Белоснежка

Мы наконец-то заканчиваем разгребать конспекты. Я сладко зеваю и, вытянув руки вперед, утыкаюсь носом в учебник. Гриша лежит рядом на животе, болтает ногами и ворошит мои волосы. —Ладно, с остальным на переменах разберусь. Двигаюсь к нему под бок. Гриша в шутку толкает. Я толкаю в ответ. Начинается драка. Мы тихо смеемся, как тишину приятной ночи нарушает душераздирающий женский крик и грубый низкий бас, приказывающий заткнуться. Гриша резко меняется в лице. Точно по знакомому сценарию он вскакивает, выключает лампочку, сгребает необходимые вещи в сумку и натягивает куртку. Я делаю тоже самое, неклюже спотыкаясь в темноте о разбросанные вещи. —Блять, где мои кроссовки… —Вот они, где и мои. — чётко шепчет Гриша, прыгая на одной ноге, шнуруя обувь навесу. — Вот же блять, я думал он не явится. —Что там происходит? —Кажется, новая жертва. За стеной раздаются удары и жуткие крики, от которых стынет кровь и бешено колотится сердце. У меня пересыхает в горле и гудит в голове. Я едва ли соображаю, как машинально обуваюсь, хватаю вещи и по команде Гриши лезу в открытое окно на пожарную лестницу. По-настоящему страшно становится, когда отец Гриши обнаруживает пропажу двух патронов и тяжёлыми шагами летит к комнате. —Где этот выродок блять?! Дома?! Я уверен это он шарился по моим вещам! Ублюдок! Я сверну ему шею! Мразь! —Быстрее. — командует Гриша, уже на лестнице. — Быстрее, но аккуратнее. Скользко. —На второй этаж в мою квартиру. —Открыть сможешь? —Запросто. Железные прутья больно жгут кожу, морозный ветер бьет в лицо, в самом низу – черная, бездонная пропасть. Под диким всплеском адреналина мы спускаемся вниз так быстро, что сами не понимаем, как отказываемся на полу в моей спальне, громко дыша от пережитого волнения и страха. Там, наверху, бьются стекла, раздаются яростные крики с угрозами жестокой расправы, сыплются проклятья, но этот кошмар уходит на задний план, как только мы с Гришей беремся за руки. Крутом кромешная тьма. Мы молчим. Пока все не стихнет. —Чудом отделались. — облегченно выдыхает Гриша, поднимаясь и поднимая меня за руку. — Тебе не напряжно быть здесь? —А должно? —Все-таки твои родители… —А, в этом плане… — окидываю невидящим взглядом беспорядок, особенно возле шкафа, где хранилась заначка. — Нет, уже все равно. —Тогда заночуем прямо тут. —Пойду умоюсь. —Я пока расстелю. Слабо улыбаюсь и на ощупь пробираюсь в зал, зажигая свет. Бардак ровно в том состоянии, в котором я запомнил его, когда последний раз перешагивал порог этой квартиры. Вещи, банки, бутылки, упаковки, перевернутые стулья, разбитые тарелки, чья-то блевотина… кровь на стенах, посуда в забитой раковине, грязь, пыль, холод… Без людей выглядит еще более удручающе. Ванна вообще оставляет желать лучшего: вся в трещинах, паутине и даже в ржавчине. Я с отвращением верчу кран, но вдруг радостно вскрикиваю: —Гриша! Прикинь, здесь еще есть горячая вода! —Да ну, реально? Мне тогда ванну! Кажется открытие горячей воды убивает во мне все омерзение: я просто смываю мусор, нахожу затычку и, подставив руки, наслаждаюсь приятной теплотой, бьющей из протекающего крана. Такая теплая! Гриша появляется ровно через минуту. —Хоть что-то хорошее в этом сарае. —Согласен. Мы смотрим друг на друга под мерный шум воды, под тусклой-тусклой лампочкой, в абсолютном хаосе. Но все это – сколотая плитка, разбитое зеркало, резкий запах ссанья, паутина, запах подвальной сырости — все кажется неважным, когда Гриша касается моих пальцев с задумчивой улыбкой. —Хочешь отвлечься от всего в этом мире? —Тебе не обязательно выдумывать повод, чтобы я остался. — залажу пальцами под его майку, неотрывно смотря в светлые глаза. — И слово «отвлечься» скажешь своим шлюхам. Ты же со мной не поэтому. Не поэтому ведь? —Конечно нет. —А почему? —Я боюсь признавать это, а уж тем более озвучивать. — Гриша смотрит в моё плечо, задумчиво улыбаясь. — Но, может, тебя устроит ответ, что рядом с тобой я могу никем не притворяться и ничего из себя не строить? Я ласково улыбаюсь. —Вполне устроит. Раздевайся.

***

Тёплая вода приятно касается бедер, но Гришины пальцы приятнее. Прижимаюсь щекой к его плечу (насколько это возможно, чтобы не чувствовать боли) и прикрываю глаза в полном спокойствии. —Во сколько вернёшься? —В пять где-то, если Матвей не затащит к себе. —Я допоздна. —Я зайду если что. — его пальцы нежно скользят вниз по бедру. — Найдёшь минутку? —Гриш… — торопливо шепчу я, пряча нос в его тёплой шее. — Ещё одно движение и тебе придётся исполнять мои грязные мысли. —Не вижу причин быть против. —Нам рано вставать. —Нас когда-то это останавливало? — Гриша наклоняется к моему уху. — Уж поверь, между сном и тобой выбор очевиден. Я улыбаюсь и целую его настолько искренне, насколько это возможно. Гриша обнимает, скользит руками по спине вниз, так нежно, что тело беззвучно вздрагивает, покрываясь крупными мурашками. Я почему-то твёрдо уверен, что своих шлюх он трогает иначе. Его мокрые непослушные пряди падают мне на ресницы, щекотя лицо. Я приглаживаю их назад и прижимаю ладонью к макушке. Гриша улыбается. —Оставь, ты смешно хмуришь нос, когда они мешают. —Мне раны немного жгут. —Тогда ладно, без вопросов. Я припадаю к его шее и кусаю чужие засосы, стараясь оставить свои так, чтобы кроме моих не было видно ничьих. Гриша расслабляет руки и даже позволяет прижать их к плитке над головой. Сам сползает немного вниз. Так, чтобы я был сверху. Я удивлённо хлопаю глазами. Он смущённо усмехается и, ничего не говоря, отворачивает голову, обнажая другую сторону шеи с красной помадой. Я вытираю ее большим пальцем, и губами оставляю ярко багровые следы, которые точно не смоются. Гриша прерывисто вздыхает. И с каждым поцелуем все горячее дышит мне на ухо. Наше дыхание учащается. Я целую его сухие губы, плавно спуская руку по груди вниз. Он подаётся ей навстречу с хриплым стоном удовольствия. И я забываюсь во всех звуках: плеск воды, тяжёлое дыхание, протяженное мычание и сладостные стоны, которые мы можем себе позволить, будучи одни во всей квартире. Даже в той, где совершили убийство. Но как меня может волновать это, когда Гриша сбивчивым шёпотом умоляет не останавлиться, когда я замечаю как горят его щеки и как сильно он кусает губы, когда я не слушаюсь. По прежнему не выпускаю его запястья, пусть даже очень хочется, чтобы он потрогал меня также, как это делаю я. Но наблюдать за его возбуждением интереснее: спутанные волосы, горящие щеки, обездвиженные запястья, влажные глаза и смущенная улыбка. Я замираю, вдруг понимая, почему он не позволял заламывать свои руки раньше. —Ты сейчас так уязвим. —Я знаю. — Гриша тихо усмехается, зарываясь раскаленным лицом в мою шею. —Хватит уже издеваться… сам еле держишься. Его мелкая дрожь и горячее дыхание приятно тянут внизу живота, но так быстро сдаваться я не намерен. Хочу растянуть это удовольствие так, как обычно растягивает он. Так, чтобы как можно дольше видеть его непривычно беззащитное лицо, чтобы наслаждаться безграничным доверием, умоляющим голосом и волнами удовольствия, бьющими по всему его горячему телу как только я меняю темп. Я льну к нему, кусаю шею, ухо, твёрдые соски… жадно целую губы, перехватывая тяжёлое дыхание. Зарываюсь пальцами в мокрые волосы, опускаю руку на бёдра, дразня такой тесной близостью, что Гриша изводится до максимума, разрешая мне все, лишь бы я дал ему кончить. И я даю нам обоим, уже не в силах противиться умоляющему шепоту, возбужденному мычанию и податливому телу. Я даю, наконец-то отпуская Гришины руки, чтобы он смог прижать меня к дрожащему телу, и чтобы я смог в полной мере пропустить через себя резкие импульсы желанного оргазма. Чтобы мы слились в одно целое и весь мир потерялся в нашем общем дыхании, заполнившим пустоту разъебанной ванны и, кажется, нечто гораздо большее.

***

Всегда бы так. Лежать, закинув ногу на Гришу, чтобы пальцы слегка торчали из-под одеяла и ловили прохладу, стояющую в комнате, а руки ласково гладили рубцы на плечах. Я так к ним привык, что уже давно мысленно отметил их количество, размер и степень жёсткости. Останавливаюсь на самом последнем. —Вот этот больше всего чувствуется. —Он был самым глубоким, я не расчитал. —Зашивали? —Мамины знакомые. — Гриша ласково гладит моё бедро, зарывшись носом в волосы. — Но ниток подходящих не было, считай шили самыми обычными. —Наверное это очень больно. —Не больнее, чем в одиночку закапывать самых дорогих людей. Я чувствую как Гриша вздрагивает и мысленно проклинаю себя за то, что поднял эту тему. Нежно глажу его руку. —Прости. —Все в порядке. Ты поставил будильник? —Да, через четыре часа подъем. —Время с тобой летит слишком быстро. —Гриша ласково обнимает меня двумя руками.—Хотя там, в ванне, я бы поспорил. —Я никогда не видел тебя таким красивым. —Серьёзно? —Да. — задумчиво глажу его руку. — Твои мокрые волосы, влажные глаза, сухие губы и красные ще… —Так, Снеж, всё, — Гриша смущённо усмехается, толкая меня в плечо, — это не обсуждаем. —А что, стесняешься? —Ты сейчас договоришься. Я тихо смеюсь, плотнее прижимаясь к теплому телу. Какой же он приятный, если только можно описать эти ощущения рядом с ним одним словом. Боюсь, что и всех не хватит. —Только не обижайся. —Ни за что. — Гриша хитро усмехается, спуская одну руку на моё бедро, свое любимое место. — Просто учти, что я припомню все твои шуточки и издевательства в следующий раз. Я возмущённо приподнимаюсь на локте, но Гриша с хитрым прищуром опускает меня обратно. —Всё, спи спокойно. —Спокойно? Да ты только что угрожал мне! —Ничего не знаю. Я толкаю его в бок с наигранным недовольством, а он лишь тихо смеётся, целуя меня в макушку. И в этом моменте весь мир, вся вселенная и вся искренность. И все то необъятное на свете, что я могу запросто объять своими двумя руками, но не могу удержать дольше чем на четыре часа. И в этом прелесть. В этом мир и покой. В этом весь Гриша.