Вчера умрет твоя любовь. Драбблы

      Пробуждение после травм – самое дерьмовое ощущение в жизни. Уже знаешь, что облажался настолько, что вырубился, но весь размер пиздеца пока неясен.       – Блядь, – от души выматерился Эйдан, едва успев открыть глаза. Последний раз он был в таком состоянии после дуэли с папашей летом. И тело не ощущалось совсем. – Какого хуя я обездвижен? Малфой?       Кислая рожа малфоевской принцессы – тоже не то, что хочется видеть, лежа на койке как калека. Неженка Абраксас сморщил нос. Эйдан снова выругался: да за какие грехи он вынужден лицезреть это изнеженное лицо?!       – Ты, вивернов сын…       – Эйдан, следующим будет силенцио, – занудно протянул Малфой. – Умолкни по-хорошему, с тобой в палате Ариста, и ей определенно не стоит слышать твой запас обсценной лексики.       – О, она цела? – новость стала приятной неожиданностью: не надо было оправдываться в Визенгамоте за убийство. Эйдан попытался приподняться и посмотреть на Суон. Нехилые у девки щиты, раз выжила.       – Вы в Мунго, как думаешь, насколько вы оба целы? – малфоевская принцесса закатила глаза. Блядь, ну не в Азкабане же, хер ли так реагировать?       Но вслух сказал другое:       – Живы, и ладно.       Абраксас бесяче выгнул брови, кашлянул в кулак и разгладил на себе мантию. Ебучие бабские ужимки.       – Том в ярости, – наконец выдал Малфой, и Эйдан с коротким «бля» уронил с трудом приподнятую голову обратно на подушку.       – Ну конечно же. Слизерин штрафанули на пятьсот баллов?       – На пятьдесят.       – Что так мало?       – Лестрейндж, ты в своем уме? – зашипел Малфой, а Эйдан скривился. Он половину дуэльного зала разнес, не меньше. Абраксас рехнулся, если считал, что он поверит в такой маленький штраф. Да всех талантов Тома не могло хватить на то, чтобы сохранить слизеринские баллы! – У тебя отработки до конца сентября…       – Херня.       – … и отстранение от дуэлей…       – Какого обвислого?..       – Silencio! И отстранение от дуэлей на месяц.       Эйдан почти сбросил обездвиживающие чары. Да они там все охуели, что ли? Что значит – отстранение? Диппет ебнулся со старости?! Да проще свалить из школы, все равно там больше делать было нехуя!       По телу щекоткой прошла боль, но Эйдану было насрать на нее. Хотелось одного – свернуть тоненькую шейку малфоевской принцессы.       – Не дергайся, ты зарвался. Вы уничтожили защитный купол, и пострадали студенты, – продолжил нудеть Малфой. Кого, нахер, интересовали эти слабаки?       Эйдан в бешенстве уставился на Абраксаса.       – Сегодня утром в Хогвартс строем летели письма от рассерженных родителей и попечительского совета с вопросами о мерах безопасности, и профессору Мэррисот пришлось объяснять, кто такой одаренный снес осадные щиты. И главное, каким образом это произошло.       При упоминании попечительского совета стало совсем кисло. Папаша скоро прознает, что Эйдана на койку уложила девка, и все, пиздец. Прощайте, каникулы, Эйдан поселится в дуэльном зале в поместье наедине с драккловым садистом-отцом. Хотя, может, и к лучшему. Может, Эйдан наконец снесет ему голову и освободится от всего того бреда, каким ему засирали дома мозги.       – Том сказал, что больше не собирается закрывать глаза на твои выходки. После выписки ты будешь вести в школе нормальную социальную жизнь, – Эйдану показалось, он ослышался. Том, прекрасно зная, что для Эйдана важно на самом деле, насрал на все их договоренности? – В противном случае тебя исключат из дуэльного клуба навсегда. Этот момент Том уже согласовал с деканом и профессором Мэррисот. Директор Диппет тоже дал добро на подобную меру, имей в виду, с ним разговаривал профессор Слагхорн.       Мантикоровы потроха, они серьезно? Социальная жизнь? В окружении молокососов, нытиков и набитых дур? Том решил превратить вменяемого бойца в ментальную шлюху типа Малфоя, который ставил раком свой разум, называя это «подстроиться под обстоятельства»?       Малфоевская принцесса не выдержала его взгляда и затеребила манжеты. Ну давай, еще волоски белобрысые сними или маникюр рассмотри… Эйдан в бешенстве скрипнул зубами.       – Эйдан, не глупи. Ты сможешь вернуться к привычной жизни, если не будешь упираться и начнешь использовать голову по назначению. Мы надеемся, что ты скоро поправишься… Вы оба. Скорейшего выздоровления.       Под аккомпанемент зубного скрипа Малфой кивнул сперва Эйдану, а затем – Суон. И слинял, справедливо опасаясь за свою девчачью физиономию. Даже чары снял лишь на пороге.       Но Эйдану уже было насрать. С уходом малфоевской принцессы триггеры исчезли. Ну не на Суон же срываться. Девка чудом выжила, уж Эйдан-то хорошо знал мощь своих заклятий. Он заслужил, чтобы она ему по роже съездила. Он даже сопротивляться не будет.       А вот без дуэлей будет совсем херово. Гребанный Том, какая нунду его укусила? Социализация, охуеть! Да помоги Мерлин Хогвартсу тогда!       Такой подставы от Тома Эйдан не ожидал. Риддл, наоборот, всячески всегда поддерживал его настрой, его желания. Да если бы не это, хер бы Эйдан сошелся с этим нигилистом-революционером. Поступок Тома дурно попахивал предательством, а предательства Лестрейнджи не терпели.       Скрипнула кровать, зашаркали шаги, в поле зрения появилась Суон. Охереть, она еще и ходить могла! Эйдана захлестнула волна предвкушения, но стоило вспомнить про запрет дуэлиться, как все настроение пропало.       Суон вся была в бинтах, тонула в халате не по размеру, но по ее виду невозможно было сказать, что ей херово, больно и вообще она на том свете побывала. На Эйдана она даже не взглянула, когда выходила из палаты, не то чтобы он ожидал другого. Суон была не из тех, кто бьет лежачих, этакая ебучая благородная валькирия. На ее месте Эйдан бы и без палочки отмудохал того, кто его едва не угробил, а у этой честь и совесть глаза застилали.       Через минуту двери в палату вновь открылись. Эйдан без особого интереса посмотрел, кого принесло.       Принесло целителей.       Если до этого момента состояние Эйдана было терпимым, то после резко стало ущербным. Сам встать он не мог, дело оказалось не в гребаных чарах малфоевской принцессы. Впервые с младенчества ему оказывали помощь, чтобы отлить! Под конец унизительной процедуры Эйдан был готов затолкать палочки целителей им же в задницы и вызвать там адское пламя. Лучше ползти, сдирая бинты и открывая раны, чем изображать беспомощного младенца!       Его перевязали, натерев от души противоожоговой мазью, параллельно причитая об ужасных травмах. Кто бы мог подумать, что в целители идут люди с такой тонкой душевной организацией. Видели бы они, в каком состоянии Эйдан выползал из дуэльного зала после встреч с отцом… Он забывал от боли, какими местами жрать и ссать.       Его заботливо усадили, подложив подушку под спину – блядь, словно он калека! – и принесли поднос с едой. Обед в постель, романтика по-больничному, сука. На попытке покормить с ложечки Эйдан зарычал и разогнал балаган нахуй.       Но действительность от этого не изменилась. Бинты фиксировали пальцы в одном положении, и Эйдан мог только любоваться на жратву на подносе. И именно в этот момент принесло Суон.       Она с пинка открыла дверь в палату и вползла, загруженная какой-то макулатурой. Рейвенкло, блядь, даже в больнице с книжками. Суон проплыла мимо, по-прежнему игнорируя Эйдана, а тот проследил за ней, вперив взгляд в спину.       Суон ходила. Замотанная с головы до пят в бинты, она самостоятельно передвигалась! А он не мог! Даже ложку сраную взять не мог!       Эйдан в бешенстве скинул поднос с колен. Ложки со звоном полетели по кафелю, разбились тарелка и стакан. Легче если и стало, то ненамного. Мордред бы все подрал, как же он ненавидел чувствовать себя беспомощным!       Дома бывало хуже, да. Но там никогда не лишали его права на борьбу! Не заматывали в сраные бинты, не обездвиживали, чтобы «ты не навредил сам себе движениями». Там Эйдан мог ползти, оставляя кровавые следы на паркете, но зато палочка была с ним, и он знал: его жизнь в его руках.       – Мне целители сегодня сказали, что вечером с рук должны снять повязки, – неожиданно заговорила Суон. Ее голос был настолько спокоен, что у Эйдана мелькнула мысль, а не держат ли Суон под успокоительными.       Но нет, на тормознутую рыбину она не была похожа. Просто у девки крепкими оказались не только щиты, но и нервы.       Эйдан посмотрел на свои культяпки. Значит, вечером он будет ходить. На руках, если ему по-прежнему будут отрубать чувствительность ног.       Вой маггловской сирены раздался совершенно неожиданно. Ввинтился в уши, раздражая слух. Перед окнами вспыхнул охранный рунный контур.       – Это что? – недоуменно отшатнулась Суон.       – Воздушная тревога, – ответил Эйдан. Любопытно выходило. Где жила до этого Суон, если она не знает, как звучит сирена? Даже чистокровные маги вроде Эйдана сталкивались с маггловскими налетами.       Эйдан уставился в окно. Совсем рядом раздался взрыв. В небе замелькали бомбардировщики.       – Маггловская авиация выглядит необычно, – надо все же будет отловить в школе какого-нибудь магглорожденного и расспросить, как магглы заставляют летать пару десятков тонн железа без магии.       – Необычно? – переспросила Суон. – Там люди умирают.       Она серьезно?       – Люди постоянно умирают. Это нормально.       – Нет в этом ничего нормального!       Эйдан вперил в Суон тяжелый взгляд. И это – сильный боец?       Его всего затопило разочарование.       – Ты боишься смерти?       Вопрос застал Суон врасплох. Она растерялась, задумалась, ушла в себя. Эйдан внимательно следил за ней. Что ж, если ему нужны были доказательства, что со смертью она сталкивалась, то он их получил.       – Нет, – наконец ответила она. – Но никто не вправе решать за других, сколько им жить и когда умирать.       Эйдан скривился. Гребаная пацифистка. Хуже нет сочетания, чем навыки убийцы и совесть праведника. У бойца не должно быть морали, иначе он просто не сможет сражаться.       Девка, что с нее взять. Эйдан отвернулся, потеряв интерес к Суон.       Прогремел еще один взрыв, и окна больницы с внешней стороны закрыли ставни. На мгновение стало непроглядно темно, а потом под потолком вспыхнули желтые светильники.       Дверь вновь открылась.       – Господа дуэлянты, – в палату ввалился Ланселот Прюэтт, как всегда раздражающий и бодрый. – Как ваши ожоги? Болят?       Не, блядь, мы просто так в Мунго отдыхаем, оскалился Эйдан. Не успел ответить: Суон огорошила вообще ненужным вопросом.       – Зачем закрыли окна?       Вот нахер ей это знать?       – Мера предосторожности, не более. Забота о психическом состоянии пациентов.       – От того, что вы отгородитесь от происходящего там, оно не изменится.       А. Это очередной пацифистский заскок. Эйдан поморщился. Как Суон вообще живет-то, с такой совестью?       – Милая моя, мы спасаем тех, кого можем спасти. Защитить весь Лондон мы не в силах, как бы ни хотелось. Давайте знакомиться. Я Ланселот Прюэтт, главный целитель отделения. Пока вы здесь, вы под моей ответственностью, и будьте уверены, я позабочусь о том, чтобы вернуть вас в школу целыми и здоровыми. Мистер Лестрейндж, что ж вы так неосторожно? – Прюэтт убрал срач с пола. – Если вы голодны, можете обратиться к Розали, то есть целителю Феллин, конечно. Она распорядится, чтобы вас покормили.       Эйдан мрачно посмотрел на Прюэтта, взглядом показывая готовность затолкнуть кашу с обломками стекла от тарелки в глотку тому, кто рискнет предложить покормить его с ложечки. Но Прюэтт и бровью не повел.       – Силы вам нужны, иначе процесс выздоровления затянется, а вы ведь не хотите провести здесь лишний денек, правда?       Эйдана аж передернуло от перспективы.       – Так, мисс Суон, как ваши руки? Знаете, когда вы к нам поступили, я переживал, что мы их не спасем. Пальцы обгорели до фаланг!       – А палочка?       Вот мыслит же она как боец! Выбить бы из нее всю эту драматичную дурь про чужие жизни, нормальной девкой станет.       – Цела, вы ее, похоже, выронили. Утром мы вам ее вернем. А вот вам, мистер Лестрейндж, придется покупать новую. Вы со своей не расстались даже в огне, – Прюэтт развел руками. Эйдан кивнул: другого он не ожидал.       – Это уже третья, – сказал он.       Прюэтт начал перевязку со Суон. Как и ожидалось, видок у нее был тот еще, но она даже не морщилась. Ни брезгливости, ни ужаса на лице – кремень девка. А Прюэтт словно пошутить решил:       – Не тошнит, милая моя?       Даже Эйдан со своей койки видел, что тошноты там и не предвидится. Кровь, сукровица, содранная кожа – ничто не лишало Суон покоя. Она даже с каким-то любопытством разглядывала изуродованные руки, и Эйдан был почти уверен, что сейчас она скажет что-то вроде: «бля, как интересно получилось». Но нет, Суон была девочкой правильной, она обсценную лексику, как выразился Малфой, не употребляла.       – Я не должна лгать? – уставился на ее запястье Прюэтт.       – Строчки писала. Не будем об этом, это в прошлом, – ровно ответила Суон. А Эйдан едва не присвистнул: это на ее коже вырезано, что ли? Интонации были хорошо знакомы. Когда так говорил Эйдан, он примерялся, каким заклятием заткнуть рот оппоненту.       – Я могу свести шрамы, – предложил Прюэтт, но Суон покачала головой.       – Не нужно. Я не хочу забывать о цене правды.       Эйдан потерял интерес. Оставлять шрамы было для него дико странным, но у каждого свои заебы, в конце концов.       – Крепкая девочка, – Прюэтт потрепал Суон по голове, как собаку. Жест дебильный, Эйдан бы за него руку сломал без разговоров, но девкой Суон действительно была крепкой. Эйдану это нравилось: у него в дуэльном клубе появился еще один хороший противник. – Теперь грудь и ноги. Не стесняйся, я тебя уже видел.       Ширма закрыла Суон от Эйдана, словно ему было интересно смотреть на нее голую. Все, что он хотел бы увидеть, – это степень тяжести ее ран. Слишком уж резво Суон скакала по палате.       – Зря мантии сняли, – в конце перевязки выдал Прюэтт и убрал ширму. – Они из тонкой шерсти, а шерсть не горит, только тлеет. Рубашки же ваши нам пришлось снимать вместе с кожей. Ваш черед, мистер Лестрейндж.       Эйдан скривился. Отлично, теперь настал черед Суон пялиться, в каком состоянии он находится. Охуеть перспектива.       Но Суон смогла удивить. Она просто молча встала и вышла из палаты. То ли ей не хотелось сидеть в этих провонявших мазью и кровью четырех стенах, то ли выперло дурацкое благородство. Но без нее стало в разы проще.       А этот рыжий ублюдок Прюэтт только понимающе усмехнулся.       – Ну давай, смертничек, рассказывай, как дошел до такого состояния…       – Папашу вызвал? – вместо рассказа спросил Эйдан. Только отца ему тут не хватало.       Прюэтт поморщился.       – Пацан, сам знаешь, я бы Корвуса от тебя на расстоянии Английского канала держал. А вот твоему декану это объяснить не успел. Понадеялся, что он в курсе, раз учит тебя уже седьмой год.       – Ясно, – значит, папаша припрется. – Палочкой поделишься?       – Не положено, пацан… Но поделюсь.       Эйдан благодарно кивнул. Он не встретит отца безоружным, а большее его не интересовало.       Прюэтт снял с его рук гребаные бинты и вернул подвижность ногам, но больше ничего не трогал – перевязка была недавно. Под бдительным целительским вниманием Эйдан сделал круг по палате, стиснув зубы от боли, но не выдавив ни звука. Прюэтт хмуро наблюдал, но не жалел: хорошо знал Эйдана. Очень хорошо, с пеленок просто.       – Если не хочешь остаться на лишний денек, береги свое тело, – в итоге выдал Прюэтт и вынудил вернуться в койку. А потом не удержался-таки: – Про эту девочку, Аристу, у тебя явно не стоит спрашивать?       – Нет.       – Ну ладно. Не угробь ее только, на ней и так шрамов, как на елке украшений.       – Она не могла их свести?       – Я тебе больше скажу: их даже я не смог свести, – Прюэтт невесело усмехнулся и свалил, оставив Эйдана с внезапной мыслью.       Это был первый раз, когда он проиграл, но думал не о проигрыше, не об ошибках, а о другом человеке.