If I see you are coming, I'll leave the engine running

— Господи, Маргарет… Эван знает, что я люблю его, что я никогда не хотел навредить ему по-настоящему. Чёрт возьми, я люблю вас всех. Ты это знаешь.       Бак резко открыл глаза, уставившись в потолок. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что он яростно сжимает одеяло, настолько, что в руках чувствовалась боль. Бак, стараясь дышать глубоко и спокойно, разжал пальцы. Повернул голову влево — и увидел мирно посапывающего Эдди; прошёл уже год с последнего ночного кошмара Эдди, и Бак не мог не быть счастлив, но где-то глубоко в его душе скребли кошки, потому что сам Бак не мог распрощаться с навязчивыми воспоминаниями вот уже больше десяти лет. Бак слабо улыбнулся, глядя на Эдди: тот спал, как обычно, откинув одеяло и подложив одну руку под голову. Бакли полежал ещё немного и, так и не встретив сон, решил пойти в гостиную — посмотреть какое-нибудь скучное утреннее телевизионное шоу, которое стыдно показывать в нормальные часы.       Но сначала он подошёл к комнате Кристофера и, приоткрыв дверь, посмотрел на спящего мальчика. Бак порой был тем ещё странным типом вроде Эдварда Каллена, наблюдавшего за спящей возлюбленной, но он ничего не мог поделать с постоянным желанием знать, что с его ребёнком — а Крис стал его ребёнком едва ли не с их первой встречи — всё в порядке, пусть в их собственном доме ему ничего не угрожало. — Я никогда не хотел бить его так сильно, клянусь, милая. Я клянусь тебе. Прости меня, милая. Прости.       Кристофер спал, как ангел. И, как и его отец, откинув одеяло и даже находясь в той же позе. Бак прикрыл дверь, зашёл в ванную, ополоснул лицо и уставился на своё отражение. Многочисленные татуировки на руках, плечах, а если бы Бак повернулся, то увидел бы привычную разукрашенную красным, серым, чёрным и оранжевым спину. Эта татуировка почти во всю спину стоила ему очень немалых денег, но ему нравилось знать, что люди видят в нём поклонника вселенной Толкина («Господи, Бакли, это что, Око Саурона? Никогда бы не подумал, что ты такой гик»), а не того, в кого его когда-то превратил отчим. В чёртову жертву. Нет, это было не про Бака. — Господи, Эван, почему ты всегда стараешься разозлить его? Почему просто не можешь промолчать?       Прошло больше десяти лет с тех пор, как он сбежал из дома, с тех пор, как оборвал все связи с Хёрши, как перебрался сначала в другой штат, а после — на другой континент. С тех пор, как Бак перестал быть Эваном. Он не поддерживал связь с матерью, только с Мэдди, с ней они всегда были близки, но даже Мэдди не знала всего о нём. Сестра общалась с матерью, но по просьбе Бака не упоминала его, не говорила, что знает, где он, не говорила ничего, и Бак был благодарен ей за это. Был только один человек, который знал о прошлом Бака всё — его психотерапевт, Андреа, к которой он ходил в среднем раз в месяц — иногда дважды — вот уже на протяжении трёх лет. Иногда, в особенно тяжёлые для Бака дни, они созванивались и Бак изливал ей душу, рассказывал ей то, через что его заставили пройти, снова и снова, жаловался, злился, плакал, а после шёл на работу, на вечеринки, на свидания или на посиделки с Мэдди, не портя никому настроения.       Примерно половину о его прошлом знал Бобби — единственный из команды. Он рассказал ему об этом очень давно, когда ещё Даг похитил Мэдди, а Бак, не выдержав, признался, что сестра — всё, что у него есть, его последний родной человек, который любит его. С ним случилась настоящая истерика, переросшая в паническую атаку, и рядом был лишь Бобби, который впоследствии, несколько дней спустя, ненавязчиво, но по-своему настойчиво допросил его. Бак почему-то не был против поделиться наболевшим именно с ним. Бобби напоминал ему отца, который умер, едва Баку исполнилось шесть. — Я твой отец! Ты будешь делать то, что я скажу!       Бак тихо почистил зубы, ещё раз умылся холодной водой и пошёл на кухню, решив приготовить завтрак. Завтраки — это по его части. В общем-то, как и обеды, и ужины. Эдди обычно моет посуду. Бак не был против такого распределения обязанностей, особенно, если это значило, что он может сделать приятно своим мальчикам. Ну, и в таком случае они не отравятся, что тоже было немаловажным. Стараясь не шуметь, Бак приготовил панкейки и глазунью с беконом, затем, когда утро перестало быть ужасающе ранним, включил кофеварку и начал накрывать на стол, что не заняло много времени, учитывая, что в доме жили всего три персоны.       И не было ничего удивительного в том, что Эдди и Кристофер поднялись на двадцать минут раньше обычного, привлечённые невероятными запахами с кухни. Иногда Бак действовал эффективнее будильника. — Buenos días, cariño, — Эдди чмокнул Бака в губы, затем Кристофер также коротко обнял Бака, пожелав ему доброго утра, и Бак не мог не думать о том, что хотел бы остаться в этом мгновении навсегда. — Во сколько ты встал? — Мне не спалось, — Бак пожал плечами, не глядя Эдди в глаза и отвечая не на тот вопрос.       Эдди знал, что Баку иногда снились кошмары, и Бак знал, что Эдди знает, но меньше всего на свете Бак хотел признаваться Эдди, в чём было дело. Но врать Диазу прямо в глаза тоже было нелегко. Поэтому они не говорили об этом в принципе. Временами Баку было стыдно из-за того, что он знал об Эдди и Кристофере больше, чем Эдди и Кристофер о нём, однако Бак был намерен сделать всё, что было в его силах, чтобы эти двое никогда и ни за что не узнали о том, что с ним случилось.       Много лет назад он кардинально изменил свою жизнь. Переехал. Сменил стиль. Закрыл уродливые шрамы татуировками. Нашёл новых друзей и даже новую семью. Две семьи. Большую — в команде пожарных. И маленькую — в Эдди и Кристофере Диазах. В какой-то степени Бак был рад тому, что Мэдди уехала почти сразу, как только в доме появился Глен, их отчим. Так Бак не думал о нём, каждый раз видя Мэдди. Хотя, когда Мэдди скрывалась от Дага, Бак не мог не думать о том, как сестра и мама похожи. По крайней мере, в выборе мужчин.       Мэдди тоже ничего не знала. Точнее, она знала, что Баку было плохо в отчем доме, он никогда не рассказывал ей о всех тех травмах, что нанёс Глен, но Мэдди… Тогда Бак этого не понимал, но теперь он был уверен, что Мэдди всё видела, ведь сама проходила с Дагом всё то же самое. И поэтому она дала Баку шанс сбежать. А вот себе разрешила только спустя десять лет. И всё же… она не знала всего. И не должна была узнать.       Эдди же… Иногда он смотрел на Бака с обидой, когда тот в очередной раз не очень умело, но вполне обыденно уходил от темы, однако Бак не мог позволить себе сломаться, потому что, хотя Эдди и завязал с боями без правил и прошёл терапию, Бак прекрасно понимал, что после услышанного Эдди слетит с катушек. Так что Бак повторял себе: «Если ты правда любишь его, то молчи». Да и стало бы легче самому Баку, если бы он рассказал? Когда он впервые пришёл на сеанс к Андреа, то чувствовал себя ужасно некомфортно, словно сидел перед ней голым — хотя, казалось бы, подобное давно его не смущало. В тот раз они говорили ни о чём: о его службе, о беспорядочных половых связях, о жизни в Перу. Всю подноготную Андреа узнала только спустя полгода их регулярного общения, а тогда Бак ходил к ней не раз в месяц, а трижды. — Эван, эти раны не похожи на те, что бывают при падении с дерева. Послушай… Мы можем попросить твоих маму и отчима выйти, и ты расскажешь нам свою версию. Тебе не нужно бояться.       Бак собрал обед Кристоферу в школу и потрепал его по волосам. — Пойду оденусь.       На нём были только шорты, и, хотя ни Эдди, ни Кристофер обычно не были против его оголённого торса, Бак предпочитал ходить в приличном виде перед ребёнком. — Как тебе, Эван? Нравится то, что видишь?       Бак закрыл дверь в их с Эдди спальню и прислонился к ней спиной, почувствовав лёгкую боль, которую Андреа называла фантомной. Сон не отпускал его. Чёртовы навязчивые видения. Воспоминания. Бак взял телефон с тумбы и нашёл в журнале имя психотерапевта.       Привет, Андреа. Кажется, сегодня тот день. Когда ты свободна? Можем ли мы провести сеанс?