Утро станет сном

Несмотря на белые одежды, он казался серым пятном на заснеженном поле, где Белла когда-то мечтала рвать люпины. Человек не прятался от нее, не скрывался от лучей солнца, как какой-то преступник, сбежавший из тюрьмы, или еще слишком робкий маньяк. Нет, он стоял ровно посередине поляны, закутанный сплошь в белоснежный балахон, скрывающий лицо. О том, что это не мираж, свидетельствовало лишь облачко пара, которое периодически взлетало к небу, но тут же осыпалось льдистыми каплями на основательно промерзший песок. — Свон, — едва шептали окоченевшие губы, покрытые инеем и кровавыми корочками. Белла сжалась от этого полувсхлипа-полустона, но больше от потустороннего грудного звериного рыка, который, казалось, даже своему хозяину приносил ни с чем не сравнимую боль. Не нужно было подходить вплотную или поднимать капюшон, чтобы узнать Майкла Коллинза. Когда-то чертовски красивый, он был сейчас похож на очищенный от коры ивовый прут. Бледный, ссутуленный, исхудавший, он буквально высох, истощился, иссяк. С подбородка на балахон капала слюна, и Белла вскрикнула от ужаса, когда фигура сделала к ней первый шаг.

***

— Как ты себя чувствуешь сегодня?

«Как кусок дерьма, доктор, неужели не видно?»

— Нормально, — Белла старалась звучать как можно более убедительно. Девушка думала, что справилась с этой целью, когда стоически выдержала взгляд этих тигровых глаз и не дернулась. Карлайл что-то записал в блокноте и задумчиво кивнул. — Чем занималась на неделе, помимо учебы? — голос доктора звучал тихо, но не был лишен твердости. Белла старалась сидеть прямо, ничем не выдавая свое подавленное состояние и пряча красные от недосыпа глаза под сенью пушистых ресниц и длинных каштановых локонов. — В субботу мы с одноклассниками ездили на пляж Ла-Пуш. Там довольно живописно и, несмотря на холодную погоду, мы хорошо провели время, — Белла кивнула своим словам и расправила манжеты рубашки. — Вечером парни развели костер прямо на пляже под звездами. Мы пели песни под гитару, жарили стейки, травили анекдоты, а Джейкоб рассказывал предания квилетов. — Ты правильно делаешь, что проводишь время вне дома. Это позволяет расширять кругозор, налаживать социальные контакты и учиться снова доверять людям, — Карлайл обезоруживающе улыбнулся и продолжил. — Твое знакомство с нашим городом нельзя назвать удачным, но, поверь, здесь потрясающие жители, готовые всегда прийти на помощь, если нужно. — Я правда в порядке, — девушка улыбнулась в ответ и подняла взгляд на Карлайла. Ей хотелось убедить доктора в своих словах, чтобы поскорее закончить сегодняшний сеанс, отправиться на занятия и снова выплакать все глаза в школьном туалете, пока одноклассники сидят в столовой и поглощают обед. — Как у тебя со сном? — доктор едва заметно кивнул секретарше, которая принесла чай, и снова перевел взгляд на пациентку.

«Когда вы уже прекратите меня мучить?»

— Все хорошо. Сплю свои положенные 8 часов. Просыпаюсь редко, в основном, чтобы попить, — не моргнув глазом соврала она. Вечно холодные руки прожгло искрой судороги, которая шла от предплечий к ключицам и впитывалась в желудок, завязываясь там тугим клубком плюща. Кажется, ее знобило. — Что тебе снится? — Я не помню, — ложь снова так легко соскользнула с губ, будто кусочек сливочного масла на раскаленную сковороду. Свон не нашла ничего лучше, чем продолжить держать хорошую мину при плохой игре. Тишина продавливалась лишь скрипом ручки о бумагу. Кажется, прошла минута или более, прежде чем Белла оторвала взгляд от тонких аристократичных ладоней доктора. — Вы прописали мне лекарства, и от них я, кажется, даже не вижу снов.

«Снова лжешь, Свон. Ты не пьешь ни снотворное, ни антидепрессанты.»

— Ты избавилась от привычки класть нож под подушку? — Да, отец мне объяснил, что это небезопасно. Так что теперь я не представляю угрозы для себя и социума, — тихий смешок был для нее наградой. Неожиданно громкая трель телефонного звонка разрушила то хрупкое душевное равновесие, на краю которого Белла пыталась балансировать вот уже час. Вскрикнув, девушка перепрыгнула диван и со всей силы вжалась в спинку, спрятавшись от невидимого врага. Наблюдавший это Карлайл лишь обессиленно вздохнул и отложил ручку. Тихо и плавно, будто тореадор, он обошел диван и подобрался вплотную к трясущейся в истерике Свон. Воды Саргассова моря бежали по бледным щекам, выжигая на них крохотные эстуарии от огромных карих озер до заснеженных пиков острых ключиц. Карлайл замер, сглатывая морозную усталость и печаль. Он смотрел и смотрел, и не мог понять, что делать с этой хрупкой, едва ли, целой тростинкой, которую нещадно клонило к земле. Доктор заставил себя отвести взгляд, отрывая от век этот образ страданий, как когда-то отдирал от своей прокушенной мраморной шеи серебристый кулон с пшеничной прядью волос. Он встал перед девушкой на одно колено, не заботясь о сохранности идеально выглаженных брюк или кипельно-белой сорочки. Не почувствовав сопротивления, Карлайл легонько дотронулся кончиками пальцев до подбородка Беллы в немой поддержке и просьбе поднять глаза. Слишком долго и болезненно проживая свои жизни, он смог четко понять, что не стоит упрямо выпытывать у человека что-либо, когда он находится в пограничном состоянии, готовый вот-вот взорваться. Явственно проследив это меж лопнувших глазных капилляров и слипшихся в агонии ресниц, он лишь ободряюще улыбнулся и присел рядом, прямо на ковер. Они так и остались на этом полу, друг подле друга, плечом к плечу, не касаясь чужой одежды, безмолвные и отстраненные, две вещи в себе, две точки на карте, два не нашедших родную гавань маленьких плота. А потом этот немой диалог снова прервала размалеванная секретарша, которая с грохотом поставила на стол папки и, не удостоив присутствующих даже взгляда, продефилировала в сторону выхода. Абордажные крюки раздражения вырвали из мстительного сердца не одну унцию живой плоти. Кажется, скоро мир узнает, на что способна женская ревность.

***

Дорога до скалистого берега не заняла много времени. Точнее, ехать пришлось около сорока минут, но Белла не следила за такими мелочами. Девушка, как всегда, задумалась за рулем, и, вместо того, чтобы изредка смотреть по сторонам и следить за дорогой, по большей части оглядывалась на свою жизнь. Картинки детства и юности мелькали перед глазами, сменяя одна другую бешеным калейдоскопом из цветов, воспоминаний о голосах и призрачных ощущений запахов. Карусель набирала обороты, неслась, не позволяя дотянуться до каждой полки с увесистыми фолиантами собственных ошибок, гневных недомолвок и неразрешенных обид. Невозможно было даже погладить кончиками пальцев сентиментальные страницы личного дневника с подсохшими кляксами слез или постоять у двери, за которой виднелось блаженное «ничто», куда после болезненных ссор родителей проваливался утомленный детский мозг. Не было заламывания рук или надрывных воплей: наедине с собой это и не нужно. Достаточно было просто посмотреть на свое отражение в дымчатых водах Тихого океана и не узнать привычное для себя лицо. Кто эта девушка и что она сотворила со своей жизнью?

«Это ты, Свон. Это все еще ты.»

Обтесанные временем стволы сосен лежали на пляже без какого-либо порядка. Внешне массивные и безликие, они смотрелись невзрачно на мокром песке, куда их выбросило в назидание остальным. Белла надеялась, что ее потертая школьная сумка, оставленная возле огромного валуна, наведет полицейских на верные размышления и отсечет все остальные версии случившегося. Снятые наспех ботинки были заботливо оставлены на берегу, но так, чтобы бегущие наперегонки волны не смогли их промочить: может, кому-то пригодятся, осень здесь холодная. Расстегнутая куртка плохо снималась с плеч, но спустя несколько секунд промедления, наконец-то поддалась. Холод был едва ли не самым дружелюбным из тех ощущений, что сейчас донимали тело и разум, и он уж точно не мог бы сейчас обрести голос и накричать на тебя за ошибку. Вода, ползущая на песок, никогда не придет к тебе в воспоминаниях, чтобы, поджав губы, выбрать накачанного горячего волейболиста вместо неуклюжей дочери-подростка. Сосны на берегу океана просто лежат и дремлют, не пытаясь прострелить тебе колени или сделать посмешищем для всей школы. — Если ты решишь нырнуть, то простудимся мы оба. — Папа? — Вот именно: папа, — Чарли подошел вплотную и поставил на песок ботинки. Он поднял с земли сиротливо лежащую куртку и сварливо накинул ее на плечи дочери. — Я просто...эммм... я...— губы пересохли, отказавшись шевелиться, а разум не хотел успокаивать страдающее беснующееся сердце. Сердце, переполненное жалостью к отцу и дикой тоской по семье, которой Белла давным-давно лишилась. — Пойдем домой, снежинка. Ощутив себя зажатой в медвежьих объятьях, девушка блаженно прикрыла глаза. Она в ответ приобняла отца и лениво думала о соснах, которые мечтают, что когда-нибудь их так же согреет весна.