Je suis avec toi.

Отношения Накахары и Ооки не были нормальными. Даже по меркам Портовой Мафии, в которой отношений априори быть не может, чего уж говорить о ‘здоровых’. Подходило ли это под определение ‘романтических отношений’? Чуя не мог сказать точно. Если говорить совсем откровенно — ему было похуй, на каких правах Сёхэй пускает его в свою голову, жизнь и квартиру: на правах незнакомца, коллеги или любовника. Квартира Сёхэя чем-то похожа на могильник забытых вещей, похороненных под слоем пыли. Чуе некогда смотреть на интерьер — целоваться они начали ещё в лифте — да и ‘интерьер’ был мягко говоря скудным: голые стены, зашторенные окна, старый диван из офиса Чуи, который они вывезли сюда, как на свалку… В этом замогильном месте они представляли собой живой уголок. — Это по-пидорски… Хохотнул Чуя, замечая как губы Сёхэя после поцелуев побледнели, а остатки помады — или хуй знает чего, Накахара не увлекался бьюти сферой — смазались. — Пытаться трахнуть меня на лестничной клетке — вот это по-пидорски, — он говорил тихо, жадно облизывая губы, избавляясь от остатков пигмента, — все остальное — базовый уход за собой. Чуя только хмыкнул. Привыкнуть ко всем чудачествам Сёхэя — невозможно. Каждый раз он удивляет чем-то новым. Чуя не помнит точно, в какой момент у Сёхэя на лице начал появляться ‘грим’ из косметики. Но он видит разницу: как бледнеют губы медика после душа, как выступают темные круги под глазами, как блекнет едва существовавший румянец. Мысль о том, что Чуя добровольно связал жизнь с обреченным, неприятно отдавала где-то под ребрами. Пожалуй так же неприятно, как в нынешний момент давила на хер ширинка. Даже секс у них ненормальный: всплеск раздражения, скопившегося в мышцах и мыслях, которое хочется сорвать друг на друге. Казалось бы: вот тебе клишированные душевные калеки, которые — по закону жанра — должны целовать не тела, а самые души… От одной мысли Чуя поморщился. Жизнь не романтический сюжет, время не замедляется ради двух людей, решивших потрахаться. Диван с обшарпанный обивкой, выцветший и потертый на месте, где сидели чаще всего, едва ли прогнулся под весом медика. Его повалили вдоль. Сёхэй по-хозяйски растянулся, оперевшись на локти. У него есть лишь мгновение перед тем, как Чуя успеет сбросить пальто и шляпу, бросая их на кофейный столик, в пылу момента не заботясь о том, что что-то может помяться. Новая серия поцелуев: в этот раз до отвратительного развязных. В порно такие не покажут, оставляя ординарность за кадром. Неаккуратные, влажные, хотя никто не пытался впихнуть язык в чужой рот. Только ‘пока что’. Роман с начальством карается в мафии? Если так, то Чуя должен хорошо поработать, чтобы это того стоило. Изначальной целью их прихода в это серое место были документы Сёхэя, чтобы Мори смог обновить все фальшивые бумажки медика, вроде гражданства и страховки. Но тело, не только у француза, но и у заебавшегося бегать по поручениям ‘подай, уеби’ японского мафиози, просило отдыха, а в идеале — разрядки. — Сё, бля, — срастив имя и ругательство воедино, шикает Чуя, когда почувствовал чужие руки, нагло тянущие его локон. — А я говорил тебе пора подстричься… Чуя хотел ударить что-то. Ещё сильнее хотел сам удариться. Головой о стену, предварительно хорошенько разбежавшись. Ещё больше хотел Сёхэя. Только Оока может быть таким отвратительно привлекательным. Иногда Накахаре кажется, что он заслуживает называться святым мучеником, раз терпит это существо со всеми его выходками. — На себя бы посмотрел, ‘красавица’. Фраза пронизана иронией и издёвкой. Сёхэй не обижается. Ему некогда. Он старается уловить прикосновения пальцев в замшевых перчатках, которые скользнули под рубашку. Чуе даже не пришлось ее расстегивать: Сёхэй — как говорил сам Чуя ‘конченный нудист’ — никогда не застегивал верхние три пуговицы, и его рубаха оставалась как минимум наполовину распахнутой. Сёхэй мог позволить себе покрасоваться выпирающими ключицами, бледной грудью… Шрамы начинались дальше. Чуя почувствовал их, когда рука медика стянула с его собственной перчатку. В обычной ситуации, он не хотел бы оказаться без перчаток с кем угодно рядом. Но Сёхэй? Этот парень видел все его дерьмо. Не боялся. Не сбегал. Чуя проводит пальцами по ребрам Сёхэя, подушечками ощущая борозды старых шрамов. Он знает, что Сёхэй не чувствует того же удовольствия от контакта ‘кожа к коже’. Потому что Сёхэй не чувствует ничего. Не в плане душевности, разумеется, хотя для многих это открытый вопрос. Накахара наклоняется, его губы ищут клочок кожи на чужой шее где-то под черной лентой, завязанной французским бантом. Горячее дыхание на холодной коже. Сёхэй благодарно мычит, когда получает вереницу поцелуев. Тело Сёхэя имеет высокий болевой порог и низкую чувствительность. Совсем не удивительно для такого отъявленного садомазохиста, как он. Совершенно обыкновенно для того, кому пару раз выпускали внутренности. Настрой Чуи от этих мыслей сбивается, но лишь на мгновение, потому что в следующее — он почувствовал как под ним выгнулось тело. Ему приходится искать положение удобнее, чем стоять на четвереньках, нависая над Оокой. — Долго копаться будешь? Улыбка на лице Сёхэя лукавая, лисья. Чую ведёт. И он готов поклясться, что Сёхэй тоже наслаждался. Наслаждался видом Накахары над ним, совершенно обведенного вокруг пальца, добровольно накинувшего воображаемую петлю на шею. — Заткнись. Мгновение и руки Сёхэя обвиваются вокруг его шеи, а губы — снова сходятся в поцелуе. В этот раз они целуются с большим энтузиазмом. — У меня ничего здесь нет, — с еще более выраженным акцентом, чем обычно, просипел медик. — Не ссы мне в уши. Крем для рук у тебя есть везде. Сёхэй таращится на него испепеляющим взглядом. — Это херовая затея. — Херовая затея — это лезть ко мне в ширинку в лифте. Остальное — просто последствия. Оока театрально цокает, понимая, что его слова повернули против него. Пихает Чую коленом в пах — Чуя не против до тех пор, пока это происходит без намеренья сломать ему член -, встает с дивана, шаркает в сторону двери в ванную. Уже через минуту в лицо Накахары прилетает тюбик увлажняющего крема. Чуя на диване — он расселся настолько вальяжно, словно это не его тащили сюда насильно. Сёхэй добровольно, что странно, уселся к нему на колени, между делом, спуская чёрную рубашку с плечей, острых и бледных. Шрамы, шрамы, шрамы. Мелкие порезы, точки от игол, рваные раны. Чуя знал: его тело выглядит ничуть не лучше. Когда одежда обоих была сброшена в кучу рядом с диваном, Чуя убедился в этом, потому что губы Сёхэя приземлялись точечно на метки старых ран. В лаборатории он приобрёл не только горький опыт. Шрамы от ран смешивались и наслаивались на зарубцованные узоры от порчи. И Сёхэй, кажется, хотел внести свой след в историю на коже исполнителя. Чуя зашипел, когда зубы медика сомкнулись на его плече. — И ты называешь меня псиной? Сёхэй отвечает задушенным стоном. Не слишком удобно вести спор, когда ты сидишь верхом на чужом члене. Чую, впрочем, момент тишины устраивает. Руки сильнее стискивают худощавые бедра, когда своими он подается наверх. Ритмично. Вверх, вниз, вверх вниз, до тех пор пока он не начнет слышать пошлых, влажных звуков, а перед глазами не начнут метаться мошки удовольствия. Сёхэй узкий. Подается ему навстречу, объезжает его с царским видом, хитро щурится от удовольствия, раскрывая рот в немых стонах. Чуя никогда — до шестнадцати лет, по крайней мере, — не причислял себя к пидорасам, которые самозабвенно будут драть друг друга в зад, но Оока. Чтоб его семеро ебало. И от собственных мыслей Чуя заходится тихой ревностью. — Блять, че творишь? Ты– — Заткнись. Сёхэй издает возмущенный вопль, прежде чем его переворачивают мордой вниз. Чуя снова входит, с тем же мерзким пошлым звуком. Медик не знает, куда податься: к ладони, которая сжала его член, или к чужой груди над ним. Трахать. Сёхэя нужно трахать до звона в яйцах. Потому что Сёхэй — сука. И только ему. Только Чуе, больше никому. Потому что Сёхэй красивый, даже с уродующей худобой, со шрамами, с оскалом бледных тонких губ, с горбинкой на носу и кривыми пальцами. И пусть сдохнет любой, кто так не считал. Потому что Сёхэй его. Чуя ненавидит это ровно так же как это сводит его с ума. Кончает Чуя не так, как ему хотелось. Если бы он кончил внутрь, наверняка лишился бы хера. Сперма растекалась по чужой пояснице. Сёхэй заканчивает почти вслед за ним, пачкая и без того убитый диван. Смеются. Нервно, задушенно и лениво. — Анальный секс — вреден. Чуя закатил глаза. Обязательно вспоминать о таком сейчас? Да, если мы говорим о Сёхэе. — В прошлый раз ты не жаловался. — В прошлый раз меня ебали на кровати. Мори получил запрошенные документы только спустя четыре часа. Спрашивать о том, где пропадал его любимый медик, он даже не пытался. Сёхэй как всегда многозначительно пожал бы плечами, подмечая, что в Йокогаме множество кроватей, в которых он был бы желанным гостем. Может быть это правда. В конце концов, это не важно, когда своей кроватью он называет только одну. В тёплой квартире, где рядом на тумбочке лежит книжка и пачка сигарет, а под боком — его вечный враг, заклятый друг и что-то вне его понимания. Son sens d'être.