Дар

      Когда туман перед глазами немного рассеялся, Тайм обнаружил себя за рулем машины — его машины, — которая проезжала по знакомой дороге. На пассажирском сидении сидела Джун, эмоционально о чем-то говоря. Ее губы двигались, но звука в ушах Тайма не было. Он рулил, но не смотрел на дорогу, а крутил головой в разные стороны, чтобы понять, что происходит. Подсмотрев на себя в зеркало заднего вида, он увидел свое отражение: здоровый цвет лица, благоухающий вид, нет ни пластыря на лбу, ни шишки. Он опустил голову, все еще продолжая рулить, и увидел абсолютно чистые без травм ладони, еще ниже — пижонский дорогой костюм и удобные кожаные ботинки, которые он давно выбросил на помойку. Тайм отнял руки с руля, но они все равно продолжали лежать на руле, и тогда Тайм понял, что это не сон, это воспоминания того самого дня.       Его преследовал этот день во снах, перед глазами часто появлялись образы людей из того дня, но он никогда не вспоминал этот день полностью — с начала и до конца. Видимо его разум решил сыграть с ним в злую шутки и решил вытащить с глубин сознания то, чего он стыдился и за что корил себя все это время.       Его взял переместился на приборную панель автомобиля — его автомобиля, черт возьми, который он давно продал, но по которому очень скучал, — и белым светом на дисплее была выведена дата и время: 28 октября, 13:54.       Да, это был тот самый день. Он попытался удалить множество вопросов по работе именно в этот день, потому что 29 октября у П’Мин было день рождение и его мама за неделю предупредила его, что они будут ужинать в ресторане и 29 октября он должен освободить для этого семейного мероприятия. Никакой работы, только они вчетвером. Поэтому, чтобы удовлетворить эту просьбу, они возвращались с Джун в дом его родителей — его дом, — с очень тяжелого интервью, с которым помогала Джун в тот день. Дело педофила, за спиной которого стояли важные, влиятельные лица, было такой скандальным и, конечно, престижным, что все структуры от полиции до телевидения, сходили с ума, расследуя и освещая его. Джун помогала Тайму разговорить некоторых людей, которые могли быть причастны к делу. Тайм разговаривал по-другому, нежели Джун, но он не мог разорваться и быть в нескольких местах одновременно, поэтому прибегал к ее помощи. Разумеется, неофициально. Никто не знал, что Джун не состоит в команде расследования Тайма. Он работал быстро и без проблем, учитывая его дар, но Джун была милой, но чертовски настойчивой, поэтому дело двигалось быстро. Тайм не мог не признать, что просто хотел, чтобы его журналистская команда получила все лавры первенства, ну и он в частности. Самые честные и провокационные интервью, самая грязная правда, полные списки замешанных в этом расследовании лиц. Он был вне себя от предвкушения, когда они сделают объемный часовой репортаж, опередив всех, и посадив на зад полицию, которая многое пыталась прикрыть, чтобы избежать скандала. В этом были замешаны слишком многие влиятельные лица, чтобы все всплыло наружу. Но Тайму было на это наплевать. Он хотел честности. И славы.       Они завернули на их улицу. Взгляд Тайма увидел ту самую тупиковую лестницу, огороженную кирпичной кладкой, под которой он любил прятать от сестры. Граффити все еще были там, но в гораздо меньшем количестве, чем он увидел в тот день, когда встретился с матерью, что подтверждало, что он действительно в своих воспоминаниях.       Припарковавшись у дома, Тайм вышел на освещенную солнцем улицу и внезапно в его ушах появился звук. Голос Джун звучал непрерывно, словно он смотрел телевизор, выключив звук, но потом нажал одну кнопку и звук внезапно появился.       — …я не могу дождаться! — заключила Джун, когда она его догнала на тротуаре.       Он кивнул и растерянно огляделся. Дом все еще был выкрашен в белый цвет, сочный зеленый газон радостно встречал их, согретый и освещенный солнцем. В тот день действительно было так солнечно, без единого облачка? Ему была страшно заходить внутрь, потому что атмосфера в доме будет отнюдь не такой прекрасной.       Тайм остановился перед воротами, не желая их открывать, он знал, что произойдет и сопротивлялся этому. Его ноги стояли, но все равно двигались, а руки безо всякого сопротивления, а наоборот, нетерпеливо, открыли ворота, хотя он пытался заставить себя этого не делать. Он был всего лишь астральным духом в своих воспоминаниях. Все уже произошло. Это не сон, и он ничего не сможет здесь изменить. Это неизбежно случится.       Джун шла по левую руку от него, чуть не подпрыгивая. Ее клетчатая рубашка была распахнута, под ней яркая футболка с изображением ленивца на дереве, которую ей купил Кью, убеждая, что это его точное изображение и он всегда будет на сердце Джун. В этом он был прав — это было точное изображение личности Кью.       Как бы Тайм не сопротивлялся, он все равно открыл входную дверь и зашел внутрь, зарывая за собой вид на сочную лужайку. В доме прохладно, включен кондиционер, вид из коридора сразу открывается на просторную гостиную, в которой они проводили свои вечера. Обстановка та же: на полках их совместные фотографии, на полу пушистый ковер, напоминающий ковер в комнате Оникса, только гораздо больших размеров, под ним отполированный до сияния паркетный пол, стоящие друг напротив друга два дивана, между ними журнальный столик, по левую руку от диванов два кресла, а по правую руку — большой телевизор, больше, наверное, только в кинотеатре.       На одном из диванов, спиной к ним, сидели его родители, отец обнимал мать и утешал ее, лаская по голове, потирая спину. Тайм сглотнул тяжелый ком в горле. На его лице все еще самоуверенная улыбка, но его фантом уже трясся от страха, зная, что будет дальше. Боги, почему он должен переживать это снова с самого начала? Когда это были мимолетные всполохи или отдельно звучащие в его кошмарах фразы, это можно было вытерпеть, но сейчас это было так невыносимо реально, ощущая все запахи и звуки, прощупывая под носками даже текстуру деревянного пола, что Тайму хотелось кричать так сильно, насколько только был способен его голос, а потом бежать оттуда далеко, вновь в свою серую квартиру, на матрас, и накрыться с головой одеялом, чтобы избежать монстров, преследующих его. Его внутренняя дверь с чувством вины, сожалением, неприязнью к себе и бог еще знает какими чувствами и эмоциями была открыта нараспашку. Это были черные бесформенные фантомы, заполняющие его внутреннюю комнату. Тайм — настоящий Тайм, который мог только смотреть и наблюдать, — вновь почувствовал боль в грудине, хотя до этого ее не было. Это было так невыносимо, что он упал на пол, хватая ртом воздух, но потом оказалось, что он все еще стоял и самодовольно улыбался.       Услышав посторонний шум, отец обернулся. Его лицо, секунду назад обращенное к жене, успокаивающее и нежное, сразу посуровело, когда он увидел улыбку Тайма. Только сейчас Тайм понял, что отец был готов сделать, что угодно, чтобы стереть эту чертову улыбку с его лица.       — Где ты был? — отчетливо произнес он каждое слово, поднимаясь с дивана, полностью к нему обернувшись. Пожилой мужчина среднего роста (оказывается Тайм был гораздо выше него), в рубашке и вязаной жилетке (связано женой), сурово смотрел на него через очки в тонкой оправе. Морщины скопились у глаз и губ, показывая все его недовольство Таймом.       Джун кротко сделала вай, приветствуя родителей Тайма, но чувствовала себя неловко из-за странной атмосферы в доме, и переводила взгляд с Тайма на его отца. Отец проигнорировал ее приветствие, даже не кивнув.       Мама медленно поднялась с дивана и обернулась к ним. Ее лицо было красное и заплаканное, в руке она комкала платок, который, как видел Тайм, был весь пропитан слезами.       Тайм сделал шаг вперед, улыбка с его лица наконец-то исчезла.       — Что произошло? — спросил он, вопросительно глядя на родителей. Мама продолжала мять платочек, опустив голову и тихо хныкая, отец скорчил гримасу отвращения.       — Что, спрашиваешь? Чем ты сейчас занимаешься, Тайм? — скрестив руки на груди, он ждал ответа.       — Папа, пожалуйста, прекрати.       П’Мин вышла из кухни с подносом в руке, на котором стояли чашки с дымящимся чаем. Она поставила поднос на журнальный столик, протянула одну чашку матери и усадила ее на диван, чтобы та выпила и успокоилась.       Тайм никогда не посвящал родителей в то, чем занимается. Они могли видеть его репортажи или статьи в газете, но сам он никогда не говорил, особенно когда дело касалось независимых расследований. Просто не хотел, чтобы они волновались. Ему нравилось делиться с ними готовым продуктом своих трудов, чтобы они могли им гордиться. Но сейчас отец был непреклонен в своем желании узнать.       — Не вмешивайся, Мин, — он обернулся к дочери, грозно пресекнув любое добродушие с ее стороны. — Ты всегда ему потакала, — затем повернулся к Тайму, продолжая буравить взглядом, ожидая ответа. — Я спросил тебя чем ты сейчас занимаешься? Отвечай.       Джун отошла чуть за спину Тайма, держась обеими руками за его локоть. Ее пугал холодная обстановка между ними.       — Просто очередное расследование, — неопределённо ответил Тайм, на что его отец презрительно ответил:       — Просто? Насколько это «просто»?       — Дорогой… — прозвучал странно писклявый голос матери. Тайм никогда не слышал, чтобы ее голос так дрожал.       Он проигнорировал жену, не выпуская ни на секунду из виду Тайма.       — Ты знаешь, что сюда приходили какие-то люди и угрожали твоей матери? Ты знаешь это?! — его голос взорвался в большой комнате, отчего мама, пискнув вновь тихо зарыдала. Мин взяла из ее рук чашку с чаем, убрав его в сторону, и крепко ее обняла.       Тайм безмолвно стоял в гостиной, пытаясь переварить то, что услышал.       — Кто приходил? — тихо произнес он. — Какие люди?       — Очевидно те, под кого ты копаешь! — съязвил он, выплевывая слова, как что-то тухлое. — Ну, с кем ты связался? Что за дела ты расследуешь? Почему эти ублюдки вламываются в наш дом и угрожают нам? Во что ты нас втянул, ублюдок, я тебя спрашиваю?! — Отец обошел диван и оказался рядом с Таймом, хватая за воротник его идеально накрахмаленную рубашку.       — Кхун… — тихо произнесла Джун, стоявшая позади Тайма и хотевшая хоть как-то прекратить этот разговор на повышенных тонах, внезапно осеклась, когда отец рявкнул на нее:       — Отойди!       Джун схватилась руками за уши и отшатнулась от отца, в сторону дивана, приседая на пол. Она тяжело задышала. Тайм знал, что Джун не выносит громких криков. Когда она была маленькой, ее родители очень сильно ругались, прежде чем мать ушла и оставила семью. Джун была еще маленькой и не помнит того, что случилось, но видимо ее подсознание реагирует на громкие ссоры, она начинает теряться из-за криков и потом долгое время не может прийти в себя.       Тайм хотел убедиться, что с Джун все в порядке, но крепкая хватка отца не позволила ему пошевелиться.       — Ты думал своей куриной головой, во что ты нас втягиваешь, м? А если бы на твою мать напали? Если бы они не просто ей угрожали? Или если бы Мин была дома в этот момент? Что бы с ней сделали? Ты думал хоть о чем-то, когда связывался с этими людьми, или думал только о своих фарангских шмотках?! — он с отвращением отдернул руки от его рубашки и одна пуговица оторвалась, упав на пол.       Поверх головы отца Тайм встретился глазами с П’Мин. Самое худшее, что с ним могло произойти, это увидеть осуждение в ее глазах. Она никогда его не осуждала. Ни когда он покрасил волосы или проколол ухо, ни когда бросил игру на фортепьяно, чтобы брать уроки рукопашного боя, ни когда бросал своих многочисленных партнеров. Она всегда была на его стороне. Но не сейчас, не тогда, когда дело коснулось матери и угрозы ее здоровью.       Тайм ощутил те зачатки стыда и вины, которые после будут преследовать его каждый день, разрастаясь и разрастаясь внутри, с этим взглядом П’Мин. Она не могла простить ему этого.       — Смотри на меня, ублюдок, когда я с тобой говорю! — воротник его рубашки снова резко дернули. Джун тихо взвизгнула, прикрывая ладонями уши. Она начала впадать в панику от громких криков отца Тайма. Мама начала громче плакать, П’Мин баюкала ее в своих объятьях как ребенка. Тайм обратил взгляд к отцу. — Говори, чем ты сейчас занимаешься? Кого ты привел в наш дом?       — Я сам с этим разберусь, — упрямо продолжал Тайм.       Фантомный Тайм, который уже прошел через эту историю знает, почему Тайм из воспоминаний это делал. Он никогда не хотел, чтобы его семья была в это вовлечена. Никогда, ни разу за все это время с ним такого не происходила, и семья оставалась в стороне. На этот раз он что-то упустил и облажался, и о его семье узнали. Он должен был это исправить.       Наверное, в его глазах что-то изменилось, потому что отец разозлился настолько, что дал Тайму пощечину.       — Не разберешься, — зашипел он, тыча в него пальцем. Тайм потирал ушибленный подбородок, пытаясь игнорировать материнские слезы и тяжелое дыхание Джун. — Все, что ты сделал, что подверг семью опасности. — А потом, словно поняв, что произошло, отец выпрямился и неверующе посмотрел на Тайма. — Только не говори мне, что это дело того человека… — Тайм не ответил, но лицо все сказало за него. — Господи, ты решил нас убить?! Ты сошел с ума?! Политики, военные, элита — за этим человеком стоят влиятельные люди! Ты… Что ты наделал?..       Отец отшатнулся от него, прикрывая рот ладонью. П’Мин не говорила ни слова, но Тайм видел, что от нее он не услышит слов поддержки.       — Я просто… выполнял свою работу, — ответил Тайм, с надеждой смотря на нее, молясь, чтобы сестра поняла. Она сидела вполоборота, все еще обнимая маму за плечи, но потом она отвернулась от него и сердце Тайма упало. — Это моя работа! — с надеждой выкрикнул он, надеясь, что она поймет. — Я журналист, и это моя работа — говорить правду.       — Так почему ты не сказал нам правду? — П’Мин вскочила с дивана, обернувшись к нему. Мама продолжала держать ее ладонь, но до сих пор плакала, не подняв на него глаза. — Почему ты подверг нас опасности и не предупредил об этом?       — Такого никогда раньше не случалось, я всегда был осторожен, П’Мин, поверь мне! — Тайм продолжает держаться за сестру взглядом, рассчитывая на нее, веря в нее. П’Минит всегда была голосом разума и утешением семьи.       — Что значит «раньше»? Н’Тайм, были еще опасные расследования, о которым мы не знали?       Тайм прикусил кончик языка. Уже давно, несколько лет. Он начинал писать статьи о незаконной вырубке лесов или загрязнении рек заводами будучи еще стажером, но быстро понял, что, как бы он ни любил правду, на такой правде не заработаешь, а он хотел позаботиться о семье. И вскоре его статьи и репортажи становились более весомыми, он имел дело с разным контингентом людей, с влиятельными особами, но всегда был осторожен, оберегая семью. Он не знает, где и в какой момент он облажался, что опасность стала угрожать не только ему, но и им. Он никогда не хотел, чтобы они подверглись нападению. Он только лишь хотел, чтобы они ни в чем не нуждались.       П’Мин сжала губы в тонкую линию и ничего не сказала.       Отец, кажется, пришедший в себя, спросил его:       — И зачем все это, Тайм? Ради чего? Твоя журналистика должна подвергать семью опасности? Чтобы нам угрожали сред бела дня в нашем же доме? Ты этого хотел?       — Да нет же! — воскликнул Тайм. Почему никто не хотел его послушать? — Папа, пожалуйста, поверь мне, все всегда было под контролем! Этого никогда не должно было произойти.       — Но произошло, Тайм. Один раз, но оно стрельнуло, — прервал его отец. — Твои расследования должны быть такими опасными, чтобы рисковать нами?       — Я просто хотел, чтобы вы ни в чем не нуждались, — всплеснул руками Тайм, со слезами на глазах смотря на своего родителя. — Мои статьи о природе не могли обеспечить вас должным образом.       — И ты решил, что лучше убить нас, — переврал его слова отец.       — Послушай, папа, просто послушай, — умолял Тайм. — Почему ты упрямишься, вместо того, чтобы упрямиться и дать мне объяснить?       — И что я должен услышать Тайм? Из-за твоей журналистики нам грозит опасность. Ты для этого выбрал для нас этот путь? Чтобы уничтожить семью?       — Я хотел нести людям правду! — выкрикнул Тайм, и сейчас, наблюдая снова эту ситуацию, фантомный Тайм, как все это звучало по-детски и идеалистично. Самое смешное, что прошло много лет, он оставил позади разрушенную семью, но до сих пор верит именно в это. У него была его способность, и он умел писать — он не мог не воспользоваться всем этим в полной мере. — Это моя работа, ты понимаешь это? Я лучший в этом деле! Я мог писать о безопасных вещах, но я хотел, чтобы вы, моя семья, финансово ни в чем не нуждалась! — Тайм не врал тогда, но анализируя тот день еще не раз после, фантомный Тайм знает, что его отец был прав:       — Ты хотел возвыситься, — кратко, но холодно, сказал отец. — Ты делал это для себя, — а потом выплюнул слова, звучащие у него в ушах все это время. — Эгоистичный ублюдок.       Фантомный Тайм тяжело опустил глаза. Грудь горела огнем, а тихое и холодное оскорбление, брошенное отцом, снова пристыдило его, как и в первый раз. Отец был прав, он правда эгоистичный ублюдок, он хотел признания, он хотел возвыситься. Из-за своего дара он чувствовал себя неприкосновенным, будто ничто и никогда не сможет до него добраться.       Но Тайм из воспоминаний не хотел быть виноватым в том, что он считал для себя правильным. Он начал чувствовать злобу от того, что семья выставляет его виновником во всем. Что мать только лишь может плакать, что П’Мин разом перестала быть на его стороне, что отец так въелся на него. Эти люди разом оставили его, только лишь случилась небольшая неприятность. Черт возьми, это действительно небольшая неприятность по сравнению с тем, что какой-то упырь, у которого за спиной есть важное прикрытие, ходит по улицам их города и насилует детей. Вот кто настоящий ублюдок, а не он!       Злость и бессилие разлились в нем, фантомный Тайм ощущал, как ими наполняется его разум и пытался подготовиться к тому моменту, когда ничего уже нельзя будет изменить. Господи, если бы он мог обернуть время вспять… Если бы у него был такой дар… Почему он вынужден быть запертым в своих воспоминаниях и проживать снова этот день, не имея возможности ничего изменить?!       — Это я эгоист? — Лицо Тайма презрительно скривилось, усмешка была ехидной, и даже злой. Отцу не понравилось выражение его лица, он подозрительно прищурился. — Но почему-то я не слышал дурных слов, когда в доме стало появляться все это? — Тайм развел руками, где в пределах видимости была хорошая мебель и дорогая техника — то, чего не было до того, как он начал прилично зарабатывать. — Никто не сказал: «ох, Тайм, зачем ты купил этот телевизор?» или «Тайм, мне не нужны эти ортопедические ботинки из первоклассной кожи!» или «Тайм, но я не просила тебя покупать фортепьяно». — Произнося каждую фразу, он намеренно подражал голосам родителей и сестры, высмеивая их.       Фантомный Тайм качал головой как болванчик на зеркале автомобиля. Он прижал ладонь ко рту, чтобы этот дурак заткнулся, ведь он будет жалеть обо всем сказанном каждый божий день, но вместо этого руки тыкали в родителей, обвиняя их.       — Моя вина, что я хотел, чтобы у вас все это было? Чтобы вы ни в чем не нуждались? Это не я убийца! — закричал Тайм и яростная волна заполнила все его внутренности, а кончики пальцев завибрировали от напряжения. В нем больше не было чувства вины, лишь злость на то, что никто не встал на его сторону и не попытался понять. — Я журналист, показывающий таким людям как вы — зашоренным курицам, — что вас окружает такое зло и это зло должен знать в лицо каждый, чтобы оно не оставалось безнаказанным, наслаждающимся болью других. — Тайм тяжело задышал.       Джун раскачивалась, сидя на полу, тихо плача, сжимая уши, но не отрывая от своего друга глаз. Она переживала свой персональный кошмар. Тайм даже не мог себе представить, что бы с ней было, если бы он не стер ей воспоминания о том дне.       Его спич возымел определенный эффект. П’Мин выглядела неловко, ее взгляд устремился на пол, словно ее мерзкий секрет вышел наружу и она стояла под градом осуждающих взглядом. Тайм был удовлетворен тем, как она стояла там, на диваном, держа маму за руку, будто прося ее поддержки. Не только ему одному чувствовать стыд.       — Так почему теперь я слышу обвинения, будто вся эта роскошь — грязная? — не унимался Тайм. — Все это было куплено на честно заработанные мною премиальные. Я надрывал свой зад, чтобы вам было хорошо. Сомневаюсь, что это было бы возможно на зарплату госслужащего, медсестры и преподавателя по вокалу в низкосортной государственной школе. И я же теперь плохой сын и брат, потому что случился небольшой эксцесс?       Последние слова будто бы разбудили его отца от неглубокого сна, в котором он был, обдумывая сказанное ранее Таймом, но теперь он встрепенулся, его глаза ярко блеснули из-за очков и Тайм получил наисильнейший удар. Отец не рассчитал направление и его кулак прошелся недалеко от адамова яблока, отчего дыхание Тайма сбилось, и он часто задышал. Джун закричала, беспокойно топая ногами по полу, мама наконец-то поднялась с дивана, привлеченная страшным звуком удара и обернулась. Глаза были воспалены докрасна от слез, капилляры лопнули, почти затмевая белки глаз. Она выглядела болезненной и несчастной и Тайм, увидев ее такой, пожалел о том, что сказал.       — Ты думаешь, что все измеряется только деньгами? А безопасность близких для тебя не имеет значения? — отец дал Тайму еще одну звонкую пощечину. — Что за ребенка мы вырастили, который кичится только заработанным, но ни капли не думает о том, что произошло с собственной матерью?! Твоя работа для тебя важнее нас всех!       И здесь фантомный Тайм приготовился к словам, которые сорвутся с губ Тайма из воспоминаний.       — Да! — выплюнул он. — Я безмерно счастлив, когда я работаю над очередной сложной статьей! Я могу носить свои фарангские шмотки и быть невероятно счастливым от того, чем я занимаюсь! И на работе никто меня не сдерживает, там все меня поддерживают, в отличие от вас, которые могут только плакать и обвинять меня.       Сердце фантомного Тайма остановилось в груди. Снова и снова, год за годом, этот кошмар повторяется. Он сказал столько дерьма своим близким, поддавшись вспышке ярости. Ах, если бы его отец не напал на него, и они просто спокойно все поговорили и обсудили, нашли бы варианты решений вместе, или если бы Тайм не выслушивал все излияния отца и вместо того, чтобы поддаться эмоциям, он просто ушел, просто вышел бы из дома, чтобы остудить голову, а потом вернулся и они все, успокоившись, что-нибудь придумали. Но хорошо было фантомному Тайму рассуждать об этом, потому что у него было много лет, чтобы подобрать оптимальный сценарий для завершения проблемы того дня. Фантомный Тайм стал старше, и он теперь знает вес слов, знает, что нужно использовать их с умом. Тайм из воспоминаний еще не знал этого. Он не произносил запрещенные слова близким людям, он был чертовски напыщенным и чертовски удачливым парнем с безграничной любовью к своему делу. Безграничной.       — И смотришь на лицо своей матери и говоришь, смотря на нее, эти слова? — Мама впервые обращается к Тайму за все это время. Ее голос сухой и безжизненный, как кусок запыленного пергамента в заброшенном углу библиотеки.       Сердца двух Таймом разбиваются в этот момент. Для одного это впервые, а для другого — бесконечность.       — Твой отец прав, ты ублюдок. Я не желаю видеть тебя в нашем доме.       Подведенный итог, казалось, удовлетворил всех. Отец и П’Мин чуть кивнули, будто были в трансе, и им шепнули эту идею, и они с ней согласились.       — Мама… — тихо сказал Тайм, делая шаг, но она покачала головой. — Мама, это не то, что я хотел сказать…       П’Мин выступила вперед, защищая маму от него.       — Видимо это как раз-таки то, что ты хотел сказать. Ты же журналист, ты владеешь словом.       Еще никогда слово «журналист» не звучало так оскорбительно в устах людей. Тайм был растерян. Ему нужно было уйти. Нужно было уйти, ситуацию еще можно было бы спасти, но П’Мин сделала решающий ход, и все было безвозвратно утеряно.       Она взяла с подноса уже остывшую чашку чая и швырнула его в телевизор, а затем следующую чашку, а затем и фрукты, лежавшие в корзинке на журнальном столике.       — И это можешь забрать с собой. Все забирай.       — Да, — подтвердил отец.       — Да, — сказала последнее слово мама.       Тайм был разбит. Они все отвернулись от него, когда все что он делал — было ради них. Он не мог контролировать свое внутреннее смятение, непонимание вещей, как все так обернулся, и безусловную ярость от того, что все его усилия были обесценены и стерты в порошок. И он сделал то, что сделал.       Фантомный Тайм закрыл глаза за мгновение до того, как слова были произнесены. Он запомнил выражения их лиц навсегда, что мог даже не смотреть на это. Но глаза фантомного Тайма ничто не смогли сделать с глазами Тайма из воспоминаний, потому что это была его история, и он всегда должен был смотреть на тех, для кого предназначались слова.       — Раз так, тогда забудьте о том, что ваш сын и брат Тайм когда-либо существовал в вашей жизни!       Это была безграничная сила слова. Поток вырвавшийся из его рта был непревзойденной силы. Вся злость и отчаяние сплелись в бесконечный источник энергии и вышли на поверхность. Сила его слова была колоссальной. Он никогда не проводил множественный сеанс внедрения мысли. Ему всегда требовалось смотреть на человека индивидуально, но здесь видимо его сила достигла апогея, он будто разом смог поймать взгляды трех пар глаз, зафиксировал их и произнес слова.       Они застыли на месте, дезориентированные, медленно моргающие. Тайм кажется начал что-то понимать, но в нем все еще бушевало негодование, и он произнес слово, чтобы они «зафиксировали задание».       Оно было сказано тихо. Наверное, первое тихое слово за все это время, как он вошел в дом.       — Хорошо?       Его семья начала усиленно моргать. Они уставились друг на друга, а потом на Тайма. Первой в себя пришла мама, глядя на него с подбитой красной щекой и мятой рубашке с оторванной пуговицей.       — Что вы здесь делаете, кхун?       Слово резануло воздух и Тайм внезапно отшатнулся, словно кто-то внезапно вставил ему наушник в уши с играющим в нем хэви-металлом.       — Молодой человек, просим вас уйти. Мы ничего не будем покупать, — сказал отец, вежливый госслужащий, поправляя свою жилетку, которая почему-то сдвинусь и выглядела неаккуратно.       В этот момент Джун, прижавшаяся к спинке дивана закричала. Ее дыхание было нестабильным, она с ужасом смотрела на Тайма.       — Господи, Тайм, что это? Что это?!       Ее глаза лихорадочно метались от него к его отцу, оборачивались назад, где на диван встала П’Мин, склонившись, чтобы посмотреть, кто там внизу.       — Джун, что ты здесь делаешь? — спросила она.       — Джун, этот парень с тобой? — уточнил у нее отец Тайма, кивая в его сторону.       Джун чувствовала, что у нее земля уходит из-под ног и как хорошо, что она сидела на полу.       — О чем вы говорите? Это ваш сын! — бросила Джун, отчего отец Тайма вопросительно уставился на него.       — Джун, девочка, ты плохо себя чувствуешь? — П’Мин свесилась с дивана и опустила руку вниз, чтобы нащупать лоб Джун. Джун в страхе отшатнулась от нее.       — Тайм! — крикнула Джун, требуя объяснений.       Тайм сглотнул. Он стоял как чучело в огороде, и все вороны выжидательно смотрели на него, ожидая, когда он атакует. Но сил атаковать у Тайма не было. Он чувствовал безмерную усталость и адский голод. В тишине комнате его дико урчащий живот был каким-то сюрреалистичным действием.       — Тайм, ответь мне, что происходит? — Джун была в панике. Только что была страшная ссора и крики, и ее сознание словно отделилось от нее, и она не могла ничего чувствовать, кроме всепоглощающего страха, а теперь происходит то, чему у нее нет объяснения. Внезапная амнезия? Это какая-то шутка?       — Кхун, вы что-то продаете или вы пришли с Джун? — спросила растерянная П’Мин, потому что Джун в истерике ползала по полу, а перед ними стоял какой-то непонятный мужчина.       У Тайма разрывалась голова. Он был в оцепенении. До него только начал доходить весь ужас того, что он только что сделал.       Он поднял глаза, встретившись взглядом с каждым членом своей семьи, но ни в одном не видел признаков узнавания. Боже… Что он натворил?..       На негнущихся ногах он подошел к отцу, но тот отшатнулся, потому что было странно, что какой-то незнакомец врывается в его личное пространство.       — Вспомни Тайма.       Непонимание.       — Что?       — Вспомни своего сына Тайма.       Он должен правильно сформулировать запрос. Сосредоточься, говорил он себе, сосредоточься.       — Ты должен вспомнить своего младшего сына Тайма. Ты понимаешь?       Не понимает. Абсолютно.       Вот здесь появилось отчаяние, осознание, и страшное открытие — он сделал то, что невозможно обратить вспять.       — Кхун, о чем вы говорите? Сын? — Мама в небольшом страхе посмотрела на него. Джун привела к ним в дом сумасшедшего.       — Да! Сын! Сын! У вас есть сын! — внезапно выпалил Тайм, засовывая пятерню в идеально уложенные с утра волосы, пытаясь придумать, что он должен сделать, чтобы поправить эту ситуацию. Боже, все вышло из-под контроля. Что он наделал?       — Чушь какая-то. Мин — наш единственный ребенок, — ответил отец, а потом думала, что шуточка окажется удачной и сказал: — или мы в молодости что-то натворили, о чем не знали?       Мама шикнула на него, но тоже улыбнулась.       Тайм чувствовал себя так, словно попал в голову сумасшедшего. Он не видел ориентировал и не знал, куда ему идти.       Снизу Джун снова выкрикнула, выдергивая Тайма из своих размышлений. Господи, нужно объяснить это Джун. Она единственная, кто сможет его понять и объяснить, что ему делать, чтобы исправить эту ситуацию, но сначала…       Тайм подошел к каждому из членов своей семьи и сказал:       — Ты должен заснуть, пока я не скажу тебе проснуться. Ясно?       Все трое удобно устроились на двух диванах, сладко засыпая. П’Мин и мама славно откинулись на спинку одного дивана, а отец обошел журнальный столик и лег на другой диван и неглубоко засопел, словно наконец-то ему и его голосовым связкам предоставили отдых после такого тяжелого дня.       Это было почти мило, если бы Тайм не знал, какая история за этим стояла. Он должен посоветоваться с Джун.       Джун, которая наблюдала из-за спинки дивана, как родители Тайма покорно, словно загипнотизированные, сделали то, что он велел, выглядела ошарашенной, и когда Тайм опустился на пол рядом с ним, она отшатнулась от него.       — Я не знаю, что мне делать Джун. Я сделал непоправимую вещь. Умоляю, скажи мне, что мне делать?       — Т-тайм, что ты такое?       Фраза была как ушат с холодной водой. Тайм будто вышел из анабиоза и впервые увидел перед ним Джун: трясущуюся от страха глядя на него. Джун боится его. Осознание этого шокировало Тайма до глубины души. Она никогда не боялась его. Даже в свою первую встречу с ним.       Ты производишь впечатление человека, которому можно доверять, сказала она тогда.       Он не только стер воспоминания о нем своим родителям, но и сделал то, что привело Джун к страху перед ним.       — Джун, послушай. Я не совсем обычный человек. Когда мне было около восьми лет я открыл в себе способность внушать людям определенные мысли и действия.       Лицо Джун представляло из себя смесь невообразимых эмоций: скепсис, недоверие, насмешка, страх. Она держалась от него подальше, все еще не в состоянии понять, можно ли все-таки доверять человеку перед ней.       — И ты смог внушить своим родителям забыть тебя? Они тебя больше не помнят?       Тайм шумного сглотнул. Он надеялся, он все еще надеялся, что это обратимо, если он правильно сформулирует запрос, но часть его разума осознавало, что это уже непоправимо, поэтому эта часть разума кивнула.       Джун качала головой.       — Это немыслимо! Немыслимо! Такого не бывает. Нет. Нет! Это не кино.       Когда ему было восемь лет, он тоже думал, что это съемки какого-то шоу и все просто потакают ему, типа Шоу Трумана, но потом он начал формулировать такие запросы, которые никто не стал делать бы даже для шоу, и он понял, что это происходит взаправду.       — Это правда, Джун.       — Нет, нет, — качает она головой. — Это что-то неправильное. Ты неправильный. То, что ты сделал неправильно, ты это понимаешь? Ты никогда не должен был так поступать! Никогда!       Джун никогда не ранила его. Они были с ней друзьями, они пережили с ней много взлетов и падений, но все равно поддерживали друг друга. Когда-то он даже хотел рассказать ей о своем даре, но решил благоразумно промолчать, не зная, как она отреагирует. Если бы он знал, что это будет так… Возможно, произойди это все в другой ситуации, реакция Джун не была бы такой радикальной, но она увидела слишком злое и слишком сильное применение его дара и это ее до ужаса напугало.       — Джун, умоляю, послушай меня.       — Не трогай меня!       — Хорошо, хорошо, — Тайм убрал от нее руки, когда она замахала руками, пытаясь держать его подальше от себя. — Джун, послушай, я знаю, это выглядит как какой-то бред сумасшедшего, но я прошу тебя, выслушай меня. Ты мой друг, Джун. Ты всегда была и будешь моим другом.       Она была маленькой и скорчившейся как зверёк загнанный в угол. Последнее, что она хотела слышать, так это то, что этот человек перед ней (если он человек) называет ее своим другом. Опасно иметь таких друзей.       До Джун начинает доходить смысл всего, что происходило ранее.       — Все твои расследования и статьи… Это все твой дар?       Наверное, какая-то часть Тайма ждала некоего восхищения в ее голосе, словно она будет гордиться тем, что он использует свой дар на благое дело, но слышалось в голосе лишь пренебрежение.       — Это было все ненастоящее. Все усилия.       — О чем ты…       — Ты вообще не прилагал усилий.       Звучало как приговор, и внутри Тайма обрывались нити их связи с Джун. Она не считала его дар чем-то полезным. Наоборот, он был читером с первоклассной прокачкой.       — Вся твоя жизнь была без усилий.       — Джун, — пытался защититься он, — я не делал этого постоянно и со всеми…       Но ее уже было не остановить. Она обвиняла его.       — Как я могу тебе верить? Откуда мне знать какие вещи ты внушал людям? Это могли быть какие-то плохие вещи…       — Джун, ты же знаешь меня, Джун, мы дружим со школы. Я бы никогда не сделал ничего плохого.       — Как сегодня? — бросила она, и это было куда сильнее пощечины отца.       Она подозревала его во всем. Она больше не могла ему доверять.       — Господи… — руки прижались ко рту, когда очередная страшная мысль пронзила ее. — Со мной тоже? — Ее словно озаряет. — О боже мой, не говори мне, что ты делал это со мной?       — Джун…       — Ты же всемогущ, — она словно разговаривала сама с собой, ведя диалог, — ты можешь внушить абсолютно все, что угодно, и никто не будет знать, включая меня. — Она подняла глаза, выйдя из раздумий. — Что ты сделал со мной?       — Джун, клянусь, ничего.       — Лжешь, — тихое шипение, но слово ударило его плашмя в грудь.       — Клянусь, это были мелочи, просто чтобы ты не грустила…       Она, как и его родители, была непреклонна и не давала ему и шанса на объяснения.       — Мелочи? Какие мелочи? А может… — фантомный Тайм готовится услышать еще одно страшное предположение за мгновение до того, как это услышит Тайм из воспоминаний. — Ты пользовался мной, да?       — Джун, как ты можешь даже предположить такое? — Он сам отшатнулся он нее, когда только услышал это. Она его лучшая подруга, она как сестра ему, он любил ее всю жизнь, но не в том ключе. Это была безоговорочная любовь друга, он бы никогда не использовал ее вот так. Одно только предположение, которое озвучило Джун, заставило его почувствовать тошноту. Этот разговор шел неправильно. Совсем неправильно.       — Как я могу верить твоим словам? Я тебя совершенно не знаю, Тайм, и никогда тебя не знала. Сегодня я поняла, что ты можешь быть не тем человеком, которым кажешься, и никто никогда не узнает тебя настоящего, потому ты, черт возьми, всем прочистил мозги! — она выкрикнула последнюю часть так жестоко, что в грудине Тайма стало невыносимо больно, будто забетонированные ребра против воли пытались выбраться из камня и трещали по швам.       Джун была права. Как ему можно верить? Он не знает, что бы сделал, если бы оказался в ее ситуации и увидел все произошедшее сегодня ее глазами.       Сегодня он совершил самую грандиозную ошибку в своей жизни. Он не представлял, как справится с тем, что он натворил. Но у него была призрачная надежда, что он будет не один. Что с ним будет его Джун. Его поддержка и опора все эти долгие годы. Он не представлял, как справится с тем, что он натворил с ее поддержкой, и абсолютно точно не представлял, что с ним будет и как он будет справляться без нее. Что будет с его жизнью, если в ней не будет Джун? Но будет ли у нее — у Джун — жизнь, если она не может вынести то, что узнала о нем? В ее глазах вселенский ужас и подозрительность — она никогда ни на что не смотрела так, как смотрит сейчас на него, и ему это невыносимо. Он знает, что он неправильный. И то, что он сделал тоже неправильно. Он знает. Он знает, что будет сожалеть об этом до конца своей жизни. Он знает. Но он думал, он питал маленькую надежду, что будет не один, что он справится с этим с Джун.       Тайм предпринимает последнюю попытку объяснить, хотя уже знает, что Джун останется при своем мнении и не передумает.       — Джун, — тихо произносит он ее имя. Она всегда была теплой и мягкой, как этот летний месяц, она светилась как солнце, глядя на него. — Неужели я не заслуживаю доверия?       В его теплом летнем месяце, наполненным солнцем, начались ливневые дожди.       — Ну, прочисти мне мозги, если хочешь доверия.       Тайм разбился. Это был конец. Жестоко. Невероятно жестоко.       И заслуженно.       Он это понимает.       Они сидели там на полу какое-то время в тишине и без движения. Лишь изредка долетали тихие посапывания родителей, глубоко и сладко спящих, больше не знающих кошмаров сегодняшнего дня.       Глазные яблоки Тайма горели, в носу защипало и, когда он моргнул, на щеки упали первые капли слез. Лицо Джун тоже было мокрым от слез ярости и недоверия. Все было кончено. Тайм знал это. Не принял, но знал. Уже ничего не будет как раньше. И дело не только в родителях, но и в Джун. Он не сможет быть с ней больше. Не после тех слов, которые она ему сказала. Тайм может сформулировать запрос таким образом, что она забудет только сегодняшний день (то, что он должен был сделать с родителями, если бы он не пошел у поводу эмоций и не выпалил в сердцах то, что сказал), и завтра между ними будет все как всегда, будто 28-е октября ничего не произошло. Но Тайм знает. Он всегда будет помнить. И это знание будет преследовать его всегда, когда он будет смотреть на Джун. Потому что он прочистил ей мозги, а она это даже не знала. Тайм не мог так с ней поступить, и поэтому решил все сделать как нужно. Он все еще любит Джун. И он уже не знает, как проживет без нее свою жизнь.       Он подполз к ней ближе и взял ее заплаканное лицо в свои ладони. Джун сопротивлялась, стуча по спинке дивана, на котором тихим сном спаси мама и П’Мин.       — Отпусти меня! — требовала Джун.       — Именно это я собираюсь сделать, — мягко сказал он, что контрастировало с ее тоном. Тайму трудно дышать, легкие в огне, грудь сковало колючей проволокой и, кажется, что он сейчас упадет замертво, но он произносит последнее адресованное ей слово: — Джун, — он усиливает хватку своих ладоней на ее лице, заставляя ее взглянуть ему в глаза. — Забудь о том, что твой лучший друг Тайм когда-либо существовал в твоей жизни. — Глаза Джун затуманиваются, она готова исполнить его запрос, но прежде, чем она это сделает, Тайм обнял ее крепко-крепко в последний раз и прошептал: — Ты вернешься в свою квартиру и забудешь о том, что произошло 28-го октября ХХХХ. Поняла?       Джун медленно встала и, преследуемая целью, которую нужно исполнить, она направилась по коридору и через мгновение Тайм услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Его мутный взгляд задержался на настенных часах.       14:28. Время, когда он остался один.       Он тяжело вздохнул и его сдерживаемые эмоции вышли наружу, и он яростно закричал. Фантомный Тайм столько раз проходил через это, и он должен был бы уже привыкнуть к этому, но каждый раз это было для него в новинку. Господи, возможно ли чтобы так сильно болело сердце? Как люди выдерживают такую боль? Выдержит ли он?       Когда он смог прийти в себя (если это вообще было возможно в его случае), Тайм сделал самую странную вещь: он начал поглощать фрукты из корзинки, что стояли на журнальном столике, чтобы утолить свой жуткий голод. Картинка была отвратительная: он плакал и ел не жуя, не разбирая вкуса, просто чтобы заткнуть свой урчащий желудок. Когда он закончил, он вновь расплакался. Он сидел на коленях перед журнальным столиком, по левую руку от него спали мама с сестрой, а по правую руку от него спал отец. Ковер под его ногами был неописуемо мягким и Тайм мечтал тоже заснуть, чтобы законсервировать этот момент.       Он не знал, что ему делать после произнесенных слов. Алогичная часть его мозга пыталась противостоять правде. Он разбудил отца и несколько раз пробовал разнообразные формулировки, чтобы он вспомнил Тайма, но все было бессмысленно. Тайм был для него чистым листом. Теперь он будет писать новую историю, в котором Тайма больше не будет.       Он с детства знал, что со словами нужно быть осторожным и старался формулировать правильные запросы, и он удачно с этим справлялся. И где же он облажался? Со своей семьей!       Он снова усыпил отца, а затем оглядел дом. С полок на него смотрели фотографии их счастливой семьи, где их четверо, и он понял, что должен сделать. Он пошел в отцовский гараж, откуда взял большую картонную коробку и снова вернулся в дом. Он собрал все фотографии в гостиной, на которой их было четверо или только он один, оставляя только те, на которых не было Тайма. Затем он поднялся в комнаты родителей и сестры и взял оттуда фотографии и некоторые вещи, которые были его, затем прошел в свою комнату, откуда вынес только личные вещи и одежду, а, когда закончил ее убирать понял, что это просто комната для гостей — нейтральные обои, нейтральное постельное белье, будто его и не было там никогда.       Внизу, на первом этаже он зашел в телефоны своей семьи благодаря отпечатку пальца и удалил свой телефонный номер из контактов, свои фотографии и переписку. На телефоне П’Мин он зашел в инстаграм удалил свой профиль из подписок, а затем подчистил все фотографии, на которых был Тайм.       Всё. Тайма больше не было.       Когда он закончил с этим, он еще раз обошел дом на предмет явных своих следов, не ожидая и не веря, что сработал идеально. Его голова была готова была расколоться как орех, не говоря уже о сердце. Он до сих пор не знал, как находится в сознании. В любом случае, если и будет что-то, указывающее о Тайме, они отмахнуться от этого как от чего-то незначительного. Он обвел взглядом гостиную, почистил телевизор от следов чая и убрал осколки разбитых чашек. Включил телевизор и тот отлично работал, на нем не было никаких пятен и разводов. Затем Тайм подошел к каждому члену семьи и сформулировал им запрос, чтобы они забыли то, что произошло 28-го октября ХХХХ, и, что на следующий день 29 октября они отправятся в путешествие в другую провинцию на несколько дней. Тайм купил им билеты на их имена. Они должны хорошенько отдохнуть и отпраздновать день рождения П’Мин. Они это заслужили. Тайм снова велел им заснуть и проснуться утром 29 октября, а затем, когда он услышал их ровное дыхание, он взял в руки коробку со своими вещами и вышел из дома.       Он сел в машину, посмотрел на коробку, лежащую рядом с ним на пассажирском сидении и заметил телефон на полу. Это телефон Джун. Наверное она обронила, когда выходила из машины. На экране блокировки стояла ее фотография с Кью. Тайм разблокировал ее телефон паролем, который у нее не менялся с каждым новый телефоном вот уже много лет, и решил, что должен удалить себя полностью из ее жизни, поэтому удалил все свои данные, фотографию и, конечно переписку в LINE. Перед тем как сделать последнее, Тайм открыл переписку с Джун и посмотрел на последнее отправленное ею сообщение ему в девять часов утра.       «Жду тебя у ворот. Поторопись, Кью уже начал ворчать.»       Какое незначительное сообщение. Ничего возвышенного, никаких ярких фотографий. Никаких прощай. Просто будничное сообщение. Кто бы мог подумать, что сегодня она больше никогда не вспомнит, кто такой Тайм, куда они должны ехать и почему Кью из-за этого так недоволен.       Тайм удалил переписку и выключил питание телефона. Позже он положит телефон в ее почтовый ящик. Он положил мобильник на пассажирское сидение, готовясь завести мотор, когда увидел девчушку лет двенадцати, свою соседку и понял, что нужно сделать еще некоторые дела.       Через час он уехал из района, который считал своим домом на протяжении всей свое жизни, перед этим прочистив мозги всем своим ближайшим соседям. Даже если имя Тайма и всплывет, вскоре оно станет белым шумом, и никто о нем больше не вспомнит.       Тайм не помнил, чем он занимался весь остаток того дня. Возможно пил в своей квартире или в каком-нибудь баре. На следующий день он был разбит, но поехал на работу, с готовностью отдаваясь тому, что умел лучше всего — быть журналистом.       Он всегда был фанатиком и трудоголиком, но после 28-го октября стал просто невыносим. Никто из его коллег просто не могли оторвать его от своего рабочего стола. Он был на выездах, он что-то печатал — он делать все мыслимые и немыслимые вещи, но, самое главное, он сделал тот часовой репортаж, который хотел, обнажая все мерзости, имена всех, кто был причастен, без прикрас, без купюр. Он нашел всех, не упуская никого. Он даже нашел тех, кто угрожал его матери. Тайм сделал все. Это был громкий скандал, и слетело много голов. Многие были готовы надрать ему зад, но у него было много защитников, и система начала меняться в лучшую сторону. Тайм чувствовал удовлетворение от того, что сделал.       Однажды Тайм, когда у него появился небольшой перерыв, зашел в инстаграм и набрал имя П’Мин, он увидел фотографии, датированные 29 октября: они были в поездке в другой провинции, а на фотографии была подпись «День рождения с семьей».       В тот день Тайм ушел пораньше домой, чем удивил всех своих коллег, заперся в квартире и беспробудно пил, пока не наблевал и не вырубился.       Работа была его смыслом жизни. Он любил ее. Это было то, в чем он был лучшим. Это был его кайф, его доза удовольствия. Он был неудержим. Коллеги считали его психопатом, но все же не могли не признавать его успехом. Им гордились. Им восхищались. Все его 24 часа вращались вокруг работы. Изредка бывало 23 часа, потому что один час он предпочитал либо пить, либо трахаться, либо, в особо паршивые дни, подставляться под чьи-то кулаки.       Тогда он спросил себя как он будет жить, и единственное, что он мог себе на это сейчас ответить «как-то». Он как-то живет. Наверное, если бы у него не было работы, он бы спятил. Потому что 24 часа в сутки он думал только о работе. Но в те дни, когда у него был один свободный час, он думал о том дне. Он прокручивал этот день в памяти снова и снова раз за разом и представлял себе множество вариантов развития сценария, в котором он не сотрет своей семье память. Не каждые сценарии были оптимистичны, но в одном он был уверен — он был не один. Возможно не с ними, но не один.       Тайм пробовал прочистить мозги себе. Он хотел, чтобы его мозг тоже стал чистым листом. Он уже не желал, чтобы семья его вспомнила, он молился, что он все забыл.       Тайм часами просиживал у зеркала в ванной, ловил свой взгляд и говорил:       — Забудь свою семью.       Он говорил это каждый день. Говорил это пьяным и трезвым. Говорил, когда был зол, радостен, восторжен, встревожен. Говорил тихо, кричал громко. И все равно это было бесполезно. Ему нужен был человек с таким же даром как у него или это было бессмысленно. Тайм даже написал во всевозможные форумы, блоги и соцсети, есть ли люди, которые умеют стирать память, но никто так и не отозвался. А когда у него было особо паршивое настроение, после долгого сидения у зеркала, он закричал и разбил его. С этих пор в его доме нет зеркал, а единственное окно, в котором по вечерам можно увидеть свое отражение, прикрыто жалюзи.       Один его любовник даже спросил об этом, и Тайм сказал, что хотел стереть себе память, на что услышал смешок.       — Да ладно, — его бойфренд растянулся на его матрасе, в пальцах медленно тлела сигарета. — Ты слишком утрируешь. Ну подумаешь, поссорился с семьей. Нахрена они тебе нужны? Родители все равно рано или поздно умрут. Это часть природы.       Тайм хотел выхватить у него сигарету и запихнуть ее в его грязную пасть, но он дал себе слово больше никогда не действовать на эмоциях, хотя с таким ублюдком, как этот парень, он должен был сформировать самый мучительный запрос, какой он только мог придумать. Посмотрите на него, спустя столько лет, он все-таки научился думать головой. Родители гордились бы им. Тайм рассмеялся бы, если бы ему не хотелось разрыдаться.       — Ты больше никогда не попадешься мне на глаза. Тебе ясно?       Стоило пройти через 28-е октября, чтобы Тайм наконец-то чему-нибудь научился.       Но не необретаемое желаемое забвение было его проблемой. В жизни Тайма произошло самое страшное, что только могло с ним случиться.       То, из-за чего он лишился семьи и лучшей подруги. То, что было смыслом его жизни, смыслом его существования, его отдушиной, его средством убежать от реальности.       Тайм больше не мог заниматься журналистикой.       Он выгорел.       Это слово часто звучало в офисном коридоре, когда он проходил мимо. И он не мог остановить звучание этого слова несмотря на свой дар, потому что об этом говорили все. От уборщицы до генерального директора. Это не было ни для кого секретом.       Тайм даже не заметил, как это произошло, все случилось тихо. Просто Тайм стал замечать, что стопка с папками и бумагами продолжает расти, а не уменьшаться, как у него обычно это бывало. Он всегда выполнял свою работу вовремя, даже когда дедлайны решали попытаться свести его в могилу. Тайм часто не мог найти слов, когда что-то писал, часами просиживая и впустую глядя на текстовый редактор. Не мог подобрать для себя интересную тему для освещения ее в прессе. Не мог заставить себя встать и пойти взять интервью.       Сначала он пытался с этим бороться, ему даже казалось, что он нашел причину — его дар. Он не должен применять свой дар, потому что, возможно, Джун была права, ему очень легко это все давалось (хотя он бы не сказал, что слишком часто применял дар на работе), поэтому он резко перестал его использовать, пытаясь перезапустить себя. Сначала казалось вот оно: появились сложности, чтобы взять интервью, нужно было искать новых людей или другие пути, и, казалось, это бросало ему вызов, потому что Тайм любил сталкиваться с трудностями, но итог был неутешительным. Дело было не в даре. Он действительно больше не мог заниматься журналистикой. Не не хотел. Не мог.       Он действительно был высушен и выгорен дотла.       Осознание этого ударило Тайма гораздо сильнее, чем то, что он потерял навсегда свою семью. Это казалось какой-то издевкой. Он отдал все, что у него было, он отдал свою семью за это — за то, чтобы заниматься тем, что он любил, — а в итоге… у него нет даже этого. Он пуст. У Тайма больше ничего не осталось.       Босс пытался его подбодрить, дал ему недельный отпуск, месячный, потом и трехмесячный, но Тайм пришел и написал заявление об увольнении. Для всех это было чем-то из рода фантастики. Тайм сделал в этих стенах небывалое количество материала, каждая частичка его души, да черт, его молекулы — всё жило здесь, в этих стенах.       — Я больше не могу, — несчастно сказал Тайм, перед тем как закрыть за собой дверь.       На его столе накопилось огромное количество работы. Некоторые коллеги поделили его дела между собой, какие-то он предложил сам. Он забрал только несколько дел, которые были его личным независимым расследованием, которое он вел в отрыве от своей основной работы, в надежде потом написать еще одну сенсацию.       В тот вечер Тайм даже не мог плакать. Он сидел на матрасе, в своей серой квартире, смотрел на две коробки в углу, а затем на него что-то нашло, он вскочил с места и начал снимать с себя всю одежду в которой он ушел сегодня на работу: дорогой костюм, помпезные часы, брендовое нижнее белье. Он остался абсолютно голым, затем подошел к деревянному шкафу, битком набитому вещами, и начал вышвиривать с полок все, что попадалось ему под руку. Когда он закончил, он сложил всю эту кучу одежды в коробку, которую привез из дома, вытащил оттуда фотоальбом и некоторые другие личные вещи, а в коробку засунул всю одежду, и подписал ее этим словом, положив коробку за дверь в коридор.       Он лег спать голым и проспал больше суток из-за того, что был голоден. Был будний день и впервые за долгое время ему не нужно было никуда идти. Теперь у Тайма было все время в мире, чтобы заниматься самобичеванием, утопать в море вины и сожаления, и, если повезет, он сможет найти избавление от всей этой дрянной жизни где-нибудь на дне бокала или где-нибудь в темноте, когда он будет хрипеть зовя кого-нибудь, но никто ему не придет на помощь как он того и заслуживал.       

***

             Когда он увидел белый свет, его первой и чертовски глупой мыслью было «нельзя идти к белому свету». Странные мысли для человека, который так хотел умереть. Но белый свет не спрашивал, чего он хочет: он только расширялся, захватывая собой все пространство, пока не осветил все в пределах зрения. Когда Тайм открыл слипшиеся веки, он увидел перед собой чистую светлую комнату. На уровне его глаз на противоположной стене выстроился ряд ваз с цветами. К его руке подключена капельница, кардиомонитор выключен, он накрыт тонким, мягким одеялом. Что ж, его «белый свет» оказался не таким уж страшным, всего лишь больничная палата.       Тайм не пытался встать или пошевелиться. Ему было так хорошо лежать и, впервые за долгое время, он осознал, что у него ничего не болит, особенно в груди. Отдохнувший и безмятежный. Наверное, таким он был, когда лежал младенцем, завернутым в пеленки. Тайм ухмыльнулся.       Только сейчас он заметил, что на его груди что-то лежало. Свободной рукой он приподнял больничную рубашку и увидел небольшой хлопковый мешочек, а внутри лежали ярко-красные камни, похожие на ягоды кизила. Тайм даже сначала растерялся, а не настоящие ли это ягоды, но нет, это были камни, которые на свету переливались как смола на стволе дерева. Можно было с уверенностью сказать, что это оставил Оникс. Значит, он уже был здесь.       Словно подслушав его дверь в палату тихо открылась и в комнату вошел Оникс с бутылкой холодного чая в руке — наверное, взял из автомата с напитками. Он был одет в его любимую футболку с динозавром и в классические брюки, как будто не глядя взял первое, что попалось ему под руку. Тайм тихо хмыкнул себе под нос, забавляясь его нелепым видом. Оникс посмотрел в сторону шума и увидев, что Тайм уже проснулся, поспешил к нему. Его лицо было очаровательно нежным, смотрящим исключительно на Тайма. Тайм даже не представлял себе, как сильно ему нужно было увидеть Оникса. Словно прошло очень много времени, несколько очень долгих лет, в течение которых он был одинок, пьян, ранен и нелюбим.       Оникс присел на стул рядом с его койкой и мягко коснулся его свободной руки, не подключенной к капельнице, положив уже ненужную бутылку с чаем у ножек стула. Его голос звучал слишком тепло, Тайму даже показалось на миг, а не снится ли ему это — все казалось ему нереальным.       — Ты нашел мой оберег, — теплая ладонь коснулась лба, отодвигая чуть отросшие волосы, падающие на глаза.       — Я был удивлен, когда почувствовал на груди что-то тяжелое, — а вот голос Тайма был очень сиплым, будто он им уже очень давно не пользовался.       — Я подумал, что это самое правильное место, где его нужно расположить, у самого сердца, — улыбнулся он, аккуратно взяв мешочек и положив его у края подушки. Теперь, когда Тайм проснулся, камни должны отдохнуть немного в стороне, но все равно продолжать подпитывать его энергией. — Это сердолик. Считается, что этот камень способен излечить от всех болезней. Не то чтобы я не доверял докторам, просто хотел, чтобы дополнительная помощь не помешала. Это единственное, что я мог для тебя сделать. — Оникс говорил спокойно, но все же создавалось впечатление, что все было не так просто, как он говорит.       — Я долго спал?       — Долго.       — Как долго?       Оникс покачал головой, продолжая мягко улыбаться.       — Что со мной случилось? — снова попытался разговорить его Тайм, а заодно прочистить его засорившийся голос.       — Теперь ты в порядке. — Не вопрос. Утверждение.       Тайм вопросительно выгнул бровь.       — Ты мне не расскажешь?       — Не-а, — он вновь покачал головой. Оникс улыбался так, словно смотрел на маленького нерадивого ребенка, который пытается влезть в разговоры взрослых. — Ты мне тоже много чего не рассказывал. Вот и я не буду. Тебе не обязательно знать.       Тайм надулся и отвернулся, но все-таки произнес обиженное:       — Туше, — потому что Оникс был прав. И все же он не мог не спросить: — Но что произошло до того, как я попал сюда?       Оникс откинулся на спинку стула и задумался над ранее произошедшими событиями. Когда он продолжил говорить, он все еще выглядел нежным и был чертовски заботливым. Тайму это казалось каким-то нереальным и контрастным. Он несколько лет пробыл в своих воспоминаниях, слушая ругательства отца, но сейчас перед ним маячит нежное лицо и мягкий, как сладкая вата, голос этого парня-динозавра.       — Когда произошел инцидент в ресторане, Па Нуи вызвала полицию и скорую помощь. Пострадали несколько человек, которые пытались удержать пьяного именинника, но их травмы были не такими серьезными.       — Серьезно было у меня, да? — попытался Тайм, но Оникс разгадал его намерение и снова мягко покачал головой, ничего не говоря. — Но все обошлось?       — Да, его обязались выплатить компенсацию за причиненный ресторану ущерб. И, когда тебя выпишут, ты сможешь обратиться в полицию с заявлением о причиненном вреде твоему здоровью.       — Нет, — Тайм устало покачал головой, — мне ничего от него не нужно. Главное, чтобы он принес свои извинения Джун.       Оникс кивнул, и они на какое-то мгновение замолчали. Это была приятная, неспешная тишина. Тайм просто наслаждался умиротворением, которая царила в палате, пока Оникс воспользовался моментом молчания и бесшумно пил свой холодный напиток. Тайм ничего не просил, он чувствовал себя наполненным положительными флюидами с тех пор, как увидел белый свет, и сейчас не нуждался ни в чем.       Пребывая в своих многолетних воспоминаниях, путешествуя по ним в одиночку, встречая одноразовых партнеров и людей, которых забывал он или которые забывали он, сейчас Тайм чувствовал, что прошел какой-то очень сложный квест, полный загадок, и чувствовал удовлетворение от пройденной миссии.       Оникс закончил пить и краем глаза, но также мягко, наблюдал за ним, а затем тихо произнес:       — У тебя были кошмары.       Тайм чуть приподнялся на подушках, молчаливый вопрос отобразился на его лице.       — Все время, что ты был здесь, ты метался на кровати и проходил через какой-то ужас снова и снова.       Тайм сглотнул. Чувство умиротворенности медленно начало испаряться, как воздух из спущенного колеса.       — Ты никогда не говорил мне, что с тобой происходило, и, когда ты спал в моей квартире, у тебя был тихий, здоровый сон, что я даже не подозревал, что на самом деле, твои дела так далеки от нормальности. — Взгляд доброго динозавра был тоскливым, но он все еще был мягок. Оникс взял ладонь Тайма в свою, едва заметно поглаживая его линию жизни большим пальцем.       — Ты был здесь? — Тайм не хотел, чтобы он подтвердил его опасения, но Оникс кивнул. — Как долго? — Ответа не последовало.       Значит он видел всю ту агонию, через которую он проходил, переползая из одного воспоминания в другое. Возможно он что-то говорил вслух, пока был в бреду, расчехляя свои тайны и вынося их наружу. Тайм не предполагал, что именно мог слышать Оникс, пока сидел здесь, рядом с ним.       Тайм закрыл веки, отрезая себя от белого света. Умиротворения больше не осталась, только глубокая вина, за то, что ему пришлось смотреть на него и слушать все то неконтролируемое дерьмо, которого могло срываться с его бессознательных губ. Он никогда не научится огораживать близких от своих проблем.       — Я чувствовал себя ужасно, не зная, как тебе помочь, потому что все это время ты справлялся со всеми этими чувствами в одиночку. Единственное, что я мог сделать, это просто прикладывать камни сердолика к твоему сердцу и ждать, когда ты проснешься.       Тайм открыл веки, переводя недоумевающий взгляд на Оникса.       — Ты не должен был. Мне никто не смог бы помочь. На самом деле, я должен извиниться за то, что позволил тебя в это втянуть. — Оникс напрягся на стуле, он догадывался о том, что скажет Тайм. — Я всегда хотел огородить тебя от рикошета, который мог бы последовать, если бы ты был со мной. Я знал, что было ошибкой начинать эти отношения, и что я всегда должен был быть один. Так было бы лучше для всех. Такой человек как я не может быть с кем-то, просто…       Тайм замолчал. Его голос только начавший восстанавливаться после долгой реабилитации задрожал. Оникс сильнее сжал его руку, но это все еще было нежно, несмотря на то, что Тайм говорил ужасные вещи.       — …просто встретив тебя я понадеялся, что, может быть, я смогу хоть ненадолго, хоть немного, быть счастливым.       Нижняя губа Оникса задрожала, глаза заблестели как маленькие черные ониксы в свете солнца.       — Ты все еще можешь, — прошептал он.       Тайм медленно, едва заметно покачал головой.       — Я все еще хочу быть с тобой, — настойчивый шепот коснулся его ушей, и Тайм закусил губу, с трудом сглатывая ком.       — Я могу сделать так, что ты не будешь этого хотеть.       Оникс не понимал значения этих слов, предполагая, что это аллегория, что это просто фраза, он не имел понятия какая глубокая дискуссия стояла за ней.       Тайм уже давно об этом думал. Он знал, что рано или поздно это все-таки случится. Он дал себе обещание уберечь Оникса от своего прошлого, чтобы ничто из тех событий не смогло им помешать. Но вот они здесь. Он втянул Оникса в свою внутреннюю борьбу, в свои кошмары, он втягивал его в свои проблемы, в свои разборки, он подвергал его опасности. Он уже сделал это со своими близкими однажды. Он был таким безрассудным. Он был трусом, который боялся существовать без своего дара, он был эгоистом, предпочитавшим сосредоточиться только на себе, и он был тем, кто не мог подпустить к себе людей. Он должен был остаться один, это был бы самый правильный путь, который у него был — выползти из тупика и идти в одиночку.       Он мог сказать: «Забудь о том, что Тайм когда-либо был в твоей жизни», он уже говорил запрещенные слова.       И он должен был это сказать, чтобы огородить себя, и огородить Оникса от него.       Тайм смотрел на печальные, но такие решительные глаза перед собой и разрывался от переполнявших его чувств. Он всегда был уверен в том, что в конечном итоге должен сделать, но видя перед собой лицо Оникса, внутри него все переворачивалось.       Тайм положил руку поверх руки Оникса, и смотрел ему прямо в глаза. Он был таким открытым, таким доверительным, он был готов на все, что бы Тайм ни предложил.       Губы Тайма приоткрылись, нужный запрос сформировался в его сознании.       Это было бы правильно. Так было бы лучше для Оникса. Как и для Джун.       Джун.       Перед глазами всплыл образ Джун, с заплаканными глазами, смотревшего на него — на чудовище.       Это было правильно.       И также Джун, которая осталась одна, которая все-таки приняла предложение этого ублюдка Кью, потому что Тайма не было рядом, чтобы что-то изменить.       Перед ним стоял образ фотографии из розового фотоальбома, на котором были запечатлены он и Джун в мантиях выпускника университета. Тогда, в день вручения дипломов, Джун взяла с него обещание, что он не уйдет из ее жизни, когда обучение подошло к концу. Она не хотела вступать во взрослую жизнь без него. Несмотря на то, что у нее был Кью, она в своей жизни обязательно хотела иметь своего лучшего друга. Он скрестил с ней мизинцы тогда, чтобы потом, через несколько лет, она вышла из его дома забыв о обещаниях, которые они друг другу дали. Он нарушил его, уйдя из ее жизни, которая, как он знает теперь, пошла совершенно не так, как могла бы пойти. Но, что было не менее важно, он тоже был один, когда ее не стало. Его решение стало роковым не только для Джун.       Звуки зеленой травы зашелестели в ушах Тайма, что он обернулся по сторонам, пытаясь найти их источник, когда стол с цветами в вазах превратился в поле зеленой травы. Было так же светло и все освещено белым светом, шелест успокаивал напряженные мышцы, а приятный ветерок касался одежды, создавая легкие волны на ткани. Оникс лежал на животе рядом с Таймом и смотрел на него сверху вниз. Его щеки красные, он смущается от того, как Тайм с ним флиртовал, и как они потом с ним разделили поцелуй, полный тепла и солнечных лучей.       — Я чувствую себя невероятно счастливым, — сказал Оникс, играя с травинкой рядом с головой Тайма, улыбаясь широко, издавая глупые смешки. — Это похоже на сон, то, что ты здесь, со мной, и разделяешь этот момент. Я давно не чувствовал такого единения с кем-то.       Грудь Тайма наполнилось теплом, когда он услышал от Оникса такое откровение. Ему было страшно находиться здесь. Страшно и неловко было быть в семье, учитывая все то, что произошло с его семьей, и все же он не мог не согласиться с тем, что это действительно похоже на сон, из которого он не хочет просыпаться.       Он провел рукой по предплечью вверх, к плечу, поднимаясь к ушам и останавливаясь на затылке. Темные волосы Оникса были согреты солнечным светом и мягким бархатом окутывали его пальцы.       — Я давно не чувствовал себя таким счастливым с кем-то, — тихо сказал Тайм. А потом впервые признался честно, хотя и понизив голос, чтобы Оникс не расслышал из-за шелеста травы, — я всегда был один.       Он не знает, услышал ли его Оникс из-за голоса трав, подгоняемым сильным потоком ветра, но он чувствовал его руку на своей щеке, которая гладила его, нежно прикрывая от разыгравшихся трав, и смотрел на него как на что-то невообразимое, будто с ним чего лучше никогда не происходило.       Образ сменился горячей ночью, когда они были в постели Оникса, комната кирпичного цвета обволакивалась ночным светом, лившимся из окна, скользя по стенам, играя с тенями. Было душно и очень влажно, одеяло валялось на полу, накрывая одинокий пушистый ковер — любимца Тайма, простыни сбились под ногами в неприятные валуны, давящие на кожу. Оникс липко дышал, смазывая стоны, цепляясь за шею Тайма, ногтями зарываясь в кожу. Тайм не мог оторвать от него глаз, хотя в той части комнаты, где стояла кровать, было темнее, так как она была немного дальше от окна, и все же Тайм уже знавший лицо Оникса как художник выводивший на холсте черты своей модели, смотрел на него словно впервые и не мог насытиться.       Иногда он не мог поверить, что этому человеку действительно было до него хоть какое-то дело. В особо паршивые для себя дни он считал Оникса сумасшедшим, которому зачем-то понадобился такой никчемный человек как он. Тайм не знал, что делать с таким навалившимся на него счастьем. Его это пугало до чертиков. Он не знает, что это такое — быть счастливым, он не знает, как удерживать счастье в руках, и, черт возьми, он каждую секунду боится, что он облажается и все счастье просочится сквозь его пальцы, словно его и не было никогда. Он полностью соткан из страха и ненависти к себе. В нем столько отрицательных чувств, что появление Оникса в его жизни кажется чем-то неправильным, словно он его может запятнать. Кого-то такого чистого, невинного, вечно смущающегося и доброго.       — Пожалуйста, — масляно стонет Оникс ему в ухо, облизывая мочку, притягивая кончиком языка серьгу и пробуя ее ювелирную текстуру на вкус. — Наполни меня.       Ох, иногда он мог быть грязным. И, наверное, это единственная грязь — буквальная, — которая могла быть в Ониксе. Он был замечательным человеком во всем отношениях, который по какой-то немыслимой причине хотел быть с таким человеком, как Тайм.       — Сильнее, — бедра сжимаются на пояснице Тайма, когда Оникс прогибается под ним, подстраиваясь под него.       «Я счастлив, когда я с тобой», — всегда говорит он, и Тайм думает, а не в этом ли все дело, потому что, ну, наверное, он действительно был хорош в таких вещах, и мог его осчастливить.       Но потом Тайм вспоминает, как они вместе готовят на кухне, или сидят на кушетке, обсуждая какую-нибудь повседневную ерунду, или, когда Оникс собирает очередное украшение и, их глаза встречаются, и в этом нет ни единого намека на пошлость, только мягкость и неподдельная искренность, и тогда Оникс произносит:       — Я счастлив, что ты рядом.       И Тайм ему верит, забывая на секунду обо всем на свете: о прошлом, о себе самом. В этот миг есть только Оникс, и он отвечает, не задумываясь:       — Ты делаешь меня счастливым.       Он вспоминает так много вещей: как они гуляют по городу, как Оникс возит Тайма домой на своей машине, как они примеряют одежду друг друга и смеются над тем, какие они нелепые в ней, как Оникс помогает Тайму работать с алмазной шайбой и Тайм боится испортить работу Оникса и зажмуривает глаза от страха, как они лежат вместе на его кровати и говорят о том, что происходило на их работе, как они смотрят фильм, смеясь над глупостью героев, как они посещают галерею или слушают уличных музыкантов, всегда, все время, только стоило Тайму обернуться, первое, что он всегда видел, это мягкие, полные тепла и бесконечной нежности глаза Оникса, которые всегда были обращены к Тайму. Он все время, какие бы только моменты не происходили, он всегда смотрел на Тайма.       Он так легко, без усилий вошел в жизнь Тайма и расположился в его повседневной однообразной рутине и так спокойно там обосновался, — что никому не удавалось сделать, — что теперь Тайм не знает, как он сможет жить зная, что больше никто на него не посмотрит так, как он. Это будет полным крахом и действительно концом всего, и Тайм даже теоретически не может предположить, что он будет делать потом. Он больше не сможет подняться, он это знает.       Лишиться этого нежного человека, который по сумасшедшим причинам выбрал его, будет последней главной ошибкой, которую Тайм сделает в этом мире.       Есть то, что он держит внутри себя, то, о чем не говорит даже мысленно, потому что считает, что он достоин страданий, и, наверное, это правильно, и он должен, но он всего лишь обычный, ничтожный человек, который устал нести себя и свою жизнь в одиночку. Он устал быть один.       Признав это Тайм вновь оказался в светлой больничной палате в которой словно не прошло и секунды, Оникс сжимал его ладонь, а его взгляд все еще дожидался именно его.       Лицо Тайма скривилось в болезненной гримасе, губы надулись, глаза сузились, пытаясь сдержать поток льющихся слез, но все было бессмысленно. Он бросился в объятия Оникса, который вскочил со стула и подхватил его, обхватывая руками, даря ему долгожданное тепло и уверенность.       — Я не хочу быть один, — сдавленно простонал Тайм в живот Оникса, и его волнение заглушалось плотной тканью, которую охранял динозавр. Он обнимал Оникса одной рукой так сильно, словно был уверен, что какие-нибудь злые силы отнимут его у него. — Я устал… Боже, я бесконечно устал быть один, Оникс!       Плачь был заглушен рукой Оникса, которая гладила его по голове, медленно и мягко, как это когда-то делала его мама.       — Ты не будешь один, Тайм, я буду с тобой. Поверь мне, я сделаю все, что смогу, чтобы быть с тобой.       Тайм не верил, что такое возможно, не верил, что он так легко согласился на это, не раздумывая ни секунды.       — Я правда не буду?       Он был маленьким мальчиком с разбитыми коленками, которые ему заматывала П’Мин. Когда он поднял глаза, Тайм увидел перед собой не П’Мин, а Оникса, а сам он был уже взрослым, и Оникс склонился над ним, приклеивая пластырь со смайликами на его лоб, а после наклоняясь, оставляя на пластыре легкий поцелуй.       Этот Оникс-доктор улыбнулся ему.       — Не будешь, милый.       Тайм не знал, как долго он плакал, прежде чем рыдания не унялись, и он не смог нормально дышать. Все это время Оникс стойко стоял в неудобной позе, гладя его по волосам и по спине, помогая Тайму успокоиться и прийти в себя. Когда всхлипывания стали редкими, он чуть ослабил хватку и аккуратно отошел, позволяя Тайму дышать самостоятельно. Футболка с динозавром промокла от его слез оставляя пятно и создавая впечатление, что динозавр тоже плакал.       Оникс протянул ему коробку с салфетками, которая стояла на прикроватной тумбочке и Тайм вытер нос и глаза, представляя каким красным и потрепанным он выглядит.       Тайм долго не убирал с глаз платок, будто до сих пор вытирал уже несуществующие слезы, просто потому что стеснялся взглянуть в глаза Ониксу. Он был так слаб сейчас. Оникс не торопил его, давая ему время подготовиться. Тайм подумал, что он такой же терпеливый со своими учениками в школе, и Тайму стало еще более неловко, потому что Оникс действительно выглядел как учитель, который ждет, когда его нерадивый ученик признается в совершенной шалости. Тайм действительно почувствовал себя шкодливым школьником. С трудом, он все же убрал бумажный платок и нерешительно начал поднимать голову сантиметр за сантиметром. Оникс выглядел так же, как когда он проснулся, словно никакой истерики не было.       Молчание становилось каким-то неестественно неловким и Тайм не знал, что придумать. Он водил глазами по комнате, пока не остановился на столе с цветами, и, наконец-то не рассмотрел их внимательней.       Оникс проследил за его взглядом и сообщил:       — О-о, сюда приходили ребята из ресторана вместе с Па Нуи, и оставили для тебя цветы. Так как тебе сейчас не стоит вдыхать резкие запахи, мы поставили их подальше от кровати, но так, чтобы ты мог их заметить, когда проснешься, правда большинство цветов, которые они принесли все равно оказались малопахнущими, либо вовсе не пахнувшими. Здесь также есть цветы от Акка, он был очень драматичен и, честно говоря, не знаю, как ты только не услышал его стенания, и мои родители также прислали цветы, правда они были невыносимо ароматными и их вынесли в коридор.       Тайм улыбнулся, услышав это. Ему было очень приятно, что они так позаботились о его комфорте.       Он не был экспертом в цветах, они все пестрели на столе, складываясь в одну большую яркую линию, но все же один букет был ему знаком, как будто он когда-то его видел.       — Синие — это ирисы?.. — Голос его был вопрошающим, когда он встретился взглядом с Ониксом, но тот пожал плечами, потому что тоже не разбирался в названиях растений.       — Здесь была девушка, которая делала ремонт в ресторане Па Нуи — Джун, верно? — она принесла цветы. Там должна быть записка, хочешь, чтобы я тебе ее принес?       — Да, пожалуйста, — попросил Тайм.       Оникс подошел к столу с цветами, вытащил из синего букета небольшую прямоугольную полоску и передал ее Тайму.       Взяв ее в руки, он нерешительной откинул край маленькой открытки. Почерк Джун он узнал сразу — он не изменился со времен учебы в школе. Изящные буквы были скрупулезно выведены на плотной бумаге. Вздохнув, он молча прочитал:       «В тот день, когда мы говорили с тобой на крыльце, я сказала тебе, что ты похож на человека, с которым чувствуешь себя в безопасности. Говоря это, я не предполагала, что вечер завершится так, что ты действительно продемонстрируешь то, что я не ошиблась в своем чутье. Тайм, с тобой и правда безопасно.       Когда я думала над тем, какой букет принести в больницу, я практически сразу вспомнила об ирисах. Не потому что они не сильно пахнущие цветы, а потому что ты напоминаешь мне их. Они растут в труднодоступных местах, чаще всего на болотах, до них так тяжело добраться, но они так горды и прекрасны, и так выделяются среди серых топей, что к ним хочется прикоснуться. Ты такой же великолепный, как эти цветы.       Я надеюсь, ты скоро поправишься, и, выйдя из больницы, не вернешься в свой аквариум, а продолжишь плыть уже в больших широких водах. Для такого как ты аквариума, каким бы большим он не был, недостаточно.       Я была рада с тобой познакомиться. Благодарю тебя за все. Джун»       Прочитав, он закрыл открытку и откинулся на подушки, смотря на синий букет напротив него.       Он слышал эту историю, когда они заканчивали университет. Был день выпускной церемонии, они были в университетских мантиях и только что закончили фотографироваться. Они что-то сказали друг другу, типа «у меня для тебя кое-что есть», и обменялись букетами. Тайм не был оригинальным и просто подарил Джун розы, потому что всем девушкам нравятся розы. Джун фыркнула, что он такой банальный, но была довольна. Тайму она подарила ирисы. Тайм даже не знал, что это за цветы, пока она не рассказала о них, и о значении, заключенном в них.       — Синие ирисы — это знак глубокой дружбы и привязанности. Я надеюсь, что после университета ты не исчезнешь, окунувшись во взрослую жизнь. Я не хочу терять такого друга, как ты, — и она протянула ему мизинец, который он с радостью захватил своим мизинцем.       Было что-то глубоко трогающее и в то же время печальное в том, что даже не помня его, Джун все еще видит в нем отголоски того человека, которым он был для нее когда-то. Возможно он был тем, кто стирал память людям, но все еще глядя на него, когда он даже не старается кому-то понравится, он все еще производит впечатление синих ирисов — которым можно доверять.       — Все в порядке? — осторожно спросил его Оникс, когда Тайм закончил читать открытку, но все еще сидел в прострации после этого.       — Да, в порядке. Я просто задумался.       Тайм видел, что он хотел спросить, о чем он задумался, но промолчал.       Тайм понимал каких трудов Ониксу стоила эта безмятежность, когда его враг был прямо перед ним: разум Тайма, закрытый ото всех. Он не знал, как с ним бороться и какие меры применить, чтобы замок открылся.       Тайм понимает, что в обмен на то, что он больше не будет один, он должен что-то дать Ониксу взамен. И этим была честность.       Тайм многого не рассказывал ему, многое скрывал. Как видно, после того, что произошло, это не работает, и он еще больше вовлекает Оникса в то, от чего хотел его защитить. Так было с родителями. Так было с Джун.       Он должен постараться быть честнее с ним. Тайм знает, что не сможет сделать этого сразу. Возможно он еще долго будет этому сопротивляться, все еще пытаясь спрятать все в себе, но он должен это Ониксу. Должен ему за то, что он ему пообещал — видит бог, Тайм боится, как бы он не передумал, потому что с ним будет чертовски трудно. И все же, он должен попытаться. И он должен начать с самого важного.       — Оникс, — Тайм протянул к нему мизинец, обернув его указательный палец. Оникс посмотрел на их переплетенные два пальца и кивнул, внимательно слушая, ожидая, что он скажет. — Есть то, что я должен был сказать тебе уже давно, но я боялся дать этому чувству правильное название. Даже не знаю, когда оно начало появляться во мне: может быть с самого начала, а может быть гораздо позже, — но, когда оно появилось, я здорово струсил. Не потому, что чувствовать это плохо, а потому, что, когда у тебя есть это чувство, тебе становится страшнее его потом отпустить, — Тайм виновато опустил голову. — Мне приходилось проходить через это и испытывать несравнимую боль, я не хотел, чтобы это повторилось.       — Но сейчас ты уверен, что хочешь это сказать? — спросил его Оникс тихо-тихо. — Это чувство может быть не только приятным, но и болезненным. Ты готов разделить его вместе со мной?       Тайм, наконец, поднял голову и встретился взглядом с Ониксом. Слезы динозавра на его футболке высохли, и теперь зубастый зверь выглядел решительно. Тайм кивнул. Его мизинец сжался крепче вокруг пальца Оникса, и он увидел ободряющую улыбку человека, который был готов услышать слова, которые давно ждал, и, которые, были взаимными.       — Я люблю тебя, Оникс.       Оникс улыбнулся сильнее, его щеки надулись, уголки глаз утонули в маленьких счастливых морщинках. Он был похож на сладкую вату, а внутри был даже слаще, чем она. Тайм, увидев такого Оникса, невыносимо застеснялся, но было уже поздно, потому что он услышал то, что затопило его сердце этим словом.       — Я тоже, любимый, я тоже.       Кажется, его сердце начало выздоравливать.       

***

             Через несколько дней после этого разговора Тайма выписали из больницы. Оникс не позволил ему увидеть медицинское заключение о болезни, а все рекомендации от врача он прослушал лично, без участия Тайма. По-видимому, он задумал оградить Тайма от всех беспокойств, или же это была сладкая месть за все молчаливые месяцы Тайма.       Но Тайм догадывается, что было что-то серьезное, и он это каким-то чудом пережил, потому что внутри него остались только редкие бетонные крошки, которые еще не успели смести веником, когда основной зацементированный фундамент исчез. Он до сих пор не забыл эту удушающую хватку, которую испытывал в тот роковой вечер в ресторане, и страх бесконтрольности ситуации. Ему страшно представить, что такое может случиться с ним снова. Однако, когда он вышел из больницы, аккуратно переставляя ноги и держа Оникса за руку, Тайм подумал, что, если он постарается больше открываться Ониксу, возможно, он сможет предопределить это, если с ним снова начнет такое происходить. Оникс ему поможет. Он не сведет с него глаз. Тайм больше не будет один.       Однако, когда Оникс предложил Тайму поехать к нему домой, Тайм отказался и попросил Оникса отвезти его в свою серую квартиру. Оникс не мог этого принять и активно сопротивлялся, говоря, что Тайму необходим присмотр, но, после долгих споров он поддался щенячьим глазам Тайма, однако сказал Тайму, что буде приезжать к нему утром и вечером, чтобы его проведать и проконтролировать прием пищи и лекарств. Оставляя Тайма в квартире, Оникс принес с собой полную сумку, набитую продуктами, и сам наполнил его холодильник, причитая, что у повара абсолютно непригодный для жизни холодильник, а потом, почти выйдя за дверь, он внезапно развернулся и забрал с собой кофемашину и бутылки с бренди. А когда Тайм намерен был возразить, Оникс просто поднял указательный палец вверх к губам и ушел, обещая приехать сегодня же вечером с лупой, чтобы проверить, использовалась ли плита по назначению или нет.       Тайм остался один. Но не один. Как странно.       Он прошел в комнату и сел на матрас, прислоняясь спиной к стене и обвел глазами серую квартиру. Все осталось точно так же, как он ее оставил. Изо дня в день эта комната выглядела одинаково тоскливо, словно время в ней застыло. Художники-барбизонцы были бы рады побывать в его квартире, запечатлевая на холсте серые цвета.       Должно быть странно было вернуться сюда сразу после выписки из больницы, эти серые стены долгое время были его тюрьмой, его мутным аквариумом. Они видели его с самой неприглядной стороны: стонущего от бессилия, пьяного, избитого, распутного. Эти стены видели многое, он весь отпечатался в них, оставляя свой след. Море слез было выплакано здесь, а крики залезли под плинтуса, просачиваясь в кирпич. Он выбрал это место, чтобы наказывать себя изо дня в день, поэтому, хоть он и обещал себе постараться, он не мог сразу уйти из этого места. Он не мог сразу это отпустить.       Тайм будет пытаться сделать то, чего он лишал себя долгое время — быть счастливым, однако процесс будет мелкошажным, даже ползущим, но он даст этому шанс и раскроется навстречу этому, потому что, если он этого не сделает, он потеряет Оникса. Это было условие, и он сделал свой выбор — быть с Ониксом и позволить себе быть счастливым. Это будет непросто, и, он был уверен, внутри он продолжит сопротивление. Но какая борьба с собой бывает легкой?       Тайм опустил взгляд на одинокую коробку в углу. Многие годы он намеревался выкинуть ее как и ту коробку с одеждой, но его все время что-то останавливало. В этой коробке было то, что ему было дорого, то, что имело для него смысл. Он не мог выкинуть ее из своей жизни. Тайм оставил ее, чтобы она мучила его и была напоминанием о том дне, но сейчас, смотря на нее со своего матраса, Тайм решил, что не выкинет ее никогда потому, что должен смотреть на нее и на ее содержимое как на данность, на то, что это произошло, что этого ничего не изменит, и, хочет он того или нет, он должен двигаться. Коробка будет его напоминанием, но с новым, положительным назначением — он должен принять, и он должен двигаться.       С этими мыслями Тайм решительно встал, подошел к окну и поднял жалюзи, освещая комнату ярким солнечным светом. Серафинит, лежащий на подоконнике, немедленно заиграл зеленью, придавая решимости Тайма больше сил.       В тот вечер он приготовил наивкуснейший рататуй из продуктов, принесенных Ониксом, когда тот сдержал обещание и пришел, чтобы проверить кухонную плиту на наличие грязи. Пестрое яркое блюдо смотрело на них с тарелки, а пикантный запах распространился по всей квартире, оживляя ее. Вряд ли эти серые стены помнили что-либо, кроме запаха кофе и алкоголя.       В тот вечер они много смеялись и разговаривали. У Тайма не было телевизора или ipod, чтобы как-то их развлечь, поэтому они долгие часы просто разговаривали обо всем, что только придет им в голову, каким бы глупым оно ни было. Оникс был первоклассным слушателем, он задавал вопросы, когда ему было любопытно, и молчал, когда того требовал момент. Видя его заинтересованность и внимательность, Тайм принял для себя решение: он расскажет Ониксу о том, что произошло с ним 28-го октября.       Он должен был знать, чтобы понимать каким человеком после этого стал Тайм. Разумеется, он не расскажет о своем даре и немного изменит историю, сохраняя основную мысль, и он не расскажет ему о Джун, потому что он не сможет ему объяснить настоящее, но все остальное он обязательно ему поведает чуть позже, когда он будет готов. Он не будет больше пытаться держать его в стороне от себя. Как показала практика, это бессмысленно, и делает только хуже.       Конечно, Тайм мог бы рассказать Ониксу о своем даре, и, возможно, он бы не отреагировал на его наличие так, как это сделала Джун, но Тайм все же не хотел рисковать. Он не мог больше позволить себе остаться без любимого человека. Он правда больше не справится, если такое снова произойдет. Что бы ни случилось, он постарается сделать все возможное, чтобы больше не произносить запрещенные слова в адрес близких людей. Пусть он будет презираем, но его все еще будут помнить. Он так хотел, чтобы его кто-то помнил.       Путь принятия себя был очень тернист. Внутри Тайма долгое время царствовали настолько отрицательные эмоции, пропитывая в несколько слоев всю его душу, что он не мог так просто, по щелчку пальца, стать таким, каким обещал себе стать. Чтобы быть счастливым, чтобы быть честным, он должен был вычистить весь свой отравляющий яд изнутри.       Когда он пошел к специалисту, он был настроен скептически. Кольцо из раухтопаза было примотано к пальцу скотчем в несколько тугих слоев, что, наверное, немного смутило психоаналитика, но если бы Тайм этого не сделал, то он бы сорвал кольцо с пальца и заставил бы забыть психоаналитика то, что он сказал. Это было только первое знакомство с ним, и Тайм только присматривался к человеку, который должен будет как-нибудь позаботиться о его ментальном здоровье. Тайм не рассказывал слишком много и, конечно же, не говорил о даре. Просто обозначил то, с какими чувствами к себе он живет и, что он хочет стать лучшим человеком для того, кто его выбрал. Он хочет быть достойным того, чтобы тоже приносить счастье в его жизнь. Психоаналитик выслушал его и просто ответил, что они оба, и он и Тайм, постараются сделать все возможное, чтобы это было так. Тайма это удовлетворило, и он решил дать ему шанс.       Вскоре после выписки из больницы Тайм вернулся на работу в ресторан. Па Нуи была драматичной и клялась богами, что думала, что он больше сюда не вернется. Бум обнимал его до треска в костях и многократно бормотал в шею Тайма как он за него беспокоился. Монд старался выглядеть крутым, но потом оттолкнул Бума и просто разрыдался в объятьях Тайма. Бум, наверное, всю оставшуюся жизнь будет припоминать ему эту его минутную слабость.       Помещение, в котором Джун и ее отец делали ремонт было полностью функциональным: оно наполнено мебелью и в нем уже сидели клиенты. Пока Тайм лежал в больнице, Па Нуи наняла пять новых помощников — трое помогали Монду на кухне, а двое помогали Буму в зале. Один из кухонных помощников был действительно универсальным поваром, поэтому с его помощью и с согласованием Па Нуи в их меню появилось несколько новых блюд. Клиентов новинки притягивали, а Тайм создал несколько новых постов в инстаграме, которые пришлись по вкусу тем, кто еще не был в их ресторанчике.       Через какое-то время Тайм переехал жить к Ониксу. Официальная причина: из квартиры Оникса быстрее добираться до ресторана Па Нуи. Неофициальная причина: пришло время покинуть серые стены. Тайм догадывался, что это было ему необходимо в его программе «движение к счастью», но он откладывал это как только мог, продолжая цепляться за свою устоявшуюся жизнь, которую он знал все последние годы. Сначала ему предложил это психоаналитик, как важный элемент их совместной работы, а потом предложил Оникс сказав, что учитель географии в школе найден и он хочет проводить с Таймом все время, которые они потеряли из-за его работы в школе. Тайм, обдумав это, согласился.       Когда машина Оникса остановилась перед его домом, чтобы помочь перевезти вещи, Тайм увидел, как из пассажирской двери вышел Акк с пресным лицом, но, увидев Тайма, он очаровательно улыбнулся. Причина его пребывания здесь до банальности проста: Оникс снова забыл его предупредить об изменении планов. Акк уверил уже начавшегося расстраиваться Тайма, что это ерунда, и они вернутся к своим планам после того, как помогут Тайму перевезти его вещи.       Оказавшись в его квартире Акк недоверчиво посмотрел на Тайма и уточнил, в правильную ли они квартиру зашли.       — Ты живешь в этой обители зла? — Кивок. — Вы, что, уже перевезли первую партию вещей? — Качание головой. — Это, что, реально все твои вещи? — Кивок.       Акк посчитал, что самое лучшее, что он может сделать, это спрятать Тайма от этого страшного места, поэтому поднял его на руки и вынес в коридор и настоятельно порекомендовал быть здесь и не заходить в это ужасное помещение под страхом, что оно высосет его душу. Акк, сам того не подозревая, был прав.       Они спустили все коробки вниз за десять минут. Оникс и Акк ждали Тайма в машине. Последний даже предложил Тайму пойти с ним, но Тайм отказался. Видимо серая квартира до чертиков напугала Акка.       Тайму нужно было попрощаться с этим местом одному. Оникс ничего не сказал, но понял его. Тайм уже успел к этому моменту кое-что рассказать об этом месте Ониксу, поэтому он понимал, что Тайму нужно в одиночестве закрыть эту дверь.       Тайм оглядел идеально серые стены без единого следа забитого гвоздя, посмотрел на матрас в углу, который остался единственной мебелью в комнате, обернулся и посмотрел на единственные белоснежные стол и стулья, на пустой, без единой кухонной техники серый кухонный гарнитур, и вздохнул. Это было похоже на вздох облегчения, как если бы спасательная шлюпка причалила к необитаемому острову и подобрала единственного оставшегося выжившего после кораблекрушения. Он долгое время был один, на грани жизни и смерти, его жизни угрожала опасность быть съеденным или укушенным, у него не было пресной воды и средств добычи еды. И вот, спустя долгое время, еле живого, его нашли и подняли на борт корабля. Он не знал, что его ждет по возвращении на берег, и доберется ли он вообще живым, но он был больше не один и у него была надежда.       У Тайма тоже она была, он позволил ей циркулировать в нем, прорастая в сердце. Это была страшная и опасная вещь, но он как человек после кораблекрушения хватался на спасительную соломинку и готов был ждать. Тайм осмотрел пустое пространство в последний раз и вышел из квартиры, закрыв дверь.       Вскоре после переезда к Ониксу Тайм начал брать больше выходных на работе, чем крайне удивлял своих коллег. Не считая тех раз, когда у него был приступ паники и драка с клиентом, Тайм исправно ходил на работу и не брал отгулы. Сначала это были несколько дней, а затем и недели, а потом Тайм пришел к Па Нуи и сказал, что принял решение уйти. То, чего так боялась женщина, случилось.       Все сотрудники были в ужасе. Новички привыкли к Тайму и прекрасно с ним ладили, а основная троица и вовсе была привязана к нему как к члену семьи.       Тайм принял решение уйти не потому, что эта работа не его уровня как иногда внутри него пробирался голос отца и шептал это. Работа в ресторане была его способом забыться от проблем, убивая себя работой. Он делал так, когда был журналистом, и он делал так в ресторане. Сейчас он не хотел забывать, он просто хотел двигаться дальше, и ресторан Па Нуи не мог быть тем местом, в котором он хотел это делать. Он не мог им этого объяснить, но надеялся, что они поймут его выбор.       Па Нуи, хоть и сказала, что терпеть его не может, нежно обняла его и поблагодарила за все, что он сделал для нее и ресторана, Бум пообещал, что научится готовить кхао том, но Тайм предупредил его, чтобы он держался подальше от кухни и преподнёс ему несколько бизнес-журналов. Бум, естественно, обнял его до треска в ребрах. Монд вернул ему долг, показал фотографию свадьбы своей сестры, а потом, чтобы оставаться крутым до последнего сказал, что теперь, после ухода Тайма, он будет самым красивым человеком в ресторане, из-за чего они с Бумом естественным образом разругались, и Бум ответил, что, может быть Монд и красив, но он все еще прячется на кухне и никто не видит его красоты. Монд, разумеется, сказал, что он может быть первоклассным официантом и выхватил поднос из рук Бума, сделал один шаг и разбил вдребезги чайный сервис Па Нуи. Хозяйка была в ярости.       Тайм обещал время от времени заходить в ресторан, тем более, что теперь он живет недалеко отсюда, чем очень удивил своих коллег. На вопрос как давно и почему, Оникс, сидевший все это время за своим любимым столиком и пивший жасминовый чай Па Нуи, встал с места и взял Тайма за руку, переплетая их пальцы. К этому объяснению никто не был готов.       Что ж, Тайм был прав. У всех свои проблемы, и никто не видит ничего дальше своего носа.       В квартире Оникса была небольшая кладовка, в которую Тайм положил ту самую коробку, которую привез из своей квартиры. Из нее давно был вытащен розовый фотоальбом и положен в ящик прикроватной тумбочки в комнате Оникса, но другие вещи, как папки с личными делами, все еще лежали на дне. Но Тайму нужен был другой предмет. Он взял в руки свой ноутбук. Он не открывал его несколько лет.       Аккуратно, словно боясь навредить ребенку, он поставил ноутбук на зарядку, а затем нажал на кнопку включения питания. Пароль он вспомнил с третьего раза, когда появилась подсказка с буквой F и он вспомнил и написал «Fuck_You» и доступ к рабочему столу ноутбука был открыт.       Он потратил часы на просмотр всех материалов. Здесь были рабочие папки со статьями, фотографиями и видео, были папки, посвященные семьи, было много просто разного развлекательного материала. Тайм просто просматривал все подряд и вспоминал. Он думал, что будет больно, когда он найдет все это, но на самом деле боли не было, просто чуть тоскливая ностальгия по временам, которые давно ушли. Наверное, он начал потихоньку принимать это.       Тайм не знал, чем будет заниматься после увольнения из ресторана. У него не было никаких ориентиров, никаких желаний, он просто решил плыть и оглядываться по сторонам и, может быть, он найдет то, что ищет. Сейчас он хотел сосредоточиться на себе и на их отношениях с Ониксом. Он обещал себе работать над этим и с каждым днем становиться лучше, чтобы Оникс мог быть с ним счастлив.       Иногда Тайм что-то записывал и публиковал что-то в своем блоге. Это было что-то незначительное и совсем не важное, но это было что-то, отдаленно напоминающее журналистику, и это наполняло его сердце теплом.       Однажды, когда они ходили с Ониксом по торговому центру, он встретил в отдалении Джун в окружении подруг. Она выглядела счастливой, хихикала с ними и что-то обсуждала. На голове место излюбленной соломенной шляпки занимала аккуратная панамка с изображением обезьянки. Хоть они были далеко от нее, она заметила его сквозь толпу, выходя из разговора с подругами. Их глаза встретились, а затем Джун улыбнулась и помахала ему. Милая обезьянка на голове чуть наклонилась в сторону.       Впервые перед его глазами не предстали образы из прошлого. На него никто не кричал, никто не бил, никто его не осуждал. Впервые он просто увидел Джун из настоящего времени. И, впервые за долгое время, он ни о чем не думая, ни о чем не тревожась, поднял руку и помахал ей в ответ.