Представь, что любишь [18+]

      Из-за мутного, тёмного, явно неприятного сна утром Феликс не сразу вспомнил о произошедшем ночью. Он снова проснулся в своей постели один. Отключил противный будильник. Провёл по влажному от испарины лицу ладонями, чтобы стряхнуть неприятное наваждение, и потянулся, растягивая замлевшие мышцы. Непривычные касания постельного белья на коже заставили замереть, а затем и приподнять край одеяла.       В отличие от любого другого утра на Феликсе полностью отсутствовала одежда. Зато присутствовало возбуждение, к которому он совсем не привык. В голове ещё не так давно не было никаких мыслей, но теперь воспоминания о жаркой ночи накатывали волнами и заставляли его трогать лицо, шею, грудь, живот — и безнадёжно глупо улыбаться. А затем хмуриться.       Чужие синяки, грубые фразы, нежные объятия.       Жестокость, потерянность, ласка.       Фантомные касания, вздохи, запахи.       Всё и сразу всплыло и вихрем закружилось в мыслях. Чувств было слишком много даже сейчас, когда Феликс был в комнате один. От поплывших в памяти картинок стало трудно дышать. Эрекция внезапно стала почти болезненной, и Феликс вымученно вздохнул. Он не помнил, удалось ли ему самому кончить ночью, но то, как хорошо было Хёнджину, он помнил ясно. Помнил, и хотел бы повторить, и подарить ему эти ощущения снова. Феликс хотел бы, чтобы Хёнджин снова целовал его, жался ближе и стонал. Но его не было рядом, и это отсутствие ощущалось неправильным, а одиночество комнаты и яркий утренний свет делали мир бесконечно холодным и заставляли думать, что всё произошедшее было лишь слишком реалистичным сном.       Феликс уселся на край кровати и попытался собраться с мыслями. Понимание, какой сегодня день недели, настигло только после того, как он в третий раз посмотрел в телефон и наконец сконцентрировал взгляд на экране. Суббота. 07:14. Феликс должен был ехать на допзанятия, но уже опаздывал с выполнением своей стандартной рутины. Ему стоило встать, принять душ и привести себя в божеский вид перед школой, но он не мог понять, с чего вообще начать движение в этой странной реальности.       Вчерашний день был переполнен эмоциями настолько, что теперь, от потока всё новых и новых мыслей голова начинала трещать. Чем дольше Феликс пытался думать медленно и размеренно, тем хуже у него получалось, тем сильнее он хотел спастись от этого хаоса в чужих горячих объятиях.       Об одной лишь мысли о Хёнджине сводило живот.       Просидев ещё пару минут, Феликс всё-таки поплёлся в душ и под аккорды бьющих о тело струй попытался одновременно думать обо всём: когда и почему Хёнджин ушёл, как вести себя с ним теперь, что делать с собственным возбуждением? Где вообще была его одежда? Феликс не находил ответов, но на автомате мылил тело, глупо коря себя за то, что вместе с потом в слив стекало и тепло чужих прикосновений. Мягких. Нежных. Требовательных. Честных. А затем он решил, что всё это ему лишь привиделось. Ведь эта близость, эти поцелуи, всё, что он ощущал — было невозможным.       Они всё ещё совершенно не подходили друг другу. Скорее всего, это был очень странный, жаркий, вызванный неоднозначными переживаниями сон. Думать так было проще, чем сформулировать в голове понимание, что они с Хёнджином друг другу теперь…       Кто?       Феликс закончил мыться, намеренно быстро пройдясь по члену мочалкой, только чтобы очистить кожу. Стоило убедиться, что всё произошедшее — лишь игра его воображения, потому он спешил спуститься к Хёнджину, чтобы поговорить. Феликс наскоро вытерся, торопливо бросил влажное полотенце на крючок, но оно свалилось в корзину для грязного белья, и Феликс, недовольно фыркнув, наклонился над ней и застыл. Под влажной тканью лежала его аккуратно сложенная одежда. Проигнорировав мокрое полотенце, Феликс вытянул из корзины пижамные штаны и уставился на засохшие белёсые разводы на штанине. Через мгновение он пялился на такие же следы внутри своих боксёров. Осознание заставило голову кружиться.       Это не было сном или видением. Они с Хёнджином занимались любовью. Без проникновения. Одними лишь касаниями тел и губ. Но именно любовью было то, что происходило между ними прошлой ночью.       Любовью было и то горячее чувство, что расцвело — теперь и, кажется, навсегда — в его хрупкой душе.       Теперь абсолютно всё ощущалось странным, словно мир уже давно жил другими законами, а Феликс прозрел лишь сейчас. Он прижал испачканную одежду к груди и вернулся в комнату, даже не посмотрев на своё отражение в зеркале. Феликс не понимал, что чувствует, и залипал каждую секунду. Смотрел то на разобранную постель, то на дверь, то на пол, где совсем недавно лежал чужой халат, то на вещи в руках, то на своё обнажённое тело. Возбуждение не отступало, как бы он ни пытался думать о чём-то отстранённом.       Нет, думать о чём-то отстранённом теперь не выходило совсем. Все мысли Феликса стал занимать Хёнджин. Его прикосновения и поцелуи. Его слова. Его действия. Что прошлая ночь значила для него? Что она значила для самого Феликса? Что они будут делать теперь, когда их взаимное притяжение стало осязаемым? А взаимно ли вообще это чувство, или, может, Хёнджин лишь искал в этих ласках утешения и пытался забыться? Ведь он сопротивлялся и намеревался уйти, а Феликс не мог отпустить и…       Мыслей было слишком много. И все донельзя болезненные, почти доводящие до паники. Хуже всего было то, что Феликс совершенно не понимал себя. Ему одновременно хотелось спрятаться от чувств и кричать о них как можно громче. Голова болела. Хотелось скорее обсудить произошедшее с Хёнджином, но чёртова эрекция как нарочно не выпускала из спальни и прибивала уже уставший разум стыдом.       Выйти из комнаты получилось лишь к восьми. Феликс дождался, пока возбуждение спадёт и, краснея и сбито дыша, направился в кухню, снедаемый невыразимой смесью эмоций. Он должен был убедиться, что они только друзья. Хотел верить, что они всё ещё друзья. Иначе…       На этом моменте мозг клинило.       Феликс не знал, с чего начать разговор, но считал Хëнджина отправной точкой, началом и эпицентром всего. Тот сидел за столом и, будто нарочно, выглядел не хуже сказочного принца. Он был разодет в шикарную, жемчужного цвета блузу и обтягивающие атласные штаны. Он сиял консилером и блистал гладкостью уложенных волос. Он благоухал ярко-древесными духами. И с неизменным шармом потягивал свой утренний кофе.       А затем Хван услышал приближающиеся шаги, и его непринуждённый, сияющий образ распался на части под напором неоднозначных внутренних переживаний.       — Доброе утро, — бросил Хёнджин, узнавая Феликса по шагам, но не оборачиваясь. Тот отозвался единственным вопросом, на который хватило сил:       — Ты в порядке?       — Всё хорошо, — кивнул Хёнджин, и Феликс от одного его монотонно-спокойного голоса подумал, что, должно быть, всё хуже некуда. А потом Хëнджин отставил чашку, поднялся с места и посмотрел так тепло, что младшего повело, и он не услышал тихого вопроса. — А как ты?       Вместо ответа Феликс подошёл ближе и под наваждением потянулся за объятиями, но заполучил лишь касание пальцев на плечах и вмиг ставший растерянным взгляд.       — Нам нельзя, — прошептал Хёнджин, испуганно глядя за спину Феликса. — Он ещё здесь. И нам вообще не стоит больше… быть так близко. Особенно на виду.       Феликсу захотелось убежать от холодности чужих слов. Он попытался развернуться, но Хёнджин схватил его за запястье, притянул обратно и всё-таки обнял, утыкаясь губами в макушку и шепча:       — И прости, я не смогу отвезти тебя сегодня.       — Не-ет, — выдохнул младший, мгновенно впадая в отчаяние от нахлынувших страхов. — Пожалуйста, останься. Он же снова тебя обидит. Давай я скажу ему, что ты мне очень нужен? Я не хочу, чтобы ты был с ним. Нет, Хёнджин, не едь.       Теперь Феликсу хотелось выть, но Хёнджин мягко огладил его спину и, услышав в ответ тихий всхлип, стал утешать:       — Тише. Ничего такого, я просто сопровожу его на встречу. Он весь день будет занят с партнёрами на поле для гольфа, мне ничего не угрожает. И это в любом случае моя работа, я не могу отказаться.       — Но я хочу побыть с тобой. Пожалуйста, — Феликс вскинул взгляд, пытаясь найти в тёмных глазах ответы сразу на все свои вопросы. — Во сколько ты освободишься? Нам ведь нужно поговорить? Решить, что делать дальше. Мы ведь. Мы же… Хёнджин. Ты ведь… будешь со мной, так?       Высказывая вопрос, Феликс хотел убедиться, что между ними всё осталось по-прежнему, только вот спрашивал он совсем не то, что намеревался, потому что, едва увидев Хёнджина, он вдруг осознал: «по-прежнему» уже не хотелось. Хотелось быть с ним. Иначе. Ближе. Дольше. Глубже. Хёнджин же вглядывался в слезящиеся глаза, молчал, еле заметно покусывал влажные губы и хмурился. Его божественно красивое лицо омрачали некрасивые эмоции. Феликса развернуло, потому что прочитанное сожаление во взгляде напротив было подобно медленной пытке, но Хёнджин снова поймал его и крепко прижал спиной к своей груди.       — Феликс, стой, послушай, тихо. Я не оставлю тебя, — шептал он на ухо. — Но мы больше не будем заниматься… тем, что произошло ночью, ладно? Я не должен был трогать тебя, и я очень виноват. Прости.       — Значит, тебе настолько не понравилось? — с обидой в голосе обернулся Феликс, и Хёнджин, прижавшись к нему лбом, ответил его профилю:       — Перестань. Мне было… Мне было хорошо как ни с кем другим. Но, пожалуйста, подумай о том, как это неправильно. Твоя жизнь только начинается. Ты красивый и умный, добрый и отзывчивый. Ты можешь стать кем угодно, быть с кем угодно. А я парень. И старше. И…       — И ты тоже можешь стать кем угодно. Какая вообще разница, какой пол и возраст? Ты сам говорил, что не важно, кого любить.       — Говорил. Но между нами всё сложнее, чем в любом гипотетическом примере. Прошу, просто задумайся о нас рационально. И будь честен с собой. Ведь я никто. Падший человек без каких-либо достижений и умений. Я ничего не смогу дать тебе.       — Но я ничего и не прошу. И сам, что я могу дать тебе? Ничего. Так что мы…       — Достаточно, — сказал Хван серьёзно. — Закончим на том, что я не хочу ранить тебя. И совращать. Пока всё это не зашло слишком далеко, пока мы не сделали друг другу больнее, прошу, остановись. Пойми, я совсем не тот человек, в которого стоит влюбляться.       — Что если я уже? — еле слышно отозвался Феликс, отвернувшись и глядя на руки Хёнджина на своей груди. Сотни слов, застрявших в глотке, душили болью от невозможности взаимности. Феликсу хотелось кричать, метаться, плакать, но внезапная злость — и на себя, и на Хёнджина — не позволяла слезам пролиться. Феликс почти рычал, словно пытался оправдать сам себя: — Ты сам просил полюбить тебя.       — Я просил тебя притвориться, — вздохнул Хёнджин. — И в этом я тоже безмерно виноват.       Его руки дрогнули. Он развернул Феликса лицом к себе и приподнял его подбородок, заставляя посмотреть в глаза, а затем опустил ладони на его плечи. Должно быть, он хотел убедить младшего в чём-то, но лишь сильнее растерялся и замолчал. Феликс и без слов понимал его чувства — видел на дне зрачков то, чего больше всего боялся, — отражение себя.       Вину. Раскаяние. Отчаяние.       — Тогда для чего тебе это притворство, — скривился Феликс, — если на самом деле ты ничего не хотел?       — Я хотел. То есть… — Хёнджин закусил губу, впился руками в бока, держа и держась, и перевёл взгляд на пол, чтобы собраться с мыслями. Несколько долгих секунд он не мог поднять глаз, но все же заговорил: — Феликс, в нашей с тобой реальности всё слишком сложно. Не думай, что я просто воспользовался тобой, это не так. На самом деле я чувствую к тебе слишком многое, и я поддался этим чувствам, хотя должен был сохранять хоть частицу разума. Ты дорог мне. Наверное, я даже люблю тебя, но мы не можем быть вместе в интимном плане, просто не должны быть так близко физически, это всё сделает в разы хуже, сложнее и безнадёжнее. Пожалуйста, пойми. И, если можешь, забудь эту ночь. И прости меня.       Это странное признание-извинение не делало легче — разбивало сильнее. Дослушав его, Феликс внезапно осознал, что взрослых не существует. Не существует универсальной мудрости. Единственно верных решений. Однозначно правильных поступков. Его накрыло понимание, что абсолютно все люди порой ведут себя глупо и нелогично. А те, в чью осознанность ты больше всего веришь, лишь делают вид, что знают, как жить эту жизнь. На деле же они так же путаются в ней и в самих себе каждый чёртов день.       Хёнджин тоже был потерян. Даже с лоском косметики на лице он был в разы серее прежнего себя. Ещё не так давно Феликс считал, что наконец отыскал в нём спасение от всех своих проблем. Теперь же ощущение, что они оба тонут в бушующем океане неизвестности, накрывало с головой. И пугало, заставляя думать, что верить нельзя никогда и никому. Особенно тому, кому сильнее всего хочется.       Больше всего исступляло то, что действия Хёнджина расходились с его же словами. Он говорил о чувствах, просил позабыть о них, а сам, вопреки собственным просьбам, крепко держал и не давал уйти. И если до этого мгновения Феликс почти принимал невозможность их отношений, теперь всё его существо протестовало и хотело, просило о них.       — Ты сам себя слышишь? — спросил Феликс, метнув в Хёнджина яростный взгляд. — Любишь меня, не выпускаешь из своих рук, но мы не можем…       Он дёрнулся, не договаривая фразы, по одному лишь выражению лица напротив понимая, что не сможет переубедить Хёнджина, какие бы слова ни произнёс. Осознание это было на уровне инстинктов, теперь Феликс слишком многое улавливал и без слов, но даже не облечённое в слова понимание разбивало на части.       — Отпусти! — дёрнулся Феликс. — Раз мы не должны быть так близко.       — Не могу. Подожди.       — Что ещё?!       Младший рявкнул, а Хёнджин сделал голос почти неслышным и всё-таки убрал свои руки с чужой талии.       — Нужно замазать следы на твоей шее.       Феликс неосознанно попятился и коснулся кожи рукой. Мгновенно вспомнил, как приятно, как сладко ощущались на ней чужие ласкающие губы, пальцы, язык. Он испустил болезненный вздох, потому что одно лишь воспоминание прожгло его и снова заставило низ живота налиться напряжением, а затем Хёнджин сделал шаг, и его приближение вывело Феликса из забытья. Он вздрогнул и бросился в свою комнату, пытаясь спрятаться от Хёнджина, своих к нему чувств и разъедающих душу желаний.       Хёнджин последовал за ним. Он просил открыть, долго и проникновенно говорил что-то в щель запертой двери, а Феликс подпирал полотно с другой стороны и прятал лицо в ладонях, выслушивая тихие оправдания, извинения и просьбы.       — Постарайся понять, я желаю тебе добра, — было последним, что сказал Хван, прежде чем уйти.       Феликс искренне старался понять, но желание чужого внимания, касаний, поцелуев было громче голоса разума.       В тот день Феликс не смог оторвать себя от пола и пойти на занятия. Он вообще позабыл о них из-за душевного смятения и обилия более насущных мыслей, но об обязанностях напомнили сообщения одноклассницы. (Kanh Una 9:21) Не вижу ни тебя, ни презентации (Kanh Una 9:21) Ты всё-таки решил меня кинуть?!       Феликсу нужно было ответить, но вместо этого он перебрался с пола на кровать, уставился в потолок и стал размышлять, насколько незаметно для себя, насколько бессознательно упал в эту странную любовь.       Ещё вчера Феликс усмехался чужим нелепым мыслям о них с Хёнджином и весьма настойчиво убеждал всех в том, что это обычная дружба. Пару часов назад он даже не допускал мысли о реальности их с Хёнджином поцелуев и принимал их за сон. Сейчас же Феликс вслух разговаривал сам с собой в попытке понять, в какой момент отношения с Хёнджином стали его заветным желанием. Возможно ли, что всё это время он был настолько слеп, что не признавал своей очевидной тяги? Или, быть может, её действительно не было до вчерашней ночи, но банальная близость их с Хёнджином тел стала катализатором душевных порывов? Может, чувство пробудилось как реакция на действия отца? Тогда, быть может, это была вовсе не любовь, а ревность? Или банальное желание защитить дорогого человека в своих объятиях?       Или обычная похоть.       Феликс не мог разобраться в себе. Как бы он ни пытался обращаться к собственной адекватности и разумности — не находил ни ответов на свои вопросы, ни выходов из сложившейся ситуации. Получалось лишь сильнее путаться. «Наверное, я даже люблю тебя» добивало. Феликс видел, ощущал, понимал, что их с Хёнджином чувства взаимны. Собственное сердце просило тепла и ласки, но стоило представить себя на месте Хëнджина, и Феликс с сожалением признавал, что тот был прав хотя бы в том, что всё станет в разы сложнее — уже было. Потому что разница в возрасте и финансовой самостоятельности между ними всё ещё воспринималась гигантской пропастью. А ещё между ними стоял отец Феликса. И его фигура казалась главной, воистину непреодолимой преградой.       Однако, несмотря на все доводы разума, не ощущать притяжения, как и забыть прошедшую ночь, теперь было невозможно.       Феликс маялся.       Он терзался и страдал от вихря болезненных мыслей в голове. Телефон вибрировал новыми сообщениями от одноклассницы, и сигнал мессенджера раздражал уши, будто каждая его нотификация была персональной издёвкой. Феликс отбросил трубку подальше и крутанулся, переворачиваясь на живот. И застыл. Еле уловимый запах волос Хëнджина на подушке добивал пониманием, что здесь, на этой постели, этих самых простынях Хëнджин ласкал его так нежно, словно отмаливал собственные грехи. Феликсу самому захотелось покаяться. Сходить исповедаться, чтобы очиститься от мыслей и пожирающих, слишком неправильных желаний, снова хлынувших в мозг, стоило только подумать о прошедшей ночи.       Феликс сходил с ума.       Вспоминал, как Хёнджин прижимал его руки к постели и не давал касаться, но сам целовал глубоко и жарко, вжимал в постель и в себя, а после — снимал с него испачканную одежду, обнажая изнеженное тело. Феликс не знал, сколько реального было в собственных мыслях. Воспоминания были мутными, словно он был пьян от ласк, и из-за этого казались более трепетными, чувственными, почти эфирными.       Феликс горел.       Злость вперемешку с пониманием. Принятие вкупе с мятежными мыслями. Желание вместе со стыдом. Всего было слишком много. Так много, что весь спектр собственных чувств казался болезнью. Гриппозным жаром и горячечным бредом.       Феликс умирал от чувств.       Ему вновь малодушно хотелось заплатить, отдать все свои деньги или даже влезть в долги для того, чтобы Хёнджин стал ближе. Чтобы он повторил всё, что делал. Или зашёл дальше. И позволил касаться себя и целовать. Везде.       Мобильник зазвонил. Вырванный из забытья Феликс раздражённо подскочил к нему, намереваясь либо наконец послать Юну, либо метнуть телефон в стену, но фото Хёнджина на заставке мгновенно заставило успокоиться, даже устыдиться вернувшемуся возбуждению и принять звонок.       — Да? — прошептал Феликс. Хëнджин будто бы облегчённо вздохнул, недолго помолчал и заговорил:       — Звонили из школы. Ты не был на допзанятиях.       — Не был, — констатировал Феликс, усевшись на кровати и потерев рукой лицо.       — Это не очень хорошо. Я сказал, что ты приболел, но если подобное снова повторится, то моим байкам просто перестанут верить, и тогда может встать вопрос о твоём отчислении.       — Вот и отлично, — проворчал Феликс. — Может, тогда весь этот фарс закончится.       — Какой? О чём ты?       — Неважно.       — Важно.       Феликсу не хотелось что-либо объяснять. В его школьной жизни всё действительно было непросто, но рассказывать обо всех деталях чужой неприязни сейчас не хотелось. В трубке раздавался хохот отца, ему вторили чужие голоса, где-то неподалеку звонко отбивали дробь удары клюшек. Там вдалеке текла жизнь — и для кого-то она была весьма безоблачной и лёгкой, а Феликс всем своим естеством ощущал непередаваемый диссонанс от происходящего. Знали ли те беспечные люди, как жесток и бессердечен на самом деле был уважаемый ими господин Ли? Догадывались ли они о том, кем приходится ему Хёнджин? Каково было самому Хёнджину скрывать собственные раны и каждый раз рисовать себе идеальное, безупречно счастливое лицо для этой праздной публики? А каково было каждый день елейно улыбаться отцу? Знать, что тобой воспользуются, но мириться с этим. И не иметь возможности отказаться — ради исполнения своей мечты… На фоне всех этих размышлений школьные неприятности казались Феликсу незначительным. А он казался незначительным сам себе.       Хёнджин долго ждал его ответа, но вынужден был позвать:       — Феликс?       — Одноклассники, — наконец отвис младший. — Сплетничали про нас с тобой. Но это не важно.       — Это. Важно! — рыкнул Хёнджин, отчего-то выходя из себя. Судя по громкому топоту, он куда-то шёл. — Они тебе угрожают? Издеваются? Что ещё они…       — Ничего такого, — перебил Феликс. — Просто избегают и выдумывают небылицы потому, что ты меня подвозил, а я не поделился твоим номером с той одноклассницей. Да плевать на этот пустой трёп. Просто шёпот за спиной надоел.       — Почему ты не сказал мне?!       — По той же причине, что ты не сказал о синяках. Тебя не должно волновать…       — Хватит! Меня это волнует. Отчего ты такой несносный?       — Должно быть, дерьмовое воспитание.       — Феликс…       — Что, Хёнджин?       Хван протяжно вздохнул и приглушил голос.       — Ты не понимаешь, да? Эти сплетни — явный знак того, что отношения со мной — последнее, что тебе нужно.       — Ты первое и единственное, что мне нужно, — признался Феликс простодушно. — Просто ты. Рядом.       — Ведь я никуда не денусь. Я постараюсь быть рядом столько, сколько потребуется. Но ты же понимаешь, в том числе и из-за этих сплетен мы можем быть только друзьями. Я не хочу для тебя проблем. А они будут, если нас уличат хоть в чём-нибудь, даже в самых безобидных вещах. Я проходил всё это и подобной травли никому не пожелаю.       Они замолкли, хотя стоило ещё долго и основательно говорить. Феликс устало завалился на постель и положил телефон на подушку, включив громкую связь. Всё это они должны были обсуждать с глазу на глаз, будучи рядом. Быть может, тогда доводы срабатывали бы и убеждали быстрее и проще. Но они были далеко друг от друга и оба метались, путались в собственных чувствах и желаниях, пытаясь быть одновременно честными, разумными и бережными друг с другом.       Наступившая пауза давила. Первым не выдержал Хёнджин. Он отошёл куда-то, где не было слышно чужих голосов, и тихонько позвал:       — Ты простишь меня?       — За что?       — Я совершил ошибку. Не в том плане, что жалею о том, что между нами произошло, а в том, что… Мне жаль, что я всё это начал, не имея реальной возможности дать тебе то, что тебе действительно нужно.       — А что мне нужно?       — Нормальные отношения. Здоровые. Мы же с тобой просто… мы ищем друг в друге спасения, но это неправильная любовь. Вынужденная. Безысходная. Мы друзья. Почти как братья. Я должен был тебя беречь, а не поддаваться соблазну и всё опошлять. Поэтому, прости. И всё же забудь прошлую ночь, если, конечно, сможешь.       Время текло. Феликс пялился на подушку с лежащим на ней мобильником. Пытался подобрать слова, но его дрожащие губы не хотели издавать звуков. Он понимал, о чём Хёнджин просил, был во многом согласен, но принять и исполнить его просьбу было сложно. Хёнджин снова не выдержал и взмолился:       — Скажи что-нибудь.       — Мне понравилось, — наконец откликнулся Феликс негромко. — Как ты стонал моё имя. Как целовал меня. Как прижимал к себе. Мне нравилось, что тебе было хорошо, и потому мне тоже было. Это был мой первый раз. Так что забыть его у меня не получится.       Хёнджин выдохнул и замолчал слишком громко. Феликс вдохнул и продолжил говорить слишком тихо.       — Догадываюсь, что это совсем не то, что ты хотел услышать. Но я, я хотел бы, чтобы ты знал. Мне было очень хорошо. И я ни о чём не жалею. И я повторил бы всё то же самое, если бы мог вернуться в прошлое. И в будущем повторил бы. И ты можешь извиняться хоть сотню раз, только в этом нет толку. Правда. Я не считаю тебя виноватым, но я влюблён, и этого уже не изменить. Это не из-за того, что мы целовались. Ничего не поменялось бы, если бы вчера мы просто уснули. Просто осознание чувств заняло бы у меня чуть больше времени. Но я бы понял себя рано или поздно. Потому что ты теперь как часть меня. И я понимаю, что тебе не нужны такие отношения, просто… Мне плохо одному. Я хочу к тебе. Мне всего лишь хочется побыть рядом. Как раньше. И да, я ищу в тебе спасение. Ищу. Потому что больше ни в чём и ни в ком его не вижу. И я не знаю, что делать. Мне хочется твоих объятий и поцелуев, но больше всего хочется просто быть рядом и знать, что тебе хорошо.       Феликс высказал всё, что было на душе. На несколько мгновений стало легче, а затем в трубке что-то хлопнуло.       — Какого чёрта ты тут рассиживаешь и мне приходится тебя искать? — раздался вдруг знакомый холодный голос. — Мы переезжаем на другое поле. Садись в кар. И кто на телефоне?       — Это по поводу завтрашнего вылета. Уточняю детали про трансфер. Здесь, потому что на улице было шумно.       — Уточняй быстрее или попрёшься через всё поле пешком.       — Не переживайте, я дойду.       Феликс явственно представлял выражения лиц. От пренебрежительного тона отца на душе стало ещё гаже, по телу пробежали мурашки, и Феликс вдруг осознал себя уставшим настолько, что в кровать захотелось провалиться сильней. Вся его жизнь, весь этот фарс, все совпадения и странности — надоело. Кажется, держался он лишь из желания доказать Хёнджину, некогда обронившему фразу: «Ты близок к тому, чтобы сдаться», — что он не сдастся. Но сейчас Феликс балансировал на грани, на самом краю пропасти в небытие.       — Я бы хотел многое сказать тебе, — прошептал Хван, — но, как ты уже понял, мне нужно идти.       — Во сколько ты вернёшься?       — Поздно. Не жди.       — Всё равно буду. Я уже скучаю. Так что если сможешь, зайди ко мне перед сном, прошу. Хочу просто увидеться.       — Постараюсь, — выдохнул Хёнджин. — И обещаю. Я буду рядом. Быть может, не так, как тебе того хочется, но я постараюсь беречь тебя столько, сколько смогу.       — Тогда я буду беречь тебя, если смогу. И… может, однажды мы всё-таки спасёмся.       Последнюю фразу Феликс пробормотал уже после того, как сбросил вызов и уткнулся лицом в подушку. Переизбыток чувств был невыносимым, утешало лишь то, что они понимали потребность друг в друге и вернулись к промежуточному состоянию: не враги, не любовники — друзья.       Телефон взбрыкнул ещё раз, Феликс наивно ожидал увидеть на экране какое-нибудь ещё послание от Хёнджина, но отправитель сообщения его удивил. (Kim Seung 12:34) Ты там жив?       Несмотря на нежелание что-либо делать, Феликс ответил Сынмину, а затем и Юне. Он всё-таки поднялся с постели и стал планировать занятия на остаток дня. Пытаясь отвлечься, Феликс старался сосредоточиться на домашних делах и учёбе, но мысли то и дело сбивались.       Хёнджин. Отец. Школа. Хёнджин. Хёнджин. Хёнджин.       Головная боль в тот день была невыносимой настолько, что казалось, мозг в голове переворачивается и пульсирует. Феликс был вынужден доехать до аптеки и купить обезболивающее. Лекарство слегка притупило чувства и помогло провалиться в недолгий дневной сон. Разбудил голод. И холод: отчего-то обогрев пола перестал работать, и комната стала по-осеннему стылой. Остаток дня Феликс возился с заклинившей системой отопления и прибирался. Он так и не решил, что делать с грязной одеждой, и отложил её в шкаф, проигнорировав необходимость стирки. Затем читал статьи к допзанятиям, которые любезно переслал Сынмин. К вечеру он отыскал огромное множество аргументов против их с Хёнджином отношений, потому почти получалось не ощущать неприятного осадка от осознания одноразовости их поцелуев. Однако Феликс всё равно дожидался его возвращения до поздней ночи. Но и после него снова ждал рядом с закрытой дверью — когда отец закончит, выйдет из спальни Хёнджина и направится к себе.       В этот раз обошлось без ударов ремнём, но даже без них Феликс ощущал себя в разы хуже и намного страннее. Он каждую секунду боялся, что с Хёнджином что-то случится. Осознавал неправильность происходящего и терзался от своего бессилия кратно сильнее. Он ненавидел собственного отца за то, сколько боли тот причинял его любимому человеку. А ещё Феликс весьма неуместно возбуждался, стоило лишь фальшивым стонам и ритмичным шлепкам добраться до слуха.       Происходящее снова ощущалось пыткой. Феликс стал проклинать себя за очередное бездействие. И ненужное возбуждение. И запретные, почти преступные размышления о том, кто из них был бы снизу, если бы они с Хёнджином всё же занялись сексом.       Действительность была ядом. Чувства — кислотой. Стоны Хёнджина — ножами в сердце.       Феликс проклинал себя за то, что любит, но не может ни защитить, ни обласкать, ни что-либо дать Хёнджину. Не выдержав этой жестокой муки, он сбежал в свою комнату и долго сидел у дверного проёма в тишине, прислушиваясь к звукам снаружи. Дождавшись, когда отец покинет комнату (на этот раз звучно хлопнув дверью), Феликс выглянул в коридор и подождал несколько минут, чтобы убедиться, что он не вернётся, затем выбрался из своего укрытия и направился к Хёнджину. Того вновь не было в спальне, но из ванной снова доносился звук бегущей воды. Дверь была приоткрыта.       Войти внутрь хотелось нестерпимо. Феликс не знал, что его тянуло: желание убедиться, что на Хёнджине нет новых ран, или потребность видеть манящую наготу чужого тела. Он снова горел и всё же благоразумно дождался, пока душ выключится, а после выждал ещё несколько минут, постучал по косяку и, не услышав отказа, наконец вошёл в ванную.       — В прошлый раз ты запирал дверь, — стеснительно пробормотал Феликс, не поднимая взгляда.       — Я всегда закрываюсь по привычке, но сегодня мне отчего-то показалось, что ты придёшь, — ответил Хёнджин и добавил чуть тише: — Иногда мне наивно кажется, что я читаю твои мысли. Иногда — что ты читаешь мои.       Феликс поднял глаза и сглотнул. Хёнджин, в одном лишь полотенце вокруг бёдер, искал что-то среди склянок на полке с косметикой. С влажных волос на спину стекали серебристые капли. Длинные пальцы скользили меж баночек и тюбиков, а цепкий взгляд был завораживающе сосредоточенным. Хёнджин был красив несмотря на то, что выглядел измотанным, а в белом свете лампы его тонкие синяки казались контрастнее и страшнее.       — Можешь помочь? На спине.       Хёнджин наконец нашёл и протянул тюбик с кремом, и Феликс согласно кивнул, без уточнений понимая и подходя ближе. Он выдавил лечебную мазь на пальцы и растëр по подушечкам, а затем стал медленно проходиться по разноцветным — от жëлто-бордового до сине-фиолетового — синякам, повторявшим форму пряжки. Сгорбившись под осторожными касаниями, Хëнджин опëрся руками о столешницу и опустил голову вниз. Длинные волосы скрыли его лицо почти полностью, но Феликс и без этого знал: он жмурится и закусывает губы.       — Почему он делает это? — шептал Феликс, не осознавая, что озвучивает мысли вслух. — Как может чужая боль приносить удовольствие?       — Должно быть, ему нравится, как я сжимаюсь в такие моменты. Хотя свобода, контроль и осознание того, что ты хозяин положения и можешь делать что угодно, тоже могут приносить удовлетворение.       Рука Феликса застыла над очередным синяком. Он вдруг понял, что видит, и касается желанного тела, и мог бы поцеловать, сжать или даже укусить… Теперь Хёнджин смотрел в зеркало исподлобья и ждал. Феликс чувствовал: его взгляд на себе, дрожь в пальцах, тугое напряжение под собственным бельём. Он до боли в паху хотел прижаться к Хёнджину и часто дышал. Между ними снова происходило что-то странное. То ли вынужденная близость, то ли намеренная отдалённость.       — Ясно, — пробормотал Феликс, наконец совладав с собой. — Контроль.       Он закусил губу и продолжил касаться гематом на теле Хёнджина медленно и нежно. Обработав следы на спине и боках, Феликс настойчивым движением ладони развернул Хёнджина лицом к себе, чтобы пройтись по синякам внизу живота, и застыл — полотенце совершенно однозначно топорщилось от возбуждения. Прижаться захотелось в разы сильнее.       Хёнджин сжимал челюсти. Молчал. Смотрел на зависшие в паре сантиметров от кожи пальцы.       — Отец куда-то летит? — спросил Феликс, пытаясь отвлечься. — Т-ты говорил про трансфер и вылет.       — Да. Завтра днём. В Японию для обсуждения условий партнёрства с местными производителями. Нас не будет почти неделю.       Феликсу стало плохо от озвученного срока. Он хмурился, раздражался, боялся и уже начинал скучать. Отчего-то теперь казалось, что без Хёнджина он не протянет и дня. Объятия случились сами собой. Губы уткнулись в голую ключицу. Руки обвили спину. Тело впечаталось в обнажённый торс, эрекция прошлась по эрекции, однако из-за вернувшегося страха возбуждение отошло на второй план.       — Я не выдержу, если он что-то сделает с тобой. Если ты не вернёшься. Я просто…       Истерика снова подкатывала, Феликс почти плакал в чужую шею. А Хёнджин пытался взглянуть в его лицо и успокоить.       — Эй. Тише. Я обязательно вернусь к тебе. Я же обещал, что буду рядом. И всё будет хорошо. И не переживай за меня, пока эти синяки не сойдут, он не тронет меня.       — Тогда зачем мы мажем их мазью, которая ускоряет заживление? Пусть следы остаются, чтобы он как можно дольше тебя не трогал.       — Я мажу их в первые дни, потому что иначе мне больно спать.       — Ах. Чёрт. Прости. Прости, я в таком смятении, что просто не соображаю. Я думал…       — Тише. Я понимаю. Я тоже не соображаю. И не могу разобраться в себе. Но мы всё это переживём. Вместе.       — Я не хочу, чтобы ты страдал, — после долгих объятий Феликс наконец отстранился и посмотрел Хёнджину в глаза. — Хочу, чтобы тебе было хорошо.       Его ладонь потянула полотенце на бёдрах.       — Феликс, нет! — взмолился Хван, впиваясь в махровую ткань мëртвой хваткой.       — Я… Я не…       Феликс моргнул, не понимая, что на самом деле собирался сделать. А затем отмер, в оправдание выставляя вперëд ладонь, всё ещё измазанную кремом.       — Я просто хотел… Там на ногах тоже… Прости, я не хотел пугать.       — Ты прости. Мне показалось, что ты хочешь… — Хёнджин вздохнул и потёр глаза. — Неважно.       — Тебя? Хочу. Ты же видишь, — выдохнул Феликс, признаваясь, — но не буду трогать. Только помогу. Можно мне закончить?       — Дальше я сам, — ответил Хёнджин после нескольких секунд переглядок. — Дай-ка сюда.       Поправив полотенце на бёдрах, Хёнджин забрал тюбик и выдавил крем на свои пальцы, но вопреки ожиданиям Феликса, потянулся не к себе, а к его шее. Он оттянул ворот футболки и стал мягко втирать мазь в алую кожу чуть выше ключицы. Феликс застыл и несколько тягучих секунд стоял, погружаясь на глубину чужих глаз. От напряжения между ними двумя воздух ванной почти искрил.       — Могу я попросить…       — Можешь ты…       Они заговорили одновременно и так же вместе смолкли.       — Что ты хотел? — прошептал Феликс.       — Могу я сегодня снова поспать у тебя?       — Можешь. Хоть каждый день.       — Но мы больше не будем… целоваться.       — Да, это я усвоил, — кивнул младший, хотя тяга сделать шаг и поцеловать была почти нестерпимой.       — Хорошо. А что ты хотел спросить?       — То же самое. Хотел, чтобы ты побыл со мной этой ночью.       Хёнджин моргнул, словно ему в глаз что-то попало, и наконец убрал руку, сосредотачиваясь на крышке тюбика.       — Прости меня за всё это. Кажется, я мучаю нас обоих, но так будет лучше, особенно для тебя.       Феликс ничего не ответил. Лишь медленно огладил свою шею там, где её касалась рука Хëнджина, и напоследок окинул его тело взглядом. Хван быстро, будто стеснительно отошёл к ящику с бельём. Через несколько минут они снова лежали на кровати Феликса в темноте и разглядывали друг друга сквозь зыбкий полумрак. Десяток сантиметров между их телами ощущался холодной пропастью.       — Знаю, ты и без меня справишься, — устало бормотал Хёнджин, — но, может, хочешь, чтобы я что-нибудь заказал в доставке на эту неделю? Чтобы тебе не приходилось готовить.       — Закажи, если тебе хочется. Но если не выйдет — нестрашно, я не пропаду.       — Я знаю. Ты сильнее и смелее, чем я себе представлял. Но мне всё равно хочется защитить тебя. Позаботиться. Сделать что-то хорошее. Я не знаю почему. Иррационально.       — Мы оба знаем почему. Мы любим друг друга, вот и всё, — прошептал Феликс так просто, словно говорил о чём-то закономерном и безапелляционном. — Я тоже хочу всего этого для тебя. Но не знаю, что и как сделать. И я ненавижу своё бессилие. И то, что всё так сложно.       Хёнджин протянул руку к его лицу, не сумев сдержаться. Он повёл касание по щеке и большим пальцем погладил скулу.       — Хотел бы я, чтобы мы с тобой встретились при других обстоятельствах и в других условиях. Чтобы всё было просто и понятно. Никаких границ между нами, никаких лишних обязанностей, преград…       Феликс хотел того же. Хотел слишком отчаянно, так что предпочёл отвернуться от Хёнджина, чтобы не соблазняться и не сорваться на ответные касания.       — Ты же будешь звонить? — спросил он, меняя тему.       — Как только у меня будет появляться такая возможность, да.       — И потом, когда твой контракт закончится, не бросай меня так быстро, ладно?       — Я буду рядом, пока буду нужен тебе.       Феликс приподнялся на локте и обернулся через плечо.       — Значит, всегда?       Хëнджин улыбнулся ему едва различимой в темноте, словно снисходительной улыбкой и прошептал, кивая:       — Я постараюсь.       Спустя пару секунд молчаливого диалога глаза в глаза Хёнджин жадно сгрёб Феликса в объятия и до конца ночи грел своим дыханием его затылок.       Наутро Хёнджина снова не было. И проснулся Феликс от очередного тягучего кошмара. В нём мама, ещё здоровая и бодрая, но чем-то обеспокоенная, звала его. Убеждала, что он должен идти за ней, чтобы защититься и избежать опасности, и целенаправленно вела куда-то. Феликс шагал следом по каким-то незнакомым больничным коридорам и спрашивал, куда они направляются и зачем. Женщина больше ничего не объясняла, но упорно тянула сына за руку. Феликс не помнил, с какого момента началась её трансформация, но чем дальше они шли, тем сильнее его мать преображалась. Она теряла волосы, горбатилась, дурнела, а её мягкая ладонь превращалась в крючковатую серую лапу, сжимавшую пальцы на запястье слишком сильно. Феликс просил её остановиться и что-нибудь объяснить, но она не прислушивалась к мольбам и всё тащила вперёд, пока не привела его к запертой двери и не прошептала не своим голосом: «Здесь тебя исправят как меня. Здесь ты наконец-то всё забудешь».       Мать исчезла. Дверь открылась. За ней Феликса ждал широко улыбающийся отец…       Остаток воскресенья был таким же неприятным, как этот странный липкий сон. Кроме доставки, заказанной Хёнджином, в нём не было ничего приятного. Лишь промозглый холод из-за вновь отключившейся системы отопления и продолжавшееся самокопание по поводу чувств. Согреться не помогала ни уже полюбившаяся толстовка Хвана, ни горячий травяной чай. Феликсу пришлось вызвать мастера, вытащить из закромов электрическое одеяло и повторять пройденный материал в постели, бельё на которой всё ещё еле заметно пахло Хёнджином.       За воскресеньем наступил мрачный — от осевшего на город тумана — понедельник. В школе было на удивление спокойно. Никто не смотрел косо, никто не шептался за спиной, даже Юна, чрезмерно переживающая из-за совместной презентации, не сильно компостировала мозги и ограничилась кратким: «Только не подставь меня в среду и приди». К концу учебного дня, впрочем, Феликса снова вызвали к директору, где запросили справку от врача и провели запоздалую лекцию о недопустимости пропуска занятий. Тот справедливо заметил, что дополнительные занятия не являются обязательными — и на том всё. Феликс вернулся домой и дождался прихода мастера, починившего тёплый пол.       Однако, теплее ему всё равно не стало.       Понедельник сменил унылый вторник. Все эти дни Феликсу было так уныло одному в тишине огромного дома, что захотелось прогуляться после уроков, и он вызвал такси до одного из любимых кафе, но, оказавшись в нём, лишь сильнее загрузился — Хёнджин показал ему это место. Из-за неотступных мыслей о нём развеяться не получилось — вышло лишь по привычке взять два разных кофе и сидеть со своим карамельным латте со взбитыми сливками напротив бесхозного стаканчика с американо.       К среде Феликс лез на стену. Его допекали отвратительно реалистичные кошмары о матери и противоречащее логике утреннее возбуждение. Но если стояк выходило игнорировать, то со снами всё обстояло иначе. Чем чаще голоса в них говорили «забудь», тем сильнее Феликсу хотелось вспомнить. Только он не понимал, что именно, и уставал от этого непонимания как от назойливого фонового шума. Презентация по биологии из-за накопленной нервозности вышла скомканной и даже обрывочной, но полученные семьдесят семь баллов вполне удовлетворили взвинченную Юну, так что Феликс не волновался об этом. Он переживал о другом.       Всё это время Хёнджин не звонил и даже не писал, и одиночество снова заставляло Феликса ощущать себя брошенным, несмотря на ежедневную доставку от Хвана из любимых кафе.       — Прости. Я постоянно с ним, — оправдывался Хёнджин ранним утром четверга. А Феликс, не вполне ещё проснувшийся, ловил странные мурашки от его хриплого шёпота в самое ухо. — Возможно, мне придётся внезапно сбросить вызов, так что не обижайся, если вдруг я отключусь. Только не перезванивай и не пиши, я сам наберу, когда смогу. Ладно?       — Ладно, — согласился Феликс, потирая заспанные глаза. — А где вы? Что делаете? Он больше не бил тебя?       — Нет. Всё хорошо, сейчас я в номере, а он куда-то ушёл, но скоро нужно будет идти на завтрак. А потом ехать в офис. Здесь много новых людей, на выстраивание отношений с которыми он растрачивает свою энергию вечерами. До пятницы он будет занят контрактами и встречами, в субботу всё закончится грандиозной попойкой где-то в рёкане за городом. А пока что я просто мотаюсь по кабинетам и свечу лицом перед японцами чёрт пойми зачем.       — Звучит отвратительно. Зачем он вообще забрал тебя? Ты не нужен ему там, но он будто специально таскает тебя с собой вместо аксессуара.       — Ладно. Это ерунда. Думай о том, что уже в воскресенье я буду с тобой.       — Я уже забыл, каково быть с тобой рядом. Ты так долго не писал, что я начал сомневаться в твоей реальности, — признался Феликс. И Хёнджину, и самому себе. — Может, ты только моя фантазия?       — Я настоящий, — усмехнулся Хёнджин. — И прости, я правда не могу писать так часто, как хотел бы. Но, может, в понедельник у нас получится куда-нибудь выбраться. Съездим в парикмахерскую. Или даже в спа, я давненько мечтаю о массаже.       — Могу сделать тебе, нас в секции учили, как расслаблять мышцы, — ляпнул Феликс простодушно, а затем нахмурился из-за наступившего молчания и даже посмотрел на экран телефона. — Хёнджин, ты тут?       — Тут. Просто. Кхм. Не думаю, что это хорошая идея.       — Ты что, не доверяешь мне?       — Теперь я слегка не доверяю себе, — прошептал старший, — учитывая всё, что между нами происходит, лучше сходим в салон.       — А, хм. Ладно.       Наступившая тишина была неловкой всего несколько секунд, а затем Хёнджин заговорил как ни в чём не бывало:       — Чем ты занимался эти дни? Как дела в школе? И самочувствие? И вообще что нового? Понравились блюда из доставки?       — Да, спасибо большое. В целом всё по-старому. Из нового лишь то, что теперь мне снятся кошмары… Ну то есть не то чтобы кошмары, но это довольно неприятно.       Феликс стал рассказывать про увиденные сюжеты, только Хёнджин не смог проговорить с ним долго, но обещал выслушать и обсудить всё по возвращении домой. Рассказ о странных снах обеспокоил его, но как помочь Хёнджин не знал и потому посоветовал обратиться к онлайн-психологу или сомнологу, если станет совсем невозможно спать — те могли подсказать успокоительные или снотворное. Феликсу хотелось принимать лишь дозы поцелуев и объятий, но он заверил, что попробует обратиться к специалистам.       Они скомканно попрощались, и остаток дня Феликс думал о совете Хёнджина, а по дороге из школы домой внезапно решился на созвон со специалистом через приложение. В конце концов, когда мама заболела, он посещал психологические сессии, хотя теперь о них почти уже не помнил, но ему казалось, что вреда от подобного общения точно не будет, ведь в прошлом эти занятия ему, судя по всему, помогли. Переживаний в голове всё ещё было слишком много, потому выговориться и спросить стороннего совета было проще, чем копаться в собственных мыслях самому. Пролистав с десяток анкет, Феликс выбрал несколько понравившихся по описанию психологов и проверил их доступность в ближайшее время. Свободные окошки были у представительного лысого мужчины в роговых очках и девушки лет тридцати с фиолетовым каре. Поразмыслив, Феликс всё-таки выбрал девушку — и они созвонились в тот же день через час.       Несколько минут психолог рассказывала о себе и своей специализации, затем уточняла у Феликса намерения и цель сессии. Тот честно признался, что потребности в долгосрочной работе с психологом не испытывал, но хотел бы разобраться в себе и всём произошедшем за последнее время. После нескольких наводящих вопросов и пояснений, что за одну сессию проработать проблему почти невозможно, девушка пообещала сделать всё от неё зависящее для облегчения текущего состояния, и Феликс, согласившись, стал рассказывать. Сперва о матери. Потом об отце. Дальше — о Хёнджине. После — об одноклассниках. Затем он взял паузу и признался в своих неоднозначных чувствах. И лишь после этого упомянул свои странные, неприятные сны.       Психолог кивала рассказу, время от времени задавала уточняющие вопросы и что-то писала за краем кадра видеосвязи — всё с нечитаемым выражением лица. А затем вдруг сообщила, что время сессии подходит к концу и уточнила, каково состояние Феликса в текущий момент. Она не давала оценки услышанной информации, но попросила подумать о себе прошлом и вспомнить, чем от «него» отличается его текущее состояние. Девушка задала ещё несколько вопросов про самоидентификацию, вскользь упомянула, что при продолжении кошмаров правильнее будет обратиться уже к психотерапевту, выразила надежду на новые встречи, и Феликс попрощался с ней, переполненный странным чувством незавершённости.       Он долго думал над заданными вопросами, но никак не мог вспомнить, каким он был ещё пару лет назад, до того как семейные проблемы накрыли лавиной неизбежности. Вспомнить не получалось, дать оценку не только себе прошлому, но и нынешнему тоже выходило плохо, и в конце концов Феликс написал единственному человеку, который знал его довольно долго и мог хоть что-нибудь прояснить.

(22:05)

Джисон

Каким я был

?

До смерти мамы

(Jis1 22:17) Ээээ Внезапно 👀👀👀 И тебе привет, бро А к чему вопрос?

(22:18)

Пытаюсь кое в чём разобраться

Так что отвечай по возможности честно и непредвзято

Какой я?

Сейчас и раньше

(Jis1 22:19) Ну. Ээээээ… К-к Если честно, то Ты был веселее Беззаботнее что ли Контактнее, разговорчивее, обниматься вечно лез, шутил и лыбился 25/8 Но в какой-то момент стал Ток не обижайся Будто угашенным 😅 Как будто ээ твои эмоции отключили Да и тактильность тож Ты порой был совсем тугим, так что казалось, что ты издеваешься Сейчас уже не так, но раньше было подвисал знатно так Мы с парнями вообще этого контраста понять не могли Наверн, частично из-за этого некоторые и Перестали с тобой общаться

(22:22)

Хм

А почему ты не перестал

?

(Jis1 22:23) Да хз. Мне казалось, что дело не в тебе

(22:23)

А в чём?

(Jis1 22:23) Ну… В семье? Твоя мама болела, как тут радоваться жизни Тем более что тогда она стала чаще говорить всякое про твоего отца Наверн на тебя это давило Их ссоры

(22:24)

В плане?

(Jis1 22:24) Ну ты сам не помнишь да?

(22:24)

Я бы не спрашивал, если бы помнил

Что мама говорила?

(Jis1 22:25) Ну, она Я уже не припомню фраз Но это было что-то вроде витиеватого презрения Будто бы она не то что не любила А ненавидела. Я-то всего пару раз это слышал, но У меня сложилось впечатление, что ей, ну, твой отец изменял Бля, Ликс, что-то за разговор какой-то… Мне некомфортно такое писать, я как на ток-шоу сплетни рассказываю Извини, если задел вообще Я не собирался так в лоб

(22:27)

Всё нормально

Ну а я? Как к отцу относился?

И Джисон, это важно.

(Jis1 22:27) Ты Хм Ты его любил несмотря ни на что Ну, по крайней мере вы с ним постоянно куда-то ездили

(22:28)

Несмотря ни на что?

(Jis1 22:28) А когда твоя мама говорила что-то эдакое, ну, неоднозначное, ты спорил с ней Говорил, что отец любит тебя Да вот ещё недавно ты жаловался, что он тебе внимания совсем не уделяет

(22:28)

А ты замечал что-нибудь странное между нами?

(Jis1 22:28) В плане?

(22:29)

В любом плане

Просто что-то необычное

      Значок долго светился нотификацией, что Джисон печатает, но спустя пять минут друг ответил краткое «нет». А ещё через пару минут предложил: (Jis1 22:34) Слушай, бро, давай тему сменим? Мож катку сгоняем?       Феликс неизбежно согласился, и они с Ханом играли до самой ночи. Из-за сосредоточенности на поднятии рейтинга почти вышло забыться. Однако перед сном Феликса снова обуяла такая тоска, что он стал разглядывать редкие совместные фото с Хёнджином и представлять — гипотетически — что было бы, если бы тот не работал с отцом и они всё-таки встречались.       Наверное, они могли готовить завтраки и ужины вместе, ходили бы по музеям, кафе и кино, смотрели бы фильмы и сериалы перед сном, а утром дурачились бы в постели и обмазывались пастой во время умывания. Возможно, они делали бы всё то же самое, чем сейчас занимались по дружбе, только чаще, теснее, ближе. Вдобавок к этому держались бы за руки, когда их никто не видит, обнимались бы крепче, говорили откровеннее и целовались при первой же возможности, наверняка обжимаясь во всех попадающихся на пути укромных углах. Они дарили бы друг другу подарки и эмоции. И грели бы друг друга словами и действиями.       Феликс понимал, что подобные размышления напрасны, даже ядовиты, но ничего не мог с собой поделать. Засыпал он с навязчивой мыслью, что до приезда Хёнджина нужно купить цветы. Ведь Хёнджин любил цветы. А Феликс любил Хёнджина.       Просыпался Феликс с навязчивым желанием любить Хёнджина глубоко, жарко и долго.       Дожидаться, пока это желание пройдёт сегодня приходилось дольше обычного — стояк был почти каменным. Когда Феликс наконец смог с относительным комфортом влезть в форменные брюки и направился вниз по лестнице, то вздрогнул от внезапного шума в кухне.       Это не мог быть никто другой, кроме…       С предвкушением скорой встречи Феликс понёсся на звук, оббивая каждый угол на своëм пути, но в комнате его встретил не Хëнджин, а один из работников, проводящих раз в неделю генеральную уборку. Мужчина отвлëкся от своих дел и выпрямился. Разочарованное лицо Феликса заставило его мгновенно начать оправдываться:       — Доброе утро, господин. Простите, я сегодня пришёл пораньше. Помешал? Вы ещё будете завтракать?       Вместе с улыбкой, сползшей с лица, у Феликса пропал и аппетит. Он тихо поздоровался с уборщиком и покачал головой. А затем раньше обычного вызвал такси до школы.       Тяжёлые мысли не отпускали весь день. Такая глупость — потерянная надежда на скорую встречу — совершенно испортила настроение и заставила загрузиться. Феликс всё думал о том, почему Хёнджин так редко звонит и пишет, но подобрать хоть сколько-нибудь правдоподобный ответ не мог. И скучал. И маялся. И снова и снова задавал себе неудобные вопросы.       — Почему он больше тебя не возит?       Феликс и сам хотел бы знать. Нет, конечно, он помнил пояснения о занятости Хвана и всё понимал, но…       — Феликс, приëм?!       — А?       Напротив, скрестив руки на груди и опёршись на парту, стояла Юна. Отчего-то других людей в классе не было, и Феликс нахмурился, не вполне понимая, что от него хотят.       — Бэ. Почему Хëнджин больше тебя не подвозит?       — Он… он в командировке, — откликнулся Феликс, с недовольством вспоминая момент, когда успел выдать однокласснице имя.       — И поэтому ты таким умирающим выглядишь? Тоскуешь по возлюбленному? Или обижаешься, что он оставил на тебе некрасивый засос?       — Хватит, — зашептал Феликс с едкой горечью в самом сердце. — Мы это уже обсуждали.       Ему стоило огромных усилий не двигаться и не трогать съехавший воротничок рубашки. Теперь в этом не было никакого толку — Юна уже всё увидела, но скрыть эту так и не сошедшую с кожи метку хотелось лишь потому, что она была его персональной ценностью. И Феликс тосковал. Наверное, самую малость умирал. А то, что одноклассница была права в своих шуточных предположениях, разбивало лишь сильнее.       — Ладно, прости мне мой неуместный троллинг. Просто привычка, — девушка сменила положение рук. — И это, я просто хотела поинтересоваться, когда он повезёт тебя в следующий раз. Я всë-таки подойду к нему и попрошу номер. Но чтобы всё прошло успешно, можешь написать мне заранее? Я бы приоделась и накрасилась получше.       Феликс наградил Юну тяжëлым взглядом. Затем медленно вдохнул и низко произнёс:       — Если твоë упорство направить на обучение, ты стала бы лучшей ученицей школы.       — Ой, да ладно тебе. Просто этот парень не даëт мне покоя. Я уже устала думать о нëм, и это такая тупость в самом деле. Лучше уж подойду, получу отказ и переключусь на какого-то другого, чем буду дальше безнадёжно париться и безответно мечтать о нëм.       — Ты мечтаешь о нём? Хотя совсем ничего о нём не знаешь? Это ведь…       — Тупость, я так и сказала! Но в целом мне достаточно того, что он красивый, обеспеченный, кажется, заботливый, ну и раз он общается с тобой, значит, не против разницы в возрасте.       — Дружба и отношения — разные вещи, — пробормотал Феликс. — Можно дружить со стариками или детьми, но это же не значит, что нужно встречаться с по…       Юна внезапно спрыгнула с парты и направилась в другую часть класса, когда в дверях показались другие одноклассники. Феликс смолк, не окончив фразу, и отвернулся к окну. Тем лучше — продолжать этот диалог совершенно не хотелось.       Хотелось в объятия. И чтобы хоть что-нибудь было понятным и имело смысл. Но Феликс ничего (особенно себя) не понимал, и ему оставалось лишь возвращаться в собственный пустой дом на холодном такси.       Феликс уговарил себя поесть, хотя аппетита за целый день не появилось. Он заставил себя отнести в стирку свои испачканные Хёнджином штаны. Он засел за чтение манги, которую посоветовал Джисон, но картинки с безобразными великанами и кричащими под их ногами людьми не оседали в голове, как и слова персонажей. Феликс откинул мобильник и собрался пойти вниз, чтобы на диване гостиной посмотреть какой-нибудь фильм, но его телефон вдруг зазвонил.       — У меня почти нет времени, — без приветствия начал Хёнджин, — так что просто хотел спросить, как ты, и пожелать доброй ночи.       — Нормально. Скучаю, — выпалил Феликс. — А ты?       — Я тоже. Очень. Мы приехали в отель, тут огромный комплекс с горячими источниками. Непередаваемо красиво, я хотел бы, чтобы ты побыва…       Звонок прервался. Феликс нахмурился и на автомате попытался перезвонить, но после пары гудков вдруг вспомнил просьбу Хёнджина и сбросил вызов. Он ощущал себя странно. Словно что-то нехорошее происходило где-то там далеко, а он не мог ни узнать об этом, ни что-либо предпринять.       Странная тревога преследовала его, даже когда он улёгся обратно на кровать и стал бездумно смотреть рилсы, ожидая звонка. Отвлечься почти получилось, но минут через сорок пришло голосовое от отца. У Феликса в груди внезапно стало холодно. Он зашёл в переписку, отчего-то ожидая услышать проклятья или строгий выговор, но, вопреки нехорошим предчувствиям, из динамика полился шёпот Хёнджина.       «Прости. Мне нужно было идти. Не отвечай на это сообщение, я удалю его отсюда. Просто хотел сказать, что у меня всё хорошо. Здесь куча громких пьяных японцев, буду надеяться, что все напьются так сильно, что у меня выйдет побыть одному. Если получится, ещё позвоню, возможно, с другого номера, если нет… буду просто надеяться, что сегодня тебе приснится что-то приятное. Обязательно напишу завтра. Спокойной ночи».       Феликс, на пару минут забывший дышать, облегчённо выдохнул. А затем прокрутил голосовое ещё раз. За ним ещё один. После — переслал себе в избранное и снова прослушал. Любимый голос был пыткой. Тихий и вкрадчивый, он патокой тёк от ушей к сердцу и совсем не располагал к спокойному сну, лишь раззадоривал мысли и желания. Феликс ощущал, что сходит с ума, ведь воспоминания о ночи, когда Хёнджин точно так же шептал его имя, снова накатывали, не желая становиться хоть немного менее яркими. В груди так горело, что скоро Феликс начал ощущать жар даже на щеках. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы понять — он горит от возбуждения.       Нестерпимо. Безумно. Безнадёжно.       Феликс вздохнул и закрыл лицо холодными ладонями. Затем уселся. После встал и направился к комнате Хёнджина. Он так безнадёжно скучал, что вслух ругал себя за то, что не догадался прийти в эту комнату раньше. После первого робкого шага в темноту, Феликс включил свет и виновато огляделся.       Чужая спальня встретила знакомым запахом одеколона, заправленной постелью и несколькими в спешке брошенными на неё комплектами одежды. Феликсу внезапно захотелось упасть в них, забраться во все шкафы, исследовать все ящики и полки, потрогать, понюхать, просмотреть всё, что было здесь, и преисполниться всем, что делало Хёнджина самим собой.       В душе́ происходило что-то совершенно непередаваемое. Обойдя спальню, Феликс попытался придумать хоть какое-то логичное обоснование, из-за которого он ворвался в чужое пространство, на деле же собственные мотивы были настолько приземлёнными, что он не хотел признаваться в них самому себе. Он знал, что это неправильно, но ничего не мог поделать со своим желанием. Феликс позволил себе рыться в чужих вещах, потому что впервые хотел ощущать кого-то далёкого настолько близко. Он догадывался, нет, точно знал, что́ найдёт здесь, и в глубине души понимал, что только за этим пришёл, и всё же обнаружить игрушки Хёнджина сразу в верхнем ящике прикроватной тумбы было стыдно. Стыдно и преступно будоражаще.       Эрекция снова была болезненной, а Феликс всё смотрел на обнаруженные пачки презервативов, тюбики разной смазки, вибраторы, анальные пробки, мастурбаторы, эректильные кольца. Ядовитую мысль, что вся эта атрибутика здесь только ради ублажения отцовских животных желаний, Феликс целенаправленно отгонял. Он представлял, что Хёнджин пользуется всем этим, пытаясь получить удовольствие и достичь разрядки, — и всё равно не мог прикоснуться к себе. Он не отдавал себе отчёт в том, что делает, однако руки его будто сами собой тянулись к силиконовому члену и первому попавшемуся лубриканту. Вытащив дилдо и уложив его на колени, Феликс выдавил гель на руку, потянулся к игрушке, а затем завис и вздрогнул.       Что вообще он пытался сделать?       Тряхнув головой, Феликс чистой ладонью торопливо сложил всё обратно в тумбу и встал с колен, пожираемый стыдом и смятением. Сердце билось как бешеное. Низ живота тянуло. Он безвозвратно сходил с ума, и ни окружение комнаты, ни склизкая влага на пальцах не облегчали ситуацию. Феликс прошёл в ванную, намереваясь вымыть руки, но застыл в полуметре от раковины, стоило увидеть в зеркале собственные бугрящиеся штаны. Воображение спешно нарисовало образ Хёнджина, укрытого одним лишь полотенцем. Феликс сделал несколько шатких шагов к тому месту, где тот стоял в прошлый раз, и представил, что Хёнджин снова здесь, но теперь не останавливает его руки, срывающие ткань с обнажённых бёдер. Одна из ладоней оперлась о столешницу, а вторая, влажная, скользнула под домашние штаны, наконец обхватывая возбуждённый член.       Феликс вымученно простонал и согнулся. Касание показалось избавлением. Через миг оно стало пыткой, потому что хотелось ещё и ещё. Феликс двигал рукой, тяжело дышал, ласкал себя, не понимая, отчего раньше не допускал даже мысли о самоудовлетворении. В конце концов, им занимались все, но до сегодняшнего дня он беспричинно, почти целомудренно останавливал сам себя, теперь же — безостановочно двигал скользкой ладонью, не представляя, что может остановиться.       Резинка давила на запястье и не позволяла руке двигаться в удобном направлении и желаемом темпе, а напряжения в теле было так же много, как и навязчивых идей в голове. Феликс устал сопротивляться. Он просто устал — от переизбытка давления в голове и теле. Он стянул с себя штаны вместе с трусами. Чуть поразмыслив и кое-как скинув с себя остальную одежду, он забрался в душ, окропил тело тёплыми каплями и, выдавив на ладони чужой гель для душа, снова прикоснулся к себе.       Возбуждение крыло сильно, почти умопомрачительно. От запаха Хёнджина стало только хуже. Феликс приложился лбом к прохладной плитке, но холод не помог упорядочить мятежные мысли или остановить движения рук на собственном теле. Хотелось сразу многого, но больше всего — Хёнджина, здесь и сейчас. Феликс думал о нём и молил провидение, чтобы он каким-то чудесным образом оказался рядом и снова довёл до пика, дрожи, взрыва всех чувств. Но Хёнджина не было рядом, и всё, что Феликсу оставалось, — шептать его имя и вбиваться в свой кулак, оскверняя чужую ванную развратными мыслями, несдержанными движениями и похотливыми стонами.       Жар внизу живота был нестерпимым. Желание умолять Хёнджина повторить близость, как только тот вернётся, засело в голове неизбежностью. Жажда брала своё, и Феликсу становилось плевать на безнадёжность их возможных отношений. Ему хотелось до дрожи в коленях, а разыгравшееся воображение рисовало в голове слишком порочные картины. Феликс хотел бы заполнить Хёнджина собой. Он был готов безропотно подставиться сам. Он что угодно сделал бы, если бы Хёнджин попросил. Он научился бы чему угодно, если бы Хёнджин того захотел.       Хёнджин.       Хёнджин…       Хёнджин!!!       Феликс воскрешал в памяти каждый миг их былой близости и с каждой прошедшей секундой ощущал себя всё хуже, всё безнадёжнее, всё потеряннее. Тогда воздуха не хватало так же сильно, как сейчас не хватало тепла чужих рук на собственной плоти. Член истекал предэякулятом, от перевозбуждения покалывало соски, отросшие волосы липли к щекам и лбу, застилая и без того мутный взгляд. Горячая вода прибивала душным паром и тонкими струйками смывала с напряжённого живота мыльную пену, а Феликс всё двигал ладонями по стволу и мошонке, вспоминая.       Касания.       Пальцы на рёбрах, бегущие ниже, сжимающие бока, тянущие, ласкающие. Нужные как гравитация.       Поцелуи.       Влажные, жаркие, рассыпанные по ключицам и шее, падающие на грудь, взлетающие к губам, погружающие в негу.       Выдохи.       Проникающие под кожу. Заставляющие покрываться мурашками. Сливающиеся со стонами.       Вдохи.       Голодные, ненасытные, рваные, томные. Одни на двоих.       Имена.       Как заклинания. Как молитвы. Как обещания.       Феликс не выдерживал собственной пытки. Снова в голос звал. Просил. Умолял.       Он почти плакал, когда подошёл к границе.       Почти кричал Хёнджину, прося быть рядом. Внутри. Везде.       С судорожным вздохом он в последний раз прохрипел любимое имя, поднёс ладонь к лицу, представил чужие жаркие губы рядом со своими, а затем протолкнул в рот собственные пальцы и кончил от ощущения твердости на языке.

***

      Наверное, ему стоило стыдиться того, что он творил накануне в чужой спальне, да только на следующее утро Феликс голодно мечтал повторить. Запретное удовольствие было слишком манящим, но желание порадовать Хёнджина и толика разумности всё-таки заставили его пройти мимо чужой комнаты и вызвать такси до магазина.       Феликс долго выбирал цветы в цветочной лавке, но в конце концов остановился на смеси французских роз, лизиантуса и розовых гвоздик. Вернувшись домой, он не мог решить, куда поставить букет. Правильнее всего было оставить его в спальне Хёнджина, но снова входить туда было чревато. Феликс боялся не сдержаться вновь, потому благоразумно оставил цветы на столе в кухне.       И принялся ждать.       Феликс снова пропустил субботние дополнительные — из наивной надежды, что у Хёнджина получится вернуться раньше. Он ждал вестей, обещанного сообщения или звонка, но чем больше минут проходило, тем томительнее и безнадёжнее становилось это ожидание. К вечеру Феликс заказал любимую пасту Хёнджина. Припомнив, что Хван обещал ему когда-нибудь выпить вместе, оформил доставку дорогого вина. Ещё через час отправил курьера за пирожными.       Хёнджина не было, как и ни слова от него.       Феликс понимал рациональной частью рассудка, что что угодно могло пойти не так, но его глупое влюблённое сердце заставляло расстраиваться и даже обижаться, потому что «обязательно напишу завтра» оказалось необязательным. Хёнджин мог написать с утра, мог выкроить минуту на обеде, мог сбросить весточку перед вылетом или сообщить, что они задержались, мог сказать, что они приземлились и едут домой. Но он не написал вообще ничего, и истосковавшийся Феликс маялся от беспокойства, но в конце концов обиженно улёгся спать.       Ближе к двум часам ночи дверь его комнаты открылась без стука. Хёнджин прикрыл её за собой, подошёл к постели и уставился на Феликса стеклянными глазами. Тот, уже успевший задремать из-за накопленных переживаний, под весом этого взгляда вынырнул из сна, вздрогнул от неожиданности и потёр глаза, окликая: «Хёнджин? Ты?..»       Радость встречи быстро сменилась растерянностью. Даже в сумраке лицо старшего было таким безжизненным и усталым, что Феликс вмиг очнулся, позабыл обиды и безмолвно подвинулся, уступая место с краю. Хёнджин проигнорировал его, откинул одеяло, прошагал по постели на коленях и улёгся в одежде прямо на Феликса, зарываясь носом в шею и крепко обхватывая руками. Вес тела на собственном сбивал дыхание и вызывал ненужные реакции в теле, но Феликс всё равно обнял Хёнджина в ответ.       И они безмолвно заплакали.       Феликс не знал, почему текли его слёзы, но чувствовал — с Хёнджином что-то случилось. Его обидели. Его ранили. Его осквернили. И он, Феликс, уже ничего не мог с этим сделать. Лишь лежал, комкая пальцами ткань чужого кашемирового свитера, всхлипывал и прижимал ближе к себе и без того близкое тело.       — Я согласен, — сказал Хёнджин еле слышно.       — Что? — не понял Феликс.       — Мы уйдем, — прошептал Хёнджин. — Снимем квартиру и будем жить вдвоём. Я устроюсь на обычную работу, а ты доучишься и будешь заниматься, чем тебе захочется. Того, что я заработал, нам хватит надолго. А если это будет какой-нибудь небольшой город, то даже сможем купить что-то вроде коттеджа. Если хочешь, можем даже попытаться уехать за границу. Только нужно будет оформить бумаги, чтобы я мог считаться твоим опекуном.       Феликс, который ещё несколько часов назад сомневался в том, что Хёнджин вернётся, не верил своим ушам. Он раскрыл рот, чтобы сказать, что хоть сейчас готов уехать из этого проклятого места, но внезапная разумность заставила сказать совсем иное:       — Но как же твои мечты? Ты откладывал на них так долго.       — Да плевать. Как-нибудь. Об этом я подумаю потом. Главное, что всё это прекратится, и мы будем вместе.       — Вместе как… как кто?       Феликс ощущал дыхание на шее, жар во всём теле и отчего-то ждал, что Хëнджин назовёт его своим… хоть кем-нибудь. Но тот лишь набрал в лëгкие воздуха и прошептал устало:       — Как ты и я. Я просто… просто буду беречь тебя до тех пор, пока тебе будет нужна моя помощь, — Хёнджин вздохнул. — И я не могу дать тебе большего, но прошу подумать хотя бы над этим.       — Тут не о чем думать, — слегка разочарованно ответил Феликс. — Меня ничего, кроме тебя, не держит здесь. Я готов ехать прямо сейчас.       Хёнджин наконец приподнял слабую голову и вытащил из-под спины Феликса руку, чтобы огладить ладонью его щёку.       — Торопиться нельзя. Это будет не сегодня, не завтра и даже не в этом месяце. Но однажды. Мы соберём нужные документы и деньги. Всё продумаем и исчезнем. Что скажешь?       Феликс затаил дыхание. Эти касания. Эта близость тел. Этот голос. Всё слилось в вихрь чувств, отключивших его разум. В голове закрутилась лишь одна болезненно-навязчивая мысль:       — Скажу, что очень хочу тебя поцеловать.       Хёнджин всхлипнул. Моргнул. Затем еле заметно приблизился, но в паре сантиметров от губ Феликса застыл и прошептал:       — Нам нельзя.       — Всего на миг, — просил Феликс, ощущая чужие сомнения, смешанные с желанием.       — Нет. Пожалуйста, не надо, — умолял Хёнджин, а сам с каждым словом становился на миллиметр ближе, — не проси об этом, или я снова не смогу остановиться.       — Но если мы оба хотим этого, почему не можем?       — Не заставляй меня повторять всё то, что я уже говорил… Так нельзя. Мои грешные губы совсем не предназначены для твоего ангельского рта. Я… я слишком порочен для тебя.       — Не понимаешь, да? — раздражался Феликс, сильнее впиваясь в спину Хёнджина руками. — Мне всё равно, сколько чужих прикосновений на тебе побывало. Если ты меня лю…       — Мне не всё равно. Только из-за этих странных чувств я всё ещё держусь. Но я никогда больше не притронусь к тебе. Не когда меня… другие…       Хёнджин проглотил слово и смиренно отвернул лицо вбок. В Феликсе кипело слишком многое. Громче всего кричали злость и непонимание.       — Тогда слезь с меня, — прошипел Феликс. — И не обнимай. Вообще не трогай. Потому что ещё немного таких извращённых пыток — и я умру.       — Прости, я не подумал, — замялся вдруг Хёнджин. — Извини, да, я больше не… Просто слишком соскучился. Мне отшибло голову, но я не…       Он смолк. Отполз на край кровати и, надавив запястьями на глазные яблоки, стал раскачиваться телом вперёд-назад. Спустя несколько секунд Хёнджин громко вздохнул и поднялся на ноги, а после бросил очередное «прости» и ушёл, оставив Феликса ещё более разбитым, чем когда-либо.