Верните в моду любовь

***

Пустые, серые и словно нарисованные карандашом в его потрёпанном скетчбуке коридоры навеивали тоску и одиночество. Раздражающий и уже приевшийся по самые гланды тик настенных часов отбивался о вычищенные до тошнотворного блеска стены и растворялся вместе с ветром на улице. Парень убирает телефон в задний карман джинс и, остановившись, устало потягивается, слыша хруст затёкших костей. Голова раскалывается, словно стеклянная ваза со сладким, на несколько хрупких частей, а тысяча голосов не унимаются: перекрикивают друг друга, выставляют виноватыми всех вокруг.   Давнее желание теряется в какофонии криков и ругани внутри, не желая больше всплывать наружу. Телефон издаёт пищащий звук уведомления, но он упрямо и устало шагает вперёд, мыслями уплывая к себе в дом: к скучающей и потерянной матери, что очень редко одаривала любовью и заботой, медленно умирала среди горьких таблеток и забывалась в объятиях алкоголя.  — Бесит, — шипит парень сквозь зубы и пинает воздух.   День изо дня, утро за утром, секунда за секундой. Он мог в точности пересказать события сегодняшнего дня, идентичного вчерашнему и позавчерашнему. От подобного на душе словно кошки скребутся и оставляют новые раны, пока старые не успевают зажить.   Жизнь — череда бесконечной, убивающей любые стремления и желания, рутины.  От которой тошно. От которой больно.  Зачем вставать с кровати, зачем идти в школу, зачем отвечать на бессмысленные сообщения тех, кто даже дважды два сложить не может? Зачем делать хоть что-то, если в итоге это ни к чему не приведёт?   «Я же по итогу вернусь домой, скину вещи в угол пыльной комнаты и уткнусь в экран телефона на несколько часов… Смысл вообще всего этого?»  Вечные вопросы, подобно заевшей в радио песне, крутились внутри несуразным колесом, которое не знает слова «стоп». Затянутый в бесконечный поток рутины, он тонул в омуте сомнений и усталости, давящей металлическим прессом из-под которого нельзя выбраться.   Хотелось одного: умиротворения и расслабления. Растворится в пространстве и времени, обернувшись одним целым с помятой постелью. Закрыть ноющие от напряжения веки и дальнейшую вечность не открывать. Сдаться и позволить бесконечной, душащей апатии сожрать остатки разума, кричащего о неминуемо ускользающем времени.  — Рома! Эй, подожди меня, стой!  В непроглядной тьме вдруг виднеется вдали луч. Мерцающий тысячей звёзд и пробирающийся сквозь свинцовые облака. Столь яркий для солнца и живой для мертвеца. Парень останавливается, разворачивается и встречается с небесной голубизной чужих глаз. Непослушные, вечно вьющиеся объёмные волосы завязаны в небрежный низкий хвост, рубашка с расстегнутым двумя верхними пуговицами слегка помялась, бордовая кофта повязана на поясе, сумка через плечо кажется чересчур лёгкой.  — Еле догнал тебя, — чутка низкий, приятный голос подлил масла в потухший огонь под сердцем. Внутренности скрутило в тугой узел, а мёртвые бабочки ожили. — Ты домой?  Язык превратился в наждачку, пока внутренний хаос и срывающие горло мысли перекрывали кислород. Рома кивнул, крепче сжав подрагивающие ладони в карманах в кулаки.  — Давай вместе, мне как раз нужно ещё в сторону твоего дома.  Улыбка, что не раз обжигала его тьму. Тёплая и до ужаса родная, ставшая спасеньем и вечной тюрьмой.  Вдруг водоворот эмоций накрыл с головой, а земля ушла из-под ног слишком резко и неожиданно. Он тонул и никак не мог вынырнуть на поверхность, чтобы вдохнуть. От ужаса совсем забыл, как дышать, как чувствовать и существовать.  Саша подходит почти вплотную, вытягивает из кармана одну руку и переплетает их пальцы, чувствуя как едкий холод пробил до костей. К щекам вмиг прилип жар, а беспокойное сердце сжалось до атомных размеров.  «Ещё… Прошу, прикоснись ко мне ещё.» Кивнув, Рома крепче вцепился пальцами в их замок, расплылся в слабой улыбке и зашагал следом, словно надресерованный пёс. Голова закружилась от переполняющих душу чувств, желаний. Он горел им, превозносил и жил. Всю свою жизнь, серую и банальную, как заевшая пластинка. Желал и, превознося до ангела, не мог поверить, что они вместе. Их сердца бьются в унисон друг другу; их пальцы скреплены в замке; их чувства изо дня в день расцветают пышными, столь нежными и душистыми лилиями в саду трепета… — Кстати, как там твои дела с проектом? — Каким проек… а, точно, — Рома неловко чешет затылок и отводит бегающий взгляд в сторону. Холодное солнце ласкало кожу, тишина вокруг накрыла их тонкой вуалью покоя, чистое небо в момент скрылось за тяжёлыми свинцовыми облаками. — Я его закончил, поэтому осталось время на самого себя… вернее, на нас. Саша тихо смеётся, невесомо гладит больным пальцем вспотевшую кожу и, остановившись, поднимает на парня глаза, полные очарования и невозможной нежности. Родные и удивительно яркие, Рома тонул в их спокойном, с размеренными волнами океане. Терялся, словно в солнечном лесу, и бездумно бродил, не желая возвращаться в банальную жизнь. Серую и скудную, пропитанную мёртвой банальностью, без пёстрых красок и по-настоящему живых эмоций. Он хотел открывать вместе новые миры, как в фильмах; хотел, держась крепко-накрепко за руки, шагать на встречу неизвестности; хотел смеяться и кричать в безграничном поле пшеницы в пустоту в беззаботное жаркое лето и медленно умирать, падать в ледяную бездну беспощадной холодной зимой. «Вместе, вместе, вместе…» Рома не мог жить без столь осторожных с долей смелости касаний, настоящей и светлой улыбки и небесных глаз с искрами жизни — той, о которой пишут в книгах, снимают фильмы и мечтают в объятиях сладкого алкоголя и сна. Он умирал из раза в раз, тонул и молил о пощаде, стоило только оказаться в душащем одиночестве. Задыхался в собственных чувствах, ставших вечным проклятием, и солёных слезах, не в силах справиться с неизвестным, что без сожалений и сгоревшей в пожаре совести ломало истерзанную душу. «Я люблю тебя, люблю больше, чем жизнь. Люблю, люблю…» Рома делает шаг, второй, поддаётся чуть вперёд и, крепче вцепившись пальцами в их замóк, невесомо целует. Искренне и нежно, словно уличного исхудавшего от голода котёнка. А Саша отвечает. Робко и с едва уловимым напором, не желая навредить или спугнуть. Наслаждается и тает, будто забытое мороженное на игривом закатном солнце. Они связаны алыми нитями вечности. Стуки беспокойно бьющихся в унисон друг другу сердца оглушают и дарят покой. На треснутых губах остаётся сладковатый привкус жвачки с лесными ягодами вперемежку с мятой, а душу заливает слабая волна наслаждения и безграничного счастья, которое невозможно описать ни в одной книге. — Рома, рома, — шепчет, точно в бреду Саша, облизнувшись и положив свободную ладонь на горячую щёку, и заглядывает в глубину карих глаз. — Рома, мать твою… проснись, Рома. Проснись! Томный и тихий голос перерастает медленно в крик. Серое небо над головой расцветает в трещинах, земля в один жалкий и короткий миг уходит из-под ног. Вкус ягодной жвачки срывает с губ беспощадный ветер, касания призраками впиваются в кожу и давят, утягивают в ледяную бездну, оставив позади небесные глаза, что затухают с каждой секундой, пока первые капли тоскливого дождя не падают на асфальт, а одиночество не поглощает с головой. — Рома, Рома!…

***

— Рома, вставай, мать твою! Крик вместе с оглушающим и надоедливым будильником с силой вытянули его из собственного обмана, иллюзии, где бесконечно долго горело счастье. Зевнув и нехотя сев в помятой кровати, Рома смахнул подступившие слёзы и с трудом поднял голову, осматривая комнату. Прозрачный тюль развевался на лёгком ветру из приоткрытого окна, приторный аромат марципана вперемежку с ядрёным апельсином давно выветрился. Переклеенные обои навевали эхо прошедших дней — шёпот случайных разговоров, смех, который остыл вместе с распахнутыми окнами, горящий монитор ноутбука и мимолётные касания. Из открытой нараспашку двери виднелась кухня, где когда-то витал аромат свежезаваренного кофе, серый свет от почти померкнувшей лампочки обрисовывал контуры пустых чашек. Пыльные жалюзи на небольшом окне над плитой, опущенные до предела, не позволяли вышедшим ненадолго солнечным лучам проникнуть слишком глубоко, оставляя лишь легкое свечение на островке, окруженном двумя стульями, каждый из которых молчал о невыносимых разговорах… — Вставай, Спящая красавица, у нас сегодня сдача проекта по экономике, ты не забыл? Рома тихо угукнул, свесил ноги, потянулся, слыша хруст затёкших костей и косо посмотрел на Сашу. Встревоженный, потрёпанный и до смешного неопрятный из-за смешки, он ходил быстрым шагом туда-обратно и невнятно поговаривал себе под нос, словно шепча заклинание на удачу. Белая рубашка, как во сне, была не до конца застёгнута, ремень небрежно болтался в джинсах, пока пышные после душа волосы на последнем издыхании держала потрёпанная резинка. Глупая улыбка сама собой разукрасила заспанное лицо, а бледные щёки заволок жар. Рома поднимается с кровати, на миг почувствовав, как глаза заволокла чернильная тьма, а по теле прошёлся слабых ток, лениво натягивает с вечера подготовленную рубашку со штанами и бегло пролистывает короткую ленту сообщений, мыслями уплывая в сон, свой желанный и сладостный обман, превратившийся в наркотик. — Так, ноутбук взял, флешку тоже, слайды все отредактировал ещё вчера, текст Лиане скинул, интересные факты добавил… — Интересные факты, интересные факты, — бубнит себе под нос Рома, убирает телефон в карман и, чуть склонив голову в бок, внимательно смотрит на Сашу, пока внутри трепещет знакомые боль и трепет. — Хочешь расскажу один, кстати?.. Парень останавливается рядом, замирает в пол-обороте и с неподдельным интересом, по-детски наивной любознательностью и тусклыми искрами в лазурных глазах смотрит, вопросительно выгнув одну бровь.  — Ты мне нравишься.  Рома нервно усмехается себе под нос, слегка прикоснувшись ледяными пальцами к чужому запястью и ждёт реакции, опустив голову.  Ждёт, ждёт, ждёт…  Бездумно считает секунды, минуты и часы.  Внутри некогда распустившиеся бутоны нетронутых белых лилий обросли ядовитыми шипами, впиваясь в кожу, и окрасились в кроваво-алый. Жгучий и сжирающий изнутри.  Мелькающие один за другим воспоминания сбивают с толку, путают, не дают сосредоточится на чём-то одном. Перемешиваются в одно отвратительное месиво. Вот — они вместе гладят каких-то брошенных кошек у гаражей. А вот — он стоит перед зеркалом в одиночестве с окровавленными ножницами в руках и сплёвывает кровь в белую раковину. И тут же они покупают какую-то дерьмовую кассету по скидке и смотрят её на старом проигрывателе, пока его голова лежит на чужом плече. И тут же его собственные ладони сжимают горло сильнее, чем обычно, и он чувствует, как задыхается. Тонет, умирает, теряется. Прямо как сейчас. Чужое запястье вдруг тихо меркнет, рассыпается на тысячу звёзд.  Как и мир вокруг. Мокрые, противные и склизкие щупальца тьмы обвили тело и стали тянуть на дно. Родное лицо исказила гримаса отвращения. Глубокого и столь откровенного, что внутренности скручивало, а сердце раздробило рёбра.  Щёки обожгли слёзы. Ледяные и сухие, они скатывались и замертво падали в пустоту.  Его… или всё же их?.. пустоту.  Он застыл, будто статуя, не в силах пошевелиться.  В один столь короткий и жалкий момент чувства, эмоций и бесконечный ворох мыслей пропали. Внутри взорвалось его сердце, его вселенная. Он ослеп и потерял искры в чужих глазах.  Он оглох и перестал слышать стук чужого, ещё живого сердца.  Он больше не думает, не боится неизвестности.  Рома больше ничего не чувствует.