Отнюдь не цена

— Скажите, а как оно ощущалось? Кошон не переспрашивает, отпивает кофе и задумывается; и это прекрасно, потому что Тэлбот вряд ли смог бы уточнить, не смутившись и не замявшись. Что-то — возможно, проснувшаяся совесть — шепчет: это неправильный вопрос, неприличный, возмутительный, не должны ни люди, ни чудовища интересоваться, как чувствует себя еда, попавшая в их желудок. Но — раз уж рядом есть человек, побывавший внутри, грех у него не спросить, правда? Что ты знаешь о грехах, чудовище по имени Тэлбот? Не спросить — вовсе не грех; грех — жрать людей, неужели это не очевидно?.. Тэлбот не прячет лицо в ладонях — хотя очень хочется, — лишь подпирает подбородок кулаком. Его кофе давно остыл, но после мяса подташнивает, поэтому он настороженно выжидает, не смея рисковать. Вдруг окажется, что на самом деле организм устраивает только человеческое мясо? — Темно, — описывает Кошон, поглаживая кружку. — Влажно. Сложно дышать, почти сразу перестаёт хватать воздуха и тяжелеет голова. Очень тесно, лоб буквально упирается в колени. Жжётся желудочный сок. — Подытоживает с улыбкой: — Я думаю, примерно как в чреве кита. В чреве кита? Что же, епископ, вас глотал кит? Или у вас настолько богатое воображение? Кошон, кажется, читает вопросы на его удивлённом лице. — О, маршал, вы не слышали историю о пророке, которого проглотил кит? Тэлбот качает головой. В книгах, по которым он учился читать, не было пророков — только войны и немного быта, чтобы он, маскирующийся под человека, представлял, как живут люди. Так он узнал, что люди умеют варить кофе, и однажды попросил его научить. На удивление не отказали: выдали плитку, джезву, кофе и пряности, объяснили основы, и дальше он принялся экспериментировать. Кажется, в тот момент он ощущал себя как никогда человечным. Кажется, он до сих пор, отвлекаясь на кофе, ощущает себя так. — И Библию вы не читали? Мессир епископ, я умею только людей жрать; какая Библия?.. Тэлбот снова качает головой, чувствуя странную горечь: наверное, Кошону скучно возиться с ним, необразованным чудовищем; наверное, он сегодня же соберёт вещи и уедет в Шинон, а Тэлбот останется знакомиться с ранее неизвестным человеческим миром. Свобода, которая радовала буквально пару дней назад, сейчас вызывает ужас и паническое желание вцепиться в Кошона, что угодно ему пообещать, только бы он не уезжал. Или вернуться к хозяевам и смиренно ждать наказания за проваленную миссию по убийству, за заключённое перемирие, за — в конце концов — неожиданно обретённые человеческие замашки. Не самый плохой вариант, да?.. — Я могу дать вам почитать, если хотите. Или пересказать основные моменты — для общего понимания. Он не выглядит разочарованным и не спешит собирать вещи, но Тэлботу всё равно хочется спрятаться под стол или сгореть от стыда. Как же он всё-таки невежественен и далёк от мира людей. — Я… буду рад почитать. — Если моего чудовищного, звериного ума хватит, чтобы осознать прочитанное. Кивнув, Кошон допивает кофе, но вставать из-за стола не спешит; опускает взгляд, водит пальцем по ободку кружки. Стеклянные бокалы — вдруг вспоминается Тэлботу — можно таким образом заставить петь, и в зависимости от уровня жидкости звук будет разной высоты. — На самом деле это был… неожиданно волнующий опыт. Близость к смерти и вместе с тем — к жизни, к вечности и изначальной тьме… Не уверен, что о таком говорят «понравилось», но я не успел достаточно осознать, чтобы испугаться: всё-таки алкоголь притупляет восприятие. Поэтому мне в каком-то смысле понравилось. И… очень неловко о таком просить, но, — он понижает голос, — если ваше состояние позволит, я был бы не против повторить. Ч-что?.. — Повторить? — сипло переспрашивать Тэлбот. — В с-смысле чтобы я с-снова… — Откуда взялось заикание, он что, настолько нервничает? — Снова меня проглотили, да. Ну и выпустили, конечно, — прибавляет Кошон с нервной улыбкой. И заглядывает в глаза не заискивающе, но с надеждой. Пальцы леденеют, а вот лицо, наоборот, вспыхивает до корней волос. Ещё раз его проглотить? Скользнуть языком по коже, ощутить эту приятную, сводящую с ума тяжесть в животе… Присвоить его — не навсегда, на пару минут, но этого должно хватить, чтобы поверить: он не уедет, не бросит один на один с пугающим человеческим миром, он здесь. Ощутить его — в себе. Неправильно, неприлично, возмутительно, но — хочется до жара, растекающегося по венам, до кружащейся головы. Ты чудовище, Тэлбот, ведь людей не возбуждают такие вещи, а ты — о, ты явно возбуждён! А можно ли людям мечтать о таких вещах — ведь епископ, явно человек, мечтает?.. — Я п-подумаю, — выдыхает Тэлбот, догадываясь, что ответ написан на его пылающем лице. Но Кошон шепчет: — Спасибо, — и, дотянувшись через стол, на мгновение сжимает его пальцы. Сложно будет ему отказать — но разве ты собирался?

***

— Две минуты. — Три. — Две. — Три. — Полторы. — Маршал, это нечестно! Тэлбот смеётся, хотя вообще-то ему скорее нервно, чем смешно. Зачем он только?.. А, ну да, ради нового опыта и чтобы сделать Кошону приятно. В голове до сих пор не укладывается: как в его «приятно» может входить «быть проглоченным чудовищем»? И настолько же, насколько Тэлбот не понимает, он… завидует. Открытости Кошона, смелости, готовности довериться тому, кого он знает едва ли неделю. У нормальных людей это, кажется, называется безрассудством, а то и чем похуже. Ох, епископ, странное вы затеяли дело. А я зачем-то взялся вам помогать — наверное, потому, что так для меня выглядит благодарность: готовность выполнить любое желание. Даже когда это желание — быть проглоченным мной же. — Две, и точка. — Две с половиной. — Послушайте, — Тэлбот в бессилии сжимает кулаки. — Вы уверены, что протянете две с половиной минуты во влажной темноте, где сложно дышать? Это ведь на самом деле очень долго. — А сколько я там протянул в самый первый раз? — с любопытством, будто речь вовсе не о нём, спрашивает Кошон. Тэлбот дёргает плечами: ему не пришло в голову включить секундомер, нет у него привычки настолько тщательно отслеживать, в какой момент жертва перестаёт дёргаться. И пусть казалось, что успела пройти целая вечность, но — Кошон-то не умер, а значит, на самом деле прошла едва ли пара минут. На сколько обычный человек без предварительной тренировки способен задержать дыхание? Может ли чудовище постараться и заглотить не только человека, но и немного свежего воздуха? Удивительно, что только вчера ты и не думал задаваться такими вопросами. — Хорошо, давайте так: две с половиной минуты, но если вам становится плохо раньше, вы дважды пихаете меня локтем. — Договорились. Нет, вы поглядите, этот человек сияет — тогда как Тэлбот хочет забиться в угол и скулить от ужаса! Но взялся — доводи до конца; поэтому он стаскивает футболку и, оглядевшись, предлагает: — Может, на кровати? — хотя Кошона, кажется, устроил бы и голый пол, и середина комнаты, как в прошлый раз. Кошон беззастенчиво раздевается, снимает крест, собирает волосы в плотную косу; о последнем, смущённо отводя взгляд, попросил Тэлбот — чтобы волосы, мало ли, не зацепились за зубы. И улыбается: — Ну, маршал, вы готовы? Тот, кого зовут маршалом Тэлботом, думает, что хотел бы не сожрать стоящего перед ним человека, а покрыть поцелуями его плечи и шею, его выступающие ключицы, его тонкие пальцы; какое до невозможного человеческое желание!.. Но… проглатывание, в сущности, один большой поцелуй. Поэтому Тэлбот садится на кровать и раскрывает пасть. Восторженный блеск в глазах невозможно подделать, правда? И нежность невесомых поцелуев — тогда, у реки, и ласку прикосновений — прямо сейчас… Значит, Кошону действительно нравится чудовищность его облика? Как минимум — не отталкивает. Кошон поглаживает обнажённые зубы, будто говоря: все творения Господа прекрасны, разве я могу не любить хоть одно из них? Ну или Тэлботу просто хочется так думать, потому что… Ох, маршал, вы хотите ему нравиться, серьёзно? С каких пор вы опускаетесь до настолько человеческих эмоций и желаний; неужели с тех пор, как приехали в Компьен? Хорошо, что происходящее дальше не имеет никакого отношения к человеческой природе и человеческому взаимодействию. Потому что дальше… О, дальше вдоль позвоночника пробегает неправильная, неприличная, возмутительная дрожь — когда Кошон забирается на колени и Тэлбот, снова поражаясь хрупкости и лёгкости этого взрослого человека, приподнимает его, помогая погрузиться в глотку. И скользит губами и языком по его телу — по ключицам, по рёбрам, по животу и по тому, что ниже живота, чего у людей, кажется, не принято касаться губами и языком, если только вы не занимаетесь сексом. Можно ли считать, что они занимаются сексом? Вряд ли: пожирание интимнее, в нём больше доверия и единения, слияния, буквального превращения в одно существо. Лучше ли это, чем секс? Не ему, вечно голодному чудовищу, секса не знавшему, судить. Тэлбот старается дышать медленно и глубоко, но кровь пульсирует в висках: Кошон опускается в желудок, ёрзает, явно пытаясь лечь удобнее, а ноги его всё ещё торчат из пасти, и — маршал, вы столько раз наблюдали, как жертва проваливается в ваш живот, в конце концов даже внимание обращать перестали, воспринимая всё как обыкновенный процесс принятия пищи. Что же изменилось? Ответа нет, потому что ответ — «всё». Всё изменилось, всё не такое, как было раньше, всё не то, к чему Тэлбот привык. Никогда жертва не лезла к нему в пасть сама; никогда он не думал, что чужие движения внутри могут ощущаться не просто приятными, а… горячими. Вот оно, это слово; вот оно, это ощущение. Жар растекается под кожей, когда ступни Кошона наконец проскальзывают в глотку; можно закрыть пасть, сглотнуть и неуверенно ощупать потяжелевший живот, до которого в целом никогда не было дела, но сейчас… Представляется, как Кошон сворачивается в клубок, утыкаясь носом в колени, и дышит медленно-медленно, стараясь беречь воздух. «Он внутри меня», — думает Тэлбот и содрогается, но вовсе не от ужаса — от удовольствия. Неправильного, неприличного, возмутительного, как вся его жизнь. И запускает открытый на телефоне таймер. Две с половиной минуты — всё же не много ли?

***

Пока вполне живой Кошон приводит себя в порядок в ду́ше, Тэлбот сидит на кровати, обхватив голову руками, и пытается ни о чём не думать. Это выходит неплохо, но вот с тем, чтобы ещё и ничего не чувствовать, полный провал: саднит горло, побаливает желудок (шутка ли — вывернуться наизнанку?), а внизу живота затихает, пульсируя, огонь. Тэлбот накрывает его ладонью и прикусывает губу. Ему не нравится происходящее. Не нравятся новые желания и ощущения. Не нравится человечность — ладно бы она охватила целиком, превратила из чудовища в нормального, правильного человека, но ведь людей не должен возбуждать процесс пожирания. Чудовищ, если подумать, тоже. Что ты такое, Джон Тэлбот?.. Рывком поднявшись с кровати, Тэлбот подходит к зеркалу на стене — не в полный рост, но всегда хватало, чтобы поправить шарф. Хватит и теперь. Если не вглядываться — человек человеком, лицо усталое, под глазами — намёки на синяки, подбородок и щёки уже пора брить. Но — зрачки остро реагируют на свет. Но — нижняя губа легко расходится надвое, а с ней и челюсть, и язык, и шея, пасть раскрывается во всей красе, как бутон хищного цветка. Но — в желудке способен поместиться не только хрупкий Кошон, но и люди покрупнее, он-то знает, он не просто пробовал, а вполне успешно их туда помещал. Что я такое — кто бы сказал, а? Тэлбот опускается на колени и утыкается лицом в ладони. Епископ Кошон говорит, мы все создания Господни. Зачем же ты, Господь, создал меня таким? Зачем смешал чудовищные и человеческие черты? Или это я виноват, я где-то оступился — и, вот, расплачиваюсь, превращаясь в неправильную, неприличную, возмутительную смесь разных существ? Если я оказался способен обрести разум, значит ли это, что я был задуман разумным? Или моя судьба — бегать по лесу, охотиться, набивать брюхо свежим мясом и отсыпаться в норе? …Была такой, пока меня не вытащили в люди и не начали приручать. Возможно, стоит убить и сожрать Кошона, вернуться к хозяевам таким же чудовищем, каким уезжал, забыть всё случившееся как в меру приятный, но слишком странный сон. Стоило. Сейчас он уже не посмеет. К лучшему ли? Для епископа Кошона — определённо. Для того, кто зовётся Джоном Тэлботом, — какая разница?.. Лёгкий на помине епископ Кошон выходит из ванной, шлёпая босыми ногами. Вскочить бы, вернуться на кровать, сделать вид, что всё в полном порядке, лучше и быть не может, но — где найти на это силы? Кто бы мог подумать, что не выражать эмоции однажды будет сложнее, чем выражать. — Ты в порядке? «Вот так, — думает Тэлбот, — и переходят на ты». А вслух говорит: — При чём тут вообще я? Не меня же сожрали, а потом выплюнули. — Ну не я же сижу на полу с таким видом, будто рухнул весь мир, — парирует Кошон. Опускается рядом на корточки, берёт за руку — и не успевает подхватить сползающее полотенце. Он абсолютно голый, даже без креста, а думалось — уж его в первую очередь наденет. Или крест — формальность, привычка, символ, несомненно важный, но не особенно нужный тем, кого вера пронизывает насквозь? Или — всё проще — Кошон не стал брать его в душ, а сейчас просто не успел надеть. Поспешил утешить грустное чудовище? Тэлбот ожидает ещё каких-нибудь сюрпризов от своего сложного, меняющегося организма: смущения, возбуждения или — как там люди реагируют на чужие обнажённые тела?.. Скользит взглядом по влажной пряди, заправленной за ухо, по острой запястной косточке, по частично прикрытым бёдрам и тёмной родинке возле пупка. Задерживается на красноватых пятнах, рассыпанных тут и там, — раньше их вроде не было?.. «Жжётся желудочный сок». …Что ж, желание бессильно заскулить, когда осознаёшь вину, но ничего не можешь исправить, — вовсе не сюрприз. А больше ничего не рождается: ни возбуждения, ни смущения, ни даже порыва сожрать. Конечно, Тэлбот не скулит. — Я слышал твоё сердце, — вполголоса говорит Кошон, поглаживая его руку. — Так отчётливо и громко, почти как колокол. Изнутри всё ощущается иначе: мир отступает, ты остаёшься наедине с собой и с вечностью; почти как во время молитвы. Французский епископ обретает единение с Богом в желудке английского маршала — удивительно, не правда ли? Пусть он смеётся, но слова его звучали искренне, и страх, пронизавший Тэлбота, от этого смеха не растворяется — скребёт когтями вдоль позвоночника, хотя Тэлбот и себе не может объяснить, чего боится. Мнимой ответственности? Разговоров о Боге? Напоминаний о чудовищной природе?.. Что из этого способно сбить твоё дыхание, Тэлбот, и заставить ладони похолодеть? Кошон, подхватив полотенце, выпрямляется и вдруг протягивает руку: — Пьер. — И поясняет: — Я полагаю, в сложившихся обстоятельствах было бы разумно перейти на имена. — Джон, — сглотнув, отвечает Тэлбот. Но вместо того, чтобы пожать протянутую руку, — коротко целует пальцы. И думает: интересно, не разучился ли он отзываться на этот набор звуков?