Ромашковый гербарий

      

Ежели семь ночей подряд считать на небе по семь звёзд — то на восьмую ночь приснится суженный.

      Над головой — бесконечные километры матовой темноты космической пустыни, с неисчерпаемыми отблесками рассыпчатого песка созвездий, что исчезают, стоит только отвести от них взгляд — Нюша смотрит пристально, сквозь свет мелкой пыли цепляет взглядом самые полюбившиеся: Процион из Малого Пса, Арктур из Волопаса, Ригель и Альнилам из Ориона — название ей подсказывает тяжёлая энциклопедия из библиотеки учёного.       Телескоп тоже его — сияет начищенной линзой объектива, отражает купол ясного неба, брызги выступившей росы на извилистой тропинке, и где-то в глубине даже виднеется изломанный выпуклой стекляшкой дом — уютный, теплый, одновременно и неряшливый и опрятный, с пятнами химикатов на полу и книгами в алфавитном порядке, с забывшимся дремотой на раскладушке учёным.       А Нюша поглядывает порой через плечо — вдруг не спит, вдруг идёт сюда, смотреть на комету или звездопад? — пока вокруг неё свершается обряд:       Одна звезда — сонными бутонами весенних цветов: нежными, хрупкими, после затяжных в этом году морозов, что ластятся к ногам, и в тонких нитях половинчатой луны — отливают ночным холодом, опадая на босые ступни пряной пыльцой.       Две — сухими страницами на подоконнике шелестит книга: старая, тёмная, манящая всем своим естеством, волнующая тайной — «Старинные гадания», как только попало нечто подобное к монографиям и справочникам?       Три — и неподалеку куст сирени пахнет любовью: неудержимо, до трепетной дрожи в груди, пушистой шерстью по рукам, терпкостью отцветающих яблонь, птичьим оперением, сладостью тонкого ручья.       Четыре звезды — древняя сила незримо наблюдает, затаившись: в тени, за спиной, на границе прозрачного света — она дышит надеждами юных душ, шагает сквозь историю, передаётся с уст в уста, живёт рождественскими морозами и купальскими кострами.       Пять — Нюша ищет подсказку на пыльных полках, ведомая рассказом Совуньи о восковых каплях, башмачках и гребнях под подушкой — это же всё суеверия и предрассудки, доверчивая моя, но книга на стеллаже слева.       Шесть звёзд — сам учёный подталкивает к ней всё больше знаний, поощрительно отвечая на вопросы, закрывая глаза на исчезнувший вновь телескоп — и пытливый ум находит новые, расцветает на глазах, и в девичьих руках мелькают словари, трактаты, самоучители, сменив радужные картинки сказок — а Лосяш кивает довольно, и треплет тяжёлой рукой её растрёпанные волосы, когда Нюша снова склоняется над страницами.       Семь — металл окуляра нагревается от неумолимо вспыхнувших щёк: воспоминания, фантазии, грёзы, стыд за нетерпеливость и собственное невежество, краткость минут наедине.       И когда Нюша проскальзывает под ромашковый узор одеяла, мысленно пересчитывая звёзды — вдруг действительно получится? — перед закрытыми глазами её стоит задумчивое лицо учёного.       И на восьмую ночь ей снится тоже он.