"Я тебя обожаю"

Ин Хо нужно было пройтись — пусть стояла ночь, пусть он был вымотан, но через пятнадцать минут Ги-хун выйдет из душа, несчастный и с мертвыми глазами, требующий утешения, но при этом неподатливый и закрытый – снова непременно оттолкнет его заботу и будет винить во всем случившемся — пусть не вслух, но непременно будет — Ин Хо это просто знает… Солдаты стояли на своих постах — смирно по протоколу, и ничто в их позе или наклоне головы не должно было вызывать в Ведущем подозрение, но все-таки вызывало. Незаметно для себя он приподнял плечи и ускорил шаг — на пару шагов в своей обычной поступи, почти незаметно. Так прошел он по лестнице до трех последовательно открывающихся дверей и вышел наружу. Остров, будто оглянувшись на него, встретил давнего знакомого порывом прохладного ветра. Звезды сияли на черном небе. Не снимая маски, Ин Хо прикрыл глаза, вдохнул свежий воздух полной грудью и устремил взгляд вперед — за силуэты деревьев, на горизонт поблескивающей воды необъятного моря… Хоть линзы в прорезях для глаз искажали цвета окружающего мира, но в ночи не было цветов, как и не было никакой необходимости расцеплять фастекс на затылке — маска уже давно не травила его обоняние запахом пластика и не ощущалась инородным предметом. Она защищала его от ветра, от чувств, от презрения… Он простоял так минут десять — неподвижный, погруженный в свои мысли, время от времени перебирая пальцами… Ин Хо думал о том, как уродливо исказилась его жизнь, как его надежда обрести гармонию с каждым шагом вела только глубже в пропасть. Он думал о мужчине, вытиравшемся сейчас его полотенцем, объекте его надежд и мечтаний, который бескомпромиссно требовал уничтожить девять лет жизни Ин Хо, его привычный уклад жизни, его кропотливо проделанную работу, в которую он вложил свои навыки, изобретательность, умозаключения, отказаться от философии, которая управляла этим местом и оправдывала «Игры», отказаться от расчетов, бухгалтерии, поисков, рекрутирования — того, что успокаивало и отвлекало от ненужных, настырных, преследующих мыслей… Ги-хун не понимал, что прежде, чем что-то разрушить, нужно было что-то сотворить, а все в жизни Ин Хо только все больше и больше разрушалось, грозя не оставить ничего — только камни, только руины… * * * В животе Ги-хуна заныло — голод дал о себе знать внезапно, без всякого предупреждения. Просто прилепил его желудок к позвоночнику, дал почувствовать тощие голые ребра, сжал в кулак желчный пузырь, вызывая изжогу… Какое-то время Ги-хун сопротивлялся, силился закрыть глаза, сжимал веки, концентрируясь на черной пустоте, которую предпочитал своим неизменно тревожным снам, но голод все не отпускал и с каждой секундой становился только хуже. Сдавшись, мужчина сбросил с себя одеяло и побрел на импровизированную кухню, надеясь найти там что-нибудь пригодное для приема в пищу. По пути он увидел Ведущего, все еще сидевшего с прямой спиной в кресле просмотрового зала в полном облачении и со стаканом в руках — Ениль не сдвинулся с места с тех пор, как вернулся в комнаты. Встретившись взглядами, они не заговорили, да и говорить Ги-хуну ни тогда ни сейчас не хотелось. Как-то в одночасье все разом лишилось смысла — расчеты Ёниля не сработали, и он не изъявлял желания позаботиться о своей части сделки. Пережитое унижение было напрасным, Ги-хун только скомпрометировал себя на камеру, еще раз прогнулся под систему самым пошлым образом и… разве что получил удовольствие. И Ениль… Или Ин Хо — признался ему в любви — несколько раз… Ги-хун застыл посреди коридора, глядя в затылок мужчине, чей взор, похоже, был устремлен в экран выключенного телевизора. Из комнаты в коридор медленно текла джазовая мелодия — запись пела женским голосом какой-то грустный романс на английском. А Ениль сидел и пил в одиночестве, глядя в пустоту, в которую Ги-хуну из-за голода не удалось попасть пару минут назад. «…Но кто может наверняка сказать, что это не очередная игра?» — думал он, краснея, отгоняя зрительные образы (заволоченные похотью глаза Ениля, его улыбка, его сбившаяся на бок челка, мокрые от пота волосы на висках, его — даже зрительно — нежное прикосновение губ к груди Ги-хуна…) и пытался настроиться на рациональность в своих рассуждениях, — «Как можно быть уверенным, что этот человек не добивается от него чувств, чтобы затем предать его самым подлым способом, посмеяться над ним, выставить идиотом, заставить почувствовать себя самым бесполезным, убогим созданием на свете… К чему были эти расспросы про штурм, про его план, если не для того, чтобы еще раз ткнуть его носом в собственные ошибки, в глупость его расчетов, в отсутствие всякой интуиции, напомнить про то, что он был виной напрасной гибели стольких людей, которых он не только не спас, но и собственноручно повел на заклание…» — Ги-хун, ты не спишь, — не оборачиваясь, почувствовал Ин Хо его присутствие, — подойди ко мне. Ги-хун смутился, что его обнаружили и неловко переступил с ноги на ногу. — Я хочу есть, — сказал он торопливо, — может, найдется что-нибудь перекусить? Какая-нибудь булочка или кусочек тофу… Он помнил про то блюдо с соевыми сырами, которое он намеренно проигнорировал во время обеда и которое настойчиво манило его воспоминаниями, пока он пытался заснуть. — На кухне, — лаконично отозвался Ин Хо, — поешь и приходи, надо поговорить. Ги-хун поморщился, но не стал спорить. Ему совсем не хотелось слушать новые обещания Ениля, зная, что они почти наверняка не оправдаются. * * * — Бери, — подал ему стакан Ин Хо, — присаживайся. Ги-хун думал, что тот снова предлагает присесть к нему на колени, но на этот раз тот предоставил стул. Поставил его против кресла. Обманутое ожидание, написанное на лице выбывшего игрока, заставило Ин Хо усмехнуться. — Это что, соджу? — принюхавшись посмотрел на него мужчина удивленно круглыми глазами. Румянец смущения тут же сошел с его побледневших щек, — ты мне налил соджу? Ведущий выдержал его возмущенно-обвиняющий взгляд — пожалуй, преувеличенно спокойно. Даже с каким-то вызовом приподнял подбородок, глядя ему в лицо. — Джин закончился, прости, — сказал он, сам делая глоток из своего стакана, — а этот соджу довольно крепкий… Ги-хун стиснул челюсти, сдвинул брови, прошелся зубами по зубам. — Пей один, — процедил он и поставил стакан на стол, — и говори, что хотел. Я хочу спать. 456-й мгновенно пришел в ярость, почувствовал Ин Хо — то, что ему и было нужно. Спокойствие и взвешенность решений со стороны Ги-хуна сейчас были бы лишними. — Я думал по поводу завтрашней игры в покер, Ги-хун. И так как ни ты, ни я не умеем играть, нам нужно быть готовыми к проигрышу. Вопрос в том, какие последствия мы готовы принять? Он говорил медленно, и звуки его глубокого голоса окрашивались медленной, будто задумчивой музыкой, игравшей, судя по всему, уже десятый раз подряд. — Какие еще последствия для тебя, Ениль? — поджал губы Ги-хун, — не тебя будут по очереди… — Тебя тоже не будут, — мрачно перебил его Ин Хо, — во всяком случае, я не хочу этого. Губы 456 скривились — как будто он хочет. Но он промолчал и выжидательно уставился на говорившего. Женский голос все повторял нараспев английскую фразу, ему азартно аккомпанировал саксофон, и Ги-хуна это нервировало. Страстно хотелось выключить — для того, может, чтобы остаться наедине с раздражением, которое вызывала в нем демагогия Ениля. — Я знаю, что ты хочешь, чтобы я восстал против Игр, против руководства, против вип-гостей… — Но ты не станешь этого делать, — закончил за него игрок, сузив презрительно глаза. Ин Хо шумно выдохнул через нос, смерил его взглядом сверху вниз, и Ги-хун вспомнил, что он в одних боксерах — по спине пробежала дрожь. Испуганная, малорациональная… — Тебе не кажется, что ты многого от меня просишь? — уже тише спросил Ениль, и музыка едва ли не заглушала его голос. — Многого? — переспросил эхом Ги-хун, пытаясь теперь понять то, что он с трудом расслышал. Наступила очередь саксофона играть свое соло, и мужчина не выдержал напряжения. Он поднялся и, поставив Ин Хо перед фактом («Я выключу»), двинулся в сторону механической игрушки. Он не имел представления, где конкретно она отключается, но наугад решил начать с левой части и оказался прав. Из-за увеличившейся громкости звучания, он не услышал, как резко поднялся со своего кресла Ведущий и как стремительно двинулся за ним следом. Он понял, что тот рядом, только когда Ениль с какой-то затаенной злобой ухватил его запястье. — Не смей, Ги-хун, — прошептал он, неожиданно взволнованно заглядывая ему в лицо, — это не твое. От выражения его глаз у Ги-хуна сбилось дыхание. Не зная, что там скрывалось, он вдруг на интуитивном уровне почувствовал страшную глубину своего проступка, и только после, вспомнив слова Ениля про жену, мгновенно сопоставив все догадки, осознал ее в полной мере. — Прости, — испуганно отозвался он, высвобождая руку и отступая на несколько шагов назад. Ениль несколько секунд изучающе смотрел на него — внимательно, с редким уязвимым выражением лица, дыша медленно, вдыхая и выдыхая через чуть приоткрытый рот. Он словно готовится к битве, подумал Ги-хун и еле удержал себя на месте, чтобы не отойти. Наконец, Ениль оторвал от него взгляд и перевел внимание на кнопку механической игрушки, беспечно продолжавшей играть джазовую песню. Глубоко вздохнув, дотронулся до нее пальцами, подержал, притронувшись, и только потом нажал до упора. Шестеренки натолкнулись друг о друга и с умирающими призвуками замерли, виниловая пластинка замолчала, и глаза Ин Хо устремились к округлым глазам его собеседника. — Ты хочешь умереть, сражаясь против Игр, Ги-хун, — после вздоха сказал он своим темным голосом, ставшим в наступившей тишине особенно густым, — я не хочу, чтобы ты ставил свою жизнь на кон. Если она тебе не нужна, отдай ее мне. — Что ты говоришь? — ошарашено спросил тот, с испугом глядя, как Ведущий приближается к нему, но не чувствуя, что может сделать хоть шаг в сторону, — Что это значит?.. Он нервно облизнул губы — его подошвы словно приросли к полу, колени не сгибались, ноги не слушались. Он не мог ни сбежать, ни пошевелиться, только ожидать неминуемого, и когда Ведущий настиг его и взял за предплечье, он сумел только вздрогнуть. — Ты хочешь отнять у меня все, что я имею, — проговорил с ожесточением Ин Хо, заглядывая ему в глаза, — и ничего не хочешь дать взамен. Это несправедливо. Сперва Ги-хун не понял, про что тот говорит, чего хочет, пытался вникнуть, но не мог… Изумленный, он читал в выражении вытянутых глаз невыносимую ранимость, кричащую отчаяньем невысказанную то ли просьбу, то ли мольбу и только стоял неподвижно и молча, тупо уставившись в лицо, которое, наконец-то, обрело эмоциональность… — Ги-хун, — позвал его Ениль, заметно сильнее сжав его руку, — ты должен пообещать мне… Он не стал вырываться или сопротивляться. Он вдруг почувствовал, насколько сильно устал, будто вся тяжесть будущего и прошлого навалилась ему на плечи, окутала его полностью, прижала к земле. Вот почему он не мог уйти, вот почему… — Чего ты хочешь, — глухо отозвался игрок 456, глядя в лицо Ин Хо, которого в этот момент позволил себе признать одним человеком с Енилем и Ведущим, ответственным за все плохое и за все хорошее, что ему пришлось пережить за эти три года. — Я хочу, чтобы после того, что произойдет, ты остался со мной… Уехал со мной, — добавил он, будто заботясь не инсинуировать нечаянно вероятность гибели их обоих на острове. Помолчав, Ги-хун слабо улыбнулся: — Ты просишь моей руки? Ин Хо посмотрел на его руку, на то место, где его собственная рука сжимала тонкое предплечье 456-го. — Прошу, — сказал он негромко и затем медленно, давая время подумать, прикасаясь совсем чуть-чуть, повел подушечками пальцев к ладони Ги-хуна, каждое мгновение ожидая, что вот-вот тот одернет руку и спрячет ее от него… Но мгновение шли, и расстояние до ладони сокращалось, а рука оставалась теплой и терпеливо неподвижной. Ин Хо поднял голову и встретился взглядом с Ги-хуном. Тот смотрел на него со странно-грустным выражением его добрых лучистых глаз. На щеках его мило розовел румянец. — Я не понимаю, Ин Хо, что я могу тебе дать, — произнес он с мягкой улыбкой, — Но я согласен, если тебе этого хочется, — и он сам дотронулся до его ладони собственной, завершая ее мучительный ожиданием путь. Сердце, единое для Ведущего, Ениля и для Ин Хо пропустило для всех троих удар, затем еще один, а после, восхищенное надеждой, счастливо забилось. Воздух наполнил грудную клетку, и стало легко дышать.