Подкидной дурак

      В вечной суматохе детали практически неразличимы, потому что некогда цепляться за мелочи. В карусельном хаосе всё быстрее и быстрее, быстрее и быстрее, и никому не было дела до того, что замок входной двери щёлкнул, дверь отворилась и выпустила обитателя квартиры в холодный коридор подъезда.       Никому не было дела, когда это случилось дважды.

***

      Погода сегодня не очень. Небо с самого утра стянуто грузными тучами. Обещали дождь, но до сих пор не упало ни капли. Уже горят фонари, давно стемнело. На улице так спокойно, что даже непривычно вдруг оказаться в тишине. Верхушки тополей, как хлипкие маятники, раскачиваются на ветру где-то там, высоко, как будто пытаются вытереть небо от туч невидимыми тряпками с чистящим средством, но не дотягиваются.          Шапку я зря надел. Она огромная, как колпак гнома, и из-за неё очень хочется чесать голову, а уши оттопыриваются, и я становлюсь похож на слона. Индийскиго слона, потому что у африканских уши более крупные и округлой формы, а у меня они небольшие и острые. А снять шапку — волосы встанут дыбом. И если я буду нести её в руках, то обязательно наделаю дырок, потому что не смогу найти места пальцам и стану пересчитывать петельки и давить ногтями шерстяные нитки. В каком-то смысле это даже успокаивает, но шапку потом совсем нельзя будет носить. В ней всё-таки теплее.       «Пкт-пкт», — это так трещит пластиковая бутылка у меня в руках. Воды в ней нет. Я нашёл её дома в коридоре и взял с собой. Вообще это мусор, и мусор принято выбрасывать, но она мне как звуковой компаньон, подружка. Если её слегка помять, она сделает «пкт-пкт», а если постучать ею о что-нибудь, то будет звук «бук-бук-бук». А ещё если подуть в её горлышко под правильным углом, то будет что-то вроде «фуу-у», как у сломанной флейты, которая может выдавать только одну ноту, и вообще это никакая не флейта, а бутылка. Где-то рядом рязгоняется мотоцикл, и он звучит как "rêve", только если сказать это очень-очень быстро — "rêve-rêve-rêve-rêve".              «Фуу-ууу-ууу».              «Ффууу-ууу-ууу-ууу».       При вдохе прохладный воздух слегка щекочет нос, будто в него попали маленькие сосновые иголки. Хотя они на самом деле не такие уж и маленькие, довольно большие, так что странное сравнение. Точнее было бы сказать, что в нос попали микроскопические осколки стекла, но это тоже странно — где тут взяться стеклу? Да и если бы я вдохнул эти стеклянные пылинки, то они бы точно прорезали кожу, а там по венам — в сердце. Где-то вдалеке чувствуется лёгкий запах дыма, а совсем рядом - мокрого асфальта и парфюма. Это от девушки передо мной — от неё пахнет чем-то сладким и одновременно кислым и спиртным. Искусственные запахи мне никогда не нравились, они ненастоящие и вызывают недоверие. С чего бы девушке пахнуть клубникой в спирту? Если только она сама недавно не ела клубничное варенье, которое я люблю, и не пила водку, которую я не пробовал, но узнаю по запаху. Девушка сворачивает влево, во дворы, и запах ослабевает. Через дорогу передо мной пробегает кот, серый с чёрными полосками.         Когда кошки что-то нюхают, иногда они открывают рот, чтобы «попробовать» запах на вкус. Вот только у меня так пока не получается. С другой стороны, я и не кошка. Если бы был ей, то, распробовав этот клубнично-спритной запах, скривился бы, и какой-нибудь ребёнок показал бы на мою мордочку пальцем и сказал: «Смотри какая странная кися!» Люди любят кошек, даже когда они странные.             Je suis             tu es             il/elle est             nous sommes             vous êtes             ils/elles sont             Мне нравится этот глагол. Я всегда есть, мы всегда есть, он и она всегда есть, и завтра мы все тоже будем, хотя многие вещи принято не замечать, когда они на самом деле есть. Это такая игра в «притворись». Я плохо умею притворяться, но остальные играют вполне себе неплохо. Наверное, если победить, то получишь какой-нибудь большой приз, типа пожизненного запаса мороженного, хотя они никогда не бывают пожизненными, или поездку в Марсель на пять дней. Но здорово было бы сказать кому-нибудь: “Je suis Gabriel”, а этот кто-то мне в ответ: “J’aime que tu sois Gabriel”.           Поднимается ветер. Лучше засунуть уши под шапку, чтобы не озябнуть. Их кончики начинает колоть, хочется чесаться. Прячу руки под мышки — так и теплее и спасает от чесотки. А ещё можно считать вдохи и выдохи — так обычно советуют успокаиваться, если о чём-то волнуешься. Но я не волнуюсь. Наоборот, какое-то странное спокойствие, почти что безразличие, как будто в голове у меня большой кусок сахарной ваты, и он такой пышный и мягкий, что на нём сразу засыпаешь. И только ветер колышет её нежные кудри, волна за волной, как траву в поле. И тем не менее, пальцами я отчётливо чувствую собственное дыхание и биение сердца.          Обычно говорят, что сердце делает «тук-тук», но на самом деле оно делает скорее «бугм-бугм-бугм», потому что на «тук-тук» принято отвечать «Кто там?» И на «Кто там?» надо отвечать «Это я!», а ещё иногда шутить про коня в пальто, что глупо, потому что кони не носят пальто. А сердце вряд ли хочет пошутить или пойти в гости. Рёбра под кожей ходят то вверх, то вниз, то вверх, то вниз, то вверх, то вниз, но, как только задумываюсь над этим, обнаруживаю, что перестаю дышать вовсе. И так каждый вдох и выдох становятся будто бы новым маленьким приключением. Выдыхаю лёгкие клубы пара — и я будто бы огнедышащий дракон, и сейчас придёт какой-нибудь смелый рыцарь, спасать свою принцессу, которая, наверное, всё же в моём драконьем замке. Только вот кто принцесса?       J'ai             tu as             il/elle a            nous avons             vous avez            ils/elles ont            Elle a mal à la tête. Я выучил эту фразу из учебника по французскому, который случайно нашёл в нашей квартире. Je l'aime, но вот использовать пока негде. Не знаю я никакуюelle, у которой бы болела голова. Да и почему бы она болела? Если бы этаelleбыла той самой принцессой из, наверное, моего драконьего замка, то её бы точно постоянно злило, что дракон вместо навождения ужаса интересовался бы, какой у неё любимый цвет и любит ли она зелёный чай. Из-за постоянного раздражения у неё вечно бы болела голова и принцесса не могла бы заниматься своими королевскими делами. Но вообще-то она бы не знала, что на самом деле любимый цвет может многое сказать о человеке, а зелёный чай как раз успокаивает нервы.       Ветер дует в сторону того, у кого болит голова! Есть такая детская игра, когда компания друзей становится в круг, и если ветер дует в твою сторону, то ты должен выйти в его центр. Если ветер дует в твою сторону, то ты звезда, хотя в космосе, где звёзды настоящие, нет земного ветра. Там он космический, конечно. Сейчас ветер дует в мою сторону, буквально, приходится щуриться, потому что задувает глаза и наворачиваются слёзы, но по-особенному я себя не ощущаю. Совсем не как звезда. Людям нравятся звёзды, они любят на них смотреть, потому что на тёмном небе их хорошо видно и, если присмотреться, можно увидеть причудливые звёздные рисунки. Люди так долго смотрели на них, что у каждого теперь есть свои имена. Сейчас, если бы не тучи, я бы тоже замер, пытаясь увидеть звёзды там, наверху. Они чудные. Я совсем не звезда.       Люди не понимают друг друга, потому что когда-то решили построить башню до небес. Но я ничего не строил. А что мне строить? Я мог бы сделать дом, чтобы у него было много этажей и винтовая лестница, как в драконьем замке, а крыша была бы черепичная, с флюгерами разных форм и размеров, по одному на каждую из маленьких башен, которые бы там тоже были. И для каждого из нас там была бы своя комната, а ужинали бы мы в огромной столовой за длинным-длинным столом, и еду нам приносили бы смешные дядьки в костюмах и с круглыми подносами в руках. А на тарелках у нас были бы всякие чудные блюда, вроде фуа-гра или запечённых улиток, которых на самом деле было бы жалко есть, но все бы сыграли в «притворись» и сказали: «Как вкусно! Кто это приготовил?» Подавали бы вино в больших золотых кубках с бриллиантами, и оно плескалось бы в разные стороны и выливалось из-за краёв красными каплями на новые расписные скатерти. Но это ничего, ведь я построил этот дом и предусмотрел систему уборки грязных скатертей. Я бы сидел во главе стола, потому что хотел бы видеть всех вокруг, пил бы виноградный сок, потому что он похож на вино, и тоже пытался бы сыграть в «притворись», накалывая улитку на вилку. А в метрах десяти от меня, на том конце длинного-длинного стола, сидели бы они. Они бы как всегда громко разговаривали, шутили и смеялись, одобрительно хлопая друг друга по спине или обнимая за плечи. Среди общего шума никто бы не услышал ответа на вопрос «Кто это приготовил?»             Люди не понимают друг друга, потому что когда-то решили построить башню до небес. Но я ничего не строил. И если построил бы, никто бы не заметил. Из-за башни люди стали говорить на разных языках, но иногда мне кажется, что возможно, если попробовать говорить на другом языке, тогда меня всё же услышат. Люди часто тянутся к тому, чего не понимают, потому что стремятся это понять. Возможно...                J'ai             tu as             il/elle a             nous avons             vous avez             ils/elles ont             Ветер многократно усилился. Пришлось остановиться и прикрыть рукой лицо, потому что ветер дует в нос и невозможно сделать вдох. Под ноги летят листья и прибиваются к моим ногам. Резко наступаю на один из пролетающих мимо листьев, прижимая его пяткой к земле. Он всё ещё продолжает колыхаться и будто бы пытается сбежать. Наклоняюсь и беру его в руки — это дубовый листик, слишком рано сорвался с дерева, ещё зелёный.       Лист длинный, с девятью острыми выступами, на концах которых есть небольшие колющие шипы. Его лицевая сторона ровная и глянцевая, она блестит под тусклым белым светом фонаря. Задняя сторона — шершавая, испещрённая десятками маленьких жилок, каждая из которых тянется от жилки побольше, а те в свою очередь отделяются от центральной жилы, проходящей через весь лист и делящей его пополам. Эта центральная жила хорошо прощупывается, и если надавить на неё достаточно сильно, то пальцам даже станет больно — настолько она крепкая. Эта же жила — ствол листа, питающий его. Он питает все девять концов листа, все равномерно. Восемь из них зеркальны друг другу, а девятый, как наконечник стрелы, смотрит вверх отдельно от всех. Если мысленно усадить каждого из нас на выступы листа, то мы снова будем сидеть за длинным-длинным столом и есть странные блюда с серебряных тарелок. Я всё пытаюсь найти себе место на листе, но, кажется, куда бы я ни сел, я везде связан с центральной жилой. И с ней связаны и все остальные, как ни переставляй и в какую бы сторону ни дул ветер. Даже если я наконечник, я всё ещё часть большого листа, придающая ему узнаваемую форму.         Беру лист за ствол и он, как флюгер, показывает направление ветра, хотя я его уже знаю. Ветер дует в мою сторону.            Je suis             tu es             il/elle est             nous sommes             vous êtes             ils/elles sont         Разжимаю пальцы, и лист под порывом ветра устремляется в сторону от меня, пару раз переворачиваясь в воздухе. Несколько секунд провожаю его взглядом и решаю идти дальше. На асфальте под ногами то тут, то там появляются тёмные маленькие точки — начинается обещанный дождь. Он быстро усиливается, так что я прибавляю шаг, потому что вышел без зонта... и без Зонта, хотя он тоже любит гулять, но не любит дожди.       От влаги становится намного холоднее, и я чувствую, как окоченели мои пальцы. Дождь крупными каплями начинает стучать по карнизам. Я натягиваю на голову спину жилетки, чтобы хоть как-то спастись от воды, но в таком положении я почти ничего не вижу. Усиливающийся шум дождя и ветер сбивают меня с толку, совсем не понимаю, где я нахожусь. Камешки в асфальте мелькают перед глазами: кремовые, белые, серые, чёрные. Я и не заметил, как перешёл на бег. Бегу и смотрю вниз, на то, как бело-красными пятнами мелькают перед глазами мои ноги — туда-назад, туда-назад. Ступил на крутой склон и спускаться стало тяжелее. Совсем сорвался на бег. Ноги несут меня вперёд. Я не могу остановиться. Носком цепляюсь о штанину. Не могу остановиться.Туда-назад, туда-назад. Кремовый, белый, чёрный, серый.Je suis, tu es, nous avons, vous avez...             J'ai            tu as             il/elle a...                Несколько секунд пролетели незаметно. Я с трудом открываю глаза, и в них тут же сбоку попадает крупная капля воды. Щекой чувствую колючий и почему-то немного тёплый асфальт. Где-то вдалеке слышу быстрый топот по мокрой земле, он приближается ко мне. И, кажется, слышно ещё и какие-то слова? Опирась рукой о землю я с трудом переворачиваюсь на спину — надо мной всё так же тёмное небо и качающиеся кроны тополей. Свет фонаря бьёт прямо в глаза, отчего становится больно и я почти ничего не вижу чётко. Голова будто бы дутая. Воздух пахнет мокрой пылью, всё лицо уже мокрое от дождя. От холода мелкой дрожью бьёт всё тело. Я и не знал, что так сильно замёрз. Только вот по лбу и по уху стекает что-то тёплое. Трясущейся рукой прикасаюсь ко лбу — тут же ощущаю резкую боль. На пальцах — кровь.       Хлюпающий бег приближается, но я даже не могу посмотреть, кто бежит. Становится совсем холодно, и я чувствую, как постепенно засыпаю. Хоть спать и не хочется, покорно закрываю глаза.          Пару секунд спустя кто-то с громких хлюпом падает рядом со мной на колени и хватает меня за плечи.          «Э, ты чё!?» — кричит этот кто-то. В ушах звенит, поэтому его голос еле слышно. Он трясёт меня за плечи. «Вставай, ну! Ты меня слышишь? Ты как вообще?» — продолжает кричать он. Я чувствую, как он прикасается к моему лбу. «Ты меня слышишь?» — голос стал тише.         Я открываю глаза и в свете фонаря вижу лишь тёмную нечёткую фигуру, склонившуюся надо мной. Проходит несколько секунд, прежде чем я угадываю в силуэте этого кого-то знакомые зелёные очки. Так хочется улыбаться и, наверное, я всё же улыбаюсь. Меня спрашивают, меня хотят слышать. Не всё равно! Не всё равно!         Поворачивая голову в его сторону, сбивчиво, но с таким приятным волнением говорю:       —J'ai mal à la tête.