Тёмный и Сестра

За краем светового барьера из мерцающих силуэтов свечей протянулась багровая лента дороги. Ни одно тело не двигалось и не шевелилось на ней. «Боль». Маражай, отражённый пурпурными зеркалами, лежал совершенно неподвижно. Капли крови падали на пол, запах железа разливался в ледяном воздухе — атмосфера почти невыносимая, его грудь казалась болезненно пустой, и так было всегда, но особенно в присутствии безмолвной девушки, в немигающих глазах которой гнездился могильный холод. Прежде никто и никогда не видел его в таком настроении — и не увидит. — Я — истинный наследник своих предков. Неловко сделав вид, будто лишился остатков своей гордости, Маражай пал ниц к босым ногам Сестры Ардженты. По крайней мере, расположенные напротив друг друга зеркала уверяли, что дрожащий нелюдь безгранично обожает девушку перед ним и сделает всё, что она сочтёт нужным приказать ему. — Боль — мой постоянный спутник, — словно тень нелюдь накрыл собой ноги Сестры, положив голову ей на колени. Длинные волосы, местами чуть больше серые, чем чёрные, рассыпались по его плечам и спине. Усталость безвременного заточения давила на Тёмного, и ничего удивительного в этом нет. — Боль — неотъемлемая часть моего существования, — в его словах была правда, потому что тёмные были злобным народом с ничем не стеснённым естеством. Им были доступны все удовольствия в извращённом и бесконечном цикле насилия, пронизывающим их общество. В этом было и нечто большее, чем казалось на первый взгляд. Правда наслоена, его истинные чувства погребены под завесой тысячелетий лжи, но в глазах мелькало что-то более глубокое — тонкая уязвимость. «Страсть». Маражай постоянно слышит глухие стоны Той, что звучит всё громче и громче, пробираясь через море Имматериума в реальный мир, и в сознание эльдара, но гораздо медленнее. Голодная сука бьёт о стены темницы, заставляет нелюдя задыхаться и выжимать пот из своего худощавого тела. У него нет ни оружия, чтобы защищаться от призраков павшей империи и ни невинных душ, чтобы откупиться от демонов, явившихся его мучить. — Эзирраеш, — начала Сестра. Девушка нежными пальцами коснулась лба нелюдя. Тёмный чувствовал, как её пронзающий взгляд горит в его затылке, как её пальцы слишком сильно тянут некоторые из его маслянистых прядей. Он не двигается, лишь задаётся вопросом, есть ли у неё нож где-то под тонким слоем белой ткани, и почувствует ли, как в любой момент лезвие проникнет ему между лопатками. — Никто не придёт. Мышцы Маражая непроизвольно дёрнулись от фантомной боли. — Никто не укроет тебя от пронизывающего дыхания. «Голод». Тёмный чувствовал его на губах, пальцах и висках. Голод проникал в его вены, струился по волосам, но сильнее всего блуждал в душе — за один глоток из неё нелюдя будут убивать снова и снова. Жажда голодной суки не ограничивается ритмическим исступлением. Принц управляет танцем наивных детей звёзд, безудержных арлекинов в паутине интриг, безвольных архонтов в уединённых шпилях, и затем — их молчанием. — Ничья душа, даже родственная, не заменит часы твоего одинокого увядания… Сестра наклонилась к Тёмному, облако белых волос коснулось его щеки, и нелюдь приходит в себя. — Ты можешь попросить, если пожелаешь, и я закончу твои страдания. Тёмный поднимает взгляд на Ардженту, и на мгновение видит девушку одновременно прекрасной и отторгающей — слишком совершенной, чтобы быть живой или даже демоном… «Мерзость». Маражай судорожно сжимает пальцы от внезапного желания проткнуть кинжалом её шелковистую кожу. — Идём домой, — едва заметная тень мелькнула в глубине тёмных глаз с ресницами из замёрзшей травы. Маска Ардженты расплылась в приятной улыбке, затем она поцеловала нелюдя в губы, разрушив каждый его нерв и мускул, внутри и снаружи, через подобные смерти муки наслаждения. — Принц уже ждёт нас.