Заоконные трели

Следующим утром Светлана просыпается в одиночестве. Динка испарилась, оставив на кровати только мятую, вырванную откуда-то бумажку, на которой корявым почерком было начертано неопределённое «буду около рэсторана к 8». Светка пожала плечами и пошла пытать счастье к холодильнику. Знала, что вместо счастья в холодильнике висела покончившая жизнь самоубийством мышь и всё равно заглянула. Отыскала ломоть хлеба и с удовольствием его сжевала. Жаль, что она не умеет готовить ничего, кроме гречки и бутербродов. Завтра Новый Год всё-таки.

***

Дрожащие закоченелые арбенинские пальцы вновь перевернули страничку книги. Она намеренно взяла её с собой, потому что знала: стоять придётся долго. Ремарк несомненно был крут, и Диану уже совсем не огорчал факт того, что "ночь" здесь имеет иное значение. Казалось, замерзли даже волосы на голове, но согревала мысль о том, как оранжевое счастье с новогодней кислинкой обрадует Сурганову. Один лишь образ сверкающей на Сургановском лице улыбки заставлял резкий, превратившийся в сосульку нос Арбениной хоть чуточку оттаять.

***

Это их последний «концерт» в качестве «живой музыки» в этом рэсторанчике. Директор мягко сообщил это музыкантам сегодня, едва они вошли в переполненное заведение. Он сказал, что это очень здорово — что они такие талантливые и так быстро захватили интерес публики своим творчеством, но дело в том, что таким образом деловой ресторан скоро превратится в клуб, да и к тому же гости ничего не заказывают. Света почти не слушала: её мозг был полностью загружен обработкой, наверное, сотни лиц. Когда она позволила жизни втянуть себя в водоворот совпадений, и в итоге оказаться здесь, перед толпой. (А может, это и не итог вовсе?) Вероятно, когда решила сама спеть позавчера. Или когда прочитала стихи Динке? А если уже тогда, когда впервые ей сыграла на скрипке? Или всё же уже в ту самую секунду, как пригласила Арбенину к себе в комнату на чай? Или... когда подыграла ей в их первой заоконной трели? Да, скорее всего. Но это было неважно, ведь Сурганова вообще ни о чём не жалела. Она знала, что была самым счастливым и удачливым человеком на земле. И вот оно, это строгое выражение лица, кивающий профиль. Эти крепкие руки, всунутые в карманы, этот резкий нос, эти говорящие молчанием губы и эти мешковатые джинсы, запиханные в эти ботинки. Только шнурки теперь завязаны. И всю её, всю Динку можно обнять до хруста костей, вжать в себя и почувствовать собой каждый изгиб и вдохнуть её запах. Светка пихает её в бок. — Брось, Динка, то, что будет завтра, сегодня не имеет значения. Давай просто сыграем и споём, а? Складки на лбу разглаживаются, и Диана с играющей улыбкой наконец отворачивается от директора. И легонько целует куда-то между носом и краем губ. — Летс гоу. Сурганова догадывается, что такие действия очень быстро стали арбенинской привычкой, а для Светки каждый раз всё ещё как первый. Диане её минутные переживания показались сущей потерей этого потясающего времени. Ведь что было главным во всей этой рэсторанно-общажно-музыкальной истории? Вернее, кто. Кому невзначай покорилась её арбенинская непреклонная гордость? Кому она простила ту сильную обиду, лишь услышав волшебный голос и к кому вопреки пережитому позору вернулась, чтобы просто снова иметь шанс видеть эти стальные глаза? Всё это Светка, ради случайных касаний которой Диана готова... терпеть всю её эту скрытность, таинственность и сомнения в себе. Чего стоит только загадка о том, как такой музыкальный самородок оказался во власти медсправочников? Но Диана не из робкого десятка, и, пускай со временем, но и такого партизана она расколет. Это была настоящая новогодняя ночь, лучшая в жизни обеих. С собственными и новогодними песнями, с их звонкими, бьющими бокалы с шампанским, голосами и с подготовленными для Деда Мороза стихами публики. Пару раз на «сцену» подносили бокалы с шампанским, так что Света, плохо умеющая пить, улыбалась теперь ещё шире и ещё чаще, искусно однако водя смычком по скрипичным струнам с проявившейся дерзостью, а Диана, которая до определённого момента следила за напарницей с доброй снисходительностью, дала своему голосу большую волю, а ударам по струнам — больше развязности. Наконец прогремела полночь, и музыкантов, почти добросовестно исполнявших свой музыкальный долг уже около трёх часов прямо до конца уже прошлого года (почти — оттого, что слегка опьяневших), добродушно, как старых друзей, позвали за стол. Накормили оливье, щедро заправленным майонезом, который потом красовался на щеках Арбениной и на остром птичьем сургановском носу. Динка так часто успевала целовать Светку в самые разные участки лица и шеи за исключением губ, что скрипачка переставала хоть немного остывать и терять цвет рака. Но нравилось. Когда эти говорящие губы мимолетно оставляли невидимый след на её коже, казалось, они говорят ей какое-то непроизносимое слово — будоражущее, клокочущее. Распаляющее. Спустя два часа нового года, когда веселящиеся начали сходить с ума, как это обычно бывает под конец празднования, Сурганова стала на цыпочки и шепнула на ухо гитаристке: — Кажется, нам пора. Диана скользнула по профилю Сургановой чуть мутноватым взглядом и кивнула. Приспущенные веки, под ними блестящие глаза, маковый румянец и приоткрытые губы заставили зрачки задержаться на Светкином лице дольше положенного. Арбенина вдруг вспомнила о своём подарке и, думая о нём, облачилась в неубиваемую кожанку и шарф, который еле отыскала среди груды чужой одежды. — Динка, гитара, — услышала рядом с собой Диана уже около выхода и хлопнула себя по лбу. Ещё никто и ничто никогда не заставляли её забыть эту драгоценность, тем более там... Приятный, бодряший морозец открывает второе дыхание. Они идут одним целым, прижимая друг друга за талию, а по бокам болтаются уставшие инструменты. — Светик... — тихо начинает Диана хрипловатым от нагрузки голосом, — вот откуда ты такая взялась... в моей жизни? Светка выныривает из уютной задумчивости и светло смотрит Арбениной прямо в глаза. — Да какая, Динька, какая я? — Ты меня всю перевернула, вывернула шиворот навыворот, разобрала по частям и перекроила заново, андерстенд? — гитаристка отрывисто дышит, отчего быстро запотевпют диоптрии очков, на губы сама собой выползает улыбка. Сурганова смотрела точно в её суть, будто кристально ясно видела даже самые малейшие её помыслы. Она будто знала всё, что скажет Арбенина дальше, но с детским, искренним интересом наблюдала её потуги высказать все её чувства. — И самое странное — мне это нравится. Мне нравится маневрировать между собой и тобой, и я долго не понимала... — Диана останавливается, и Светка по инерции, конечно, тоже, — что это за чувство такое. Света не успевает потонуть в зелёных омутах: Диана ускользает на уровень ниже, копошиться в своём чехле для гитары. Замерзшие, закоченелые, можно подумать, бесповоротно, пальцы торопливо дёргают заедающий замок, алые уста шлют ему гулкие, шипящие проклятья. — Сейчас. — Динечка, я никуда от тебя не уйду. Эти слова обнадеживают и словно помогают. Диана, готовая сложиться прямо здесь в оригами, выдергивает прямо перед глазами Светланы авоську с ярко-оранжевыми мандаринами. — С Новым Годом, с новым счастьем, с новой музыкой, с новыми знакомствами, — игриво подмигивает, имея в виду свою особу, — и с новыми мандаринами, Светик! Сурганова растерянно моргает и поднимает руки, забывая, что ими нужно сжать подарок. Арбенина помогает ей, своими ладонями направляя её движения. — Светка, ну чего ты? Не нравится? — почти обижается Диана и складывает брови домиком. — Дареному коню в зубы не смотрят вообще-то. И тут же оказывается в плену всеобъемляющих рук. Мандарины бьются по спине. — Мандарины, Динка! Я даже и подумать не могла, но как мечтала! Но в следующее мгновение Светлана разрывает столь желанные объятья. "Как недолго счастье длилось", — успевает подумать Арбенина прежде чем в плен оказываются захваченными уже её губы. Тёплые сургановские губы настойчиво целуют, и Диана сразу сдаётся и пускает их дальше. Сама практически онемевшая, она чувствует, как вероломно проникает в рот чужой язык и как её собственный неумело пробует отвечать. Оцепенение спадает только тогда, когда они продолжают свой путь в общагу. — Спасибо, — довольная оказанным эффектом повторяет Света, потому что знает, что первых слов благодарности Диана не услышала. — Пожалуйста, — автоматом вылетает из рта гитаристки. Холод уже не кажется лютым, внутри разгорается то самое чувство, всё ещё оставшееся невысказанным, и жар жажды реванша.

***

Диана туманно, но с нежностью помнит, что по дороге Светка распотрошила один из немногих мандаринов и, опрокидывая в рот дольку за долькой, нахваливала её, динкино, благородство. — Это как долго ты стояла! Думаешь, я не знаю. Замерзла, наверное, окончательно. Я бы в сосульку превратилась, постояв там в твоём прикиде хотя бы час. Какая ты всё-таки безответственная! Вот я завтра, то есть уже сегодня, возьму и схожу в магазин. За шапкой. Подарю тебе. Новый год ведь только начался. — Завтра, а точнее сегодня, Сурганова, к твоему сведению, никакие магазины не фурычат, — зацепилась и поумничала Арбенина. Мандариновый сок сладкой дорожкой потёк по светкиному подбородку, и Диана почему-то сглотнула. Так громко, что Сурганова даже услышала. — Ой, Динка, ты же тоже хочешь? Давай, бери. Вот башка благодарная! За такой милой болтовней подруги пробрались по тёмным коридорам, скрипачка открыла дверь и закрыла уже изнутри. Диана молниеносно стряхнула с себя кожанку и шарф и теперь томно наблюдала за размеренными движениями Светланы. Но вот наконец на вешалке заняла свое место шапка, и Арбенина метнулась к Свете. Прижала её к себе так сильно, что у скрипачки вырвался невольный вздох. Диана пальцами очерчивала её узкие лопатки, медленно спускаясь от покатых плечей к гибкой талии, и Сурганова лишь сильнее подавалась к ней. Ближе, ближе ближе. "Хорошо, что не успела включить свет", — последняя здравая мысль, посетившая светкину голову. Потом на её губы обрушивается требовательный поцелуй. Непрерывая всех возбуждающих действий, Диана толкает Свету вперёд, к кровати, заставляя слепо пятиться. Она чудесным образом успевает уронить мандарины на прикроватную тумбочку перед тем, как Арбенина роняет её саму на кровать и мягко наваливется на Сурганову сама. Ловкие руки гитаристки бесстыдно исследовали её тело, сжимали маленькую грудь через одежду, гладили упругий живот и возвращались за спину, пересчитывая каждый позвонок. Сурганова нелепо подаётся вперёд, как кошка выгибается, отзываясь на каждое прикосновение. — Ну вот, опять ты делаешь это со мной, Сур-рганова, — сипло произнесла Диана, пытаясь вдохнуть побольше воздуха. Светка сильнее сжимает коленками её таз и произвольно подаётся навстречу бёдрами. Этого хватает для того, чтобы Арбенина мелко задрожала. Света сквозь тяжёлое дахыние хрипло усмехается. — Сдула-ась... Диана ярко чувствует, как мир в её глазах переворачивается, и вот она уже вжата в матрас, а над ней — любопытно-хищное лицо с упавшей на лоб отросшей чёлкой. Беспощадные пружины врезаются в спину, кровать своими звуками грозит развалиться от любого мановения. Светины горячие пальцы пробежали по дианиному животу и подобрались к её остроконечной груди. Играя то с одной, то с другой правой рукой, левой Сурганова непостижимым образом оставила Арбенину без водолазки. — Не холодно? — донесся до слуха гитаристки заботливый вопрос. — Боже, Сурганова, я убью тебя, — прорычала Диана, приподнимаясь на локтях. Не прекращая мучить напарницу, скрипачка стянула с себя свободную кофту. Арбенина притянула её за спину и щёлкнула застежкой лифчика, который почти ничего не поддерживал. Света уже очерчивала влажную дорожку поцелуев по шее, между ключиц и ниже. — Рассказать, что с той же страстью, как вчера, пришёл я снова, — горячо зашаптала в ухо Арбениной строки дурацкого Фета и прикусила мочку. Гитаристка почти взвывает. Сурганова нашаривает в темноте ремень. Диана всё ещё удивляется её многозадачности какой-то окраиной сознания, когда ремень выскальзывает из петель, и её брюки спускают. Арбенина практически физически ощущает, как теряет связь с реальстью вместе с тем, как Света наращивает темп. Она не может думать ни о чём, кроме сосредоточенного лица, обрамленного темнотой, того, что твориться там, внизу, вне зоны видимости и соревнующихся в голове обвинениях самой себе, потому что не сумела разглядеть в Светке эту черту. И вот она перед ней: требовательная, властная, ловящая губами её восхищенные стоны. Апогей приходит быстро и ярко, и вот Диана лежит: размякшая и непривычно задумчивая. Рядом падает Сурганова. Вынуждены быть слишком близко из-за узкой кровати. — Вот у тебя, заяц, поразительная способность, — изредка срываясь в шёпот говорит Диана в потолок, — читать стихи в самые неподходящие моменты. — Тебе нравится? — Уже ненавижу Фета. Приятными мурашками пронизывает тело от бархатного, грудного смешка. — Светик, — вновь начинает Диана, — вот я даже и подумать не могла, что ты... такая. Света не может различить эмоцию этого высказывания. То ли восторг, то ли презрение. — Жестокая? — Властолюбивая. В словах слышится улыбка, и Светка успокаивается. Значит, всё хорошо. — Но это только сегодня, Сурганова, — предостерегает гитаристка. — Я ведь тоже... — Ты ведь тоже не промах, — перебивает и заканчивает за неё скрипачка, бьёт ногой чужую ногу под колючим пледом. Толкают сильнее в ответ. — Да. И снова затапливающая пространство тишина и замедляющееся дыхание. Диане кажется, что она очень счастлива. И сейчас, когда время неограниченно растянулось и застыло, наконец есть возможность заглянуть в калейдоскоп событий с момента их первой заоконной трели. Арбенина закрывает глаза и, похоже, её окутывет непринуждённая дремота. — Динька. — М-м, — слегка недовольно. — Дай мандарин. — Светка, вот знаешь что? — возится в сетке и достаёт заветный цитрусовый. — Ну знаю, Динечка, какая я несносная, ну просто очень вкусные, — как же прекрасен её тембр, её расслабленный звук. Арбенина мягко прижимается губами к её губам, смакуя их вкус. — Я хотела сказать: я люблю тебя, — и только потом передаёт в её тёплую руку мандарин. Света задерживает дыхание. — И я тебя очень-очень, — и тихо-тихо добавляет: — Так вот, что это за чувство...