Сонная тропа

Фёдора с самого начала не радовала перспектива оказаться в подобном заведении. Вот только и выбора у него особого не было. Помешанные на религии родители поставили жесткие условия: либо он заканчивает школу, поступает в духовную семинарию и женится, либо отправляется в армию, от которой суровый отец даже не собирался его отмазывать. Казалось бы, первый вариант не так плох, но родители старой закалки и весьма консервативных взглядов даже не дали бы ему выбора касаемо женитьбы по достижению восемнадцати лет. Им хоть кол на голове теши, что на дворе двадцать первый век, и пора бы оставить свои средневековые замашки там, где им самое место. Они не стали слушать никаких доводов, поставив жесткие условия – жену ему выберут они сами. Учитывая, насколько религиозными они были, Достоевского такая перспектива не радовала совершенно. Конечно, той условной девушке, возможно, было бы с ним легко, учитывая, что он не стал бы на нее давить, требовать и вообще на ней жениться, если по-хорошему. С другой, – она была бы максимально не подходящей ему спутницей, которой важны семья и дети, коих чем больше – тем лучше. Детей, особенно младенческого возраста, Фёдор терпеть не мог, а от их крика и вовсе хотелось пробить себе барабанные перепонки. Что хуже всего, первенца родители в своих условиях требовали заделать сразу после свадьбы. Дикий ужас, одним словом. Ему, которому только в ноябре исполнится шестнадцать, столь сомнительные перспективы были как кость в горле. Оставалась армия, но там все было еще менее радужно. Бог дал ему слишком хрупкое, слабое тело, которое под разного рода физические нагрузки не было ни коим образом приспособлено. Хорошо, если в армейских реалиях он протянет хотя бы неделю, и это будет поистине подвигом… Полностью это осознавая, Фёдор прекрасно понимал, что, вероятнее всего, и вовсе героически умрёт на первом же марш-броске. Вот и попробуй тут выбери. Это выглядело примерно как если бы перед ним поставили две бочки с дерьмом и заставили засунуть в одну из них голову. Выбери менее вонючее, называется… Он специально медлил с ответом, а затем в голову пришла довольно неплохая идея. Достоевский был осведомлен, как косили от армии призывники, которые туда категорически не хотели. Подкупить медперсонал психиатрической клиники, как это делали понимающие родители сверстников, в его случае, понятное дело, было исключено. Но вот стать психом – вполне неплохое решение. Какие с сумасшедшего взятки? Плевать, что его собственные родители сочтут полоумным. Он и сам способен пробиться по жизни, – только бы дали свободу. Как жить вне родительской опеки, он и так знал, и планы на ту будущую жизнь максимально отличались от родительских. Стремление стать программистом родители бы ни в коем случае не одобрили. Зато, пока он будет отлеживаться в психушке и, по возможности, сумеет договориться с персоналом, ну или, на крайний случай, прятать за щекой таблетки, втихую сплевывая их куда-нибудь, – очень даже неплохо. Тут тишина, покой, никаких жен, марш-бросков, детей и вечно недовольных родителей. Красота же! Но кто бы мог подумать, что это имеет обратную сторону. Он-то наивно полагал, что его отправят в какую-нибудь областную психушку под Питером, где персоналу есть дело до чего и кого угодно, кроме пациентов. Однако, родители и здесь вставили палки в колеса, запихнув в эту исправительную колонию у черта на рогах, да еще и в чужой стране. Спасибо, что английским он владел на должном уровне и свободно сейчас общался, иначе было бы еще хуже, не знай он иностранного языка вовсе. Но самое смешное – повод. До самого финала Фёдор был в сомнениях, что эта дичь сможет прокатить, но рискнул все-таки, попробовать. Первым делом, он перевернул иконы у себя дома, нарисовал на обеденном столе пентаграмму краской для пола (и плевать, что краска была коричневой), возложив туда тушку сбитого машиной голубя. Было уже наплевать и на то, что там от голубя крылья да лапки: главное, хоть какой-то труп, за которым не надо было далеко ходить. Ожидаемо, родителей это напугало до чертиков, – почти в буквальном смысле. Сперва они вызвали священника, но никаких признаков одержимости, по его мнению, Фёдор не проявлял. Они же упорно стояли на своем, тягая далее несчастного старшеклассника по всевозможным церквям, дабы местные священники изгнали из него бесов, или что-то вроде этого. Федор уже за время этих поездок успел попробовать разные сорта "Кагора" на причащениях, оценить уровень свежести святой воды и разнообразной церковной выпечки. Куда только родители его ни тягали, а все священники говорили одно и то же – бесов нет, одержимости нет, и намекали на мирское. Большая часть летних каникул была угроблена на вот это все, но, хотя бы, Достоевский в этот период сумел втихаря изучать учебники по психиатрии, которыми забил свою электронную библиотеку в телефоне. И искренне благодарил Бога и родителей одновременно, что этот самый телефон не отобрали. В конечном итоге, к огромному счастью Фёдора, его было решено направить к психиатру. Достоевский, естественно, основательно к этому готовился, потому как ранее подробно изучил разнообразные психические расстройства. В пафосной частной клинике он, не отклоняясь от плана, активно присел на уши молодой неопытной докторше, которая затем, всандалив ему несколько желаемых диагнозов и справку, передала в руки родителей. Те, конечно же, решили стоять за единственного сына до конца и отправили туда, где, как им показалось, все это вылечат и исправят. Лечить его, конечно же, было не от чего. И, несмотря на условия, пара лет здесь – не самая плохая перспектива. Едва ему на выходе отдадут вещи, – можно с чистой совестью сбежать куда захочется. Благо, его паспорт хранился здесь, а не дома. В любом случае, возвращаться к повернутым на религии родителям и дальше жить под давлением их авторитета он не собирался. Так что будущее вырисовывалось не таким и плохим. Омрачало все то, что два года придется соседствовать с настоящими психами, и черт знает, кем будет его сосед по комнате и на что способен. Однако, первым, кого Достоевский встретил на территории мрачной усадьбы, был такой же новичок – какой-то дерганый и трусливый. Ну, в этом тоже был немалый плюс – хоть душу отвел, впихнув этого недомерка прямо за дверь. Это хоть немного подняло настроение. Далее Фёдор внимательно изучал персонал и тех учеников, которые попались на глаза. Дазай, что очевидно, был слишком болтливым, что давало свои перспективы. Явно поехавший, но нормальных тут, кроме притворившегося психом Фёдора, наверняка, и не было. Ещё хуже, что порядки здесь напоминали тюремные, а это значит, нужно каким-то образом завоевать если не авторитет, то, хотя бы, неприкосновенную позицию, сделав слабым звеном кого-то другого. Первым, на кого пал выбор Достоевского, был тот рыжий нервный паренек, с которым он спонтанно встретился у входа. Этот выбор был сделан ещё в холле, пока руководители распинались, рассказывая совершенно неинтересную для Достоевского информацию об интернате. Затем, когда Мори повел новичков нумероваться, Фёдор специально подошел к Озаки с такого ракурса, чтобы папка директора полностью попадала под обзор. Там же он и подсмотрел, с чем сюда пожаловал выбранный им в жертву рыжий. И сейчас Достоевский довольно улыбался, намереваясь именно это рассказать Дазаю, как только представится случай с ним столкнуться. Бинтованный, как и запланировано, побежит трепать по всем углам. Как только тот рыжий дохляк станет объектом всеобщего внимания, на остальных местной своре придурков станет совершенно плевать… Комнату с висящим на соплях номером Фёдор нашел довольно быстро. Он даже не стал стучаться, понимая, что в подобном заведении это лишнее. Потому просто пнул ногой дверь, которая с противным скрипом распахнулась. Внутри также царил полумрак, а света из единственного окна вполне хватало, чтобы рассмотреть антураж. Бросив взгляд на пол, Достоевский хмыкнул. Что ж, порядки нигде не меняются – у входа в комнату лежало самое обычное полотенце. Типичный “вечер в хату”. Вытерев ноги о полотенце, Фёдор зашел в неприветливого вида помещение. Все здесь выглядело каким-то нежилым, ну или как будто тот, кто жил здесь до недавнего времени, вышел отсюда, что называется, вперед ногами. По крайней мере, там, где ощущалось чье-то место обитания, стена была изрисована. Присмотревшись, Достоевский определил, что вертикальные палочки – это засечки. Прежний житель, скорее всего, считал дни до освобождения. Также в глаза бросились корявые, похожие на детские, рисунки, изображавшие висельника, утопленника и что-то там еще, но рассматривать эти каракули было как-то лень. Возле противоположной кровати стена была абсолютно нормальной, потому Фёдор решил занять это место. Плюхнувшись на неудобную кровать с жестким матрасом, Достоевский вытряхнул из врученного ему пакета форму. К счастью, она не выглядела как тюремная роба, а вполне обычно для стандартной европейской школьной. В комплект входили тёмно-серые классические брюки, две белые рубашки – с длинным и коротким рукавом, видимо, с разделением по сезонности, вязаный шерстяной жилет темно-бирюзового цвета с эмблемой пансионата и такого же цвета шерстяной бесформенный свитер с той же эмблемой. Вот галстуков было не предусмотрено, как подумалось Фёдору, в целях безопасности. Учитывая, что ученики здесь не совсем обычные, наверняка был горький опыт, когда кто-то из особо одаренных пытался этот самый галстук использовать для иных целей. Судя по тому, что тот странный Дазай был в рубашке с коротким рукавом, Достоевский также выбрал подобную, но, в отличие от одногруппника, не пренебрег жилетом. Все-таки тут было довольно прохладно, а холод Фёдор переносил, мягко говоря, не очень хорошо. Быстро переодевшись, он убрал свои прежние вещи в стоящий со стороны его кровати узкий металлический шкафчик, напоминающий один из тех, которые ровными рядами расположены в коридорах европейских школ. После ещё раз осмотрел периметр и, понимая, что тут совершенно нечего делать, решил выйти, чтобы осмотреться и изучить, для начала, весь этаж, где был корпус общежития. Видимо, правила тут и впрямь были жесткими, потому что ни одного разгуливающего по коридору ученика Фёдор не встретил, кроме, пожалуй, того рыжего, который рапортовал о каких-то трупах. Кажется, он возвращался из душевой, судя по переброшенному через плечо полотенцу. Они оба лишь смерили друг друга взглядом, ничего не сказав, и разошлись. Если по началу Достоевскому показалось, что рыжий парень тянул на местного авторитета, то сейчас закрались сомнения. Выглядел он каким-то то ли уставшим, то ли выгоревшим. Скользнувший по Фёдору взгляд был полон равнодушия и какой-то тоски что ли. Хотя, черт их знает, этих шизиков. Может, в душевой ему кто-то, да хотя бы тот белобрысый, подпортил настроение, и лучше не думать, каким конкретно способом. Вот уж кто, а тот слепой шизик точно тянул на местный кошмар и ужас. Даже начитанному Достоевскому стало в какой-то момент не по себе, когда белобрысый подсунулся слишком близко и начал принюхиваться. Кто был его соседом по комнате, Фёдор пока не сумел понять. Если им окажется тот жуткий тип, вероятно, с ним можно найти способ договориться. Да и жить с авторитетом, завоевав его расположение, вполне себе безопасно. Знать бы только, чем его можно подкупить, а что подкупить можно кого угодно – Фёдор и не сомневался. Обойдя этаж и не отметив для себя ничего примечательного, Достоевский вернулся в комнату и, как и в первый раз, бесцеремонно вошел внутрь, будучи уверенным, что там никого нет. Он так и завис с поднятой над порогом ногой, когда увидел уже знакомого ему азиата по фамилии Дазай. Кажется, тот пытался повеситься на решетке, прикрепленной к оконной раме, перекинув через эту решетку ремень. Вопрос, где он ремень взял, учитывая, что в местной форме он был не предусмотрен также в целях безопасности, а брюки были на резинке. – Эй, чего стоишь?! Помоги что ли! – прохрипел Осаму, пытаясь высвободиться из импровизированной петли. К тому же, наполовину выломанная решетка усиленно утягивала за окно вместе с шаткой оконной рамой. – Ёб твою мать! – вырвалось у Фёдора на родном русском. Обычно он не сквернословил. И вообще великий и могучий родной язык старался не искажать ни его матерной составляющей, ни слэнговыми синонимами иностранного происхождения. Но тут сама ситуация говорила о том, о чем Достоевский сказал вслух. Понимая, что в силу физических возможностей черта с два он чем поможет, Фёдор выбежал из комнаты и помчался вниз, дабы выловить кого-то из персонала. Не то, чтобы он горел желанием кого-то спасать, но вот дополнительные проблемы ему были точно не нужны. По закону всемирного свинства первым, на кого, сбегая по лестнице, налетел Фёдор, был директор интерната. – Кажется, сказано было, что бегать по лестницам запрещено. – проворчал Мори. – что стряслось? – Понимаете, мой сосед… – Фёдор, непривычный к физическим нагрузкам и, тем более, таким забегам, пытался отдышаться. – Что? Не смог с ним ужиться? – хмыкнул директор, прекрасно зная, что выдержать Дазая мало кому под силу. – Да нет же, он там это, – Достоевский не знал, как аккуратнее донести такую новость, но, решив, что тут все ко всему уже привычные, выдал на одном дыхании. – Этот идиот пытается повеситься! – Опя-ать! – тяжело вздохнул Огай, закрыв лицо ладонью. Фёдор сразу понял, что эти попытки суицида его соседа по комнате уже не просто привычное, а изрядно задолбавшее всех явление. Да уж, оригинальный сосед ему попался – ничего не скажешь. С другой стороны, если этот чудила однажды выпилится, то оно и к лучшему – одному спокойнее, и места будет больше. – Это уже не в первый раз, так понимаю? – аккуратно поинтересовался Фёдор. Огай кивнул, а затем коротко бросил, спешно поднимаясь по лестнице: – Каждый год одно и то же. *** Чуя, вжавшись в жесткий матрас своей продавленной кровати, был совершенно не рад такому положению. Что до его соседа по комнате, то прежняя симпатия к нему практически испарилась. К тому же, было не по себе от осознания собственного крайне глупого положения. Мало того, что уже успел огрести от такого же новичка, еще и полным идиотом теперь выглядит, в лоб обозвав того, с кем долгое время придется жить бок о бок. С другой стороны, стать здесь объектом травли и местной шлюхой в планы Накахары не входило. Как только все узнают, а узнают в очень скором времени, за что он оказался здесь – начнется его персональная школа выживания. Дрался он, конечно, неплохо, учитывая, что с раннего детства пришлось заниматься восточными единоборствами. Вот только никакие навыки, даже до идеала отточенные, не помогут выстоять против целой толпы. Но против одного – вполне. – Вот и познакомились, а теперь свали отсюда, – Накахара старался сказать это как можно злее, заодно собираясь пинком ноги сбросить Тачихару со своей кровати. Однако, внезапное появление постороннего решило исход иначе. – Эй, Тачи, заскучал по карцеру? – усмехнулся Рампо, стоя в дверном проеме и что-то жуя. Тачихара тут же незаметным движением убрал и спрятал нож, после чего соизволил покинуть чужую кровать и принять вертикальное положение. – Вечно в твоей больной голове навязчивые идеи. Всего-то посвятил новичка в правила школы, – с язвительной улыбкой ответил он. Рампо на все это лишь пожал плечами, после чего коротко сказал: – Тебя Фукудзава-сан вызывает. – Снова архив? – Он самый. Я подойду позже. – с этими словами Рампо ушел. Чуя заметил, что, кажется, за спиной Рампо маячил тот новичок, которого он видел вместе со злобной теткой у входа. “Ну хоть кому-то повезло с соседом” – подумал Накахара, тяжело вздохнув и бросив взгляд на потерявшего всякий к нему интерес Тачихару. И очень зря: на соседе, в этот момент, были только боксеры. Несчастный Чуя от вида этого готов был умереть на месте, понимая, что в неглиже одногруппник был еще сексуальнее, чем в какой-либо одежде. Его не портили даже белые полосы шрамов на спине – видимо, от тех самых телесных наказаний, о которых упоминал Фукучи. Шрамов было не просто много: создавалось ощущение, что Тачихару били на постоянной основе, а шрамы только и успевали заживать. Сосед по комнате же, не обращая никакого внимания, спешно вытащил школьную форму, ворча под нос что-то нецензурное. Скорее всего, проклинал директора вместе с его архивом. – Что за архив? – спросил Чуя, думая хоть как-то наладить общение. Мичизу, в этот момент, застегивая форменную рубашку, обернулся. – Тебе настолько интересно? Накахара кивнул, изо всех сил пытаясь отвести взгляд от уродливого рваного шрама на правом бедре Тачихары. Шрам был, по-видимому, давним, но своим видом, честно говоря, привлекал больше внимания, чем все остальное, включая красивую татуировку на предплечье. Тачихара, наконец, заметив стороннее любопытство, быстро запрыгнул в форменные брюки, заправив затем рубашку, как самый прилежный ученик. Хотя, судя по его выражению лица, быть паинькой ему не особо-то и нравилось, даже в таких мелочах, как внешний вид. – Там хранится всякое бумажное старьё, а еще шныряют оголодавшие крысы размером с кошку. – протянул сосед по комнате, поправляя форменный жилет. – Говорят, одного такого любопытного уже до костей обглодали. – уже привычная хищная улыбка в этот момент мелькнула на его лице, словно он сам был свидетелем происшествия, о котором рассказывал. Чуе стало не по себе, но все же было интересно послушать дальше, несмотря на то, что увиденный жуткий шрам не выходил из головы. Чем и как? За что?... – Как это произошло? – робко спросил он. – Насколько известно, тот был таким же новичком. Прогулял урок, выкрал у директора ключ от архива и влез туда. Но вот незадача – поскользнулся на лестнице. Они там древние, с очень крутым спуском. Упал, сломал ногу, а затем стал звать на помощь. Но никто не пришел, сколько бы он ни звал. Там, знаешь ли, во времена войны бункер был. – сосед по комнате рассказывал это все с каким-то восторгом, а в янтарных глазах, как показалось Чуе, горели крохотные огоньки нескрываемого садистского веселья. – А что было дальше? – Никто не пришел, ахаха, кроме крыс. Так вот, пока он там валялся, крысы постепенно жрали его заживо. Но никто не слышал его криков о помощи. – Тачихара сделал театральную паузу и затем, все также садистски улыбаясь, продолжил. – Когда его нашли, от него остались обглоданные кости и ошметки школьной формы. Накахара после этого рассказа впал в какой-то ступор, а очнулся лишь тогда, когда почувствовал, как его снова схватили за ворот футболки. – Если хочешь, могу устроить тебе туда экскурсию! С ночевкой, ахаха! – после этого Тачихара швырнул его на кровать. – Только если составишь мне компанию в этой ночевке, – огрызнулся Чуя, и понял, что очень зря. Тачихара снова навис над ним, прищурив глаза, словно примеряясь, куда бы ударить. – Для своего же блага, держись от меня подальше, убожество, иначе… – он провел указательным по собственной шее, намекая, тем самым, что ждет Накахару, если тот попытается приблизиться, или хотя бы лишний раз заговорить. После грубо отшвырнул Накахару, брезгливо сплюнув в его сторону, и ушел, показав на прощание средний палец. Чуя вновь тяжело вздохнул, глядя на захлопнувшуюся за Тачихарой дверь. Следовало переодеться и, лучше всего, пройтись и немного изучить тут всё. Всяко лучше, чем лежать на продавленной кровати и страдать. Поднявшись, он потянулся было к пакету с формой, но тут же запутался в съехавших штанах и упал, довольно ощутимо приложившись головой о собственную кровать. – Твою мать! – прошипел Чуя, переводя взгляд на расстегнутую ширинку и отсутствующую в джинсах пуговицу. – гребаный Тачихара… Отпустив еще парочку грязных ругательств в адрес соседа по комнате, он наспех переоделся и покинул комнату, не желая в ней оставаться ни на минуту. Пройдя мрачный коридор, Накахара услышал какой-то шум. Источник звука был, судя по всему, в противоположном коридоре. Кажется, именно в этой стороне была комната Фёдора, насколько подсказывала память. Немного пройдя вперед, Чуя заметил, что дверь в одну из комнат приоткрыта. Не доходя до нее нескольких шагов, он притаился в небольшом проеме. Видимо, раньше тут были то ли вазоны с цветами, то ли что-то еще. Теперь же просто темные проемы, где не было ничего. Возможно, кое-где располагались пожарные щиты, но в этой выемке было темно и пусто. Когда Фёдор вернулся в комнату уже вместе с директором, там… ничего необычного не было. Дазай мирно сидел на кровати и со скучающим видом читал какую-то книгу. Окно также было на месте. Никаких ремней и вообще чего-либо, что могло бы хоть как-то намекать на попытки суицида. – Дазай, ты опять за свое?! Вижу, карцером тебя не напугать, – вздохнул Огай, присматриваясь. – О чём это Вы, Мори-сенсей? – с самым невинным выражением лица спросил Осаму, а затем, ехидно улыбнувшись, перевел взгляд на Фёдора. – Как будто я виноват, что ко мне очередного шизика подселили. Сегодня ему висельники мерещатся, завтра – пауки в кровати, а потом на людей бросаться будет. Фёдор, в свою очередь, внимательно всматривался в каждую деталь комнаты, игнорируя слова Осаму. Хотя, на фразе про пауков в кровати, стало не по себе. Их Достоевский, будучи честным с собой, боялся до обморока, но тщательно хранил это в тайне. Как он сделал вывод, от Дазая можно чего угодно ожидать, а значит, если этот кусок идиота узнает об арахнофобии – с него вполне станется накидать этих самых пауков в чужую кровать, а потом делать вид, что он тут не при делах. С этими невеселыми мыслями Достоевский еще раз окинул взглядом неприветливый антураж, затем переместил взгляд на койку Дазая и заметил, что подушка, которую сосед подложил под спину, странно выпирает с одного бока. Присмотревшись, Фёдор едва ли не завыл от радости – взгляд зацепился за видневшуюся за подушкой часть плохо спрятанного ремня. Огай в это время переключил свое внимание на Фёдора, мельком заглянув в какие-то свои записи. – Параноидное расстройство личности? Хмм, я бы назначил повторное обследование. Картина больше напоминает шизофрению параноидного типа, хотя, рановато для таких юных лет, – вздохнул директор. – Ничего не хочешь сказать в свое оправдание? – обратился он к Фёдору. – Я не собираюсь оправдываться, а предоставить доказательства – очень даже. – ответил с буддийским спокойствием Достоевский, подойдя к койке Дазая и ловко выдернув ремень из-под подушки. – Вы уверены, что у меня шизофрения? Тогда Вы не слишком хороший врач. – добавил он с ехидной улыбкой, протянув ремень Огаю. Тот взял ремень, повертел его в руках, затем бросил мрачный взгляд на Дазая: – Неделя исправительных работ. – повесив ремень на плечо, Мори извлек записную книжку и сделал там какую-то пометку. – Неплохо, – хихикнул Осаму. – А то в карцере скучно и делать нечего. Больше директор ничего не сказал, лишь махнул рукой и вышел. Чуя вздрогнул, когда хлопнула дверь, и затем вжался в стену, мысленно молясь, чтобы Мори его не заметил. Видимо, директор спешил, потому прошел мимо, даже не повернув головы в сторону проема. У Накахары от сердца отлегло, когда он услышал удаляющиеся шаги, после чего решил осторожно выйти из укрытия. Но услышанные им слова из той самой комнаты заставили чуть ли не влипнуть в стену: – Ну и для чего была вся эта клоунада с повешением? – Мне было скучно. Признайся, если бы ты тут не один год варился, тебе не было бы интересно поприкалываться над новичками? – Нет, не интересно. И на меня, как видишь, такое не действует. Найди другой объект для своих экспериментов. В конце концов, я тут не единственный новичок. – Мое полотенце твоих рук, точнее, ног дело? Будем считать это моей местью, если тебе так больше нравится. – Полотенце?! – Фёдор призадумался, а затем вспомнил, как вытер ноги о полотенце, лежащее у входа, когда первый раз зашел сюда. – Что-то не так? – невинно улыбнувшись спросил он. – Мне его стирать теперь, придурок! – Чего?! – Того! Я думал, что уронил где-то, а оно у порога – грязное все. Будь уверен, та же участь ждет твою рубашку, говнюк! Фёдор в недоумении переваривал услышанное. То есть, никакой это был не “вечер в хату” – стандартное у заключенных приветствие новичков, где, чтобы вписаться, следовало использовать это полотенце в качестве входного коврика. Тот же, кто поднимал полотенце, как правило, автоматически подписывал себе приговор. Получается, здесь подобного устава нет? Ну и ладно… Чуе от этих диалогов за стеной стало не по себе. Участников он узнал сразу же. И прямо сейчас Фёдор, кажется, планировал перевести все стрелки в его сторону. – Ты придурок, конечно, но заинтересовал меня! Знаешь, еще никто не был настолько же внимателен. Обычно новичков, которых ко мне подселяли, после этой шутки отправляли на повторное обследование, а потом в карцер. – Дазай захохотал. – Ну, попробуй, если кишка не тонка, – хмыкнул Фёдор. – Кстати, кто у вас тут… – Главный? Ну-у, Дзёно тут все боятся. Есть за что. Я предпочитаю с ним не связываться – себе дороже. – А конкретнее? – Он полный неадекват. Там у него что-то с раздвоением личности, и когда его заносит – полный пиздец. Потому его к Тэтчо и подселили. Тот его хоть как-то контролирует. Дзёно ты видел – белобрысый такой. – Да уж. И в чем проявляется, что его заносит? – Дзёно обожает пытки, а больше всего – слушать, как наказывают провинившихся. Одна из причин, почему он в любимчиках у Фукучи. Иногда, если кого-то из провинившихся сажают в карцер, Дзёно начинает их кошмарить еще больше, а потом ржет, как истеричка, когда эффект достигнут. – Не из приятных тип, даже не буду спорить. А второй, рыжий такой, еще про трупы что-то говорил? – Который был с тесаком? Это Тачихара. Не советую с ним связываться. – Почему? Как догадывался Чуя, скорее всего, Фёдор пытался вытащить из болтливого Дазая информацию. Тот же был рад стараться и трепал все обо всех. Потому, снова замерев в своем закутке, Накахара напряг слух, чтобы не упустить чего-то важного. – Дружок Дзёно. Не хочешь проблем – не связывайся. Снюхались они с самого начала, когда Тачихару сюда только перевели. Уж не знаю, что там между ними, но не удивлюсь, если рыжий белобрысому отсасывает. – хохотнул Осаму. – Ты это серьезно?! – Не буду утверждать, но вот не раз замечал, как Дзёно его лапает, а тот хихикает только, типа все в порядке. Забей. Проблема не в этом. – А в чём? – Ну-у, троих соседей Тачихары вперед ногами вынесли. Вернее, я только двоих видел. У Чуи в этот момент сердце замерло. Выходит, это не местная страшилка. И его сосед по комнате правда настолько опасен… – Ты шутишь?! – Если бы. Танидзаки прям в той же комнате повесился. Я не знаю, почему. Но, вроде как, он начал с катушек слетать. Сначала про какую-то девочку затирал, потом про пожар что-то. Его на колеса и уколы посадили, но стало только хуже. Я тогда сам первый год как здесь был, потому ничего толком не знаю. Короче, выпилился он прямо в комнате. Сумел из подсобки веревку стырить. – Ясно. А второй? – осторожно спросил Фёдор. – Твен был прикольным. Вот его жалко. Сначала его ко мне подселили. Было и правда весело. Ну, потом нас запалили за курением травы – не спрашивай, где взяли. Это Марк откуда-то брал. После этого меня в карцер, а его на исправительные работы и, ко всему, переселили к Тачихаре. После этого и Твен начал слетать с катушек, как и его предшественник. Даже бред нес такой же – опять про какую-то там девочку, которая ходит по коридорам, и мальчика с обгоревшим лицом. Через недели полторы после этого вылетел из окна вместе с рамой и решеткой, которой его на финале и пробило. Я не знаю, как. Говорили, что передоз колесами, которые он сумел стащить, но слабо верится. – Почему ты уверен, что дело в этом Тачихаре? – Потому что я был знаком и с Твеном, и с Танидзаки. И оба вели себя странно перед тем, как свести счеты с жизнью. – Смотрю, ты и сам стремишься оборвать свою жизнь. Может, тебе к Тачихаре переехать? – усмехнулся Достоевский. – Да ну его нахрен. Я хочу умереть быстро, а не слететь с катушек и убиться жутким способом, как те двое. – Ладно, понятно. А третий? Что с ним? – Акутагава просто исчез. Говорили, что его выписали, но я знаю, что это пиздеж. Если бы его и правда домой отправили, никаких его вещей бы здесь не было. Понимаешь, он был моим соседом после Твена. Потом еще один новенький прибыл – Накаджима. Так вот, нас перегруппировали. Накаджиму ко мне переселили, а Акутагаву – к Тачихаре. Как только он туда переехал, тоже стал глюки ловить, как Марк и Джуни. Я не знаю, куда он делся, но его любимый плащ так и остался в шкафу висеть. Вряд ли Аку бы ушел без своего плаща. За этот плащ он убивать был готов, даже прикасаться к нему никому не давал… Чуя от услышанного был, мягко говоря, в ужасе. Стоя в том же закутке и слушая диалоги Дазая с Достоевским, он недоумевал, почему именно его заселили к такому чудовищу. Теперь понятно, почему дверь в комнату была так специфично изрисована. Кажется, только Рампо боялся Тачихару меньше остальных. Ну и, честно говоря, была здравая мысль, что Дазай, рассказывая все эти жуткие байки, не хило так приукрасил все произошедшее, дабы запугать новичка. Вот только, к несчастью для него самого, его соседом стал Фёдор, который своими замашками способен нагнать не меньше ужаса. Самым верным было бы узнать информацию напрямую из источника, то есть, от Тачихары. Вот только вряд ли он вообще способен нормально с кем-то общаться, кроме, наверное, этого жуткого Дзёно. Спрашивать что-то у последнего и вовсе не стоит. По крайней мере, самоубийство в планы Накахары точно не входило. – А Тачихара общается с кем-нибудь? – спросил Фёдор, словно читая мысли подслушивающего за стеной Чуи. – Неа, его избегают. Разве что Дзёно с ним отирается. И не боится же. Хотя, говно в говне не тонет. Ну, иногда Рампо еще с ним может парой фраз перекинуться. Но ему-то что? Он племянник Фукудзавы. Если с ним чего… – Понятно. Я так понимаю, Тачихара тут достаточно давно, если успел сменить такое количество соседей и пережить их всех? – Дольше, чем я. Я с ним вообще не общаюсь, даже не здороваемся. Вот Танидзаки… – Дазай запнулся, словно запоздало сообразил, что сболтнул лишнего. – Тот, который повесился? – Ага. Он с Тачи дружковал, вечно парочкой ходили. Мне кажется, Тачихара его и довел до суицида. У Чуи от этой информации все внутри похолодело. Уже непонятно, что опаснее – делить с Тачихарой комнату, быть объектом его неприязни, или дружить. Последнее представлялось очень слабо. Вернее, в понимании Накахары, было невозможным. – С чего ты взял? – Ну, я в карцере сидел тогда. Они на улице собачились чего-то. Я ничего не видел и не знаю, но отчетливо услышал, как Тачихара заорал что-то вроде “Лучше исчезни”. А на следующее утро Джуни в петле нашли… Далее Фёдор стал спрашивать про остальных, но это уже лично для Чуи не было интересной информацией. Потому он поспешил ретироваться, дабы эти двое его не заметили. В противном случае, он добавил бы себе, тем самым, еще больше проблем. Хуже было во всей ситуации то, что сейчас Накахара вынужден занимать кровать, на которой, можно сказать, умерло трое его предшественников. Слабо представлялось, как в такой обстановке вообще возможно уснуть. Не зря говорят, что чем меньше знаешь, тем крепче спишь. *** Когда тётушка уехала, Эдгар был рад. Даже тому, что теперь ему придется до совершеннолетия жить в этом пансионате. И плевать, что его записали в умалишенные. В любом случае, стать писателем в будущем это не помешает. Он легко расстался с вещами на входе, не особенно и держась за все эти современные гаджеты, дорогие часы и прочее. Важнее было то, что у него не забрали Карла и новую толстую тетрадь, которую он предусмотрительно взял с собой для рукописей. Он прекрасно понимал, насколько странно выглядит со стороны: уже в общем-то взрослый, с плюшевым енотом и какой-то тетрадкой. Наверняка его, если кто из местных обитателей успел увидеть, приняли за умственно отсталого. Хотя, вполне возможно, это сыграло бы на руку. С откровенно ненормальным мало кто захочет связываться. С другой стороны, вполне вероятно стать объектом травли, чего совсем не хотелось. Когда он ступил за порог, провожаемый директором, почему-то от сердца отлегло. Перед Эдгаром открылись огромный холл, украшенный фресками потолок, старинная мебель и много чего, что конкретно его не пугало, а, напротив, восхищало. Как будто он загадал желание и перенесся туда, где мечтал начать свою творческую карьеру, пусть ему и было всего шестнадцать. Наверняка, как подумал По, у этого места множество тайн, а еще здесь наверняка есть всевозможные тихие закутки, куда, в случае проявления к нему агрессии других учеников, можно незаметно улизнуть и наслаждаться там своими книгами и рукописями. Директор, попросив подождать кого-нибудь из персонала, вскоре ушел вместе с красивой рыжеволосой преподавательницей. Но надолго Эдгару не пришлось оставаться в одиночестве. К его полному шоку, через каких-то минут пять, пока он завороженно рассматривал фрески на потолке, стараясь сохранить каждую деталь в своей памяти для будущего романа, его кто-то дернул за руку. Эдгар ойкнул от неожиданности и выронил рюкзак. Вот и первое знакомство со здешним обитателем. Это был симпатичный невысокий паренек в очках, судя по внешности, – японец. Вопреки ожиданиям, он приветливо улыбнулся и поздоровался, а затем представился, назвавшись Эдогавой Рампо. После, схватив за руку, начал трещать безумолку, тягая за собой по бесконечным коридорам. На душе от этого стало ещё спокойнее, как ни странно. Рампо, к слову, Эдгару очень понравился. Никак он не тянул на завсегдатая психиатрической лечебницы. Напротив, оказался действительно интересным собеседником, к тому же, начитанным, как и сам Эдгар. Кто бы мог подумать, что у По, который был нелюдим и до этого момента практически ни с кем не общался, а свои тайны рассказывал разве что личному дневнику и плюшевому еноту Карлу, появится приятель. И не в обычной городской жизни, а, черт побери, в психушке, куда его засунула "любящая" тетушка, желая избавиться от ненавистного племянника навсегда. Эдгар едва успевал за Рампо, стараясь запомнить всё, что тот рассказывал, включая правила школы. Последние были распечатаны в виде постеров и, кажется, были размещены на стене каждого этажа. Но, на всякий случай, Эдгар их переписал в свою тетрадь, чтобы уж точно не забыть, а лучше – выучить. Проблем ему не хотелось совершенно, тем более, что пока все слишком хорошо складывалось. После этого Рампо привел его к директору и коротко представил. Фукудзава-сан, отметив что-то в каком-то журнале и своем компьютере, вышел вместе с ними из кабинета и привел в похожее на подсобку помещение, где Эдгару были выданы браслет с номером "семь" и пакет с формой. Далее уже Рампо снова перехватил инициативу и потащил нового соседа по комнате на третий этаж, где было общежитие. Эдгар все еще боязливо озирался по сторонам и старался от нового знакомого не отставать. Несмотря на то, что он не был знаком с остальными жителями пансионата, все казалось и впрямь хорошо складывается. Приятный, хоть и явно уставший директор, который наверняка был строгим, но справедливым; располагающий к себе сосед по комнате, который сейчас тратил свое личное время на проведение этих всех экскурсий по пансионату; почти отдельная комната… Больше тянуло на мечту, чем на психушку, в сравнении с условиями, в которых Эдгару довелось жить прежде. Нет, тетушка, боясь осуждения, ни на чем не экономила. До пансионата юный По жил в особняке, у него были и качественные дорогие костюмы, и аксессуары, даже настоящая перьевая ручка с основой из дорогой породы дерева и отделкой из белого золота. Вот только всё это тетка разрешала демонстрировать лишь на людях, например, когда был выход в свет, или же дома собирались её многочисленные подруги-сплетницы. В обычной жизни всё это было заперто в шкафах, а Эдгар жил в маленьком помещении служебной комнаты за ширмой. Из одежды был всего один потрепанный костюм, не считая школьной формы, одна застиранная рубашка, вытертая на локтях, два комплекта довольно поношенного нижнего белья и пара старых ботинок. Обосновывала это тетушка тем, что такому неуклюжему неряхе нельзя доверить дорогие вещи. Что касалось еды, то её Эдгар получал раз в день. И даже не на кухне или в обеденном зале, а в комнате для прислуги. Вся его внешняя состоятельность была фальшивой, но такой настоящей казалась со стороны. Ему запрещалось общаться с кем-либо и, тем более, приводить друзей в гости. Тетка очень не хотела, чтобы правда выплыла наружу. Самым важным для неё был статус доброй прекрасной женщины, которая решилась взять опеку над ставшим сиротой младшим сыном покойной сестры. И с этой ролью она прекрасно справлялась, пока не произошло то, что, в итоге, стало отправной точкой в интернат. Однажды, сидя в своем закутке за ширмой и слушая как барабанят по стеклу крупные дождевые капли, Эдгар решился написать роман. При всей его неуверенности в себе, он мечтал однажды создать что-то действительно стоящее. Такое, что сможет принести какую-то пользу другим. Ту самую перьевую ручку, подаренную покойным дядюшкой, он всего раз держал в руках, и пообещал себе, что не расстанется с ней, но лишь тогда, когда станет полноценным писателем. Пока же он писал главы в обычной клетчатой тетради самой дешевой шариковой ручкой. Идея пришла после странного сна в тот же вечер. Дописывая строку пролога, Эдгар неожиданно уснул. Необычный сон стал большим шагом к первой главе романа. Во сне По увидел большой красивый особняк и некрасивую бедно одетую девочку с блеклым крысиным личиком, которая драила полы в этом богатом доме. Эдгар будто следил за чужой жизнью в этом сне, вернее, за жизнью этой девочки, которая прокралась ночью на кухню, выкрала кусок хлеба и с наслаждением в него вгрызлась, прикрыв глаза от удовольствия. Видимо, бедняжку особо и не кормили, либо вообще с этим не заморачивались. Сон обрывался, когда девчушка, тщательно скрыв следы своего преступления, вернулась в каморку, на застеленную серой ветошью кушетку. Проснувшись, По решил сделать эту девочку из сна главной героиней, и подробно расписал то, что подбросило сновидение. Каждый раз, когда сознание возвращало его в эти странные сны, он старался запомнить каждую мельчайшую деталь и в подробностях записать, превращая в главы. Хоть Эдгар и не знал эту девочку, и считал, что это не более чем сознание вытворяет чудеса рука об руку с его яркой фантазией, в глубине души ему было ее очень жаль. Порой, он задумывался, как много таких, как она, ведь мир настолько огромен… Он продолжал писать страницу за страницей, надеясь, что в скором времени, когда будет поставлена последняя точка, отправит эту работу в издательство. Кто знает, вдруг и правда повезет, и этот небольшой роман напечатают! Если бы он знал, какими будут на самом деле последствия... В тот день, когда он вернулся из школы, тетка с перекошенным злобой лицом встретила его у порога. В руке она сжимала исписанную тетрадь. Сперва грозно спросила, что это, тряся несчастной тетрадью у испуганного племянника перед носом, а затем принялась хлестать его этой тетрадью по лицу, истерически визжа: "Откуда ты узнал?! Кто тебе рассказал?!!" Эдгар ничего не понимал, но нормально разговаривать в моменты таких срывов тетка была неспособна, потому так и продолжала визжать, избивая ничего не понимающего племянника тетрадью. Затем тетрадь отправилась в камин, а бедняге Эдгару несколько раз перепало по голове и спине винтажной латунной кочергой. Он с трудом сдерживал слёзы, видя, как сгорает то, во что он несколько месяцев вкладывал душу. Но волю эмоциям дал лишь тогда, когда снова оказался в своем закутке… Как же хотелось в тот момент, чтобы мама была жива! Но она умерла, когда он был совсем маленьким. Конечно, даже если бы старшие брат и сестра были рядом, тетка вела бы себя потише. Но, учитывая довольно большую с ним разницу в возрасте, они были отправлены в какой-то приют, и о их существовании Эдгар ничего, ровным счетом, не знал. Связи с ними тетушка принципиально не держала и, конечно же, запрещала ему… Когда Эдгар разбирал вещи, его не покидало волнение о том, как отнесется сосед по комнате к таким странностям, как плюшевая игрушка и тетрадь. С другой стороны, тут все учащиеся были со странностями, так что не стоило и переживать. Переодевшись в местную форму, которая выглядела, если честно, куда приличнее потрепанного костюма, Эдгар убрал свои старые вещи в шкафчик и дрожащими от волнения руками вытащил тетрадь, стараясь сделать это как можно незаметнее. Но от внимания Рампо ничего не ускользнуло. Он за какую-то секунду оказался рядом и тут же полюбопытствовал: – Личный дневник? Не бойся, я не буду читать, если только ты сам не разрешишь. – Н-нет. Это… я… я пишу роман. – Роман?! Ух ты! – неподдельно восхитился сосед по комнате. – Прочтешь мне главу перед сном? Кстати, я люблю детективы! Они все такие глупые и нелепые, и потому мне больше всего нравится исправлять в них ошибки. – Ну-уу, если хочешь. Но не уверен, что тебе понравится. – робко ответил Эдгар, хотя спрятанное где-то в глубине души желание дать свою работу кому-то на прочтение, начало стремительно разгораться. Он давно мечтал о том, чтобы послушать мнение о своем уровне писательства со стороны. Но сейчас подавил этот порыв, боясь, что станет объектом насмешек, хотя бы потому, что даже Рампо, пусть и располагал к себе, но знакомы они были всего ничего. Доверять было очень страшно, особенно такую личную вещь, как рукопись. Не хватало, чтобы ее снова выбросили, порвали, или утопили в унитазе, что в таком заведении вполне ожидаемо. И, кто знает, может быть, этот Рампо только притворяется хорошим? – Ну, я не настаиваю. Но мне и правда интересно, – несколько расстроенно протянул одногруппник, а затем вдруг о чем-то задумался и после хлопнул себя рукой по лбу. – Вот черт, меня же Фукудзава-сан просил к нему зайти на счет архива. – Что за архив? – осторожно спросил Эдгар, представляя что-то вроде огромного книжного склада, где пахнет пылью и старой бумагой, а все тома покоятся на тяжелых передвижных стеллажах. – Да есть тут местечко. Свожу туда как-нибудь. Не скажу, что там интересно, но иногда можно найти какие-то исторические сводки о пансионате в разные годы его существования. Там даже некрологи были, кажется… – задумался Рампо, стоя у приоткрытой двери. – Некрологи?! – Не забивай голову. – все с той же улыбкой ответил Эдогава. – Если меня долго не будет, спускайся на первый этаж. Там все собираются. Помнишь большой холл внизу и четыре огромные двери по периметру, если пройти дальше? Вот у одной из них должна уже собираться толпа. Встретимся там, если что. – Хорошо, – пробормотал Эдгар, честно говоря, мечтая не выходить вообще никуда из этой комнаты. Очень сомнительно, что остальные, на кого он может наткнуться, будут столь же приветливы. Посмотрев на захлопнувшуюся дверь, По тяжело вздохнул и, привычно оглядевшись по сторонам, вытащил плюшевого енота. – Мы дома, Карл. Да, теперь это наш дом. Надеюсь, здесь будет лучше. – игрушку Эдгар припрятал в кровати, прикрыв одеялом. Со стороны, со всеми этими действиями, он выглядел слишком странно, и даже не стал бы отрицать этого. Но Карл напоминал ему о тех счастливых днях, когда были живы родители, а рядом были брат и сестра. Кажется, когда мама подарила плюшевого енота, это был День Рождения Эдгара, – последний счастливый, и последний с его семьей… Рампо не спешил возвращаться, и потому, помня о его указаниях, Эдгар осторожно вышел из комнаты, придержав дверь, чтобы бесшумно ее закрыть. Он осторожно направился к широкой центральной лестнице, опустив голову и глядя исключительно под ноги, боясь случайно столкнуться с кем-нибудь взглядом. Естественно, давняя привычка привела к последствиям. Эдгар ойкнул и поспешил извиниться, понимая, что в кого-то врезался. – Смотри куда прешь, дебил, – проворчал невысокий рыжий паренек, по виду лет четырнадцати. – Но я же из…, – робко начал было По, однако рыжий грубо толкнул его в плечо. – Да мне насрать. Не путайся под ногами. Чуя вовсе не собирался кому-то хамить, но слишком много пережитого было за какие-то несколько часов. Еще и этот Тачихара, что б его… И теперь вот чуть не сшиб этот шизик-везунчик. Почему такому вот, как этот, больше всех повезло, спрашивается? Даже была мысль, а не подмазаться ли к директору, или тому Фукудзаве, чтобы поменяли его и этого шизоида местами. Вряд ли кто об этом умственно отсталом плакать будет, если тот помрет. Сейчас Накахара нервничал, понимая, что идет к месту исполнения своего приговора. Совсем скоро его жизнь превратится в настоящий ад и, увы, этого никак не избежать. Так что не грех хоть на ком-то оторваться. Этот же завешенный челкой шизик, небось, через минуту и не вспомнит, что ему кто-то там нахамил. У умственно отсталых, насколько знал Накахара, память на уровне золотой рыбки… Эдгар больше ничего не говорил, проводив взглядом рыжего, который уже спускался вниз по массивной лестнице. Лишь когда он спустился на один пролёт, По осторожно направился следом, опасливо косясь теперь по сторонам. Периметр, вроде бы, был чист, и потому Эдгар чуть ускорил шаг, но у самого края лестницы едва не полетел лицом вперед, наступив на собственный развязанный шнурок. Внутри все перевернулось, а сам Эдгар мысленно пересчитывал грядущие переломы, но… его резко подхватили и поставили в вертикальное положение. – Будь осторожнее. Лестницы тут старые и крутые. Можно шею сломать. Глянув на спасителя из-под падающей на лицо челки, Эдгар вздрогнул, но тут же успокоился. Тот, кто помог ему избежать падения, был ему совершенно незнаком. Кажется, еще один одногруппник, судя по местной школьной форме. Довольно высокий, худой, с очень светлой кожей и пепельными волосами, окрашенными на кончиках в алый. Продолжая придерживать По, дабы тот не повторил попытку падения с лестницы, незнакомец, приветливо улыбаясь, поинтересовался: – Ты новенький? Пойдем, провожу. В этих катакомбах можно надолго застрять. – А… эээ… – Эдгар совершенно растерялся, понимая, какая именно деталь в в образе незнакомца привлекла внимание больше всего. Глаза блондина были закрыты всё это время. – Ахаха, ты про это? – сразу же понял тот, продолжая улыбаться и теперь уже, к ужасу По, открыв глаза и демонстрируя покрывающую радужку пленку катаракты. – Ой… извини, я не хотел… – Все нормально, просто не привык. Ко мне все не сразу привыкают, так что не нервничай. И да, я тут каждый миллиметр знаю, – можешь не бояться, что заведу не туда, или оба полетим с лестницы. – вполне добродушно ответил тот. – Прости, я правда не хотел. Знаю, что неприятно, когда замечают... – Эдгар был ужасно смущен, проклиная себя за бестактность, но, собравшись с силами, выпалил. – Спасибо! И буду очень благодарен, если проводишь! – Как скажешь, – усмехнулся блондин, а затем наклонился и подсунулся так близко, распахнув невидящие глаза и будто всматриваясь, что По от неожиданности споткнулся, едва не повторив попытку упасть. – Звать-то тебя как? – Э-эдгар. Эдгар Аллан По. – Дзёно Сайгику. Рад знакомству. Эдгар нервно кивнул. Не то, чтобы Дзёно ему не понравился. Он, как раз, показался ему куда приятнее, чем тот рыжий, который на вежливое извинение начал хамить. Но что-то с этим парнем было не так. Создавалось впечатление, что это лишь одна его сторона личности. Впрочем, если доведется узнать его диагноз, картина станет понятнее. Если честно, больше всего Эдгару сейчас хотелось, чтобы рядом был Рампо, с которым он себя чувствовал относительно спокойно. В холл они спустились без происшествий. Сайгику спокойно шел рядом, изредка задавая стандартные вопросы, на которые По также стандартно отвечал. Ничего необычного – новый одногруппник просто знакомился, хоть и выглядел несколько пугающе. Но за весь путь он не пытался ударить, оскорбить, или столкнуть с этой чертовой лестницы, что уже радовало. Выходит, не так он и страшен, как кажется. Возле одной из массивных дверей Эдгар уже заметил нескольких ребят. Рампо, к сожалению, среди них не было. Зато был злобный рыжий шкет, который сейчас огрызался с обмотанным бинтами парнем. Тот, что в бинтах, явно веселился, пытаясь разозлить рыжего еще больше. За ними наблюдал очень красивый, но какой-то болезненно худой парень с цепким ледяным взглядом. Вроде и улыбался, но улыбка была такой неживой и ядовитой, что Эдгару сразу же захотелось держаться от него подальше, желательно, все свое время проживания в этом заведении. Помимо этих троих было еще несколько ребят, которые либо тихо общались, либо просто стояли молча, рассматривая антураж. – Дазай, тебе опять стало скучно? – усмехнулся Сайгику, коснувшись челки и убирая прядь с лица. Только сейчас в Эдгар заметил у нового знакомого странный аксессуар: Дзёно носил необычную длинную серьгу, представляющую собой ярко-красный шнурок с колокольчиком и кисточкой на конце. "Странноватые эти японцы, но, вроде, не злые. Хотя, бывают и исключения"– подумал Эдгар, бросив взгляд на злобного рыжего паренька, который недавно нахамил ему. – А тебе? – выкрикнул бинтованный, ловко поставив подножку рыжему, после чего тот звездой упал на пол и грязно выругался. Эдгар хоть и не был злопамятным, да и никогда не злорадствовал, но сейчас даже порадовался, что этого мелкого рыжего карма накрыла, позволив себе едва заметно улыбнуться. – Ну, если можешь предложить мне что-то, или, – Дзёно повернул голову в сторону отряхивающегося от пыли после падения рыжего, – кого-то, кто сможет разжечь мой интерес, то я не против составить тебе компанию. По, даже не собираясь вникать в эти диалоги, но подозревая, что обсуждают они явно что-то, выходящее за границы разумного, доброго и вечного, поблагодарил Дзёно и отошел подальше, делая вид, что изучает правила на уже знакомом постере. Влезать в эти странные разборки и какие-то сомнительные развлечения ему даром не надо. Потому, лучше всего было делать вид, что он не при делах, и спокойно дождаться Рампо. – Все собрались?! – прогремело вдруг на весь холл. В холл вошел Фукучи, теперь уже без прикрас и лишних слов, зловеще улыбаясь и подбрасывая в руке плеть, о которой говорил ранее. Следом за ним шел заместитель директора Фукудзава, по левую руку от которого, тихо переговариваясь, в холл также направлялись Рампо и Тачихара. Эдгар, завидев Рампо, помахал ему рукой и робко улыбнулся. Тот, кивнув своему рыжему собеседнику, ускорил шаг, и затем, остановившись рядом с Эдгаром, шепотом спросил: – Нормально добрался? – Да. Меня проводили. Вон тот блондин высокий. Дзёно, кажется… – Кхммм, неожиданно с его стороны, – задумчиво и все также шепотом сказал Рампо, бросив взгляд на Сайгику, который уже о чем-то перешептывался с подошедшим к нему Тачихарой, привычно положив тому руку на плечо. – Они друзья? Ну, он и этот рыжий? – поинтересовался По, кивком указав на Дзёно и Тачихару. – Нууу, вроде да. Можно и так считать. – А ну тихо всем! – гаркнул Фукучи, показательно подбросив в руке плеть. Эдгара в этот момент передернуло. – Не бойся, – хихикнул Рампо. – Он пугает больше. А так Фукучи – дядька не злой. Если его не злить. – Эдогава, я что сказал?! – оскалился Оочи, обладающий, кажется, слухом летучей мыши. Рампо поспешил замолчать, почувствовав, как По, видимо, испугавшись, вцепился в рукав его рубашки. Когда воцарилась тишина, слово взял Фукудзава. – Попрошу вашего внимания! Сейчас мы пройдем в аудиторию, где будет ознакомительный урок. У нас, как вы уже знаете, есть новоприбывшие. Потому сегодня познакомимся с ними. От вас требуется вести себя вежливо и помочь новеньким с адаптацией. Если поступят жалобы, сами знаете, что будет. Если кто-то забыл правила – Фукучи-сенсей обязательно напомнит. Оочи утвердительно кивнул, злорадно улыбнувшись и погладив плеть в своей руке. Фукудзава подошел к массивной двери, после чего все присутствующие услышали щелчок открываемого замка. Массивные двери распахнулись, пропуская учеников и преподавателей в большую полутемную аудиторию. – Эй, подождитеееееее!!! Меня забыыыылииии!!! – едва воцарившуюся тишину нарушил вопль, доносившийся, кажется, с противоположной от этой аудитории стороны. Все замерли и затем обернулись. Прямо к аудитории, путаясь в развязанных шнурках ярко-красных кед, мчался тощий парень, облаченный, вопреки уставу, в широкие полосатые штаны и наполовину застегнутую мятую рубашку навыпуск. Пшеничного цвета волосы были коряво заплетены в некое подобие косички с пушистой красной резинкой на конце. – Гоголь, двое суток в карцере! – отчеканил Фукучи. – Ну, охренеть! Я только что оттуда!