Госпожа, и не простая

      Наступил заветный для моего старшего брата и меня день — день, когда Мехмед станет официальным претендентом на трон. Первый шаг на долгом пути к моей цели. Неделя поспешных приготовлений к церемонии пролетела незаметно. Празднество планировалось поистине громкое — роскошней, чем встреча Повелителя. Матушка лично организовала и проконтролировала всё до мельчайших деталей, чтобы ничего не забыть.       Я понимала, что за приятными хлопотами она пыталась скрыть от нас всех своё волнение и отчаяние. Хюррем не хотела, чтобы кто-то в гареме догадался, что их с Сулейманом отношения снова разладились. Насколько мне было известно, с того самого утра, когда отец узнал о заговоре своей благоверной с участием Нигяр, они успешно избегали друг друга.       Матушка, как всегда, старалась улыбаться, показывая нам, что с ней всё хорошо, но я чувствовала, что она была глубоко подавлена. Что я могла сделать? Увы, предвидеть и решить всё мне было не под силу. Оставалось только надеяться, что родителей сблизит важный день в жизни их любимого сына, гнев отца поутихнет, и они, в конце концов, помирятся. В очередной раз.       Что касается самого торжества, то, помимо радостей, меня подстерегали две неприятности — Хатидже и Махидевран. Я до последнего надеялась, что отец продолжит гневаться на сестру и продлит срок её наказания; однако по такому поводу он смилостивился над ней. По крайней мере, было и кое-что положительное — вскоре после церемонии Махидевран и Мустафа уедут в Манису. Скатертью им дорога. Давно пора.       — Волнуешься, братик? — я кружила вокруг Мехмеда, пока служанка застёгивала золотые пуговицы на его праздничном кафтане.       Я не могла не навестить брата утром перед церемонией. От нервов мне не сиделось на месте. Клара-хатун стояла у двери, опустив голову, не решаясь посмотреть в сторону Шехзаде. Мехмед старался оставаться спокойным, но я видела, что на самом деле он боится.       — Ты волнуешься больше, чем я, Михримах, — Мехмед улыбнулся, пытаясь пошутить. — Словно это твоя церемония, а не моя.       Однако со мной этот номер не прошёл. Фыркнув, я подскочила к брату и жестом приказала служанке, занимавшейся его нарядом, отойти в сторону. Склонив голову, она послушалась. Заняв место рабыни, я потянулась к оставшимся пуговицам на кафтане Мехмеда.       — Что ты делаешь, сестра? — полюбопытствовал он.       — Сегодня — особый день в твоей жизни, братик, — пояснила я, ловко просовывая пуговички в петли. — То, каким ты сегодня покажешь себя перед всеми, определит, каким правителем они будут видеть тебя в дальнейшем. Помни это. Всё должно быть идеально, в том числе и твой внешний вид, — застегнув кафтан, я заботливо поправила его воротник и отступила, оглядывая юношу довольным взглядом. — Я не могла доверить какой-то служанке столь ответственное дело.       — Всё будет идеально, Михримах, — заверил меня Мехмед ласковым голосом. Ему нравилась моя забота. — Можешь не волноваться, я со всем справлюсь. Я ведь уже взрослый.       И правда — он выглядел совсем взрослым в этом наряде. Широкие плечи воина и твёрдый стан принадлежали не мальчику, а мужчине. Глядя на него, я почувствовала, как влага против моей воли начала скапливаться в уголках глаз. Чувства переполняли меня.       — Я так люблю тебя, Мехмед, — вырвалось у меня почти шёпотом. Я осознала, что действительно успела привязаться к нему, как к родному брату.       — Я тоже люблю тебя, сестрёнка. Нечего тебе плакать. Иди сюда, — он раскрыл свои руки для меня, и я с радостью обняла его, стараясь успокоиться.       — Посмотри на нас, — когда мы, наконец, отпустили друг друга, Мехмед кивнул на зеркало перед нами. Я подняла взгляд на наши фигуры в отражении. — Ты тоже стала совсем взрослой девушкой, Михримах. Мы оба больше не дети. Мы сильные и со всем справимся. Да?       — Да, — выдохнула я, не в силах отвести глаз от картины, которую видела.       Я не могла не согласиться с ним — мы и правда больше не были детьми. Мехмед был очень красивым, но и я не отставала от него: сегодня мой выбор пал на тёмно-розовое платье из роскошного бархата, закрытое, но достаточно нарядное. К обручу в моих волосах была прицеплена лёгкая вуаль того же цвета. И, конечно, всю картину дополняли золотые украшения.       Наш трогательный момент прервала служанка.       — Простите, Шехзаде, госпожа, — послышался тихий голос за нашей спиной. Вздрогнув, я обернулась. — Боюсь, что у вас остаётся мало времени до церемонии. Повелитель ожидает вас в своих покоях до начала, мой Шехзаде, — рабыня кивнула в сторону Мехмеда.       — Отец хочет поговорить со мной перед церемонией. Мне правда пора, Михримах, — Мехмед отпустил мою руку, которую до этого крепко сжимал в своей, и я почувствовала, как нечто в моей груди дрогнуло.       — Постой, Мехмед, ты чуть не забыл самое главное. Позволь мне, — выхватив из рук стоявшей рядом служанки белый, украшенный чёрным пером тюрбан, я приблизилась к брату вплотную, чтобы надеть ему головной убор. Встретившись с его взглядом, я поспешно заговорила, тихо, чтобы нас никто не услышал: — Умоляю тебя, брат, не забывай, что значит эта церемония для нас всех. Помнишь, что я всегда говорила тебе о Мустафе? Как только ты станешь наследником, вы станете друг другу врагами. Вы больше не дети. Ничего не будет как раньше. Услышь меня, прошу.       По тому, каким суровым стало лицо Мехмеда, и как погрустнел его взгляд, когда он услышал мои слова, было видно, что ему они не понравились. Однако я с таким отчаянием вцепилась пальцами в ткань кафтана на его груди, что Шехзаде не решился отстраниться или остановить меня.       — Успокойся, Михримах, — тихо сказал он, когда я закончила свою речь. — Я ни на мгновение не забываю о том, что ты мне говорила. Я понимаю, что теперь всё изменится. Я буду внимателен и осторожен. Прошу, не бойся за меня. Со мной всё будет хорошо.       — Ты даёшь мне слово, что будешь помнить о Мустафе, Мехмед? — не успокаивалась я.       — Да, сестра, — выдохнул он. — Я даю тебе слово. Но сейчас мне правда пора, — снова улыбнувшись, он ласково отнял мою руку от своей груди и направился к выходу.       Влага вновь подступила к моим глазам, когда Мехмед приблизился к двери. Я сама не понимала, почему так растрогалась.       — Этот день — первый шаг на нашем великом пути, братик, — сказала я ему вслед. Он обернулся. — У нас есть цель, и мы обязаны добраться к ней любой ценой. Мы обязаны выиграть. Не забывай моих слов, Мехмед. Не забывай, к чему всё идёт. Прошу тебя.       Наверное, было в моём взгляде что-то, что заставило Мехмеда кивнуть. Спустя мгновение слуги открыли дверь и юноша вышел, оставив меня одну. Я надеялась, что мои слова он услышал и запомнил. Мне хотелось верить, что это было так.

***

      — Благослови Аллах моего сына.       — Аминь.       Затаив дыхание, я внимательно следила за тем, что происходит на улице, сквозь деревянную решётку. На закрытом балконе, сделанном для того, чтобы женщины могли смотреть на подобные мероприятия, было душно и тесно, но я этого не замечала; всё моё внимание было сконцентрировано исключительно на брате.       Я гордилась им. От того милого мальчика, с которым я говорила всего полчаса назад, не осталось и следа — на его месте был воин, сильный и храбрый. На моих глазах снова выступили слёзы. В очередной раз я дала себе слово, что спасу брата любой ценой. Он сядет на трон после смерти отца.              В то время как Мехмед выкрикивал свои клятвы, за моей спиной матушка тихо говорила, насколько лучше была эта церемония по сравнению с вручением сабли Мустафы. Махидевран яростным шёпотом пыталась доказать ей, что оба торжества следовали традициям и ничем не отличались. Я выдохнула.       Если не считать мелких перепалок султанш, к которым я привыкла за эти годы, их поведение было вполне сносным. Конечно, и Махидевран, и Хатидже при любой возможности старались задеть матушку, а иногда к ним присоединялась и молчаливая Гюльфем, однако Хюррем оставалась спокойной и на провокации не велась.       Только одна мысль не давала мне до конца насладиться этим торжеством — по окончанию церемонии мы с Мехмедом были приглашены на ужин во дворец нашей «любимой» тёти. Выбора, кроме как сцепить зубы и перетерпеть этот вечер, не было. Я молилась, чтобы всё прошло относительно спокойно и ничто не омрачило праздничный день.       Я погрузилась в свои мысли. Мехмед тем временем закончил свою церемониальную речь о верности Повелителю и Всевышнему. Когда я снова посмотрела на него, он опускался на колени перед нашим отцом. Поднявшись со своего места, Сулейман протянул сыну его саблю. Мехмед прикоснулся к лезвию губами. С высоты мне почудилось, что глаза отца блестели. Моё сердце слегка дрогнуло. Это свершилось — мой брат стал наследником. Церемония близилась к завершению.       С гордостью наблюдая за поднявшимся с саблей в руке Мехмедом, я случайно заметила в толпе мужчин позади знакомое лицо. Я оказалась права — за Ибрагимом-пашой стоял никто иной, как Ташлыджалы Яхья, которого я недавно встретила в саду. Воспоминания о сериале, увы, начинали меня подводить, но я догадывалась, что вскоре мы с ним встретимся снова, и он убедится в том, что я не солгала о своём имени. Впрочем, меня это совсем не волновало.       В то мгновение меня волновал только брат. Он светился от счастья, стоя рядом с отцом и поднимая высоко свою саблю. Среди пашей послышались одобрительные возгласы и поздравления в сторону наследника трона. Отец едва заметно приобнял сына за плечи, ласково улыбаясь. Это было очень трогательно.       — Я не подведу тебя, Мехмед. Клянусь, — едва слышно прошептала я.

***

      Остаток дня прошёл относительно спокойно, не считая того, что Мустафа слегка оцарапал лицо Мехмеда во время тренировочного боя, который юноши затеяли по окончании церемонии. Рана была едва заметной — казалось бы, мелочь, о которой волноваться не стоит. Однако я не могла заставить себя отвести неодобрительного взгляда от лица брата всю дорогу, пока он сидел в карете напротив меня. Мехмед делал вид, что ничего не замечает.       Наконец, мы прибыли во дворец Хатидже и Ибрагима. Госпожа встретила нас с улыбкой на лице, и у меня едва не свело скулы от необходимости быть с ней любезной весь вечер. Впрочем, что-то мне подсказывало, что Хатидже полностью разделяет мои чувства. К счастью, стол уже был накрыт, и мы сразу отвлеклись на трапезу.       Ужин проходил, пожалуй, чересчур спокойно — почти скучно. У меня не было аппетита, и я ковырялась в еде, слушая разговоры Мустафы и Махидевран о Манисе. Их скорый отъезд был основной темой этого вечера. Даже о вручении сабли Мехмеду почти не говорили. Кроме того, в воздухе чувствовалось явное напряжение между Хатидже и Ибрагимом — супруги едва ли смотрели друг на друга. От этого было очень неуютно. Хотелось поскорее сбежать.       Когда меня начало тошнить от атмосферы за столом, наконец случилось кое-что — ага принёс Ибрагиму весть о том, что Ташлыджалы Яхья прибыл. И тут меня осенило — именно за этим ужином Ибрагим впервые представил Яхью Мустафе. Значит, идём по канону. Паша приказал впустить гостя.       Ташлыджалы нерешительно вошёл, не поднимая глаз от пола. Ибрагим стал представлять ему нас по очереди. Меня, как и в сериале — самой последней. Услышав моё имя, Яхья вздрогнул. Взглянув на меня украдкой, он смертельно побледнел, словно увидел перед собой призрака. Испуг на его лице показался мне смешным. Смотря ему в глаза, я едва заметно кивнула — мол, видишь, я говорила правду, а ты мне не поверил. Сглотнув, поэт поспешно отвёл взгляд.       Ибрагим поведал Мустафе о талантах Яхьи, которые тот проявлял как на поле боя, так и чернилами на пергаменте. Сам Мустафа вспомнил, что он спас ему жизнь, и с радостью пригласил бея отправиться с ним в Манису. Ташлыджалы не верил своему счастью. Приняв предложение Шехзаде, он откланялся и удалился, не желая нам мешать. В мою сторону больше не посмотрел — вероятно, боялся, что кто-то заметит. Мне было всё равно.       Насколько я помнила, моя предшественница в этом теле, Михримах, в этот момент под каким-то предлогом отправилась вслед за поэтом, догнала его и выпросила у него тетрадь со стихами. Я заниматься подобными глупостями не собиралась, потому осталась сидеть за столом вместе со всеми.       Самым лучшим в этом вечере было то, что он, в конце концов, закончился. Не описать, какое облегчение я испытала, когда пришло время прощаться и возвращаться в Топкапы. Я очень устала за этот долгий день и хотела только одного — оказаться в своей тёплой постели. Настроение у меня было хорошим, ведь всё случилось так, как я планировала. Однако моя эйфория длилась недолго. Приехав во дворец, я узнала от своих служанок последнюю весть, поднявшую на уши весь гарем.       У Повелителя в покоях была новая наложница. Сегодня днём он приказал Афифе-хатун выбрать любую девушку и отправить к нему вечером. Приказ был выполнен в наилучшем виде.       Эх, Сулейман, Сулейман… Его было не изменить. Я столько сил и времени потратила, чтобы помирить родителей, а он снова взялся за старое. Выходит, все мои старания были напрасны. Я чувствовала боль и укол глубокого разочарования на душе, словно это меня только что предали и обманули. Я-то наивно поверила, что избавиться от Фирузе будет достаточно… А про сотню рабынь в гареме совсем забыла.       Ярость на отца бурей поднималась внутри меня. Хотелось крушить всё вокруг и кричать. Я знала, что мне не следовало так реагировать на то, что здесь считалось обычаем, знала, что мне полагалось смириться, но… Я не могла. Как бы ни пыталась, не могла понять, почему он снова мстил любимой столь противным способом. Я ведь прекрасно видела, что Сулейман очень любит мою мать. В таком случае, зачем он это делает?       Теперь я поняла, что чувствовала матушка все эти годы, пока Сулейман развлекался с другими. Если мне от его предательства было так больно, то каково было ей? Мой гнев на отца вырос вдвойне, однако я не могла позволить ему контролировать мой разум. Мне стоило оставаться спокойной, чтобы я смогла помочь маме справиться с этим испытанием.       Была глубокая ночь, но я знала, что она не спит. Подойдя к двери, я тихо постучала, однако ответа не последовало. Вздохнув, я рискнула проскользнуть внутрь без разрешения.       — Мама? — от волнения позабыв о привычном «Валиде», я неловко застыла у входа в покои, кутаясь в тёплую накидку поверх своей ночной рубашки. Холод пробирал до костей — камин не горел. Царил полумрак.       Я разглядела тёмную фигуру на тахте в другом конце комнаты. Она не двигалась, поджав под себя ноги и обхватив колени руками. Мне стало не по себе — я редко видела матушку в подобном состоянии. Точнее, почти никогда.       — Михримах? — Хюррем повернула голову в мою сторону. Не знаю, что испугало меня больше: полное отсутствие каких-либо эмоций в её голосе или то, насколько спокойной она выглядела — словно превратилась в каменную статую. — Что ты здесь делаешь? Почему не спишь?       В тот момент я подумала, что предпочла бы видеть матушку в истерике или ярости, чем такой — холодной и бесчувственной, словно ей было наплевать на всё вокруг. Лучше бы её глаза были полными слёз, но не пустыми.       — Мне не спалось, — я решительно шагнула вперёд, пытаясь игнорировать мурашки, побежавшие по телу от взгляда госпожи. — Я чувствовала, что вы тоже не спите, мама.       Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. В конце концов, матушка громко выдохнула и подвинулась, освободив место на тахте. Поняв намёк, я поспешила сесть рядом с ней. Какое-то время мы молчали, не зная, с чего начать разговор.       — Как вы себя чувствуете? — первой заговорила я. Мой взгляд упал на ладонь матушки. Я решилась придвинуть к ней свою, чтобы наши пальцы почти соприкасались и она чувствовала моё тепло. Хюррем не отодвинула руку, что меня очень порадовало: по своему опыту я знала, что в моменты слабости она не любит физическую близость.       — Не волнуйся, Михримах. Я в порядке, — холод в голосе матери только больше взволновал меня. — Я знаю, что ты пришла утешить меня, дочка, но в этом нет никакой необходимости. Я справлюсь. Как и всегда.       — Разве? — я нерешительно взяла ладонь Хюррем в свою, ласково переплетая наши пальцы. Она выглядела сбитой с толку, но не двигалась и не препятствовала моим действиям, тем самым придавая мне смелости. — Мама, нам всем иногда необходимо утешение. Не стоит стыдиться своей слабости. Я чувствую, что вам больно. Я люблю вас и хотела бы, чтобы вы делились со мной всем. Болью и отчаянием в том числе.       На мгновение мне показалось, что от моих слов маска почти слетела с каменного лица Хасеки. В моей груди дрогнула робкая надежда, однако матушка быстро взяла себя в руки.       — Я очень благодарна тебе за старания, Михримах, но, боюсь, ты правда не можешь мне ничем помочь, — она грустно улыбнулась, покачав головой. — Некоторые вещи нам контролировать не под силу. Остаётся только смириться и принять их.       Боль разрывала мою душу на части. Я чувствовала отчаяние и сильный гнев. Гнев на отца — за то, что не мог хранить верность любимой, на матушку — за то, что она упорно не позволяла мне ей помочь, и на себя — за то, что не могла ничего сделать. У меня опускались руки. К глазам в который раз за день подступили слёзы — теперь не от радости.       — Но… Но… Я не могу смириться с этим! — я невольно воскликнула, поскольку больше не могла терпеть. — Я не могу сидеть и смотреть, как отец причиняет вам боль, — я едва не плакала, стараясь говорить почти шёпотом. — Мне надоело смотреть на то, как вы страдаете, мама. Позвольте мне вам помочь. Прошу.       В моих глазах стояли слёзы. Мне показалось, что и глаза Хасеки заблестели в призрачном свете луны. Она сжала мою руку, глубоко вздохнув.       — Успокойся, дочка. Возьми себя в руки. Тебе не стоит так говорить о своём отце. Нам не следует ставить под сомнения решения нашего Повелителя. Он делает то, на что имеет законное право, — Хюррем старалась быть суровой, однако скрываемая боль то и дело проскальзывала в её взгляде. — Я не хочу говорить об этом с тобой. Это не твоего ума дело, Михримах. Довольно.       Злость, что бушевала внутри меня в тот момент, перешла все границы. Мне казалось, что я готова была взорваться. Несправедливость этого мира убивала. Мне хотелось плакать, но какой толк был от слёз? Как бы я ни пыталась это отрицать, но мама была права — нам ничего не оставалось, кроме как смириться. Однако я была настроена бороться до последнего.       От переполнивших меня эмоций я не могла усидеть на месте. Вскочив на ноги, я начала ходить кругами по просторной комнате, перебирая в голове все запасные планы, которые у меня были на такой случай. Матушка с удивлением наблюдала за мной. Несколько раз она окликнула меня, строгим тоном призывая успокоиться и сесть на место, пока я не разбудила весь гарем, но я не послушалась. У меня на уме настойчиво крутилась какая-то идея, которую я пыталась вспомнить…       — Мама, — я сгорала от нетерпения поведать ей свой план; и пусть то, что я придумала, не было решением нашей проблемы, оно однозначно играло свою роль на пути к нему. — У меня есть идея, как помочь вам вернуть доверие и внимание отца самым спокойным способом. Выслушайте меня, прошу.       — Михримах, — она устало выдохнула, потерев виски. — Это очень мило с твоей стороны, но, повторюсь, не думаю, что ты можешь мне чем-то помочь, — по суровому взгляду Хюррем было видно, что она собиралась отправить меня в кровать. Однако я смотрела ей в глаза с такой мольбой, что материнское сердце, в конце концов, сдалось. — Давай, только очень быстро. Тебе давно пора спать, — матушка снисходительно махнула рукой, и я радостно вернулась на своё место на тахте.       В глазах Хасеки не было ни капли интереса или энтузиазма, которыми я, в свою очередь, была переполнена.       — Помните, мы как-то говорили, что вам стоило бы подумать над созданием вакфа от своего имени? — я молилась, чтобы она не забыла наш разговор накануне приезда Сулеймана. Это было не так давно.       — Вакф? — госпожа нахмурилась, пытаясь вспомнить. — Ах да, припоминаю… Ты натолкнула меня на эту мысль, Михримах. Однако… Я не уверена, что это хорошая идея, дочка, — она явно засомневалась в своих силах. — Я ведь была простой рабыней, не забывай…       — Но вы больше не она, — заметила я. — Вы — Хасеки Повелителя мира и мать его пятерых детей. Вы для него больше, чем супруга — его правая рука и главная опора. Много лет прошло с того дня, как отец даровал вам свободу. Не считаете ли вы, что настало время вам добиться признания и уважения простого народа? Если люди будут знать ваше имя и любить вас, тогда, вполне вероятно, Повелитель посмотрит на вас с новой для себя стороны. Получив уважение народа, вы получите и уважение Повелителя. Я в этом не сомневаюсь, мама. Почему вы сомневаетесь?       Закончив свою речь, я с волнением переводила дыхание, пока Хасеки смотрела на меня с потрясением. Она не могла отрицать, что смысл в моих словах правда был. А напоминание о том, кто она такая и каких высот достигла, очень потешило самолюбие Хюррем. Гневаться на меня она не могла.       — Михримах… — казалось, что я лишила матушку дара речи. Заметив, что в её глазах наконец-то заблестели слёзы, я возликовала: мне удалось вернуть к жизни холодную султаншу. Она смотрела на меня с болью и гордостью одновременно. — В чём-то ты права, моя девочка, — Хюррем сглотнула. Я была довольна собой. — Но что, если Повелителю эта идея не понравится? Что, если он не одобрит строительство вакфа? — в голосе матушки снова проскользнул страх.       — С чего бы ему его не одобрить, мама? — удивилась я. — Наш Повелитель — честный и справедливый во всём, что касается народа и его потребностей. Как бы сильно он ни гневался на вас, я уверена, что он не станет препятствовать такому благому делу, как создание вакфа. Вот увидите — Повелитель забудет свою обиду, как только услышит, что вы хотите приносить пользу простым людям.       Мои слова звучали продуманно и рационально. Хасеки, судя по многозначительному молчанию, сочла мои аргументы убедительными. Ночь вдруг перестала казаться мне такой отвратительной. Я молилась, чтобы матушка прислушалась ко мне.       — Ты не перестаёшь меня удивлять и в то же время беспокоить своим умом, Михримах, — наконец, ответила она. — Не знаю, откуда ты этого набралась, дочка… Однако я очень благодарна тебе за подсказку. Не думаю, что я бы сама решилась на создание вакфа так скоро, если бы не ты. Ты бываешь очень убедительна.       — Это значит… — я затаила дыхание, с нетерпением заглядывая матушке в глаза. — Вы пойдёте к Повелителю утром? Да? — я едва остановила себя, чтобы не вскочить с места.       — Успокойся, Михримах, — сказала Хюррем ласковым тоном, измученно улыбнувшись. — Я пока не приняла окончательное решение. У меня есть время, чтобы взвесить все риски и подумать. Помню, на моей родине всегда говорили: «утро вечера мудренее». Нам обеим стоит отдохнуть. Тебе пора.       — Да, — ответила я с ноткой грусти: мне очень не хотелось уходить. — Мама?       — Да, солнце моё?       — Спойте мне колыбельную, как в детстве. Прошу, — я посмотрела в глаза матери с трогательной мольбой. — Не говорите, что я уже взрослая. Я хочу почувствовать себя маленькой девочкой снова. Хотя бы сегодня. В качестве исключения.       Улыбка Хасеки, в конце концов, смягчилась: материнское сердце растаяло. Возликовав снова, я поспешила устроить голову на коленях матушки, как всегда делала раньше. Стоило мне это сделать, как она ласково запустила пальцы в мои пышные волосы.       — Только сегодня, Михримах. Ты уже слишком взрослая, — предупредила госпожа, заботливо перебирая мои золотые локоны.       — Конечно, мама, — прошептала я, закрывая глаза.       Слушая тихое пение на родном языке, я молилась о том, чтобы утром Хюррем решилась пойти и поведать Повелителю свои планы касательно строительства вакфа; и о том, чтобы девушка, кем бы она ни была, ему не понравилась. А у меня, тем временем, были и другие занятия.

***

      Матушка сомневалась, но в конце концов прислушалась к моему совету. Надев то самое изумрудное платье и приказав служанкам собрать огненные волосы в высокую причёску, она отправилась в покои к Сулейману. Выглядела Хасеки как никогда решительно, точно готовилась выйти на поле боя, чем вызвала у меня и восторг, и беспокойство.       Я очень сильно волновалась. Чтобы отвлечься и провести с пользой свободное время, я решила сделать то, что давно собиралась — навестить Рустема. Я часто вспоминала его с момента нашей встречи. Он не покидал мои мысли ночью, когда я ворочалась в своей постели. Прошла всего неделя с нашего последнего разговора, а мне не терпелось вновь увидеть его, услышать, как он называет меня по имени…       Признаться честно, ласковый трепет, который вызывали во мне мысли о Рустеме, для меня был чем-то незнакомым. Раньше я ни к кому подобного не испытывала, а теперь не могла ничего поделать со своим юным телом и его новыми чувствами. Я взрослела, становясь девушкой, со всеми закономерными последствиями.       Как всегда, оставив Клару-хатун на тропинке вдали, я поспешила к конюшне. Сердце нетерпеливо подпрыгивало в груди. Было очень холодно, но меня согревало предвкушение встречи. На мне была роскошная накидка с хорошей меховой подкладкой — зима близко, как-никак, — и очень красивая зелёная шаль на голове. Я надеялась, что ему она понравится.       — Рустем-ага, — не вытерпев, я выкрикнула его имя, когда до конюшни оставалась сотня метров. — Ты здесь? — я пыталась высмотреть его фигуру в окнах здания.       Спустя мгновение он показался на улице. Я остановилась и выдохнула с облегчением: боялась, что не застану его.       — Михримах Султан, какая честь, — окинув меня взглядом, он ласково улыбнулся. Я лучезарно улыбнулась в ответ, стараясь не замечать того, как дрогнуло сердце. — Позвольте заметить, что вы выглядите чудесно. Как и всегда.       — Спасибо, Рустем-ага, — я кивнула, против своей воли чувствуя, как кровь приливает к лицу. Хоть бы он подумал, что румянец у меня от холода…       — Желаете пройти внутрь, моя госпожа? — Рустем кивнул на дверной проём и отошёл в сторону, чтобы освободить мне путь.       — Да, — кивнув, я прошла в конюшню, стараясь не смотреть на агу. Я пыталась собраться с мыслями и вспомнить, зачем пришла.       — Она в последнем стойле с правого конца, — прозвучал голос за моей спиной. Я обернулась, не понимая, о ком он говорит. — Ваша любимая лошадь, которую вы подарили своей матушке. Не волнуйтесь, госпожа, с ней всё хорошо. Я сам ухаживаю за ней. Вы же к ней пришли?       — И правда, Кара… — я осознала, что действительно скучала по чёрной кобыле, хоть и совсем забыла о ней. — Спасибо, Рустем-ага, — снова поблагодарив его, я направилась в стойло, на которое он мне указал. Ни грязное сено на полу, ни резкий запах меня не беспокоили.       Кобыла и впрямь была там, здоровая и красивая. Она приветственно фыркнула, узнав меня.       — Хорошая девочка, — я запустила пальцы в чёрную, как смола, мягкую шерсть. Кара вовсю ластилась к моей руке, признавая меня своей хозяйкой. От этого стало так тепло на душе. — Рустем-ага, я хочу её чем-нибудь покормить.       — Конечно, госпожа, — отозвался конюх, с улыбкой наблюдавший за мной. — Одно мгновение, я сейчас принесу.       Несколько минут спустя я кормила лошадь яблоками из ведра, которое мне подал Рустем. Кара радостно хрустела гостинцем, а я наконец-то вспомнила, с какой целью находилась здесь.       — Ты не забываешь о моих указаниях, Рустем-ага? — обеспокоенно спросила я, не поворачиваясь к нему лицом. — Помнишь, что я говорила про Ибрагима-пашу?       — Конечно, Михримах Султан, — от твёрдости его голоса у меня невольно пошли мурашки по телу. — Я помню, вы говорили, что Ибрагим-паша хочет избавиться от меня. Даю вам слово: я настолько осторожен, насколько могу. Можете не сомневаться в моей безопасности.       — Хорошо, — выдохнула я с облегчением. — Ты очень ценный союзник, Рустем-ага. Будь всегда внимателен, прошу. Я не могу потерять тебя, понимаешь?       — Вы не потеряете меня, госпожа. Никогда, — заверил он.       Повисло неловкое молчание. Я смотрела, как Кара заканчивает есть яблоки, и мне в голову пришла идея.       — Мне кажется, что ей здесь тесно, ага. Она выглядит такой грустной, — в моём голосе послышалась тоска. — Могу я погулять с ней?       — Конечно, — Рустем снова улыбнулся. — Как пожелает моя госпожа.       Я помогла Рустему вывести лошадь на улицу, и мы втроём радостно отправились на прогулку в лесную часть сада. Клара-хатун семенила за нами, но на большом расстоянии. Мы с агой шагали по разные стороны от Кары, держась за поводья — благо, рост позволял мне. Какое-то время мы молчали, наслаждаясь спокойствием замёрзшей природы.       — Мне так жаль, — я первой нарушила тишину, — что я не могу прокатиться на ней, — я вздохнула, погладив Кару по чёрной переносице. — Мне бы правда очень хотелось покататься верхом… Но не могу. Боюсь. Я ведь едва не умерла…       — Мне жаль, что вам пришлось пройти через этот кошмар, Михримах Султан, — голос Рустема, полный боли, дрогнул. — Я до сих пор не могу простить себя…       — Перестань, — я перебила его. — Мы ведь договорились: я не хочу слышать ничего о твоей вине. Ты не виноват.       — Да, госпожа, — он послушно опустил голову.       — Однако… — я остановилась, сделав вид, что задумалась. Рустем и лошадь тоже остановились. — Если тебе так хочется облегчить свои душевные страдания за тот несчастный случай со мной, кажется, я знаю, как ты можешь это сделать.       — Что угодно, моя госпожа, — и снова в его голосе была эта твёрдость, от которой я чувствовала слабость.       Я встретилась с его решительным взглядом, а затем ответила, точно после долгих сомнений:       — Помоги мне преодолеть мой страх. Я правда хочу попробовать оседлать Кару.       Глаза Рустема широко раскрылись, и в них на мгновение промелькнул испуг.       — Михримах Султан… Но… Вы уверены, что это разумно? — он нервно сглотнул. — Я хочу сказать, что, если вы пока не готовы? Вы ведь сами сказали, что едва не умерли. Простите мне эту дерзость, но я не думаю, что…       — Рустем-ага, — я ласково улыбнулась ему. — Не бойся. Я уверена в том, что справлюсь. Прошло много лет. Я чувствую, что готова. Не ты ли только что был согласен на всё, что угодно? Или ты передумал?       — Нет, Михримах Султан, — Рустем опустил голову. — Простите. Конечно, я помогу вам.       — Посмотри на меня, Рустем-ага, — он послушался. — Я прошу тебя, поскольку уверена, что только ты в силах помочь мне избавиться от страха. Поскольку я помню, что ты, а не кто-нибудь другой, спас меня. И я доверяю тебе свою жизнь. Хорошо?       — Да, — Рустем кивнул. Испуг в его глазах сменился радостью. — Так… Хотите начать сейчас, моя госпожа?       Я покачала головой, улыбаясь.       — Нет, Рустем-ага. Боюсь, что сейчас мне пора. Было очень приятно повидаться с тобой, и с Карой, — я ласково потрепала чёрную гриву. — Я обязательно передам тебе весть через Клару-хатун, чтобы ты был готов.       — Как вам будет угодно, — он поклонился. — И, если вы позволите… Мне тоже было приятно увидеть вас, моя госпожа.       От его улыбки моё сердце совершило кульбит.       Спустя четверть часа я сидела в своих покоях, пытаясь справиться с бешеным сердцебиением и румянцем на лице. Вскоре меня отвлекло радостное известие — Сулейман позволил Хюррем открыть благотворительный вакф.