Diamonds and Rust

1-7 мая 1965 года, Англия

            Слава входит в двери человека, который сумеет ее победить. Слава на двоих кажется таким лакомым, таким сладостным кусочком, что пиршество продлится не один десяток дней. А убивает ли слава двоих, когда на пиршестве начинается охота? Что бывает, когда на большой сцене нет места всем, но творцом может остаться только один? Кто-то уходит в тень? Кто-то ищет иной путь? А, может, кто-то натыкается на невозможность, на неизбежность того, что сам заградил чужое солнце, не давая ему сиять? Путник в дороге однажды начинает чувствовать, как груз пережитых эмоций давит ему на плечи, внутренний голос шепчет отступать, но он все равно платит цену за то, чтобы продолжать идти. Мир не рушится, нет, просто самых близких ощущаешь, как Иуд, продажных, мелочных. Разве тридцать сребреников стоят того, чтобы поставить на кон самое дорогое, родное и важное?             Веки ощущаются тяжелыми от слез, от смеха, от недосыпа, от бесконечных дум, от которых в голове стоит шум, рой мыслей окружает одну и ту же область разума, не давая ей покоя. И голос, доносящийся издалека со словами «Тебе нет смысла оставаться, пожалуйста, возвращайся», отзывается эхом в ушах, кровью отталкивая все это к сердцу, словно одной фразы достаточно, чтобы воздух разрядился и не хватало энергии и силы дышать. Чемодан неприятно плетется позади, еще чуть-чуть и будет трап самолета и перелет в Штаты. Джоан тяжело вздыхает, потому что знает, что она перечеркивает в своей жизни еще одну строчку. Он предложил ей алмазы и мягкие облака, обличенные в слова, но вместо этого получила лишь напущенный туман из речей. Говорил, что ее поэзия ― ложь, что она хреновый поэт. Он не понимал ее влияния, ее поездок, участия в акциях, ведь это не истинная суть поэта Она видела раз за разом, что его окружали красотки, модели, певицы симпатичнее ее. Она знала о Саре, знала, что это продолжается уже не один месяц, но молчала. Зачем выносить ссоры из избы? Он предал ее, положив к ногам алмазы, а потом высыпал на них ржавь, оставив кислое послевкусие от этой осведомленности. Терпела Сьюзи рядом с ней, терпела его фанаток, сующих руки ему в штаны, но это больше не повторится. Больше такого не будет. Никогда. ― Мисс, вам помочь донести вещи до самолета? ― спросил служащий, приветливо, но сдержанно ей улыбнувшись.             Она смотрит на него без эмоций, даже выдавленная улыбка кажется настолько фальшивой, что она хочет побыстрее смыть ее со своих губ. Она думает, почему он так несправедливо поступил с ней, почему взял в гастроли, если не хотел ее допускать даже до сцены, как они делали это много раз до. За ними ходили постоянно камеры, но разве это мешало им быть теми, кем они являлись всегда? Где был тот неряшливый юнец, который принял ее дружеский жест, поделив славу на двоих? Она видела его на интервью, видела с фанатами, с друзьями ― словно хамелеон он менял личины в зависимости от обстановки, а потом он менял их и с ней. Они не были много наедине, но этого хватало как в старые времена, чтобы не терять связь с настоящим. А существовало ли это настоящее, если перед ней всегда был лишь только творец? ― С вами все в порядке? Вы выглядите довольно бледной, мисс, ― служащий вновь вернул ее из омута размышлений, продолжая внимательно за ней наблюдать. ― Да, да, конечно, ― она подала ему чемодан, направляясь к самолету. ― Что значит, когда человек вам предлагает алмазы, а потом отдает за ними поржавевший металл, как вы думаете? ― Не мне об этом судить, мэм, но если такое происходит, значит, вас больше не любят, а пытаются откупиться. Или разрушают ваши прекрасные иллюзии. Все же вы поэт, вы и ответьте себе на этот вопрос, ― мужчина кивнул ей на прощание, растворяясь в коридорах аэропорта.             Наверное, было больно, но вместе с этим Джоан больше не ощущала ничего, только пустоту. Так должно все закончится, к чему они стремились ― дороги разошлись по разные стороны, она считала своей долей защиту всех несчастных, чьи права ущемлялись, он хотел продолжать петь, но больше не говорить о протесте, а изменяться, прогрессировать, становиться лучше, ведь они не могли стоять на одном месте. Все хотели перемен. Возможно, он дал ей свободу, полет из закрытой клетки, в которую она сама себя поместила, потому что считала, что ее место было рядом с ним в качестве моральной поддержки. Но этого оказалось недостаточно, оно душило ее, а вместе с этим отдаляло и Боба.             Она просто ушла. По-тихому, по-английски. Собрала вещи, не оставила записки. И, возможно, Джоан очень надеялась, что он не заметит и ее отсутствия, потому что тот уж слишком увлекся погоней за собственной фортуной. В последний раз она взглянула на Лондон, дальше… Дальше ждало ее только новое будущее.             Их встречали уже в аэропорту как больших рок-звезд, точнее, Боба встречала толпа как международную рок-звезду: поклонники, пресса, фотографы ― все устремились к тому, чтобы ухватить свой кусок от кумира или же кусок для желтушной прессы. Джоан следовала позади вместе со Сьюзан, ее блестящие, как смоль, волосы были покрыты платком, а на глазах надеты очки ― никто бы не обращал на них внимание, достаточно того, сколько внимания перепадало Бобу и Бобу. Одно интервью сменялось за другим, журналисты то узнавали ее, то проходили мимо, изображая дикое удивление оттого, что Джоан летела с Бобом просто за компанию. Она привычно улыбалась, корчила рожицы фотографам, подыгрывала Бобу.             Она внимательно смотрела на него, видя то, с какой радостью ему хотелось бы свалить подальше от репортеров, он искал возможностей уединиться в небольшом номере, где мог бы взяться за печатную машинку и слушал бы голос поющей Джоан. По правде говоря, сначала этого тура у них и не было особо большой особенности оставаться наедине. Отчасти его грызла скрытая вина за те встречи с Сарой, отчасти он боялся, что приглашение Сьюзан как художницы в его компанию могло бы оттолкнуть Джоан, но она оставалась с ним и в лучшие, и в худшие времена. Конечно, они касались друг друга и обнимались, целомудренно на публике дарили друг другу поцелуи, но той искренности, живости и смеха, что искрились от них в самом начале, больше нельзя было отметить. Кажется, они медленно начинали терять друг друга. ― Несколько номеров после основной части, Бобби, и мы готовы с этим шоу, ― ответил Ньювирт, пересекая гостиную номера, где они устроили настоящую курильню, но помимо этого весь пол был завален бумажками, коробками из-под еды. ― В этом театре не будет проблем настроить так свет, чтобы он постоянно находился только на сцене. ― Ага, они же так любят мистику, эти недотепы, ― Боб курил сигарету, уже несколько минут смотря между строк собственной печатной машинки. Джоан сидела рядом с ним, держа гитару в руках, но этого Боб особо не замечал. ― Ты смотри, сколько в газетах они уже понаписали, завтра в машине не усни со скуки, пока тебе их будут зачитывать. ― Да ты что, я в прошлый раз не спал, просто надоело получать обиняки из одного места в другое. Как заезженная шарманка, они все в один голос повторяют друг за другом. ― Но с тем юным репортером вы поступили оба жестоко, мне кажется, он всего-то пытался узнать тебя получше, ― вставила свое слово Джоан, убирая гитару к дальней стене. ― Вы его учили жизни, хотя по возрасту мы все в одинаковом положении. ― Ох, Рамона, если бы все журналисты имели хоть какой-то за собой толк, то они бы не искали сенсаций. Увы, все они заложники таблоидов. ―Хочешь сказать, что активисты и репортеры ― пустобрехи? ― подчеркнув слово «активисты», Джоан знала, на что она давила и чем закончится этот разговор. Вполне себе после этого она промолчат до следующего утра, пока она сама не пойдет перед ним извиняться. ― У всех есть свои недостатки, дорогая. К тому же, быть активистом не значит соблюдать тот образ жизни, что выставлен на показ, ― за это он лишь получил пинок в бок, после чего Джоан молча встала и ушла из комнаты.             Она не пошла с ним за кулисы на концерт, оставшись в гордом одиночестве спальни номера. Она писала и писала, строчки сами рождались из-под ее пера, но, увы, в них было мало чего веселого. Они находились в Англии три дня, но ей уже хотелось выть от ситуации: их никогда не могли оставить вдвоем, порой до утра проводились вечеринки, за ними везде следовала камера, а еще этот вагон девчонок, готовых запрыгнуть на Боба в любой момент. Когда произошло все это? Когда он получил славу, почет, уважение, а ее рука помощи им стала отвергнута? Он не приглашал ее на сцену, как делал все два года до этого. Они даже не говорили о том, чтобы они пели их любимые песни бок о бок, стоя на сцене. Каждый раз, как Джоан хотела завести разговор, им всегда кто-нибудь да мешал, нарушая уединенность. Впервые за такое долгое время это начинало раздражать.             Боб возвращался под утро, зная, что Джоан в это время крепко спала. Он тихо подкрадывался к кровати, садясь на ее край и некоторое время рассматривая спутницу, словно пытался отыскать в ее безмятежном лице ответы. Иногда он уходил печатать, не тревожа Джоан, иногда он ложился рядом с ней, обнимая сзади, а по утрам никто из них не задавал лишних вопросов, продолжалась молчанка, которую ей приходилось как-то разряжать. Боб выглядел мрачнее тучи, она же не знала, в какую дверь ей постучать, чтобы наконец-то он перед ней открылся, как раньше, когда они говорили друг с другом обо всем на свете. Он не предлагал ей ехать с ним в театры, где давались выступления, он не говорил ей о том желании устроить вечеринку, где она могла бы чувствовать себя полноправной хозяйкой даже при их менеджере. Нет, недосказанности между ними хватало, и слишком много. В других же случаях она надевала маску дружелюбности при всех, и никто даже не мог заподозрить, что между ним и ей продолжался уже давно целый разлад. ― Мы будем под утро, ― как-то сказал Боб, читая письмо от кого-то. Позже, Джоан обнаружила, что письмо было от Сары с весьма любопытной новостью. ― Там будут давать интервью, нас будут обоих звать, но ты вправе отказаться. ― И что мне делать все это время? Сидеть за кулисами, в гримерной? ― в этом и была вся ирония, если честно. ― Дорогая, я бы с радостью хотел бросить все это и уделить тебе внимание, но мы слишком в тесном расписании, еще немного и мы будем свободны до начала июля. Но я думаю, если ты хочешь уехать, в этом тоже будет смысл, ― он обхватил ее за плечи, не давая возможности увильнуть от его взгляда. Ладони мягко поглаживали ее плечи, но даже его поза и движения говорили о том, что и его все эти гастроли уже сильно выматывали. Иногда Джоан казалось, что он терял самого себя. ― Я останусь с тобой, несмотря ни на что. ― Тогда приготовься, грядут не самые приятные времена.             Она видела, как гастроли давили на него, как он втайне от нее уходил, чтобы закинуться кислотой, видела, как каждый раз он выгрызал правду у репортеров, хотя мог сам лукавить перед ними. Полуправда, полу-ложь. Как там говорят? Во имя спасения душ? Сомнительное удовольствие, но Джоан действительно не нравились репортеры, вокруг Боба они сгущались как стая гиен. Когда она ездила по акциям протеста, репортера с восхищением и уважением к ней относились, наверное, потому что они были из обычного мира новостей, а не из музыкальной индустрии, где каждый пытался друг друга ужалить посильнее. Алан Гроссман пытался с ней поговорить, выяснить, почему они вели себя так по отношению друг к другу, но у Джоан просто не хватало слов, чтобы все это описать. ― Он больше не зовет меня на сцену, не ждет от меня комментариев, не делится написанным, чтобы могли мы вместе обсудить. Я стала словно старый чемодан, который нужно выкинуть, но он ценный раритет, ― Джоан обхватила себя руками, пряча взгляд от Алана, в ней слишком много накопилось обиды за последние недели. ― Я езжу с ним как в поход верная жена, но при этом ему особо не нужна. Я открыла ему целый мир, и раньше он готов был этот мир мне отдавать сполна, но теперь все не так. Я знаю, что он в поисках. Я знаю, что он хочет все поменять, но выжидает момент. И я знаю, что модель из Нью-Йорка ждет от него ребенка, об этом говорилось в присланном ему письме. ― То есть это длится уже давно? ― Алан внимательно смотрел на нее, готовясь в любой момент подставить ей плечо помощи. Так было с ним всегда. Просто, легко, он был горой за своих подопечных. ― Получается, что так. С начала этого года, я полагаю. Неожиданная интрижка, вытекшая в этот беспорядок жизни. Не знаю, Алан, хочу ли я в этом все участвовать, ― сказала она, наконец-то повернув к нему голову. Алан лишь кивнул, молча понимая ее без лишних реплик.             Она действительно думала, что лучше все оставить без скандала, ей не хотелось драться, причинять еще большую себе боль. Джоан только сейчас осознала, что их дороги во многом разошлись окончательно. Одна мелочь за другой подводила к тому, что теперь они стояли по разные стороны баррикад. Он хотел музыку, она ― помогать людям и знать, что их движения приносили пользу обществу. Она хотела любви, но тогда, когда стремления имели общую поддержку, уважение. Боб ходил как в тумане перед последним концертом до небольшого перерыва в две недели здесь, в Англии, им предстояло ехать на север Англии, а Джоан тем временем только паковала вещи, потому что Алан уже помог ей вызвать частный самолет и лететь в одиночестве до Нью-Йорка. Она встретила Боба с грустной улыбкой, ее руки тянулись к нему, стоило двери за ним закрыться. Оказавшись в его объятиях, она чувствовала облегчение и покой. В последний раз. ― Что с тобой, родная? ― спросил он, убирая от себя подальше косяк и выпивку. ― Соскучилась по тебе. А еще у тебя здесь концерт скоро, а мы даже никак не отпраздновали, что скоро из Европы можно уезжать, ― она пересела к нему на колени, и Боб даже не стал этому возражать, только сильнее смыкать пальцы на ее тонкой талии. ― Что скажешь? Только ты, я, эта кровать, и больше никого… ― Когда ты так говоришь, я согласен на все. Но есть еще кое-что, что я хотел сказать, милая. Может, на эти две недели мы уедем куда-нибудь? Париж, Милан, Барселона? Все к нашим услугам, только ты и я. ― Конечно, Роберт, конечно, ― и она потянулась за поцелуем, после чего действительно не было места разговорам. Но также это была их последняя встреча. Как у пары, как у возлюбленных. Даже если он не хотел ее бросать, она не хотела, чтобы потом с ней поступали еще более жестоко, чем сейчас. Обман за обманом не стоил того, хотя она и так знала, что за Бобом водились разные грешки.             Руки дарили беспорядочные ласки, губы скользили по коже, оставляя следы воспоминаний еще на долгое время. Глаза лихорадочно горели в полутьме спальни, а вздохи говорили о множестве невысказанных слов, включая «люблю» или «прости меня». Они были единым целым, сплетенным клубком, в котором не находилось места для сомнений, тела двигались в едином ритме, пальцы с силой сжимали бока и спину, а также касались волос, груди, оставляя в памяти изгибы и множество прекрасных ночей позади. Губы дотрагивались до губ напротив, глаза жмурились от приближающейся разрядки, а под веками загорались звезды и Вселенная окрашивалась в тысячи новых оттенков. Ничто с этим не сравнится, даже прием от пилюли ЛСД. Дыхание смешалось, мысли исчезли в голове, а руки, эти мягкие, теплые руки, продолжали обнимать ее до тех пор, пока они не уснули.             Роберт оставил ее спать, решив, что ей стоит отдохнуть, хотя написал, что будет ждать ее по окончании концерта за кулисами, чтобы хорошенько все отметить. Она же, увидев записку, грустно улыбнулась, сложив ее в карман своего пальто. Очки, платок на голове, чемодан в руках ― она готова была уезжать. Она оторвала из своего блокнота клочок бумаги, написав синей ручкой на нем несколько поэтичных строчек, но она уже знала, что Боб обязательно догадается, о чем в них речь. Иногда все было достаточно прозаично.             «И если ты предлагаешь мне алмазы и ржавь, Я уже заплатила их сполна».             Так и заканчивались их отношения, но несмотря ни на что, они оставались друзьями, хотя эта романтическая страница между ними закрыта. Одинокая слеза стекла по ее щеке, прежде чем она закрыла за собой дверь номера и села в такси, погружаясь в долгие думы. Пожалуй, на это уходит много смеха, но еще больше уходит с вагон слез на то, чтобы перевернуть страницу этой жизни.