Тёмный и Сестра

Маражай, истинный отпрыск насилия и господства, пиршествовал блистательно в резне и мучительных пытках. Но став сородичами презренным, лёг в струпьях у ног Вольного Торговца, а смиренная слуга Золотого бога, по воле Светлости, вылизала раны нелюдя. Телом пронзительно холодный, едва различая шёпот чужеродной молитвы, разум Тёмного пребывал во тьме; одновременно в свободном полёте и скованности движений, переживая невыносимое спокойствие души, какое когда-либо испытывал. Маражай даже решил, не случилось ли с ним то, что на языке детей Иши, людей и иных разумных существ, определяют словом «смерть»? Но он не умер. Нелюдь ни на минуту не терял самосознания, чувствуя себя более живым — слышащим слова и звуки, различающим явь и грёзы, осознающим собственные мысли и конечности. Только лёгкие переполнял воздух, не давая сделать ещё один вдох, а сильное давление — выдох. Тёмный пытался дышать каждой клеточкой тела, но у него это не выходило. Резкий щелчок в ушах, взмах чёрных ресниц и стремительное падение возвратили его к «жизни». Когда Маражай открыл глаза, то его лицо выражало только холодное спокойствие. Спустя мгновение тонкие губы нелюдя растянулись в неприятной кривой улыбке, где бились едва различимые эмоции, которые никто не в силах прочесть. Нелюдь сам пришёл навстречу смерти: снял доспех ведьмы и положил в ноги неожиданным союзникам меч и жизнь. Но проклятое сердце ещё стучало под тонкой кожей в клетке из рёбер, и блестела частица голода в насмешливом взгляде. По чутью защитившись от опасности, холодным прикосновением оторвав ладонь девушки от своей шеи, Маражай мгновенно осознал, как близко прошла смерть. — Примитивное создание, — услышала неудачливая убийца хриплый голос нелюдя. — Ты правда думала, что сможешь так легко убить меня? Тёмный вскочил на ноги, провёл ладонью по длине шеи — убедившись, что вновь обрёл способность дышать — и уставился на руки беловолосой мон-кай. Её пальцы сжались в кулак, костяшки побелели — от злости или разочарования, как он надеялся. Ярость отняла у Ардженты речь. Короткими рычащими звуками вырвались из неё слова: — Изничтожить тебя — мой долг. Смерть каждого нелюдя должна стать неминуемой и неотвратимой. Сестра ждала и мысленно просила: «Опомнись, Светлость… не губи себя и других!»; одного слова, одного вздоха, одного взмаха руки достаточно, чтобы позволить её решимости свершить возмездие над богомерзким созданием. Но слишком увлечённый удачею дел, Вольный Торговец велел оставить нелюдя в покое. Кроткое подчинение утешило, но тут же ушла и вся радость — Тёмный жив, спасся, а позади него потоки крови, гибель родных и страдания обречённых сирот, что печалило девушку. — Твоё выживание лишь милость Императора, которому ты послужишь. Всадить нож под рёбра нелюдя Сестра удержалась, удушить — не смогла, а теперь малым казалось такое отмщение. Арджента хотела, чтобы он вгляделся в мёртвые глаза своих жертв, увидел в них безмолвную боль, тоску, прозрел собственные грехи, смахнул не отмытую кровь с лезвия меча и повинился. Но она всё равно не простит и не отпустит прегрешения, а в нём никогда не проснётся жалость и сожаление о содеянном. Они долго смотрели друг на друга, и злая насмешка нелюдя остужалась перед уверенностью наивных желаний. — Повинуйся или умри, так, сладкоголосая? — Маражай порывисто выдохнул, примеряя маску угодливого подчинения. Внутри него шла борьба между отчаянием выжить и гордостью наследника рода Эзирраеш, который оказался под печатью колючей зависти, прогнанный единоутробной сестрой из собственного кабала, чтобы затем страдать в беженстве, полный разочарования, принимая помощь, расположение и приказы защитницы в прошлом покорённых им же миров, выплачивая ей драгоценной кровью истиннорожденного каждую отнятую жизнь. Маражай едва не кривится от одной только мысли об этом будущем, но не показывает истинные чувства мон-кай, только подходит ближе, чтобы девушка содрогнулась от его пронизывающего до костей дыхания: — Я могу быть очень изобретательным в том, чтобы избежать сей участи… Отнюдь не случайное прикосновение пальцев нелюдя угрожает обугленному осколку аквилы на поясе Ардженты, силу и защиту которой она так ценила, чтобы придвинуть немного вперёд, к себе. Нелюдь ныряет вглубь почерневшей грани, извлекая на свет остаток воспоминаний из детской агонии. Множество чёрных пятен боли и криков для него совершенно чуждые воспоминания, чьим вкусом только будет похваляться перед девушкой, как золотой гроздью винограда, пожирая глазами её эмоции. Тёмный пробовал отголоски детских воспоминаний, пока ему не осталась только голая кисть и зёрна. Они пересохли и сжались в горящий плод на ладони, и цепь аквилы обожгла его запястье, напоминания о прегрешениях перед человечеством. В своей привычной отчуждённости в понимании путей тёмных Сестра оказалась абсолютно невосприимчива к колебанию, возникшему между ними, и лёгкая, нежная горечь обратилась в малую и невзрачную гроздь гнева. — Следовало, не раздумывая, казнить тебя, змей. — Арджента собрала эмоции в кулак, словно упавшие волосы. — Но отныне твоя жизнь… в подчинении. Маражай засмеялся над словами девушки, запрокинув голову, но золотой поводок замкнулся на его лебединой шее и исчез весь свет за белыми прядями. Немая покорность — вот ему первое наказание, точно, как с униженным пленником: делай то, что велят. Тёмный следует за Сестрой по дороге из нелюдя в дщери. Вечный Имматериум приближает его к Золотому как чудь серокожую в блеске цепей, бьёт по ушам в церковный колокол, с каждым ударом, с каждым движением властительницы, выкрикивая протяжным звоном хвалу Императору. Маражай знает, что она ведёт его на неравную сделку с совестью в попытке заковать в судьбу, где не светит кровавое пиршество, не улыбаются даже жаждущие боги, — только голодная сука, скаля острые зубы, всё также пожирает тёмную душу. Но нелюдь помнит, что в опасности кроется удовольствие, а в презрении есть подлинная страсть: люди сами проливают много крови на радость собственным правителям. И Тёмный не станет об этом спорить, нет, пока что — нет. Его тонкая кожа в гармонии сочетается с позолоченной красной мантией Сестры, а спокойствие девушки разрушается в щепки о чужеродную жажду насилия. Пусть миры горят, пусть кричат враги, коли их ждут агония, боль и смерть. Цепь и повиновение небольшая цена за то, чтобы выжить, чтобы он стал её, а она — его, водрузив кровавый венец из золотых колец на их головы. Они в крови родились, кровью же и увенчаны.