Пионерский лагерь «Солнышко»

Ваня

      Когда мультик заканчивается, на улице льёт, как из ведра. Мы с Пашей промокли до нитки. Я дрожу и зачем-то кутаюсь в его рубашку, которую хотел попросить ровно за мгновение до того, как он набросил её мне на плечи. Я скучаю по своей сухой джинсовке, которую оставил в кинотеатре, и Паша уходит за ней, мягко дотрагиваясь до моего плеча. Стоит признать, есть некоторые плюсы в том, что он читает мои мысли. Но мне приходится целую минуту сидеть у входа одному и скучать по Оладушкину.       Когда все бегут к корпусам, хлюпая по лужам, Паша прячет нас от любопытных глаз, и мы идём рядом, кутаясь в мою куртку. Кажется, при этом мы должны бы держаться за руки, — хотя бы для удобства, ведь мы сталкиваемся плечами при каждом шаге, — но я боюсь, что это будет неправильно, ведь мы друзья, поэтому, когда думаю «Можно взять тебя за руку?», добавляю к этой мысли вторую «Нет, это было бы странно и неуместно…» — Не странно. — отрезает Паша и цепляется мизинцем за мой мизинец. Мне кажется, что его кожа сейчас теплее моей. Я пересекаюсь с ним взглядом. — Уместно. — кивает он, успокаивая меня.       Когда мы приближаемся к корпусу, Паша отпускает мой мизинец и легко подталкивает меня вперёд, чтобы ни у кого не было ощущения, что мы шли вместе. Я поднимаюсь в комнату и вижу на кровати Макса развешенную промокшую одежду. Самого Опрятнова здесь нет, поэтому я делаю вывод, что он в комнате Даши и её соседок. Скорее всего, с кем-то из парней, и все вместе они играют в «дурака» или в «правду или действие».       Я захожу в ванную и выжимаю промокшие вещи. Паша возвращается как раз тогда, когда я уже закончил их развешивать и переодеваю бельё. Он, как всегда, вовремя… Половина моих ягодиц находится над резинкой боксеров, а окоченевший член не помогает натянуть на него сухую одежду, изгибаясь дугой. — О, — Паша издает удивленный выразительный звук, неотрывно глядя на светлую поросль волос под моим животом, — уже ждёшь меня?       Снова подкалывает и я фыркаю, весело скалясь. — Не сердись, — просит Паша, вставая у меня за спиной, — я же шучу. — он ласково дотрагивается до моей лопатки, и, набравшись смелости, подаётся вперёд, мягко и почти невесомо целуя заднюю поверхность моей шеи, и меня ведёт от передоза нежности, которую дарит мне этот невозможный человек за доли секунды. — Знаю. — отзываюсь я, стесняясь взглянуть на него. Просовываю руки в рукава футболки. — А вот это зря. — выразительно произносит Паша, укладывая подбородок мне на плечо. Выражение его лица такое, словно я, Самый Невезучий человек на планете, сказал, что хочудоить гремучих змей. (Да, я в курсе, что вымени у них нет. Я имею в виду, сцеживать их яд в баночки). — Что? — я оглядываюсь через плечо. — Почему?       Паша трётся носом о заднюю поверхность моей шеи, вызывая мириады мурашек, его руки оборачиваются вокруг моей талии. — Массаж. — он проговаривает каждую букву, касаясь губами моей шеи, — Я же обещал. — он отпускает меня, и я остро ощущаю холод и пустоту в груди. — Ты не должен. — я качаю головой и снова поднимаю руки, чтобы натянуть футболку, но Паша останавливает меня прикосновением холодных пальцев к плечу. — Но я хочу.       Я опускаю руки, и футболка соскальзывает на кровать.       Поворачиваюсь к нему лицом и мысленно отзываюсь, робко обнимая его шею пальцами:       Я… я тоже.       Паша кладёт руки на мои бёдра и резким рывком притягивает их к себе, сталкиваясь со мной животом. Я охаю, прикусываю губу и восторженно улыбаюсь, ощущая его напротив себя. Паша водит кончиками пальцев по моим бокам, а потом мягко толкает меня, и я падаю на кровать, очарованный его тёмными расширенными зрачками. — У тебя же нет аллергии на детский крем? — правой рукой Паша упирается мне в грудь, его колено оказывается меж моих разведенных ног, полусогнутых в коленях. Паша воспроизводит доминирующую позу из того единственного нежного и комфортного порно, которое я посмотрел до жёсткой БДСМ-порнухи с рыжей девушкой. (После него я больше никогда не гуглил «PornHub»). — Нет. — отзываюсь я севшим голосом. — Как мне лечь?       Рука Паши скользит от моего сердца к левому плечу, вскользь задевая сосок; он сжимает меня пальцами и прерывисто выдыхает. Моё плечо потеет под его ладонью. — На живот. Через ми-… просто… чёрт, Ванечка, дай мне минуту. — сбивчиво говорит Паша, мягко опускаясь на мои бедра. Он прикрывает глаза, поднимая подбородок вверх и размыкая свои потрясающие губы в жарком прерывистом вдохе, который превращается в стон. Я тянусь рукой к его лицу и провожу подушечками пальцев по раскрытым влажным губам. Паша целует мои пальцы и притирается ко мне, мягко ёрзая на моих бёдрах. Ощутив холод и влажность его шортов, я охаю и дрожу. Паша чертыхается. — Подожди минутку, переоденусь в сухое.       Я переворачиваюсь на живот, поворачиваю голову, укладывая её на скрещенные руки. Паша выпутывается из мокрой футболки, и та трещит, опасно натягиваясь. Я вижу его обнаженный пресс уже третий раз, но сейчас это как будто острее, интимнее. У него четыре очерченных кубика и два проглядывающих. Джинсовые шорты прилипли к коже, и Паша чертыхается, когда стягивает их вместе с бельём. Я стараюсь не смотреть, но это выше моих сил, поэтому я просто принимаю это как ответку моему пляжному стриптизу. У него восхитительные загорелые ягодицы… Вспоминаю, как сравнивал их с половинами персика, и понимаю, что хочу провести по ним ладонями и прикусить его кожу.       Паша подходит к шкафу и открывает дверцу с зеркалом. Я зажмуриваюсь. Да, я помню, что Оладушкин не отражается в зеркале, но это могло быть простым совпадением, а видеть своего… друга с этой стороны я пока морально не готов. — К чему ты не готов? — спрашивает Паша совсем рядом. Я открываю глаза. Первое, что попадает в поле зрения — его восхитительные длинные ноги, потом — его трусы, липнущие к мокрой коже и облегающие каждый миллиметр Пашиного органа. Выше паха поднять глаза я просто не могу. — Видеть тебя голым. — я тихим голосом сообщаю его паху простую истину. — А что не так? — он, кажется, обижен. Крутится, оглядывая себя. Паша, а не член. — Я тебе не нравлюсь? — Господи, Оладушкин… — я прячу лицо в подушке, краснея и хихикая.       Нравишься, нравишься, нравишься! Давай просто перейдём к делу? — Как скажешь. Желание клиента — закон. — и тут его длинные ледяные ноги возникают в ощущениях моей задницы и бёдер. Я вскрикиваю в подушку и оглядываюсь. Паша трёт ладони, чтобы сделать их теплее. Перехватив мой взгляд, он говорит: — Если будет больно или неприятно, скажи мне.       Он выдавливает на ладонь детский крем, и мне в нос ударяет густой запах цинка. Когда его чуть согретые скользкие руки дотрагиваются до моей поясницы, я охаю и вздрагиваю. — Расслабься. — просит Паша, начиная водить руками по моей спине.       О, это довольно непросто, — мысленно ворчу я, — мне так холодно, что соски сейчас порвут матрас. — Хочешь… исправить это? Я отвернусь. — предлагает Паша.       Я хочу качнуть головой, но потом понимаю, что отрицательный ответ не сделает мне лучше. — Чёрт, да. — обреченно произношу я. — Мне нужно согреться.       Паша слезает с меня, отворачивается и сцепляет пальцы в замок, обнимая свои колени. Я смотрю на струйки воды, сбегающие по стеклу, растираю руки и прикасаюсь к затвердевшим соскам. — Блять… — я захлёбываюсь воздухом. — Больно? — осторожно спрашивает Паша. — Нет, просто… у меня от этого молнии по всему телу. — Расслабь живот, накройся пледом и попробуй потянуть, чуть покручивая. — Спасибо, профи. — иронично произношу я, фыркнув, и накрываю бедра пледом. — Я просто предложил. — пожимает плечом Паша. Я закатываю глаза и пытаюсь следовать его рекомендации. Лучше мне не становится, потому что я делаю что-то не так. — Паш, — зову я тихим голосом, — мне кажется, я делаю что-то не так. — Мне сложно судить отсюда. — Ты мог бы… мог бы… — я не могу произнести эти слова вслух, поэтому говорю мысленно: «повернуться и посмотреть?» — Уверен, что хочешь этого? — Да.       И Паша поворачивается. С этой его милой позой он похож на взъерошенного, вылизанного кошкой птенца. Когда он видит меня, обхватившего свои соски, его пальцы сжимаются до хруста. — Покажи, как правильно. — прошу я, не узнавая собственного голоса. Паша хрипло выдыхает, кивая, и подсаживается ко мне чуть ближе. — Запоминай, салага. — шепчет он и, дотронувшись до своей груди, показывает, как мне следует обхватить себя пальцами, чтобы согреть замерзшие бусинки сосков. Похоже, он чертовски возбуждён, потому что под моим взглядом на его грудь Паша приоткрывает рот и прерывисто дышит. Мои губы вторят его губам. Я придвигаюсь ближе, на секунду прижимаюсь виском к виску Паши, и он отчаянно стонет, запрокидывая голову и сильно сжимая себя. Мои глаза делаются дикими от звука Пашиных стонов. Это я так на него влияю?.. Не разрывая с его грудью зрительного контакта, укладываю голову ему на плечо, притираюсь щекой и смотрю, как он ласкает себя, мне в наставление.       Его сосок розовый, и он блестит от крема, и я хочу взять его в рот, и проверить, стал ли он теплым и, если не стал, немного подержать его во рту, согревая. Паша отпускает его, хрипло постанывая от прикосновений и от пошлости моих мыслей.… Я вопросительно взглядываю на Пашу, но он качает головой, запрещая дотрагиваться. Я коротко выдыхаю остатки воздуха и, прикрыв глаза трепещущими ресницами, прячу кончик носа в изгибе Пашиной шеи и вдыхаю его сладкий аромат вперемешку с запахом дождя. Чёрт… я хотел осторожно вобрать его в рот поцелуем… Легонько целую Пашку в шею, отстраняюсь и слежу за реакцией: он выглядит до того восхитительно, что я хочу немедленно поцеловать его в губы, — распятый на стене: пальцы сминают мою футболку, глаза лихорадочно блестят как драгоценные камни, губы раскрыты и искусаны, меж бровей моя любимая морщинка, на груди красные пятна, хотя я точно уверен, что не успел наставить ему засосов…       Я обнимаю ладонью его горло, поднимаю взгляд на его губы, когда Паша проводит по покрасневшей коже кончиком языка.       Хочу поцелуй… — прикрываю глаза и тянусь к нему, но встречаю препятствие в виде прохладных пальцев. Паша дотрагивается до моей щеки холодной ладонью, приводя меня в чувства. Он смотрит на меня с жалостью и сожалением. — Прости, я не могу. — он качает головой и спешит успокоить: — Это не из-за тебя. Дело в… я просто… Это… это из-за клыков. — он отводит взгляд, мрачнея. Я смотрю на его напряженный профиль и отчетливо вижу серьёзные припухлости на верхней губе и вздувшиеся, словно от укуса пчелы, щёки. — Они… иногда удлиняются… — как сейчас, — и… ну, понимаешь, — мешают. — он смотрит на меня с нежностью и тоской: — Не хочу тебя поранить.       Я становлюсь пунцово-красным от стыда. — Нет, — отчаянно мотаю головой, — это ты извини. — тяну его к себе и обнимаю за плечи, пытаясь подбодрить. — Нам не следует этого делать. Всё слишком быстро происходит… Не знаю, что на меня нашло. Я себя так не веду. Наверно, гормоны в голову ударили. — хриплю последнюю фразу и падаю лицом в подушку, потому что готов умереть от стыда. — Не говори так. — просит Паша, мягко касаясь пальцев моей раскрытой правой кисти. — Не говори о своей смерти. — Это просто крылатое выражение. — бурчу я в подушку. — Всё равно. — он сжимает мои пальцы, придавая веса своим словам. — Ладно.       Не горю желанием продолжать этот разговор, поэтому прошу Пашу размять мне спину, как изначально и было заявлено в райдере.       Успокоившись, он усмехается: — Твои соски не порвут матрас?       Я ложусь на бок так, чтобы Паше было видно, дотрагиваюсь до них кончиками пальцев, чуть пощипываю и выношу вердикт томным шепотом, глядя на него помутневшими от желания глазами: — Мягкие. — я чуть прикусываю нижнюю губу, робко касаюсь пальцами своего правого виска, провожу ими по щеке и задеваю мизинцем губу. Паша издаёт скулящий звук. — Вроде… не должны? — невинно пожимаю плечом.       Я снова ложусь на живот. Паша седлает мои бёдра. Его потеплевшие руки погружают меня в приятное состояние дрёмы. Он разминает мою шею, и у меня от удовольствия сильнее начинают течь слюнки. Затем он надавливает на плечи, лопатки, постукивает пальцами и рёбрами ладоней, выводит круги на моей спине, подбирается к пояснице. Я неосознанно приподнимаю бёдра, прогибаясь в спине, теснее вжимаясь животом в кровать и подставляя задницу Пашиным рукам. Он не дотрагивается до меня там, но он чертовски близко, и это заводит ещё сильнее. Я дышу тихо и спокойно, пока Паша делает мне массаж своими золотыми руками. — Тебе нравится? — тихо спрашивает он, чтобы не развеять интимную атмосферу доверия, создавшуюся вокруг нас. — Это лучше секса. — Не говори, пока не попробуешь. — Я до старости останусь девственником. — Уверен? — спрашивает Паша. У меня широко открываются глаза, ведь это буквально третье предложение, но тут Паша надавливает локтем на какую-то точку в моей спине, не позволяя уточнить, я падаю, как тряпичная кукла, и не могу пошевелиться. — Это пройдёт через пару минут. — успокаивает Паша. — Мне продолжить, или остановимся на спине? — А ты можешь ещё? — уточняю я. — Конечно. Моя мама работала массажисткой — я много чего умею. — отзывается Паша. — Давай голени тебе разомну?.. — Да, пожалуйста. — шепчу я, прикрывая глаза — уже знаю, что с ним будет приятно.       Паша разминает меня так, будто месит тесто — с чувством, толком, неспешно и местами даже ласково. Он обхватывает мою голень обеими руками и, надавив большими пальцами, массирует, проходясь снизу вверх. Я приподнимаю корпус, не размыкая век, и постанываю от наслаждения.       Это в сто… нет, в тысячу раз лучше секса, Паш. Ты восхитителен. — Спасибо. — по голосу слышу, что Паша смущенно улыбается. На мгновение он оставляет мою ногу в покое, наклоняется и… робко дотрагивается губами до кожи под левой коленкой. Я расслаблен, поэтому ощущаю это очень остро, начинаю скулить и ёрзать. — Сделать так ещё раз? — Да, да! Прошу!       Паша целует кожу на правой ноге — дольше и глубже. Это потрясающе. Я прошу его ещё об одном поцелуе — последнем, но он отказывает: — Может, в другой раз. Мы же друзья, не забыл? — ведёт кончиками пальцев от места поцелуя к моим боксерам, очерчивает мои ягодицы подушечками больших пальцев, легко царапает ногтями под ними и мягко усмехается моей слабости, потому что под его руками я дрожу от наслаждения. В этот момент мне хочется рявкнуть, что друзья не ведут себя так, как мы, что я пиздецки сильно хочу его, но я не говорю этого, а мысли разметаю в стороны, как сор веником, пока Паша не уцепился за них, и я всё не похерил…       Я же копаю под него, чёрт бы его побрал!..       Он укладывается на кровать рядом со мной и смотрит в потолок. Я всё ещё лежу на животе, подложив руки под голову, и напоминаю сам себе подтаявшее мороженое, — до того мне хорошо и лениво. Смотрю на него — слегка напряжённого, с мурашками на коже. — Вампирам бывает холодно? — спрашиваю я, укладываясь на правый бок, и касаюсь кончиками пальцев мурашек на его предплечье. Его руки сложены на животе, и я прослеживаю движение гусиной кожи подушечками пальцев. — Чаще, чем ты думаешь. — отзывается Паша, раскрывая левую руку, и я тут же проникаю пальцами меж его пальцев, сцепляя наши руки в надёжный замок. — Это плохо, что я хочу обнять тебя? — шепотом спрашиваю я, прижимаясь лбом к его прохладному плечу. — Нет. Потому что я хочу того же. — отзывается Паша, касаясь губами моей макушки. Я перевожу это как разрешение, чуть приподнимаюсь на локтях, чтобы Паша раскрыл руки, и укладываюсь, накрывая его своим телом. Протискиваю руки под его спину, чтобы обнять покрепче, минуту потираясь грудью о Пашу, устраиваясь поудобнее, и потом затихаю, прижимаясь ухом к Пашиной груди. Закрываю глаза и напрягаю слух, но его сердце всё равно не слышу.       Это значит, что он мёртв, да?..       Прижимаюсь теснее, боясь отпустить. Зачем я держусь? Я не знаю. Наверно, я убедил себя, что рядом со мной, в моих объятиях Паша будет жив. Как это жалко выглядит!..       Приподнимаю голову, оставляю робкий поцелуй на небьющемся сердце и спрашиваю: — Давай выпьем чаю? — Вань, это самое эротичное, что мне предлагали после массажа. — признаётся он, ласково проводя пальцами левой руки от моего виска к подбородку. Паша говорит таким тоном, что невозможно понять, шутит он или говорит серьезно. Но потом он смеётся, и я отвечаю ему тем же, но замолкаю, потому что моё внимание привлекает Пашина грудь. Его правый сосок всё ещё поблескивает кремом. А я всё ещё хочу взять его в рот. Безумно хочу. — Ванечка, не заводи, — просит Паша, мягко отстраняя меня, — иначе из постели не вылезем до еврейской Пасхи. — Должен признать, это было резонное замечание, но всё равно обидно, что мне не разрешили дотронуться. Впрочем, это могла быть маленькая месть за мою пляжную мастурбацию, и мне перепадает пресный поцелуй в костяшки кулака, поэтому я недолго обижаюсь. …потому что всё равно нахожу способ дотронуться — делаю щенячьи глаза, по-кошачьи прогибаюсь в спине и, ластясь щекой, притираюсь к Пашке, а когда подбираюсь к его грудной мышце, поворачиваю голову и мягко целую в ареолу соска. Паша отзывается восхитительным вздохом. — У тебя есть чайник? — спрашиваю я, седлая его бедра. — Конечно. А у тебя есть чай? — уточнил Паша, приподнимаясь на локтях. — Есть. — Мы просто созданы друг для друга! — воскликнул Паша, улыбаясь. Он протянул руку к моему лицу и ласково провёл пальцами по скуле. Я повернул голову и поцеловал его ладонь. — Возвращайся скорее. — Скорее? — поддразниваю я, перехватывая его руку и целуя запястье. — Хочу снова тебя обнять.       Пока Паша вскрывал коробок с чаем и искал сахар по всей сумке, я вышел в коридор в приподнятом настроении. Дождь разогнал всех не только по корпусам, но и по комнатам. «Где люди? Нас тут сорок человек!» Кроме меня в коридоре никого не было. Я направился в тот его конец, где был скат крыши бассейна, — там на табурете стояла бочка с водой. Я уже подставил под носик электрический чайник, когда ощутил на коже насекомое. Оно ползло по моему позвоночнику от резинки трусов к затылку. Ужас парализовал мое тело. Я не мог даже дёрнуться, чтобы стряхнуть его. Вода переливалась из наполненного чайника на пол. Я зажмурился, дрожа всем своим существом, и стал молиться, чтобы это были банальный муравей или муха, но что-то подсказывало мне, что это — черная вдова…

Паша

      Я люблю дождь, но только издалека: когда есть плед, чашка чая, книга и любимый человек, которого можно обнимать. Сегодня… сейчас у меня есть всё, что нужно, чтобы пережить дождливый день. Плед уже на моих обнаженных плечах. Чашка скоро наполнится чаем. Книга лежит в моей тумбочке. А любимый человек только что коснулся губами моей груди.       Я понимаю, что что-то не так, когда Ваня не возвращается через три минуты. Возможно, я говорю как конченый ревнивец, — Боже, он ведь даже не мой парень! Что со мной такое?! — но сколько времени может занять поход от комнаты к баклажке с водой, когда тебе пообещали объятия и, возможно, нечто гораздо бо́льшее?.. Я напрягаю слух и различаю шум дождя за окном, затем — частый стук капель по кафельной плитке. Что-то не так. Я выхожу в коридор с пледом на плечах и вижу остолбеневшего Ванечку, в руке которого дрожит переполненный чайник, из которого на пол хлещет вода. Ваня не шевелится. Он будто боится пошевелиться. Я бегу к нему через полкоридора, забираю чайник из рук, перекрываю подачу воды и дотрагиваюсь до сведенных лопаток. Ваня вздрагивает и стучит зубами. Я вижу на его позвоночнике паука. Мелкого ублюдка, отпрыска сожжённого мой каракурта. Я боюсь, что, тронув паука, сделаю хуже, и он укусит Ванечку. Я боюсь, что, если не сделаю что-нибудь, паук укусит его. Меня трясёт. Я молюсь Господу, чтобы сделать всё правильно…       Я встаю на колени сбоку от Вани, кладу левую ладонь ему под живот, а правую — чуть выше ягодиц, чтобы он случайно не дёрнулся, набираю в грудь воздух и сдуваю с Вани паука. Когда насекомое оказывается на полу, я растираю его подошвой кроссовка. Поднявшись, с силой провожу по коже от лопаток до резинки трусов, растирая Ванину спину — под его кожей я чувствую жар, покалывание и точечные судороги. Ловлю его лицо ладонями, мягко встряхиваю за плечи, и он начинает приходить в себя. — Ванечка, — я притягиваю его к себе, соприкасаюсь с ним лбом и запахиваю плед, пряча под ним Ваню, — как ты? — Я… мне… — шепчет, отчаянно цепляясь за мои плечи и царапаясь, — страшно.       Я укладываю его голову себе на плечо, ленивой лаской одариваю щёку, затылок и шею, обнимаю его под лопатками и мягкими круговыми движениями растираю спину, прогоняя страх и мурашки. — Казалось, будто по позвоночнику ползёт паук. — сипло произносит Ваня.       Я обнимаю ладонями его спрятанные под пшенично-песочными волосами ушки, мягко отстраняю от своего плеча и приподнимаю его голову, прося взглянуть мне в глаза. — Я сжёг его, ты помнишь? — потираю мочки ушей, нормализуя давление, ласково провожу пальцами по правой скуле. Ваня прикрывает глаза и кивает. Я растираю его щёки большими пальцами и слышу тихий удовлетворённый звук. Не хочу пугать его, поэтому не говорю, что это было взаправду. — Идём ставить чайник. — мягко произношу я и тяну его прочь от злосчастного окна. Он следует за мной, стараясь прижаться, чтобы не чувствовать того первобытного страха за свою жизнь, который неосознанно проигрывает в голове, и я понимаю, насколько ему сейчас херово.       Когда мы возвращаемся в комнату, я переворачиваю стойку для обуви на бок и ставлю на неё переполненный чайник, рядом с ним — наши кружки с чайными пакетиками и ложками. Ни на секунду не выпускаю руку Вани, который дрожит и жмётся к моей спине голой грудью. Мы ждём, пока чайник закипит. Я вжимаю Ваню в дверцу шкафа и обнимаю, успокаивающе почёсывая лохматую голову.       Чайник вскипает, и я разливаю по чашкам кипяток. Передаю Ване его кружку, беру свою и веду Сырникова к его постели. Мы ставим кружки на тумбочку, я забираюсь на Ванину кровать и тяну его к себе, усаживая на свои колени. Он избегает моего взгляда и краснеет. Это хороший знак — он приходит в себя. Я укутываю нас в свой плед, подтаскиваю Ванин и кутаю его во второй. Он всё равно остаётся ощутимо холодным, но под кожей на спине ещё полыхает ужас. Притягиваю Ванечку поближе к себе, обнимаю за спину сквозь один плед и растираю, разгоняю кровь по телу, чтобы он согрелся.       Я бы хотел… — начинает думать Ваня, но обрывает мысль. Прячется от моего взгляда. Я касаюсь пальцами его затылка, и Ваня, прикрыв глаза, отзывчиво выдыхает, размыкая свои припухшие от покусываний губы. Он утыкается носом мне в шею и согревает меня теплом своего дыхания. Я продолжаю поглаживать его спину левой рукой, а правой тянусь к его чашке с чаем. — Думаю, он уже остыл. — я носом отодвигаю в сторону плед, оголяя его ключицу, и прижимаюсь губами к коже у основания шеи, чуть втягивая её в рот, но не настолько, чтобы задеть клыками, и легонько посасывая. Ваня шумно сглатывает и размыкает губы. Я остро ощущаю его горячее дыхание, опаляющее мою кожу. Ваня медленно отстраняется. Он всё ещё не в себе после панической атаки в коридоре — глаза стеклянные и пустые. Я передаю ему кружку, но держу её вместе с ним. Ваня пьёт по чуть-чуть, и я чувствую, как его тело оттаивает от чая.       Когда он возвращает мне кружку, я отставляю её обратно на тумбочку, и Ваня обвивает меня своими конечностями, а раскаленными губами прячется в моей шее. Его горячая обнаженная грудь тесно прижата к моей. Я ощущаю биение его сердца напротив своего небьющегося — оно гулко ухает в груди Вани. Он минуту ёрзает у меня на коленях, пытаясь устроиться поудобнее, затем затихает и, кажется, засыпает. Я быстро выпиваю свой чай и, крепче обнимая Ваню, охраняю его сон.       Ваня дрожит и царапается, раздирая мою спину, — ему снится кошмар. Наверняка про черных вдов, оплетающих тело липкой паутиной. Ваня стонет, цепляется за меня, вскрикивает и просыпается. Его тяжелое дыхание беспокоит меня, и я готовлюсь в любую секунду снять его со своих бёдер и броситься искать чертов ингалятор, если Ванечка начнёт задыхаться. Но всё обходится: Ваня самостоятельно успокаивает дыхание, робко перебирая пальцами короткие прядки волос на моём затылке, затем осторожно сползает с моих колен, выпутывается из одеяла и минуту смотрит на меня с нежностью и усталостью в ореховых глазах.       Затем он выдвигает ящик тумбочки, достаёт из него большой, но тощий блокнот с темно-зеленой обложкой и мысленно произносит: «Для тебя.» Смотрит на блокнот в своих руках, с силой сминает его и, подойдя к двери в туалет, — я следую за ним, — выбрасывает блокнот в урну. Я не знаю, почему он это сделал — эти мысли сейчас скрыты от меня, — но я уверен, что это решение стоило ему немалых терзаний, поэтому искренне благодарю его, притягиваю к себе и обнимаю, мягко теребя пальцами «утиный хвостик» пшеничных прядок на затылке.       Мы — клубок целующихся тел. Наши губы не встречаются, но мы всё равно целуемся. Я избегаю его шеи, чтобы случайно не поцарапать, а он наоборот — липнет к моей, водит губами и носом, обжигает дыханием и хрипло нашёптывает что-то на непонятном, бессвязном языке. Когда оказываюсь сверху, целую его запястья, прижимая их к матрасу, оставляю губами мелкие укусы на чувствительных локтях. Мы не отлипаем друг от друга до самого вечера. Не отлипали бы ещё дольше, но я слышу, что Максим возвращается и скатываюсь с Ванечки, забирая свой плед, и укладываюсь на свою кровать, отворачиваясь к стенке и притворяясь спящим.       Я дожидаюсь, пока Макс уснёт, натягиваю шорты и кроссы, и склоняюсь над Ваней. — Куда ты? — спрашивает он, блестя доверчивыми детскими глазами. Я так его люблю… — Прогуляюсь. — мягко сжимаю его голое плечико. — Не закрывай окно.       Выхожу через дверь, сбегаю по лестнице и, выйдя под дождь, машу Ване, замершему у окна с пледом на плечах. Его грустные глаза наполняются слезами, и мне безумно хочется сделать для него что-нибудь приятное… Я прикасаюсь пальцами к губам и посылаю Ванечке воздушный поцелуй. Ваня жмурится и плачет, ловит мой поцелуй и приклеивает к своим губам, прижимается лбом к стеклу, и оно запотевает, пока Ваня давится рыданиями…       …Когда я возвращаюсь с охоты с охапкой мокрого нежно-голубого цикория, который прижимал к груди, защищая от ветра и усилившегося дождя, окно приглашающе открыто. Я кусаю губы, засовываю стебли цикория за пояс шортов, опускаюсь на четвереньки, напрягаю позвоночник и совершаю кошачий прыжок. Цепляюсь пальцами за нижний выступ окна, надеясь не выронить букет, подтягиваюсь, осторожно поднимаюсь и, снова подтянувшись, влезаю в открытую форточку. Когда ступаю на пол, натыкаюсь на Ванечку.       Ждал! — радостно крутится в моей голове. Я мягко сжимаю его тонкие запястья, стреляю взглядом в спящего Макса и внушаю ему «Здесь не на что смотреть!», достаю из-за пояса шортов букетик и нежно веду промокшими цветами по Ваниным предплечьям. Он радостно ахает и с трепетом забирает из моих рук цветы, нежно касаясь моих всё ещё не нагревшихся после кормёжки мокрых пальцев своими — тёплыми и сухими. Подталкиваю Ваню к стене и вжимаюсь в него, целуя щёки. Его руки смыкаются у меня за головой, пальцы судорожно шкрябают мои мокрые от дождя плечи, тонкие лепестки щекочут обнаженную спину. Он тянется, чтобы ответить на поцелуи, но я удерживаю его голову на месте, сжимая шею левой рукой, — не хочу случайно прокусить ему губу. Ване не хватает моих губ, поэтому я целую его щеки быстрее и глубже, задабривая. — Холодный, — бормочет Ваня, добираясь губами до моей шеи, — раздевайся.       Я с радостью расстёгиваю молнию на джинсовых шортах и переступаю через них, тесно прижимаясь к Ванечке. Он водит руками по моей спине, снова царапаясь. Я не возражаю. Мне даже нравится.       Когда я хочу приподнять его, чтобы Ваня обхватил мою талию ногами, сквозь усиленный стук его сердца слышу, как вожатые барабанят в двери. Макс подкидывается на кровати в тот момент, когда я прячу Ванину наготу под пледом, а сам, делано зевая, высовываюсь в коридор. «Что случилось?» «Пропали двое подростков.»