зеркально озадаченный взгляд со стороны Чимина. Кажется, узник тоже не понимал, почему Юнги все ещё жив. — Не могу. — выдохнул Чимин, и вдруг рассмеялся… облегченно? — Я не могу забрать плату, Юнги! — Почему? — потеряно молвил парень. Он, противовес Чимину, почувствовал острое разочарование. Значит, ему не позволено даже мгновения рядом? — Что это значит? — Это значит, что месть не была твоим главным стремлением. И я всё ещё твой покорный слуга! — Чимин поклонился, лукаво улыбаясь. — Так чего же на самом деле ты хочешь?  А Юнги не до смеха. У него в груди вновь закололи шипы, чёрные и острые, затрудняя дыхание. Он бы рад прислушаться к себе и ответить Чимину. Но наместник ничего не чувствовал кроме боли от прорастающих шипов, от которой не хватало кислорода и темнело в глазах.  Ничего не хотел. Ничего не желал. Его единственная мечта несбыточна, и обрекает его на вечное страдание от отравленной собственными руками души. Снова подпирать ногами землю, нести груз своих грехов? Нет, только не это. Юнги молился лишь об одном мгновении счастья и вечном забвении.  Отступая на пару шагов,  парень пошатнулся и оперся о стойку со своим хвандо.  И осенило. Он понял, как избавиться от тупой боли в груди. — Прости, Чимин. — сказал он, искренне сожалея, снимая ножны с подставки. — Мне жаль, что ты провозился со мной столько лет, и теперь останешься без награды. — Что? О чём ты? — растерянно спросил узник зазеркалья, улыбка растаяла быстро, словно первый снег.  — Стремление моего сердца невозможно исполнить. Значит, сколько бы ты не отвечал на мои вопросы, ничего не выйдет. А я не хочу страдать, пока духи не пожелают забрать мою душу вместо тебя. — пояснил Юнги, сбрасывая верхние одежды. Парень опустился на колени, и обнажил холодное лезвие, которым на службе отнял не одну жизнь.  И теперь собирается отнять последнюю.  Он поднял взгляд с лезвия на зеркало перед собой, и Чимин понял. — Нет. — замотал головой узник, приникая вплотную к стеклу. — Нет! Не смей!  — вдруг закричал он. Но Юнги уже решил. Так легче.  — Прости. — снова извинился он, направляя острие к своей груди, и стискивая как следует рукоять для рывка. Шипы продолжали царапать внутренности, будто поторапливая.  А Чимин кричал и бился об стекло. — Нет, Юнги, нет! Не смей! — всхлипывал узник, продолжая неистово стучать по стеклу, даже не замечая, что глаза застилают слезы. — Не. Смей! Юнги уже сделал резкий вдох, как услышал оглушительный звон стёкла. Яркая вспышка внезапно ослепила, и он неловко выронил рукоять из рук, чувствуя как его сверху осыпает дождь из осколков, царапая оголённую кожу. А еще через мгновение буквально сшибают назад, вынуждая распластаться спиной прямо на стекле.  Но он не чувствует боли, он чувствует только тяжесть тела сверху. Юнги в полном раздрае  смотрит на Чимина, что восседает всем весом на его груди и плачет. А после вдруг начинает колотить.  — Идиот! Как ты мог?! — всхлипывал парень, нанося беспорядочные удары прямо по грудине. Пока Юнги не очухался и не поймал его за запястья. Тогда и Чимин в миг затих, осознавая. Чимин снаружи. Они касаются друг друга. И самое главное… — Ты тёплый.— произнёс Юнги, садясь и вынуждая Чимина съехать к нему на колени. — Я всегда думал ты холодный, как и твоё зеркало.  Чимин возмущённо сводит брови, но съязвить не успевает. Его притягивают в тёплые, крепкие объятия.  — Как же я мечтал сделать так хоть раз. — шёпотом признался Юнги, утыкаясь в шею парня, чувствуя, как его неуверенно сжимают в объятиях в ответ. — Я… никогда никого не касался.— шепчет бывший узник. — Приятно. В этом определённо что-то есть.  Юнги тихо смеётся, прижимая его ближе. Да, безумно приятно. Он даже помыслить не мог, как сильно желал этих объятий. Чимин всегда был рядом, каждую секунду, но без возможности даже лёгкого касания. Как многого они были лишены. — Почему ты это сделал? — отстранился Чимин, впрочем, оставив ладони на плечах парня и с любопытством сжимая и разжимая пальцы. Многозадачен, как и всегда. — Почему сказал, что твое стремление невозможно? Юнги вздохнул, и переместил одну ладонь на щеку Чимина, собираясь с духом. Теперь он не может не признаться, после того, что случилось.  — Потому что это ты. Я люблю тебя, но никогда не не смогу быть любимым тобой в ответ. Прозрачные глаза мило расширились. Чимин еще никогда не выглядел таким потерянным. Забавно. Юнги так привык к его всезнанию и невозмутимости. Бывший узник открыл было рот, но затем снова закрыл, нахмурившись. Что же, парень и не надеялся на ответ. Знал же. — Спроси. — Юнги так отвлёкся на созерцание, что не сразу понял, о каком вопросе идёт речь. Он с сомнением нахмурился, но Чимин выглядел уверенно.  — Ты любишь меня? — робко проговорил с вопросительной интонацией Юнги, боясь и  желая услышать ответ.  — Люблю. — облегченно выдохнули в ответ. — Вот же, всегда тысяча вопросов и никогда не спрашиваешь что следует! — Но… как? — Не знаю. Но не могу лгать. Я люблю тебя. — на пробу еще произнёс Чимин, даже не подозревая, как заходится от этих слов сердце напротив.  — Люблю тебя. Люблю Юнги из семьи Мин. Лю—— Парень больше не мог сносить этой сладкой пытки, и потому, дабы сберечь оставшийся комок нервов, заткнул возлюбленного поцелуем. Тот испуганно застыл по началу, но затем робко, как смог, ответил на поцелуй.  Счастливее мгновения Юнги не знал в своей жизни.  Они отстранились, стоило воздуху закончиться, и уже было потянулись за новым поцелуем, как Чимин замерцал.  — Ох. Так скоро? — рассеяно проговорил Чимин, сморя на свои мерцающие пальцы. Сердце Юнги снова зашлось, но теперь от тревоги. — Что происходит? — спросил он, хватая Чимина за ладони, лишь бы удержать рядом. — Мое зеркало уничтожено. — грустно пояснил узник, оглянувшись на пустую раму. — А без него я не могу существовать в этом мире. Кто бы знал, что всех моих сил, накопленных за века заточения, хватит лишь на пару минут свободы. Только почувствовав как щеку обожгла мокрая дорожка, Юнги понял что плачет.  — Нет. Ты не можешь меня покинуть. — замотал головой парень, снова ладонями притягивая Чимина для смазанного поцелуя. — Не можешь, Чимини. — и снова поцелуй, короткий, мокрый, — Свет мой. Пожалуйста. Умоляю.— слезы безостановочно катились по лицу. — Забери меня с собой. Стремление моего сердца исполнено. Оно и так принадлежит тебе. Забери же и мою душу.  Чимин ахнул, опуская взгляд на грудь парня. После незначительного промедления  кивнул, вдруг подаваясь вперед. Пальцы уцепились за холодную цепочку на шее Юнги, притягивая ближе. Влюблённые столкнулись намертво губами. Его прозрачные глаза вдруг засветились, и парень почувствовал, как что-то тёплое поднимается от груди к горлу. И закрыл глаза, утопая в мягком свечении, что заполнило комнату до последнего угла.    Стоило вспышке погаснуть, и комната оказалась совершенно пустой. На утро, проснувшись после весёлой пирушки, Хосок, решивший заглянуть к своему начальству и разбудить, найдёт в комнате только усеянный осколками пол, верный хвандо наместника и золотой зеркальный медальон.