Сага о ветре

Чужая гавань встретила куда приветливей, даже солнце проглянуло сквозь привычную хмарь, развело её тёплыми лучами. Ещё на подходе донеслись задорные крики вездесущих мальчишек: «Корабль! Корабль!» – отголоском прежней неуёмной жизни. И в суетливой толкотне у причала забегали люди, освобождая место на берегу. В эту штормовую пору, после осенних ярмарок, по морю бродило мало судов, кроме рыбацких. К портовой пристани запоздало прибыл не боевой драккар, от которого непонятно чего ждать, а вполне мирный кнорр, торговый или перевозчик. Что-нибудь привезли на нём дюжина суровых обветренных мужчин, если не товары, то новости. Пока шкипер Альфер договаривался с хранителем побережья о долгой стоянке, команда взялась разгружать свой корабль. Для описи стражей вынесли, открыли лари и бочки с ценной утварью, высыпали из мешков на дощатый настил мягкую рухлядь, малая часть этого скарба сгодится в уплату пошлины. К тому часу закончился основной торг на рыбном рынке ниже, и мимо проходящие закупщики посматривали, приценивались к выставленному напоказ добру, смекали – здесь намеченная вещь обойдётся дешевле, чем потом в лавке торговца, забравшего всё оптом. Щупали кожи, меха и ткани хлопотливые хозяйки, прикидывали по себе, заглядывались на изукрашенную посуду. И уже перешучивались с ними немногословные моряки, сговариваясь, где бы остановиться их ватаге. На постоялом дворе только вшей цеплять, и выйдет дорого, и занят он заезжими купцами, как водится. – Почём продашь? – у бодрой молодицы в руках расписное блюдо играло цветной глазурью, переливалось на солнце. – Даром отдам, если пустишь к себе зиму переждать, – подмигнул ей Эрик. – Пустила бы тебя, – озорно отозвалась молодая. – Да вот муж у меня добряк, всякого без спросу дубиной обласкает! – Муж не стена, можно подвинуть! – Эрик лукаво хмыкнул и бросил клич: – Ну, хозяюшки, кто возьмёт нас на постой? Через пересмешки и прибаутки говорливые женщины всё же посоветовали: – У Трины-пекарши спроси. Её хозяйство не малое – при пекарне ещё бани держит. Как овдовела, одна с детьми крутится. Может, столкуетесь. Всё ей доход в дом, и работникам надо платить. Вон она, на возу, – показали. Чуть стороной на телеге ловко поправляла поклажу моложавая женщина во вдовьем намёте, ладно подобранном немарком платье, и лицом не измята, из тех, что «кровь с молоком». Побратимы ещё переглядывались, и за вещами тоже нужно было следить, между тем Лис без лишних вопросов подошёл к ней, придержал за недоуздок её упряжную лошадь. – Примешь до весны моих молодцов? – обратился напрямую, не повышая голоса. – А чего не принять, половина амбара всё равно пустует, – Трина полоснула ярким взором и по его ватаге, всех сочла. – Пожитки свои тоже можете там хранить, не пропадут. – Заполним тебе амбар, – вымолвил Лис. – Ещё условие: по утрам подавать на всех завтрак, горячий и сытный, – вдобавок оговорил. – Накормим. В цене сойдёмся, – усмехнулась сочными губами. – Грузитесь уже заодно, вытянет кобылка, – кивнула на свой возок. – Посмотрим сначала. Всё же закинули кое-что товарное в повозку, а боевое снаряжение, упакованное в особые кожаные мешки, не показывая, оставили пока на судне под приглядом товарищей. Команда разделилась, часть их продолжили снимать такелаж, остальные потом за ними вернутся. Так и вступили в город, сопровождая неспешно кряхтящую телегу, лошадка брела без понуканий, твёрдо зная дорогу. Хозяйка сидела на месте возницы, вровень с нею шёл Алан, в заплечном мешке неся бережно упакованную лиру. – Не боишься ты ораву мужчин к себе впускать, – проронил, как невзначай. Трина отозвалась уверенно и спокойно: – А что вы мне сделаете. Дом не на отшибе, и вы не на день покуражиться сюда прибились. Люди будто серьёзные, не до шалостей вам. – То верно, – мирно согласился Алан. Помолчав, она сама тихонько полюбопытствовала: – Вожак ваш, видать, не из простых, богатый. Небось, дома его жена с детками заждались. Дети малы ещё? – Нет у него никого. Всю семью положили в одночасье, – Алан помедлил с мрачным ответом. – Убили?.. Лихо какое, – вздохнула и больше ни о чём не спрашивала. Как невзначай, при повороте она оглянулась на Лиса, шедшего с другими позади. Его отросшие почти до локтей волосы были собраны в хвост, лишь разметались небрежные, никем не заплетённые, седые пряди у равнодушного лица, утратившего цвет. Как мёртвый… Вместо пристроенного к дому амбара хозяйка, однако, повела гостей в дверь жилой части: «Негоже вам ютиться по углам, с работниками», – сказала, отдав им комнату на втором этаже. Там свежо от оконца и чисто, широкие полки вдоль стен годились под лежанки, есть где сложить свои пожитки, и тюфяки на подстилку у хозяйки нашлись. Чуть тесновато для всей команды, но залёживаться-засиживаться не придётся, на берегу, да и в городе, им хватало заделов. Устроившись, снова спустились по лестнице, можно идти за товарищами. Из пекарни, отделённой перегородкой, вкусно пахло тёплой выпечкой. Беззаботно насвистывающий себе под нос Эрик на выходе чуть не споткнулся об юркого мальчишку с полной корзиной пирогов и хлебцев. Тот пискнуть не успел, как Эрик приподнял его и переставил, затем забрал у него всю корзину, сунув взамен пару монет серебром. – Хватит? Вконец растерявшийся малец беспомощно оглянулся. Трина-хозяйка встала в дверях пекарни, подбоченившись. – Не успел прийти, уже распоряжаешься? – Ты-то ничего не потеряла, – обронил Эрик в ответ. – Тут заказ, если хочешь знать! К этому часу мы всегда разносим выпечку соседям-мастеровым. – Другую корзину соберёшь. А мне команду надо кормить! – невозмутимо заявил Эрик. – На то мог меня спросить, вроде от голода твой язык не присох, бойко им вертишь! Взяв у мальчишки деньги, Трина лёгким подзатыльником отправила его назад, за новой партией булок. – Говорят, у тебя ещё баня есть. Или тоже под заказ? – с усмешкой Эрик продолжил своё. – Ступайте, на заднем дворе за пекарней, – отмахнулась Трина, повернувшись спиной, и не оглянулась на них. – Там рядом и прачечную найдёте. Неспроста присоветовала. Раздражающе ядрёный и стойкий душок, разом занесённый толпой крепких мужчин-походников, пробивался даже сквозь насыщенно разлитые ароматы свежевыпеченного хлеба. Казалось, в бесконечном скитании уже отвыкли от простых житейских радостей: расслабленно вымыться под пáром в горячей воде, от души вы́скребать въевшуюся грязь, заодно извести лишние дикие волосы на теле, и чтобы размял, растёр тебе всю разомлевшую мякоть и косточки умелый банщик… а может, банщица, приятная во всех отношениях. И заношенные рубахи, штаны, чулки передать в стирку заботливым женским рукам, что вдобавок их заштопают, как надо, приводя в порядок, – а не самому заскорузлыми пальцами кое-как наскоро подшивать случившуюся прореху или неумело отстирывать застарелые пятна. А там засесть тёплой компанией в кабачке, неторопливо выпить эля под лёгкую закуску, и без тревог отправиться на покой, зная лишь, что завтра некуда спешить и ждёт обыденная мирная работа. Требовалось не просто перебрать корабль, отскоблить с днища нависшую «бороду» из водорослей, моллюсков и прочих прилипал, заменить подгнившие доски, для чего найти хороших плотников, смыслящих в корабельном деле, проконопатить пенькой и просмолить. Это не в родном замке, где всё находилось под рукой, по потребности. И сбыть привезённые товары, понемногу или сразу всем припасом, тоже нужно знать, куда и почём, и не продешевить. В таких повседневных заботах жизнь скоро потекла по размеренному руслу. Будто и не омывались руки в людской крови, и сами не хлебали безумия яростного запала боя, всё это задвинулось в тёмные глубины памяти, как давний жуткий сон, который не забыть, и не стоило там ворошить. Уже знакомились, сходились с местными по делу или на досуге; а за мелкие услуги по хозяйству иные женщины, оставшиеся без мужей, были ласковы со скитальцами, в пути оголодавшими до плотских утех, – известно, в портовых городах не самые строгие нравы. Между тем выбирались поочерёдно к кузнецам поправить своё боевое снаряжение, кто-то соблазнился купить новый нож, кто-то отдал в починку старый, привычный руке. Здесь было всего четыре-пять умельцев, ковавших оружие, однако только один из них взялся выполнить то, чего хотел Лис. Хмурый мастер развернул холстину, выложенную перед ним: всего лишь нож косы для травы, – и вскинул на гостя пытливый взор, желая прочесть бездушно непроницаемое лицо, что у него на уме, или запомнить. Лису нужна была примерно такая же коса, сохранявшая свою упругую гибкость, но с крепостью меча и с пяткой, как у надёжного топора, – всё, что удалось разобрать Эрику, пока приятель негромко переговаривался с мастером в тёмном закутке. Если Эрик что-то понимал в оружии, это должно совместить в себе одновременно секущую косу, боевую секиру и разящее копьё, и вовсе не то подобие копьеца, которое селяне быстро делали себе из кос, закрепив её жало вдоль косовища. Старый оружейник ещё провёл пальцами по полотну орудия, словно пробуя его форму, и кивнул. В задаток Лис оставил золотое кольцо с мизинца. – Я думал, ты особый меч закажешь, вместо своего, – сказал потом Эрик, как вышли на улицу. На том мече Лис дал свою клятву, принеся его в жертву больше трёх лет назад, и оставил при могиле, теперь заржавленный от крови, замшелый, почти вросший в камень навеки. – На простой случай мне и сакс сгодится. Меч – оружие воина, для честного боя. А я убийца, жнец, собирающий жизни, как положенную жатву, – буднично ответил Лис. Лёгкая улыбка тронула его сухие губы, он отвлёкся на шум с городской площади. Среди собиравшейся толпы мелькали пёстрые жонглёры под звуки музыки, и девчонка-танцовщица, вскочив на дно опрокинутой бочки, озорно выбивала дробь быстрыми ногами. Поправив, насаживая глубже, свою рыбацкую шляпу, Лис потянулся туда: «Прогуляюсь», – только обронил. – Кошель береги! – хмыкнул ему вслед Эрик, усмехнулся. Да уж, пошаришь у такого в кошеле – без пальцев оставит, только хрустнут, руку убрать не успеешь, и поделом. Лису всегда были по душе все эти шумные гулянья, с толкотнёй, весёлым гомоном, танцами. Ему бы о жизни думать, вписаться какую-нибудь людную заварушку, вынырнуть оттуда с красоткой в охапку, влюбиться. А у него долг крови сердце выжег и выстудил, пусто там, как в тёмной могиле, ни добра, ни зла, и сам смертью стал… В тот вечер Лис почти ввалился в дом затемно, все уже спать улеглись. Где, с кем он таскался до самого обхода ночной стражи, кто его знает. При огоньке свечи опрятная хозяйка ещё протирала лестницу, чтобы наутро всё было чисто. Встрепенувшись, вскинулась, обернулась к гостю. – Поздно так… Поужинай, твои оставили тебе, ещё тёплое, – сказала приглушённо, чтобы не разбудить спящих детей. Трое их у неё, уже подрощенных: старший парнишка за взрослого и ночевал в пекарне у печи, а девчонка помладше с малым последышем спали здесь, за большим шкафом. Прислонясь спиной к двери, Лис только покосился на стол, где какая-то снедь была заботливо прикрыта салфеткой. – Почему не заперлась? – спросил тоже вполголоса. – От кого запираться, от тебя? – отозвалась Трина, продолжая своё занятие. Перед сном закрылась бы и на крючок, и на задвижку. – Хотя бы от меня, – проронил он и умолк. Расплывалось сквозь тяжёлые ресницы, казалось ярким до рези жёлтое пламя свечи. Лис не сводил взгляда с мягкого женского тела в её гибких и ловких движениях. Тёплый завиток волос из-под чепца на нежном изгибе шеи, покато скруглённые плечи напросвет под неплотной тканью рукавов. Сделав шаг, Лис обхватил её сзади, едва выпрямилась. Трина замерла, не сопротивляясь. – Отпусти, – потребовала сдержанно и негромко. – Убери руки, – повторила твёрже. – А то что? – обманчивое мурчание пушистого зверя ветерком колыхнуло выбившуюся прядку у виска. Трина развернулась, а мужские ладони, не выпуская, поймали её у пухлой груди, как поддержав у их основания, чуть стискивали, поглаживали чуткими пальцами по бокам. Лис зажал её у стены. Высунувшись на лёгкий шум с неясным говорком, Эрик там и затаился, не спускаясь с лестницы, оставил при себе готовую сорваться насмешку. Лис умел сдерживать свои порывы, и вдруг не захотел, видать, припекло крепко. И она не слишком противилась, давно мужчины не знала, оба в охотку тискались. Сквозь быстрые шорохи, шуршание в сбившемся жарком дыхании доносился прерывистый растрёпанный шёпот: «Ох, погоди… какой нетерпеливый… ну, не здесь же, на постель пойдём…». Погасла свеча, упавшая с тихим стуком. Чувственная чета, не разомкнув объятий, шатнулась в темноту под лестницей, там за занавеской располагалась спальня хозяйки, с кроватью и её личным сундуком. Утром, выйдя оттуда к товарищам, как ни в чём не бывало, Лис лениво черпал горячую наваристую похлёбку вместе со всеми за общим столом, прежде чем пойти на верфь. Может, кто-то и хотел спросить у него или высказать догадки, отчего он вчера не дошёл до своей лежанки, но Алан жёстко наступил на ногу Рональду, и любознательный парень вовремя прикусил язык, уловив намёк. Полусонный Эрик держал совершенно невозмутимое лицо, без всякого выражения, будто так и надо, и остальные молча спрятали понимающие ухмылки. Так повелось день за днём, что не особо удивляло, кое-кто из ватаги тоже успели найти себе свободных подружек и перебрались под их заботливое крылышко. Казалось, Лис свыкся с жизнью добропорядочного горожанина: после трудов праведных, недолго засиживаясь на дружеских попойках, возвращался к своей хозяйке, деля с ней её спальню. Непонятно только, было ли что-то между ними, переглядок не замечалось, как и игривых шёпотков или касаний невзначай, и о себе он заботился сам, наравне с другими. По-прежнему опрятная и подтянутая Трина подавала гостям обильный завтрак, нередко сверх уговора добавляя пирогов им с собой на закуску либо на ужин. Но у неё не таверна, и кормить разом десяток мужчин за одним столом для хозяйки хлопотно при куче других забот. Ей помогала дочка, возрастом далеко до невесты и на девичьи гулянья ей пока рано, однако украдкой уже кидала стыдливые взоры на гостей, на неунывающего Рона. – Подойди сюда, – однажды позвал её Алан, когда девчонка собирала со стола глиняные плошки. И протянул ей украшение, где на разноцветном шёлковом шнуре висели несколько красивых бусин. – Возьми, не бойся! На память тебе, носи. Улыбнулся, как она смущённо, чуть слышно проронив благодарность, загляделась на ожерелье уже в своей ладошке, однако надеть не решилась. Наверное, он нарочно выбирал на рынке, к сердцу пришлось. – Эй, не балуй! Она дитя совсем, и одёжку ещё не пачкает. Чего ты к ней пристал? – вдруг взъелась Трина. – Просто её порадовать, – удивлённый таким спросом Алан пожал плечами. – Девочка ведь, кому же дарить, как не ей. – Тебя бы одарил, только злые языки криво истолкуют, – встрял Эрик. – А твоей девчонке в самый раз погремушка. Не захочет носить, хоть к приданому отложит, тебе не убыток. – Вам всё в забаву, наиграетесь и в сторону! А она приучится к лёгким подаркам, потом на ровню не взглянет, потянется за богатым пустословом без пути болтаться. – Навертела языком из-за пёстрой безделицы! – Эрик недовольно хмыкнул. – Дочка у тебя без отца растёт. Сама ты лишний раз её пустяком не побалуешь. – Твоё какое дело? Сегодня ты здесь, а завтра тебя ветром сдует. Решил о чужих детях позаботиться! Своих не нажил, – вспылила Трина, это она зря зацепила. Эрик чуть кулаки не сжал, скулы побелели. – Ну да, если завелась лишняя побрякушка, лучше береговой потаскухе её отдать, чем доброму ребёнку.Чтобы дитя не развратить! –насмешливо съязвил в ответ. Не впервой они цапались, теперь закусились всерьёз. И не унять их, уже в драку готовы ринуться, как бы разнимать не пришлось. Потихоньку вставая из-за стола, парни досадливо переглядывались. Препирательства перебил неожиданный смех, схожий с глухим лисьим лаем, будто не к месту. Ещё оставаясь за столом, Лис смеялся, то ли негромко рыдал, рассыпав прядями седую чёлку, за тенью которой лица не разглядеть. – Ты чего? – на всякий случай осторожно спросил его Алан. – Как бой пустыми мешками… и пыль глаза запорошила, – всего только проронил Лис сквозь всхлипы смеха. Но вокруг примолкли, спорщики по сторонам разошлись, все как-то вдруг вспомнили, что ждут повседневные труды, которые без их рук сами по себе не сделаются. Стоял на воде обновлённый кнорр,почти готовый к отплытию,загружали необходимые в пути припасы. Уже по-весеннему голубело небо, и дневной бриз будто потеплел, разглаживая прозрачно белёсую кудель облаков и с ними смягчая лица людей, тоже посветлевшие после зимних хмарей. Даже запах моря стал ярче, свежее, и звал, будоража переливами, манил в колышущуюся даль. И пело сердце, борясь со страстями, всё грезилось достижимым и ясным. И ещё один былой товарищ покинул команду. Накануне Лис сам подошёл к нему, хотя казалось, никогда не обращал внимания на ту, что каждое утро провожала друга и каждый вечер встречала у верфи. – Что ты решил? – спросил Лис его напрямую. – Я остаюсь, – помедлив, парень оглянулся на подругу, она не сводила с них встревоженного взгляда, дожидаясь далеко в стороне. – Верный выбор, – Лис кивнул и улыбнулся на миг, внезапно светло, как когда-то прежде, очень давно. Он принёс небольшой ларчик с двумя серебряными кубками, инкрустированными золотым узором, – самое ценное, что у него здесь с собой было. – Это вам свадебный подарок. Будьте счастливы! А потом засиделись на берегу вместе с присоединившимся к ним Альфером и Эриком, долго разговаривали о том о сём, пока золотистый закат не сменился алой зарёй. Усилившийся ветер полоскал слишком отросшие седые пряди, вытягивая, смешивал их с полыхавшими кроваво-красными полосами от самого горизонта, словно кто-то там тоже расстелил в поднебесье длинные яркие волосы. И пришлось почти бегом успевать к закрытию городских ворот, куда вошли последними. Когда настало время расставаться, прощались с лёгким сердцем. – Ты пока тут устраивайся, при случае заглянем на огонёк! – напутствовали оставшегося с подругой приятеля в дружеских объятиях с каждым из команды. Они снова собрались на кнорре, теперь одиннадцать побратимов, не раз вместе прошедших огонь и воду, целый отряд отменных бойцов. – Ну, сколько бастардов здесь накидали? – приветствовал их Альфер на борту, сам до отплытия проживавший в семье давних знакомых. – На обратном пути сочтём, если вспомним! – беспечно отвечали друзья, занимая свои места. Многие из тех, с кем имели здесь дело, пришли проводить корабль, пожелав попутного ветра и лёгкой волны. И Трина, прикрыв малолетнюю дочь от стылого бриза, долго смотрела вслед уходящему кнорру. В стёганой безрукавке белея открытыми рукавами рубахи, с подобранными в высокий хвост волосами Лис не оглядывался на берег. Он привычно встал рядом с Альфером шкипером. – Курс на северо-запад! Трина не сказала ему главного. И корабль давно превратился в призрачную точку, растаяв у окоёма, где сливались ветреные небо и море. Войдя в скромный поветшалый дом на окраине, женщина присела на лавку, под развешанные по стенам пучки трав. Хозяйка кивнула ей, помешивая варево у очага. – Тётушка, послушай, ныне сон мне привиделся странный, жуткий, – выдохнула Трина, теребя конец своего фартука. – Красная дама в венце, вся в красном, будто в зареве, и длинные волосы потоками крови, а через лоб острой полосой не то разрублено, не то выпала кровавая прядь. Смотрит насквозь, и улыбка у неё недобрая, неживая. Только живота моего коснулась, а рука как лёд… До сих пор тот холод чувствую. – Ты, часом, не понесла от своего постояльца? – молча выслушав, спросила тётка. – А если и так, – Трина вскинулась. – Не я первая, не я последняя, люди посудачат да утихнут. Я не бедствую, и к троим четвёртому найдётся место. Но ты про сон мне растолкуй! – Помолчи. Давай-ка я тебя посмотрю, – проронила тётушка, вытирая руки тряпицей. Она долго обминала заголённый живот гостьи, трогала и так и этак, будто прислушивалась ладонями к исходящему теплу, только хмурилась больше и качала головой. – Не нянчить тебе это дитя. Мёртвый плод носишь, – наконец произнесла, отступив. – Как же… Вчера ещё шевельнулся, – растерялась Трина, но спохватилась. – Что такое ты говоришь?! – То и говорю. Не отдаст она его тебе. Молись, чтобы самой в живых остаться. …Металась в бреду Трина на жаркой сырой постели, сбитой комками соломы, тоже влажно горячей, душной. Тяжко, больно тянуло внизу, как резало по живому, истекая липким кровотоком. Багряная пелена застила, отуманив. Оттуда красным мороком подступила женщина ли, со слишком резкими холодными чертами, змеилась на кровавых губах тонкая улыбка. Стылое касание, вновь оледенив, будто отняло теплящийся живой комочек света и отдалилось, вдруг опустошив, унося с собой пульсирующую частицу жизни в угасающее зарево… – Тысяча… тысяча… Отпустило резко, напоследок полыхнув затхлым холодом, развеялось. – Тысяча душ стоит между ними преградой, их надо убрать, собрать… тогда встретятся…– онемело прошептала ещё отголоском из бреда, уже забываемого. Отдышавшись,Трина жадно хлебнула тёплого травяного питья из поднесённой к губам кружки. – Что ты, милая, всё уже минуло, – голос близкий, не чужой, добрая тётушка бережно утирала Трине остывший взмокший лоб. – Отлежись только, переживём…