Сонная тропа

Забив на Хигучи и эту чёртову бумагу, Чуя кое-как справился, домыв задолбавшее его окно. С непривычки ужасно болели руки от перенапряжения мышц, да ещё и поясница предательски ныла оттого, что во время мытья этого здоровенного окна приходилось прыгать туда-сюда со стула, чтобы тряпку ополоснуть или взять кусок бумаги. Сдав инвентарь Хигучи и расписавшись в каком-то журнале напротив сегодняшней даты, Накахара больше всего мечтал сейчас сходить в душ и затем завалиться спать. Но если первое было возможно, то второе – исключено. После отработки следовало идти на сеанс психотерапии, затем ужин, пара несчастных часов на домашку и лишь потом возможность добраться до кровати. Доплетясь до душа, Чуя едва ли не взвыл: все отделения были заняты, а в душ выстроилась приличная очередь. Если честно ждать своей очереди – никуда не успеешь. Но лучше на рожон было не лезть, потому Накахара пристроился в конец очереди, раздумывая, стоит ли здесь торчать, или лучше сходить уже вечером. Наверняка перед отбоем народа будет меньше. Да и работа, если так подумать, ему досталась не самая грязная – всего-то окна мыть. Ну, вспотел, конечно, но не до такой степени, чтобы сразу бежать намываться: можно и дезодорантом обойтись на этот случай. То ли дело – другие. Следы побелки, краски и еще черт знает чего были на каждом ученике в очереди. Стоило лишний раз порадоваться, что не запрягли за более грязную работу. Потому, решив для себя, что стоит сэкономить время, Чуя собирался развернуться и уйти, но его схватили за шиворот. Подняв глаза, он увидел перед собой Тачихару, который, насмешливо улыбаясь, смотрел на него сверху вниз. – Чего здесь торчишь? Твоя очередь! Прежде, чем Накахара пискнуть успел, его пинком отправили в недра душевой. Он чудом не влетел в стену, успев выставить вперед ногу и притормозить таким образом. Ребята в очереди ошарашенно переводили взгляд то на него, то на ухмыляющегося Мичизу, который теперь подпирал дверной косяк и вертел в руке полотенце, напоминающее от этих движений пропеллер. – Чего уставился? Дуй давай, пока твою очередь не заняли, ахаха. После этого Тачихара подмигнул и ушел. Накахара даже завис от произошедшего, притом, непонятно, с чего больше: от действий соседа по комнате, или с принта на его футболке, изображающего умильного спящего котенка, обнимающего лапками оторванную человеческую руку. Видимо, все остальные побоялись с Тачихарой связываться, потому так и стояли в очереди, никуда не дёргаясь. Чуя, решив, что грех не воспользоваться таким шансом, быстро разделся и прошмыгнул в душевую кабину. Наспех ополоснувшись и вытеревшись, Накахара запрыгнул в одежду и поспешил ретироваться из душевой под неодобрительные взгляды одногруппников. Уже почти дойдя до своей комнаты он был остановлен Рампо. – Ты куда так летишь? Еще полчаса до психосеанса. – Ну-у, – Чуя наконец-то выдохнул. – Хотел быстрее со всем управиться, да и пока комнаты не закрыли. – Уже не будут запирать. Это только на время учебы. К Эду со мной пойдешь? Его сегодня должны выпустить. – Да? Не вопрос, только закину вот это все, – Чуя указал на банные принадлежности, – и пойдем. *** Фёдор плохо помнил, что было в ту ночь. Последнее из того, что остро отпечаталось в памяти – противный хохот Дазая и затем соприкосновение с холодной водой озера. Чудом, что он сразу не наглотался этой мерзости. Но, видимо, сработали инстинкты. Учитывая то, каким образом его однажды учили плавать – это сейчас пригодилось. По крайней мере, хватило ума не вдохнуть, а затем, освободив руки из слабо завязанных узлов, бесшумно отплыть к прибрежным кустам и затаиться. Вот дальше был полный провал. Достоевский совершенно не помнил, что произошло, когда он, спрятавшись и стараясь не стучать зубами от холода, наблюдал за происходящим на берегу из своего укрытия. И, как бы сейчас ни силился вспомнить, – не получалось. Очнувшись, судя по всему, в больничной палате, Фёдор сел на кровати и повертел головой по сторонам. Палата как палата – ничего примечательного. Видимо, с ним и правда что-то произошло, о чем он не помнит, раз оказался здесь. И слава Богу, что жив. Голова была тяжелой и немилосердно болела, дышать носом не представлялось возможным, а попытка позвать кого-то ничего не дала. Фёдор ужаснулся от собственного голоса, который был кошмарно хриплым и глухим. Тут и думать нечего – переохлаждение сделало своё дело. – Врач пока ушла, но, если что-то нужно, я ее позову, хочешь? – над ним вместо врача или хотя бы медсестры склонился какой-то парень, кажется, один из новичков. – А ты что здесь делаешь? – с трудом проговорил Достоевский хриплым шепотом, поглубже заворачиваясь в одеяло, которое, в отличие от того, что выдавали ученикам, было мягким и теплым, чем-то напоминая перину. – Отравился. Фёдор ничего не ответил, отвернувшись от соседа по палате и ещё больше зарывшись в одеяло. Голова гудела, тело ломило, да и сил не было на разговоры, потому хотелось никого не видеть и не слышать, а просто спать как можно дольше, абстрагировавшись, таким образом, от всего вокруг. Эдгар лишь тихо вздохнул, понимая, что беспокоить одногруппника не стоит – состояние того было, мягко говоря, далёким от удовлетворительного. По едва вернулся мыслями к главе романа, но тут в палату зашла доктор Йосано. Окинув взглядом больных, она, в первую очередь, обратилась к Эдгару: – Вижу, самочувствие нормальное? – Да. – Тогда можешь готовиться на выписку. На ужин пойдешь с остальными. Я уже предупредила в столовой, что у тебя диетическое меню. – после этого она протянула ему небольшой прямоугольный листок с какими-то каракулями. – Лекарственные препараты в твоем списке также добавились. Это для восстановления работы желудочно-кишечной функции. Все понял? – Да, доктор. – Ну вот и хорошо. После этого Акико переключилась на второго пациента, которому требовалось гораздо больше внимания, нежели выздоравливающему Эдгару. Спустя какой-то час По, облегченно выдохнув, покинул палату. Можно было спокойно вернуться в свою комнату и, наконец-то, успеть сделать несколько заметок в тетради с романом, продолжение которого Эдгар старался удержать в голове. По пути он наткнулся на Рампо и Чую, резко остановившись, чтобы в них не врезаться. – Вы куда? – Мы к тебе. Уже выписали? – удивленно спросил Накахара. – Ну да. Не представляю, где я так умудрился… После этого По выразительно посмотрел на Чую, гадая, вспомнит ли он момент в столовой, когда показалось, что молоко имело странный вкус. Но Накахара, кажется, ничего не понял и, что логично, не сказал. Уже втроем они свернули к выходу из коридора, где располагался медблок с примыкающей к нему лабораторией, и вышли в просторный холл. Все трое резко остановились, а Чуя даже отпрянул: в их сторону направлялся Дазай. Вид у него, честно говоря, был каким-то опустошенным. Ещё недавно, казалось, из него била энергия: кривлялся, подкалывал и носился с ведром краски, а теперь… – Как будто из него душу выпили, – шепнул Эдгар, столкнувшись с безразличным и каким-то неживым взглядом Осаму. Дазай, вяло окинув всё тем же безразличным взглядом троих одногруппников, пошёл дальше, лишь слегка задев Чую плечом, и то, как приметил Рампо, это было сделано не специально. Все трое, повернув головы, следили, как Осаму удаляется в сторону медблока. Походка его была шаткой, как будто двигаться помогал некто невидимый, дергая за такие же невидимые нити. – Что это с ним? – тихо спросил Чуя, когда Дазай скрылся в полутёмном коридоре медблока за белой магнитной дверью. – Понятия не имею. Но здоровым явно не выглядит. – ответил Эдогава, о чём-то после призадумавшись. – Может, очень устал? Ты говорил, у него чёрная штрафная карта. – предположил Эдгар. – Вполне может быть. За чёрной картой самые тяжёлые работы, а у Дазая ещё и карцер к этому приплюсован. – Ну, он сам виноват, – Чуя равнодушно пожал плечами, следуя вниз по лестнице и стараясь смотреть под ноги. Он всё ещё думал о дневнике, спрятанном в матрасе. Ему не давала покоя мысль, что там наверняка есть что-то, что прольет хоть каплю света на всё, что творится в этой стрёмной школе. Вот только дневник надо было как-то незаметно извлечь из тайника. И самым сложным было – подгадать, когда Тачихара свалит. Едва Осаму, пару раз стукнув в дверь кабинета медсестры, смежного с палатой, засунул голову в приоткрытую дверь, до него тут же донёсся недовольный голос Йосано: – Кого там ещё принесло? В обычном своём состоянии Дазай бы отшутился и даже начал подтрунивать над ворчливой докторшей, но сейчас его состояние было далеким от нормального. Мало того, что он зверски устал, зачищая старую краску и ржавчину на заборе, ещё и побочка от лекарств, на индивидуальный прием которых приходилось таскаться к Мори, дала о себе знать. Состояние было ватным и мутным, немилосердно хотелось спать, забив на всё большой болт. Особенно на бесполезный сеанс психотерапии, который больше походил, по мнению Дазая, на диванную психологию из интернета. Он даже не сразу заметил, что докторша уже стоит у двери. Внимание было рассеянным, а мысли то хаотично копошились, то обрывались и распадались на частицы, не имея возможности собраться во что-то связное. – Ну и?! Чего ты здесь забыл? – врач уперла руки в бока и сердито посмотрела на Осаму, взгляд которого оставался таким же равнодушным. Кое-как собравшись с мыслями, Дазай сумел выдавить из себя целых два предложения, что в его состоянии сейчас было на уровне подвига: – Я хотел узнать, как дела у моего соседа по комнате. Это же не запрещено? Он даже попытался натянуть на лицо привычную улыбку, но получилось, по всей видимости, коряво. По крайней мере, Йосано не оценила, нахмурившись ещё больше. – Ему сейчас нужны покой и отдых. Неужели совесть замучила? Я даже удивлена, что она у тебя есть. Додуматься только – связать и бросить в озеро! – Да мы просто… просто пошутили так… Осаму понимал, что несет откровенную дичь, но ничего адекватного в голову не приходило. Ему всё также было плевать на Йосано и её наставления, вот только на счет её слов про озеро Дазай ощутил какой-то укол то ли совести, то ли чувства вины. Он пока сам не мог понять, что это за странная эмоция, но осознавал, что поступок был не просто паршивым, а очень опасным для чужой жизни. И за эту чужую жизнь он беспокоился сейчас не меньше. Не потому, что успел как-то привыкнуть или проникнуться к новому соседу, а потому, что важно было знать хоть что-то о его состоянии. Так было бы точно спокойнее. – Пошутили они! За такие шутки в колонию отправляют. Радуйся, что руководство тут лояльное и дает шанс на исправление. – проворчала докторша, продолжая стоять в проходе. – Как он там? – проигнорировав её слова, спросил Осаму. Он не видел смысла показательно каяться и доказывать своё сожаление о содеянном. – Ну а сам как думаешь? Плохо, естественно! Из-за этой вашей шутки он чуть не погиб, а теперь ему две недели придется провести в медблоке, если не больше. Подозрения на бронхит из-за переохлаждения. Если тебя интересовало только это, и я удовлетворила твое любопытство – иди отсюда. Больному нужен покой, а больному вроде тебя – лечить голову. – Акико язвительно усмехнулась после этих слов, бросив взгляд на настенные часы напротив двери. – Как раз сейчас сеанс психотерапии, если ты забыл. После этого она с шумом захлопнула дверь, едва не прищемив Дазаю нос. Отпрянув, Осаму еще несколько минут смотрел на запертую дверь. Полегчало от полученной информации не особенно. Точнее, ему казалось, что Йосано преувеличила, чтобы лишний раз пристыдить, потому хотелось во всем убедиться самому. Вот только пройти, пока докторша на своем рабочем месте, возможным не представлялось. Он уже развернулся, чтобы покинуть медблок, совершенно не желая тащиться на нудное занятие, смысла в котором не видел, но мысль, – единственная дельная, посетившая сейчас, заставила сделать совсем иное. Внезапно пришло в голову, что можно дождаться, пока Йосано куда-нибудь выйдет. Даже если ненадолго – этого времени хватит, чтобы проникнуть в палату. Как правило, докторша свой кабинет покидала, не запирая, поскольку, если отлучалась, то на каких-нибудь минут пятнадцать. Этого времени должно было хватить более чем. Опоздания на психосеанс, до которого оставалось минут десять, Дазай не боялся. Ему сегодня после ужина так или иначе в карцер. И сейчас последняя возможность хоть как-то успокоить не к месту разбушевавшуюся совесть. Торчать в карцере, учитывая всё, что он натворил, теперь придется неделю с лишним. Потому или сейчас, или никогда. Бесшумно дойдя до конца коридора, Осаму притаился за дверью небольшого санузла, прислушиваясь к каждому звуку. Ожидание было мучительнее всего. Уже прозвучал противный звонок, после которого вновь воцарилась тишина. Каждая минута была за вечность, пока Дазай находился в своем укрытии. Казалось, прошло два томительных часа, когда он услышал отдаленный шум, как будто металлический грохот медицинских инструментов, а затем цоканье каблуков. Хлопок двери, последовавший за этим был просто усладой для слуха, означая, что можно больше не торчать за дверью и осуществить план проникновения. Проследив за вышедшей из кабинета Йосано и убедившись, что она ушла, Осаму стараясь держаться у стены, прокрался к двери и, на всякий случай повертев головой по сторонам, потянул вниз дверную ручку. К его счастью, дверь оказалась не заперта. Оказавшись в кабинете докторши и мысленно прикинув, сколько времени в запасе, Дазай в два прыжка добрался до двери в палату и проскользнул туда, не забыв закрыть дверь. Конечно, надежнее было бы оставить небольшую щель в двери, не закрывая её до конца, чтобы лучше слышать, что происходит снаружи, но это было рискованно. Тем более, что Йосано внимательна к мелочам и может заметить, что здесь находился посторонний. Изобилие белого в палате било по глазам после полутемного коридора и приглушенного света в кабинете. Пришлось проморгаться, чтобы глаза начали привыкать. Все здесь было просто-таки стерильным. Это место вообще не вязалось со старинным особняком и его мрачной атмосферой. Фёдор находился здесь один, завернутый в одеяло как в кокон, и, кажется, спал. – Эй… – тихо позвал Осаму, но реакции не последовало. Видимо, накачали антибиотиками или ещё какой дрянью, как подумалось Дазаю. Кажется, докторша не преувеличила. Достоевский и вправду простыл после того внепланового купания в озере, и сейчас его наверняка знобило. Одеяло по виду было очень теплым, а в палате температура была ощутимо выше, чем в комнатах учеников. Сам не понимая, что делает, может быть, чтобы окончательно убедиться, Дазай осторожно убрал с лица Достоевского прядь волос, отметив, какие они мягкие и ухоженные. Обычно такие волосы у девчонок, хотя, Фёдор, по его мнению, как раз походил на девчонку – хрупкий и какой-то андрогинный. Коснувшись его лба тыльной стороной ладони, Дазай одернул руку, после чего присел на пол у кровати. Йосано действительно не соврала – все было ясно по высокой температуре, оттого и сон у Фёдора такой глубокий. Скорее всего, даже если бы Осаму начал шуметь, Достоевский бы не проснулся. Сейчас он не в том состоянии, чтобы как-то реагировать. Это значит, что можно хоть так высказаться, пусть Фёдор и не услышит. – Я не хотел этого. Чтобы вот так закончилось. – Осаму говорил почти шепотом, сам не понимая, зачем вообще все это говорит. – Это все идея Дзёно. Хотя, кого я обманываю? Я был инициатором, а он контролировал всё. Да, этот слепой придурок всё контролирует, привилегии у него. Не контролирует только меня, потому что меня невозможно контролировать, ахаха. Смех получился глухим и нервным, да и легче отчего-то не становилось, если только самую малость. Вообще странно вот так объясняться перед тем, кто сейчас никак бы не услышал, но Дазай и не отрицал, что был странным. – Знаешь, мне понравилась твоя идея стать программистом. Не знаю, получится ли у тебя, и получится ли вообще выйти из этой клоаки. Надеюсь, что этот унылый ад закончится. Я здесь всё ненавижу и мне без разницы – карцер, исправительные работы, или еще какая-то хрень, которую преподы впаривают в качестве наказания. Тут из года в год ничего не меняется. Всё те же стены и скукотища. Но теперь, когда тебя ко мне поселили… Почему-то дальше Осаму стало трудно говорить. Он в который раз убеждался, что все его действия и слова ни к чему хорошему не приводят. Доказательство этого сейчас прямо перед ним. Он действительно тогда растерялся, и отчего-то вылетело из головы перерезать верёвки, хотя он и узел делал слабый, надеясь, что из такого будет несложно выпутаться. Каждый раз так, и каждый раз приходится строить из себя идиота и пофигиста, показывая хотя бы так отношение и к этой школе, и к преподавателям с их предметами, и даже к охране. Всё рано или поздно заканчивается. Вот и школа эта однажды закончится, а там уже можно обо всём забыть. Никто не знает, как будет дальше, когда пребывание в “Сонной тропе” закончится. Может быть, жизнь снова столкнет, а может, она однажды оборвётся до окончания этой чёртовой школы, что было бы лучше всего… – Я не умею извиняться, да и не собираюсь этого делать. Просто хочу, чтобы ты знал: я этого не хотел и, тем более, не планировал. И ещё… без тебя скучно. Ты не похож на них всех – пустых и примитивных. Когда я выйду из карцера, а ты из медблока, надеюсь, что… Договорить Осаму не смог, потому что слова застряли внутри в момент, когда он почувствовал слабое прикосновение к своему плечу. Дазай медленно повернул голову и завис. Достоевский, приоткрыв глаза, слегка облокотился на подушку и смотрел прямо на него. По телу прокатилась волна жара от осознания, что он слышал все эти странные монологи, напоминающие то ли укоры совести вслух, то ли пародию на раскаяние. – И что же тогда? – знакомая улыбка, пусть такая же слабая, как и прикосновение его к плечу, мелькнула на бледном лице Фёдора. – Говори уж, кх–кхх–хх, не стесняйся. Я слушаю. – Надеюсь, нам будет нескучно! – почему-то страх упал вниз, и развалился где-то там, как рухнувший в шахту лифт. Стало легко, и прежние мысли растворились. Дазай, нацепив прежнюю маску, встал и, взъеровшив Достоевскому волосы обеими руками, шутливо попрощался: – До встречи на свободе! После этого, шутовски махнув рукой, прошмыгнул в дверь из палаты. Сейчас хотелось просто расхохотаться от ощущения свободы. Каким бы он ни был безэмоциональным, но все же груз вины наконец-то был сброшен. Фёдор жив, несмотря на то, что болеет, и лежать ему в медблоке очевидно долго. Но всё же жив, и с ним, насколько возможно, всё в порядке. Это сейчас самое главное. Дазай уже хотел было выбежать из кабинета докторши, но приближающийся цокот каблуков едва ли не вогнал в ступор. Заметавшись как загнанная мышь, Осаму не придумал ничего лучше, как залезть в старый встроенный в стену шкаф. Этот хотя бы не был прозрачным, и там точно не хранились медицинские инструменты и прочее, что докторше может в первую очередь понадобиться. В шкафу было пыльно и пахло сыростью. Создавалось ощущение, что заживо засунули в гроб. Дазай замер, услышав цокот каблуков почти вплотную к шкафу, понимая, что лучше было вообще не дышать и, насколько возможно, следить за Йосано. Наверняка она пойдет проверить пациента, после чего можно успеть выбраться и сбежать. Подглядывая в узкую щель между створками, он видел, как Акико покопалась в своём медицинском шкафу, что-то вытащила оттуда, положив на кушетку, затем подошла к столу, приоткрыла форточку и нажала на кнопку электрочайника. Дазай аж зубами скрипнул от досады, понимая, что докторша надумала выпить чаю, а потом уже проверки проводить. Если опоздание и прогул сеанса его не пугали, то быть выловленным в коридорах кем-то вроде Фукучи совершенно не хотелось. И ещё хуже, если его поймает докторша и притащит к военруку или Мори собственноручно. Тогда уж точно придется в карцере до конца года сидеть, чего не хотелось ещё больше. *** Обязательный сеанс психотерапии был неимоверно скучным, к тому же, заставил понервничать. Озаки вздумалось поиграть в ситуации, как она выразилась, для анализа элементов поведения или чего-то такого. Чепуха, в общем, несусветная, которая ещё и никому не пришлась по душе. Это длилось большую часть сеанса и, конечно же, учеников перед тем разбили на пары. Естественно, Чуе выпало вести ситуативные диалоги с Тачихарой. Спасибо, что не с Дазаем, который то ли уже в карцер отправился, то ли нагло прогуливал занятие. Да и плевать было на него. Зато сосед по комнате удивил в очередной раз, мягко и дипломатично выйдя из поставленной Озаки ситуации, чего было не сказать о вспыльчивом Накахаре, который дважды успел взорваться и заорать. Естественно, преподша влепила ему минус, к счастью, предупредительный. Хуже было то, что под конец сеанса за каким-то чёртом ввалился Мори, задал несколько тупых вопросов на тему самочувствия учащихся и каких-то там прогрессов, после чего, с минуты две бегая глазами по сидящим в кабинете ученикам, вычислял прогульщиков. Затем, показательно тяжело вздохнув, попросил отпустить с ним Тачихару, поскольку тому нужно было пройти инструктаж по поводу какого-то там дежурства. Что за дежурство, директор, конечно же, не уточнял, но Озаки, по всей видимости, была осведомлена, потому, кивнув Мичизу, что он может идти, продолжила занятие, едва за ним и директором закрылась дверь. Чуе оставалось надеяться, что соседа по комнате прилично задержат, может быть, даже после ужина, а это значит, что можно не дожидаться завтрашнего дня и успеть прочесть хотя бы одну страницу найденного дневника. В столовой, как всегда, было шумно. Следящие за порядком преподаватели иногда покрикивали на особо громких и активных учеников, но в целом ужин проходил спокойно. Накахара, как обычно, занял место за столом рядом с Рампо и Эдгаром. Конечно, очень хотелось расспросить Рампо о чем он трепался с Тачихарой перед посвящением, только весьма сомнительно было, что Эдогава просто так все расскажет. – Хорошо, что в этот раз чай, а не молоко, – подал вдруг голос По. – В прошлый раз оно было противно-сладким, хотя сперва показалось нормальным. – его взгляд был устремлен на Эдогаву, который всем видом показывал, что он вообще не при делах, с наслаждением жуя сырный маффин. – Единственное, что здесь хорошего – еда. – поддержал Накахара, приканчивая свою порцию. – Может, ты со своей тёткой от нормального питания отвык, вот организм и сопротивляется такому количеству вкусной и сытной еды с непривычки? Лишь потом, заметив, что По, услышав эту фразу, смутился и покраснел, Чуя поспешил извиниться. – Нет-нет, тётушка на еде не экономила – не статусно было бы, мори она меня голодом. – грустно усмехнулся Эдгар, пряча смущение за падающей на лицо чёлкой. – Ну и что вы тут зависли? Если поели, пора расходиться. Еще домашку делать. – Рампо встал из-за стола и взял свой поднос, чтобы вместе с грязной посудой отнести на кухню. – Можешь сколько угодно выворачиваться, но я не слепой, и видел, что ты тогда с Тачихарой шушукался. – Чуе надоело ходить вокруг да около. – А потом Эд сказал, что молоко странное. Стрёмно с тобой дело иметь, но за спасение спасибо, конечно. Эдгар замер, боясь подняться с места и мечтая, чтобы между этими двоими не произошло конфликта. – Я ни при чём, что вы не смотрите, что пьёте. – хмыкнул Эдогава, уходя со своим подносом. – Придурок… – Нет, ты его не понял. Он имел в виду, что тот стакан предназначался тебе. – тихо сказал Эдгар, понятия не имея, как теперь будет объяснять, что он уже знает обо всём, а разговор про молоко был, чтобы подначить Рампо извиниться или хотя бы частично рассказать правду. Только получилось всё совсем не так. – Ты хочешь сказать… Стой! Мы перепутали стаканы тогда?! – Верно. – Получается, в медблок изначально должен был загреметь я?! – Не знаю, наверное. Ты с Тачихарой этим, так понимаю, не поладил. Вот он и… – Ну знаешь, Эдогаве тоже верить сомнительно. – Но он-то меня травить не собирался. – ответил По, позволив себе улыбнуться. – И если Рампо помог Тачихаре в случае с тобой, то на это были причины, тебе так не кажется? – Вот сука! – вырвалось у Чуи довольно громко и эмоционально. – Дополнительный день исправительных работ! – прогремел Фукучи из своего угла. – Твою мать… – прошептал Накахара, понимая, что лучше научиться контролировать эмоции, а то так и до карцера недалеко, а Фукучи только рад будет устроить туда экскурсию. Быстро покинув столовую, Накахара добрался до комнаты и, зайдя внутрь, обрадовался, что она пуста. Неизвестно, сколько ещё времени пройдет прежде, чем вернется Тачихара, но сейчас была какая-никакая возможность извлечь дневник и незаметно прочесть сколько успеется. Помимо этого, надо было сделать дурацкую домашку по математике, причём, успеть до отбоя. Остальные же преподаватели были лояльны и ничего не задавали, правда, нещадно дрюча на своих предметах. Только этот придурок Куникида отличился, чтоб его… Воровато оглядевшись, Чуя приподнял матрас и быстро извлек дневник из тайника, но даже открыть не успел, услышав шаги в коридоре. Первое, что пришло в голову – завернуть находку в полотенце и сделать вид, будто собирается заранее подготовиться ко сну, чтобы не торчать потом в очереди. Предчувствие не обмануло: в комнату зашел Тачихара и, сонно потянувшись, подошел к своей тумбочке. Вытащив из ящика учебник, тетрадь и ручку, демонстративно уселся за стол, щелкнув выключателем настольной лампы. – Чего уставился? Уж извини, но место рассчитано на одного. Надеюсь, успеешь уложиться с домашкой до отбоя. – сопроводив эту тираду фирменной ехидной улыбкой, сосед по комнате полностью переключился на домашнее задание, строча в тетради длиннющее уравнение и что-то высчитывая карандашом на полях. Понимая, что Тачихаре на него плевать, Чуя с равнодушным видом вышел из комнаты, не забыв прихватить и завернутый в полотенце трофей. В душевой было пусто. Видимо, даже те, кто не успел перед сеансом, решили сперва разделаться с домашкой, посчитав, что лучше не успеть помыться, нежели вызвать праведный гнев Куникиды. То, что математика боялись – было очевидно, да и было за что. Накахара понимал, что может не успеть сделать все задания, но, на крайний случай, можно попросить списать у Эдгара на перемене, учитывая, что математика завтра числилась третьим по счёту уроком. Так что можно было не особенно переживать. Прислушавшись и лишний раз оглядевшись, Чуя зашел за перегородку, отделяющую пространство с зеркалами и раковинами от душевых, затем прошмыгнул в последнюю кабину и протиснулся в соседствующую с ней подсобку. Вспомнив, свидетелем чего здесь стал совсем недавно, он злобно плюнул в ведро. Да уж, сосед ему достался тот ещё, да и чёрт с ним и его белобрысым приятелем-любовником. Хорошо, что последний сейчас в карцере маринуется – там ему самое место. Открыв дневник на первой странице, Чуя увидел только инициалы – Т и J. Естественно, они ни о чём ему не говорили. Чуть ниже следовала приписка: “Буду вести этот дневник на английском – мне нужно больше практики”. Перелистнув страницу, Накахара впился глазами в текст. Читать было сложно, учитывая очень слабое освещение внутри подсобки, да и зрение можно было довольно быстро убить чтением в потемках. Но выбора, к сожалению, не было. Хватит пары страниц на сегодня, а остальное можно будет прочесть на исправительных работах при нормальном освещении. “Меня зовут Танидзаки Джуничиро, и это мой первый день в коррекционной школе “Сонная тропа”. Не хочется рассказывать как и почему я оказался здесь. На то были причины. Может быть, я расскажу об этом чуть позже, но точно не сейчас. Честно говоря, я ничего хорошего не ожидал, готовясь к худшему. Поначалу думал, что меня везут в самую настоящую колонию, но эта школа совсем на неё не похожа. Она напоминает элитную школу закрытого типа, разве что здание обветшалое и большая часть территории выглядит неухоженно. Возможно раньше здесь было красиво, а сейчас все вокруг навевает какую-то грусть. Интересно, как сейчас дела у Наоми? Я даже не знаю точно, где она. Только слышал разговор отца и мачехи о том, что сестру отправят в какую-то школу для девочек. Насколько знаю, такие школы в Европе зачастую находятся при монастырях. Бедная Наоми, ей там, наверное, так одиноко… Надеюсь, однажды мы когда-нибудь встретимся и снова будем вместе. К тому моменту я достигну совершеннолетия и, закончив обучение в “Сонной тропе”, сумею отыскать сестру. Сомнительно, что отец и мачеха за мной приедут. С тех пор, как умерла мама, ему плевать на всё, кроме алкоголя и его второй жены, которая просто обожает составлять ему компанию в пьянках”. Конец последнего предложения сопровождался недовольным эмоджи. Владелец дневника “вторую маму” открыто не жаловал, да и было за что. Из прочитанного Чуя понял, что этого несчастного разлучили с сестрой и засунули сюда. Любопытно, за что, но, вероятно, ответы найдутся дальше. “В целом тут неплохо. Конечно, вокруг незнакомые люди, и со всеми ними придётся ужиться. Но, поверьте, с моей мачехой ужиться гораздо сложнее. Так что я стараюсь настроить себя на позитив. Всяко лучше, чем киснуть и накручивать лишнее. Как говорится, поживём – увидим. Комната, где я буду жить, значится под номером “пять”. Забавно, я её долго не мог найти. Уже несколько раз туда-сюда прошел по коридорам. Спасибо, что один из ребят, учащихся здесь, подсказал, где она находится. Сам бы я в жизни не нашел. И зачем ее в этот угол запихнули? Искать ведь замучаешься! Первое знакомство с соседом меня, честно говоря, очень пугало, учитывая, что это место, всё-таки, является исправительным учреждением." – Правильно пугало. Я уже с этим придурком познакомился и мечтаю, когда выйду отсюда, больше никогда его не увидеть. Надеюсь, он сдохнет раньше. – шёпотом процедил Чуя, напрягая глаза и вчитываясь в строки с мелким бисерным почерком. “Я зря переживал. Единственное, на фоне Тачихары (так зовут моего соседа по комнате) почувствовал себя каким-то лузером. Он красивый и, несмотря на худобу, подкаченный, а я со своим глупым лицом просто худой как палка. Подозреваю, мышцы тут появляются никак не от фитнесса, если учесть, что вместо физры у нас военная подготовка и какие-то работы. Я довольно слаб физически, но, надеюсь, как-нибудь справлюсь. Тачихара неразговорчив и вообще выглядит каким-то грустным. Он лишь раз посмотрел в мою сторону, ничего не ответил на мой дежурный вопрос и уткнулся в книгу. Я побоялся его расспрашивать: вдруг это разозлит его и он мне врежет”. – Мне бы твой инстинкт самосохранения, – вздохнул Накахара, намереваясь вновь переключиться на чтение, но тут в душевую с радостным воплем ворвался Гоголь, ещё и не один. Кто там был с ним, Накахаре рассмотреть не удалось. Зато стенания Николая, который всячески уговаривал этого кого-то дать списать, слышал отчетливо. Пришлось замереть и выжидать, когда эти двое покинут душевую. Когда вновь воцарилось затишье, Чуя перелистнул страницу, чтобы прочесть запись до конца. “Не знаю, сможем ли мы ужиться. Тачи кажется мне каким-то неразговорчивым. Как будто его что-то беспокоит. Но я не рискну спрашивать, что именно. Хорошо, что ему до меня нет никакого дела. В целом, он ведет себя вежливо, только уж чересчур тихо”. Дальше последовали уже знакомые Чуе описания ландшафта и кабинетов, ну и некоторых преподавателей. Мори-сенсея автор дневника явно побаивался, а Чуя, в свою очередь, понял, что не ему одному директор школы показался каким-то скользким и мутным. Прикинув, сколько времени прошло, Накахара быстро просмотрел не особенно интересную информацию. Взгляд остановился на строках, где рассказывалось о посвящении. “Я думал, что Тачи вообще не разговаривает, но сейчас он вполне вежливо ответил на несколько вопросов. Лишь когда я спросил о том, что за посвящение новичков, о котором случайно услышал от ребят возле аудитории, он помрачнел и сказал не лезть не в свое дело. Вот и поговорили. Надеюсь, мы все-таки поладим. Может быть, это вообще была шутка, про это посвящение? Попробую расспросить кого-нибудь ещё”. На этом запись заканчивалась. Чуя прислушался и, убедившись, что в душ никто не торопится, покинул своё укрытие, предварительно спрятав дневник в полотенце. Когда он вернулся в комнату, Тачихары не было. Всё также горела настольная лампа, учебник был убран, а тетрадь с решённым домашним заданием лежала распахнутой – списывай сколько душе угодно. Не долго думая, Накахара вытащил свою тетрадь и, шлепнувшись за стол, начал быстро переписывать уравнения, надеясь, что Тачихара хоть сколько-то шарит в математике и что-то из решений окажется верным. Быстро переписав всё в свою тетрадь, Чуя на всякий случай поправил тетрадь Тачихары на столе. В этот момент мигнул свет и динамик, противно хрюкнув, оповестил о том, что осталось десять минут до отбоя. Спешить никуда было не нужно, дневник спрятан на прежнем месте, потому Накахара, поворчав на продавленный матрас, улегся в кровать. Мысли отчего-то были тревожными, к тому же Тачихара так и не появился, а до отбоя уже оставалось всего ничего. – Интересно, где его носит? – подумал Чуя вслух. То, что ему многое в этой школе не нравилось – ничего не сказать. Но, учитывая, что тут творится что-то неладное, почему-то стало не по себе. Конечно, при всех пожеланиях скорой смерти соседу по комнате, Накахара признавал, что на самом деле подобного исхода не хотелось бы. Затем вспомнилось упоминание о каком-то дежурстве, когда Мори заходил на сеанс психотерапии, и после этого мысли вернулись к записи из дневника. Фамилия Танидзаки вертелась в голове очень настойчиво. Чуя силился вспомнить, где и откуда она ему знакома. Память, словно проявив снисхождение, подбросила воспоминания о диалоге Дазая и Фёдора, когда Чуя подслушивал их разговор в закутке за дверью. – Ты шутишь?! – Если бы. Танидзаки прям в той же комнате повесился. Я не знаю, почему. Но, вроде как, он начал с катушек слетать. Значит, он не ошибался с самого начала: дневник принадлежал погибшему ученику. И именно этот Танидзаки был первым соседом Тачихары, а потом эти двое каким-то образом подружились. Судя по записи в дневнике, их первое общение на дружбу никак не тянуло… *** Йосано ещё чёрт знает сколько крутилась в кабинете, потом залипала в монитор своего ноутбука, потягивая чай, после опять копошилась и что-то перебирала в шкафчике. Дазай уже честно готов был спалиться, вывалившись из осточертевшего шкафа. От долгого нахождения в неудобном положении всё тело затекло и ныли ноги. Хотелось поскорее выбраться отсюда и свалить к чертям. Но докторша, как назло, не спешила покидать кабинет. Дазай уже молился, чтобы выпитый чай, наконец-то, спровоцировал у неё естественный позыв организма. Вот только Акико, судя по всему, обладала то ли титановым терпением, то ли мочевым пузырем солдата спецназначения, потому что уже прозвенел звонок, а она даже не дёрнулась. “Вали ты уже куда-нибудь, пожалуйста!” – мысленно взмолился Осаму, понимая, что левая нога онемела, да ещё и нос нестерпимо зачесался. В этот момент дверь в кабинет шарахнула. Судя по громогласному басу, сюда завалился Фукучи, что ещё больше усугубляло положение. Дазай, понимая, что терять уже нечего и чёрта с два он спокойно уйдет, решил добровольно сдаться, вывалившись из шкафа. Можно даже прямо на Фукучи. Уж лучше так, да и всё равно – в карцер. Разницы особой нет на день или на два позже выпустят. Но прежде, чем он успел это сделать, услышал, как военрук сообщил о каком-то совещании, и Йосано, зацокав каблуками в сторону палаты и проверив пациента, вместе с Фукучи покинула кабинет. Дазай в шкафу шумно выдохнул, пытаясь разогнуть онемевшую ногу и опираясь рукой на стенку шкафа. Он уже хотел свободной рукой открыть дверцу, но… стена, на которую он опирался, вдруг куда-то исчезла, а он, не успев даже выругаться, кубарем покатился в открывшееся за спиной пространство. Пересчитав несколько ступенек, Дазай шлёпнулся на холодный каменный пол, ворча под нос проклятия. Кажется, поотбивал себе всё, судя по тому, что теперь уже не затекшие конечности ныли, а всё тело сразу. Что логично, темно здесь было как у чёрта в заднице. Поднявшись и отряхнув пыль с одежды, Осаму нашарил в кармане брюк зажигалку. Повезло, что она не вылетела каким-то чудом при падении. Слабый огонек осветил пространство с высокими потолками и каменными стенами. Конечно, столь скудное освещение мало толку давало, но всяко лучше, чем передвигаться в полной темноте. Дазай старался идти вдоль стены, придерживаясь за неё, чтобы не упасть. Коридор, по которому он шёл, заканчивался поворотом. После него был ещё один, где впереди маячила непроглядная темнота. Даже с наличием зажигалки идти туда было делом бестолковым и, как подсказал вовремя проснувшийся инстинкт самосохранения, – гиблым. Надо было выбираться, но как – Дазай понятия не имел. Находясь в этой школе не один год, он знать не знал, что тут есть подземные ходы. Остановившись и осветив пространство вокруг, насколько было возможно, Осаму зацепился взглядом за противоположную стену, где выпирало что-то, прикрепленное к ней, но с этого расстояния было сложно рассмотреть. Подойдя ближе, он присмотрелся – это оказалось бра, где, к его изумлению и радости, даже факел сохранился. Зажигалка в этот момент, словно намекая, что жить ей осталось недолго, погасла. Выругавшись и чиркнув ей ещё раз, Дазай выдохнул: пламя появилось, но было слабее, чем раньше. Кряхтя и матерясь, он не без труда вытащил факел из выемки, едва его не уронив. Видимо, основа стала скользкой от сырости, и удержать факел в руке было сложно. Протерев его краем рубашки и перехватив поудобнее, Осаму снова чиркнул зажигалкой, которая, словно издеваясь, выдала россыпь искр. Он чиркнул ещё раз, затем ещё, но появлялись всё те же искры. – Да чтоб тебя! – в сердцах воскликнул Дазай, намереваясь швырнуть ставшую бесполезной вещицу в стену. И в этот момент огонёк снова появился – совсем хлипкий, но его хватило, чтобы зажечь факел, который поначалу начал чадить противным дымом. Затем, когда пламя весело разгорелось, Дазай убрал зажигалку в карман и направился вперед по открывшемуся коридору. Дойдя до конца, Осаму замер в нерешительности: коридор расходился на два ответвления – влево и вправо. Потупив так с минуту и решив довериться интуиции, Дазай шагнул в левый коридор. Пройдя вперёд, он заметил несколько дверей, но все они были заперты. Он неоднократно подёргал ручку каждой – никакого толку. Дальше коридор преграждала наполовину выломанная решетка. Этот жутковатый антураж напоминал тюрьму строгого режима, где содержат особо опасных преступников – всяких там маньяков, каннибалов и просто психов, способных на что угодно. Поёжившись, Осаму сумел протиснуться через проём между вывернутой частью решетчатой двери и стеной, оказавшись с другой стороны. Пробираться сквозь эту развороченную конструкцию было элементарно страшно: он боялся не столько пораниться, сколько уронить факел, который, если погаснет, вряд ли получится зажечь. На почти умершую зажигалку Осаму давно не рассчитывал. Если выбираться отсюда придётся в полной темноте, чревато переломать ноги и остаться тут навсегда, став кормом для крыс, если, конечно, они не свалили отсюда с голодухи. Судя по всему, этот коридор был давно заброшен. На стенах виднелись постеры – выцветшие и от покрывающей их чёрной плесени – нечитаемые. Даже изображения на них приходилось, разве что, угадывать. Первая, к радости Дазая, незапертая дверь оказалась бывшей кладовкой или подсобкой. Об этом свидетельствовали грязная и местами отколотая плитка на стенах, похожая на те, что обычно бывают в больницах, полка на высоте метров ста семидесяти, а ниже несколько составленных одно в другое ржавых вёдер. Тут же нашлась и привалившаяся к дальней стене швабра, почерневшая от плесени и сырости. Не обнаружив в подсобке ничего интересного, Осаму направился дальше, наткнувшись затем на ещё одну запертую дверь со вставкой из непроницаемого плотного стекла в верхней части. Рассмотреть что-то сквозь него было невозможно из-за мелкого рельефа полос, к тому же, облепившие его за годы запустения грязь и паутина с несколькими мумиями пауков чёрт знает какой давности, вызывали отвращение. Ручку двери будто намертво заклинило, или кто-то постарался сделать так, чтобы в эту дверь никто не сумел войти даже через много лет. Посветив на ручку, Дазай в этом убедился: замочная скважина и сама ручка были залиты расплавленным металлом, потемневшим от времени. На каменном полу под дверью было что-то черное, будто много лет назад разлили банку с чернилами. Вот только что-то подсказывало, что это были совсем не чернила. Отойдя от двери и продолжая опасливо коситься на неё, Осаму продолжал путь вперед, осматривая теперь противоположную стену, где ранее наткнулся на открытую подсобку. И тут ему снова улыбнулась удача: была обнаружена очередная дверь с дежурной лампой над ней. Лампа, к слову, была разбита – из нее торчал какой-то ржавый металлический штырь, словно какой-то безумец решил тут устроить соревнования по метанию копья, вернее, штыря. Только сейчас, осветив и внимательно осмотрев стены, Дазай заметил дыры и вмятины. Никаких адекватных мыслей на этот счёт не было, к тому же, стало страшно от слабых догадок, что тут могло произойти. – Твою мать, что тут было? Кого тут держали? – спросил Осаму шёпотом в пустоту. Хотелось покинуть это место как можно скорее, но всё же он решил проверить дверь с разбитой лампой, и осторожно потянул ручку вниз. Раздался отвратительный скрип, и дверь, на удивление, поддалась. Правда, чтобы полностью открыть её, пришлось приложить усилия – петли сильно проржавели. Осветив помещение, Дазай присвистнул: это была самая настоящая больничная палата. Крохотное помещение было плотно заставлено ржавыми железными кроватями, а единственное окно заколочено досками, которые наверняка несложно было поотрывать даже без помощи лома. Выглядели они черными и прогнившими настолько, что едва тронь – обратятся в щепки. Пройдя в палату, Осаму внимательно осмотрел каждую кровать. На одной, что была по левую руку ближе ко входу, он обнаружил девчачью заколку и маленького плюшевого мишку – до того потрепанного, что уже сложно было понять, как он выглядел, когда был новым. Видимо, когда его хозяйка находилась здесь, он уже новым не был – у медвежонка отсутствовал глаз, вместо которого явно детской рукой была пришита пуговица, а левая передняя лапка еле держалась на кривеньком туловище. – Не знаю, кто ты, сестрёнка, но надеюсь, что там, где ты сейчас, гораздо лучше, чем… – Дазай перевел взгляд на плюшевого мишку, словно подмигивающего ему глазом-пуговицей, – чем здесь. Было не по себе и от этой палаты, и от находки. На остальных кроватях также нашлись следы пребывания детей. На прогнившей от плесени подушке кровати у окна лежала книга. Но, когда Дазай попытался взять её, чтобы рассмотреть получше, книга начала стремительно распадаться на листы. Все они были размокшими и отсыревшими настолько, что текст уже было невозможно разобрать. Единственное, что хоть как-то давало представление о содержании – иллюстрации, местами поеденные плесенью. Как догадался Осаму, скорее всего, это была книга сказок. В глаза бросилась иллюстрация с феей, которая то ли дарила подарки детишкам, то ли собиралась исполнить их желания. Возможно, когда книга была новой, фея на картинке была очень красивой, но сейчас из-за пятен плесени иллюстрация производила какое-то зловещее впечатление. У феи сохранились только один глаз и участок лица с бровью над ним. Всё остальное захватила черная плесень, обезобразив лицо сказочной героини и сделав похожим на что-то из ночных кошмаров. Дазай даже вздрогнул, отводя взгляд от рассыпавшихся страниц и продолжая изучать помещение. Внутри зашевелилось странное ощущение, которое нарастало, не давая покоя, превращаясь в ощущение какого-то чудовищного дежавю. Осаму был готов поклясться, что никогда не был в этом подземелье и палаты этой не видел никогда в жизни, но почему-то упорно казалось, что он здесь был. Почему так, он понятия не имел, да и спросить уже, скорее всего, не у кого. Вряд ли те, кто когда-то здесь находился, в настоящее время числятся среди живых. Насколько он помнил историю особняка, ранее здесь был приют, который в каком-то там году закрыли, а через несколько лет открыли снова. Сложно сказать, к какому периоду относилась эта палата. Но она была действительно жуткой. Здравый смысл почти кричал, что надо валить отсюда, и больше не соваться, по крайней мере, в одиночку. Ещё раз осветив факелом каждую кровать, Дазай заметил то, на что до этого не обратил внимания: на спинках кроватей были таблички с номерами в виде римских цифр. Подойдя к крайней кровати у двери, он чуть ниже наклонил факел, чтобы рассмотреть получше, но там ничего, кроме старых бинтов с засохшей кровью, не нашлось. Табличка, прикрепленная к этой кровати, значилась под номером четыре. У японцев число, как известно, проклятое. Вот только Осаму в проклятия не верил, и почему-то рука сама потянулась к этой табличке. Пришлось попотеть, чтобы отделить её. Как выяснилось, табличка была на магните, который от старости и ржавчины, влип в металлический прут спинки кровати. Однако, попытки так с седьмой, Дазаю удалось оторвать табличку, оставив от неё только магнит. В том месте, где он крепился к табличке, образовалась внушительная вмятина, но на это было наплевать. Главное, что есть какое-никакое доказательство. Вот только пока не было идей, с кем можно поделиться своей находкой… кроме Фёдора. Несмотря на большие провалы в памяти, момент, когда сосед по комнате читал историю пансионата, хорошо запомнился. Возможно, Достоевский поверит ему и, конечно, будет подбивать отправиться сюда снова, что куда интереснее да и безопаснее, чем лезть одному, ещё и без какой-либо экипировки. Подойдя к окну, Дазай коснулся чёрной влажной доски. Слегка потянув, он понял, что она уже ни на чем не держится – даже гвозди от старости и ржавчины превратились в труху. Пристроив факел между прогнившим матрасом и спинкой стоящей у окна кровати, Дазай потянул доску обеими руками. Раздался какой-то глухой чавкающий звук, а затем всё перекрытие из слепленных в пласт досок отошло, обнажив пустой проем. В палату прорвался свежий осенний воздух, а ветер, намекая, что путь открыт, забросил несколько сухих листьев. Дазай едва ли не заплясал от радости: больше не придется блуждать по этому жуткому подземелью! По его предположениям, окно из палаты должно выходить куда-то к подсобкам, или ближе к центральному входу. Но точно не в лес. Осаму был на тысячу процентов уверен, что находится где-то под зданием пансионата, поскольку пройденное им расстояние заняло не так много времени. Осталось припрятать факел и, конечно, скрыть следы своего нахождения здесь. Вдохнув и выдохнув, Дазай погасил факел и бросил его в оконный проём, после чего вылез сам, мысленно поблагодарив Фукучи за тренировки. Немалых трудов стоило вернуть на место доски. Чтобы они хоть как-то держались, Дазаю пришлось вытащить всю эту дощатую конструкцию и закрыть ей окно снаружи, забросав травой и прелыми листьями для надёжности. Факел он спрятал неподалеку – из стены снизу выпало несколько кирпичей, образовав длинное узкое пространство. Уложив туда факел, Дазай также замаскировал его листьями и какой-то валявшейся неподалёку старой доской. После этого, отряхнувшись, Осаму направился к зданию школы, чтобы незаметно пробраться и сделать вид, что он никуда не исчезал. Дойдя до угла здания, Дазай выглянул и тут же отпрянул, вжавшись в стену. Сегодня явно был не его день. С той стороны, куда выходили окна карцера, возле одного из них тусовался Тачихара. “Твою мать, какого хрена?!” – подумал Осаму, понимая, что придётся как-то пройти мимо одногруппника, что сделать незаметно никак не удастся. Единственное, что оставалось, – как-то прокрасться мимо охраны у центральной входной, но тут шансов было ещё меньше, чем в случае с Тачихарой, который неведомо зачем выперся на улицу перед отбоем. Вернее – понятно зачем: Дзёно сейчас в карцере, а значит, эти их любовные беседы ещё фиг знает сколько продлятся. Вновь выглянув из-за стены, Дазай мгновенно спрятался обратно: в этот момент Тачихара как раз повернулся в его сторону и начал то ли приглядываться, то ли прислушиваться. Просто чудо, что не заметил. Пока что. Кое-как успокоившись, Дазай продолжал вслушиваться в каждый звук, думая над тем, как ему теперь вернуться в здание школы. На ум ничего не шло, кроме как повторить попытку проскользнуть мимо одногруппника, а если заметит, соврать что-нибудь. Но плану было не суждено осуществиться. – Вот ты где, оказывается! – прогремело над ухом, а затем на плечо легла грубая ладонь Фукучи. – Смотрю, искал карцер и заблудился? Так вход внутри, – в школе. Пойдём, провожу. – загоготал военрук, таща онемевшего от шока Осаму в сторону центрального входа. “Ну вот, можно теперь не думать” – подумал Дазай, ощущая какое-то облегчение. Из головы до сих пор не выходили та жуткая палата и намертво запертая дверь со стеклом. Не меньше этого беспокоили и провалы в памяти, в особенности, события вчерашней ночи, которые будто стёрли из головы. Единственное, что он помнил, кроме начала вечеринки у озера – её внезапное окончание, когда Фукучи вручил ему черную карточку… Убедившись, что Чуя ушёл, Мичизу быстро дописал заданные для самостоятельного решения уравнения и убрал учебник, оставив тетрадь открытой. Он прекрасно знал, что Накахара боится его до дури – и правильно делает. На самом деле Тачихара, наоборот, хотел бы подружиться с кем-нибудь, но лучше никому с ним не связываться для своей же безопасности. К тому же, всё ещё, несмотря на минувших два года, были свежи воспоминания о Джуничиро, который делил с ним комнату, будучи когда-то таким же наивным новичком, как сейчас Накахара. Мичизу тогда элементарно боялся заговорить, понимая, что все равно никогда не покинет эту школу, учитывая, что даже будущего у него, как такового, нет и не будет. Что хуже всего, о многом приходится молчать, не имея права и возможности поделиться. Даже Дзёно, с которым его связывало некое подобие дружбы и непонятных интимных отношений, не знал многого. И хорошо, что не знал. Бояться его Мичизу давно перестал, но, даже если бы не было того, что произошло два года назад, если бы они действительно стали близкими друзьями, а то и больше – никогда бы не решился рассказать все, что вынужден знать. В конце концов, как говорил отец, который, как выяснилось, и родным отцом ему не являлся, такой мусор никому не нужен и никто не станет беспокоиться, если Мичизу внезапно исчезнет. Бросив взгляд на открытую тетрадь, Тачихара задумался, стоит ли выключать настольную лампу. Судя по времени, до отбоя ещё минут сорок, если не больше. Сосед по комнате пока не вернулся, а значит, если лампа останется включенной над раскрытой тетрадью, больше шансов, что намёк будет понятен. Пусть спокойно списывает и ложится спать с чистой совестью и без присутствия в комнате жуткого соседа. Покинув комнату, Мичизу по пути зашёл к Мори, чтобы уточнить время дежурства. Это было также для алиби – чтобы директор убедился, что Тачихара в это время был в здании школы и не шлялся неизвестно где. Далее уже дело техники. Плед и маленький термос с горячим травяным отваром Мичизу успел припрятать в одной из наружных деревянных подсобок, которые располагались у забора напротив стены, куда выходили маленькие окошки карцера. Этот маневр он проделал ещё днём, во время исправительных работ, так что оставалось дело за малым – выбраться через запасной выход. Осторожно миновав центральный зал с охраной на первом этаже и спрятавшись за колонной, Тачихара проскользнул в коридор, где располагались кабинеты и, держась у стены, добрался до двери с массивным замком. Такие были на каждом этаже, но подниматься снова на третий было гораздо дольше по времени. К тому же, слишком большой шанс наткнуться на кого-то из учеников, спешащих на водные процедуры. Замок на запасной двери первого этажа был рабочим, ко всему, ещё и с кодом. Но код Мичизу знал наизусть, и был уверен, что его сто лет не меняли. Так оно и есть – после набранной комбинации послышался тихий щелчок, и решетчатая дверь открылась. Зайдя внутрь, Мичизу запер дверь и вернул замок в исходное положение. Теперь можно было не беспокоиться, что кто-то поймает с поличным. Выбравшись на улицу, он с наслаждением вдохнул прохладный осенний воздух, наполненный смешением ароматов дождя и листвы. Раньше, когда здесь был Джуничиро, они вот так после отбоя сбегали на крышу в тёплое время года. Когда было прохладно и лил дождь, они оставались на чердаке, куда уже никто много лет не совался. Преподаватели вообще, кажется, забыли о его существовании, и потому это место было единственным спокойным и безопасным во всём здании. Тут было тепло, а уютный вид помещение приобрело стараниями Джуничиро и Мичизу. Это место он по-настоящему любил, но потом всё изменилось, и с тех пор Тачихара больше никогда туда не поднимался. Он пытался несколько раз, но становилось неимоверно тяжело, и в итоге он не мог заставить себя зайти внутрь, так и стоя на маленькой лестнице у люка в потолке… Отогнав непрошенные воспоминания, Мичизу добрался до подсобки и, забрав припрятанное, метнулся обратно к стене, отсчитывая нужное окно карцера. Сейчас ощутимо похолодало. И если летом в карцере было довольно прохладно, то сейчас, с этими сквозными решетчатыми окнами, можно было помереть от холода. Это все Тачихара знал не понаслышке. Самое страшное было попасть в карцер зимой. В качестве предмета для согрева Фукучи бросал разве что тонкое одеяло, но за это можно даже сказать спасибо. Когда до него был Эйс, там и одеяла не светило, а вот побои несколько раз на дню – всегда пожалуйста. В большом количестве и с добавкой. Оказавшись у нужного окна, Мичизу заглянул внутрь. Дзёно спал, или пытался спать, свернувшись калачиком на жесткой скамье, встроенной в стену. – Дзёно? Сайгику не отреагировал. Видимо, и правда спал. – Эй, Дзёно! В этот раз Сайгику подорвался, едва не упав со скамьи. Приняв сидячее положение, он повернул голову в сторону окна, прищурил невидящие глаза и прислушался. – Тачихара-кун, ты все-таки пришел. – по лицу Дзёно скользнула довольная и даже какая-то добрая, насколько это возможно, улыбка. – В карцере холодно. Ты замёрз, наверное, и… – Очень холодно. Особенно без тебя, Тачихара-кун. Пришел меня согреть? Смеётся, значит, не так всё плохо. Насколько знал Тачихара, Сайгику не обладал таким титановым здоровьем и нечувствительностью к холоду как Тэтчо, так что у него были все шансы получить переохлаждение и попасть уже в медблок. – Ну, можешь считать, что так. – усмехнулся Мичизу, протолкнув через решетку одеяло, которое бесшумно упало на холодный каменный пол. – Подойди к окну – это я бросать не рискну, – шума много будет. – Ты ради меня ограбил школу? Весьма льстит. – усмехнувшись, Сайгику слез со скамьи и, коснувшись ногами ледяного пола карцера, поморщился, после чего быстро подошел к стене, где располагалось окно. Даже сейчас было заметно, что он очень замёрз, но держался стойко. Принимая термос, Дзёно улыбнулся и даже ничего не сказал. Просто замер, коснувшись теплого металла и такой же тёплой ладони Тачихары поверх. – Все хорошо? – уточнил Мичизу, силясь понять, что так повлияло на перемену настроения Сайгику. Дзёно давно прослыл в “Сонной тропе” тем еще сумасшедшим садистом, но сейчас от этого образа, созданного для запугивания учеников, в нём не было ничего. Даже улыбался он иначе: как-то грустно, лишь уголками губ, а глаза были привычно закрыты и голова опущена. Как будто он за что-то извинялся. Но Сайгику никогда не извинялся, разве что такое извинение являлось сарказмом. – Более чем. Я рад, что ты здесь, и не побоялся прийти. Одного не понимаю, почему? Он говорил тихо, без язвительных привычных ноток и желания подколоть или поддеть. – Потому что я в этом карцере бывал не раз, и по себе знаю, каково это. – При мне ты сюда не попадал, насколько я помню. – Потому что ты сюда приехал вместе с Фукучи, который сменил Эйса. – Про Эйса я уже наслышан. Фукучи-сенсей говорил, что он тем ещё засранцем был, но потом куда-то делся, и никто не знает, куда. Этот гаденыш, насколько я выяснил, тут всякого наворотил, но вот подробностей, чего конкретно, не знаю. Тебе, так понимаю, о нём больше известно? – То же, что и тебе. Мои шрамы ты видел и знаешь их происхождение. Давай не будем на эту тему. Не хочу... – Мичизу даже поморщился от неприятных воспоминаний. Эйс оставался в его памяти больным на голову монстром. И Тачихара был одним из немногих, кто видел и помнил слишком много того, чего не следовало, но ещё больше хотелось вытравить из памяти. – Как скажешь, Тачихара-кун, – Дзёно перехватил термос свободной рукой, а той, в которой он был прежде, погладил ладонь Мичизу. – Спасибо, я не думал, что ты… – Я не хочу, чтобы тебя после карцера ещё и в медблок отправили. – вздохнул Тачихара, прикидывая, сколько осталось времени в запасе. – Прости, но не могу тут долго находиться. Надо успеть вернуться до отбоя. – Понимаю. Не стану тебя задерживать, но у нас есть ещё пять минут. – Дзёно вдруг замер и прислушался. – Тачихара-кун, тебе пора. Сюда кто-то идет и, кажется, карцер скоро ещё на одного пополнится. Сайгику нехотя отпустил ладонь Тачихары и, подобрав плед, устроился на жесткой скамье, завернувшись в него и греясь о термос, который теперь прижимал к груди. – Думаешь, я ничего не знаю… Ещё как знаю, просто не говорил тебе. Мы обязательно сбежим. Это все, что я могу сделать… для тебя. – он говорил это полушепотом, постепенно согреваясь то ли от тепла термоса и пледа, то ли от недавнего появления Мичизу. Дзёно хорошо помнил то, что было два года назад. Тогда все казалось игрой или жестокой шуткой. Но теперь он сам не знал, почему однажды появилось яростное желание исправить всё, что он тогда сделал, да и как исправить, он, честно говоря, не знал. Мичизу, попрощавшись, быстро добежал до запасного выхода и сразу поднялся на третий этаж. Когда он выбрался в коридор через дверь запасного хода, везде уже было дежурное освещение. Скорее всего, прозвучал отбой. Бесшумно дойдя до комнаты и снова тихо выругавшись на скрипнувшую дверь, Тачихара, стараясь не шуметь, добрался до своей кровати. Глаза к темноте после вечернего забега давно привыкли, и потому отсутствие освещения в комнате не напрягало. Накахара уже, кажется, десятый сон видел. Повезло ему, что новенький, и на всякие дежурства не отправляют. Завтрашнее не из приятных, но деваться некуда. Уже лёжа под одеялом, Мичизу, в попытке уснуть, снова вспомнил их с Джуничиро посиделки на чердаке. Действительно, те дни можно было назвать хорошими и даже счастливыми. Жаль, что было это недолго. И так уже никогда не будет, потому что Танидзаки больше нет, а искать ему замену – подписывать смертный приговор тому, кто на такое решится…