Кукольный домик

      — Алло?              Даниэль ответил на звонок на чистом рефлексе. И только приложив трубку к уху и услышав знакомый голос, вдруг смекнул: он ведь сейчас дома. Последний раз, когда он смотрел на часы, там было около трёх ночи, а этим телефоном никто не пользовался и никогда за него не платил. Не факт, что его шнур вообще был подсоединён к общей сети. Но Элизабет всё же как-то дозвонилась — до вопросов, откуда у неё номер и адрес, дело уже не дошло.              — Дэнни, у меня к тебе серьезный разговор.              — Я внимательно слушаю.              Серьезный разговор — подобные слова могли бы повергнуть в ужас кого угодно. За ними едва ли когда-то скрывается что-то положительное, а последствия варьируются от тяжелых до плачевных. Даниэль встрепенулся, на миг позабыв о том, что уже готовился спать и клевал носом. Попытался припомнить, где он мог бы опростоволоситься, напортачить в документах, выставить себя в плохом свете. Вариантов будто бы было и до стыдного много, но ни один как-то не тянул на поистине тяжёлое преступление. Тогда Дэнни начал сомневаться во всех своих поступках зараз.              — Ответь мне: я красивая?              — Безусловно. Краше многих в Академии, как мне кажется. — Ответ получился честным даже не столько из-за того, что Даниэль хотел польстить, как просто напрягшийся и вмиг расслабившийся мозг был не в состоянии клепать ложь. Вслед за облегчением пришло недоумение: — А почему ты…              — Я умная? — последовал ещё один вопрос сразу же.              — У тебя ни одной оценки ниже “отлично”.              Даниэль зажмурился: больно кольнуло в виске. Он всё равно как-то чересчур нервничал, пусть и диалог немного потерял суть. Крепчало бессмысленное ощущение, будто его пригвоздили к стулу на жёстком допросе и вслух зачитывали каждый его грех.              — Я привлекательная?              — Вполне. Разве есть причина, по которой это должно быть не так?              — И для тебя тоже?              — Конечно.              — Мы знакомы уже достаточно долго, Дэнни?              — Ну… Приемлемый срок.              Он уже и не вдумывался, на что отвечал. Односложно, без утайки, будто бы для галочки. Правда, совсем не понимал, к чему всё идёт и зачем. Голос по ту сторону дрота всё спрашивал и спрашивал, но явно не собирался давать какие-либо ответы. А потом вдруг затих.              — Почему бы тебе тогда не влюбиться в меня? — последний вопрос.              В этот раз паузу взял уже Даниэль. И когда внятного ответа придумать не смог, он сделал вид, что не расслышал, и всё же переспросил:              — Что, прости?              — Я спрашиваю о том, не хотел бы ты влюбиться в меня.              Слишком серьёзный тон, чтобы вопрос казался шуткой. Даниэль начал ловить себя на мысли, что невольно уснул и теперь блуждает в бессвязных грезах на грани с лунатизмом. Разум подсказывал спросить, всё ли с Элизабет в порядке. Но точно так же он и говорил, что нет смысла говорить что-либо, кроме ответов на вопросы.              — Боюсь, я не могу, — он попытался быть вежливым, будто отказывался от приглашения на прогулку. На мгновение отвернул голову от телефона и мельком взглянул на Лео, который по обычаю спал лицом в подушку и каким-то чудом не давился. — Моё сердце, оно… занято. Кхм, занято, да.              Из трубки противно зашипело. Даниэль выглянул в окно: на улице поднялся ветер и начал раскачивать струны проводов. На миг застыдившись собственных слов, юноша пожелал, чтобы помехи сжевали их до неузнаваемости и не донесли до адресата.              Но ответ всё же пришёл:              — Ты передумаешь.              На линии стало тихо. Ни гудков, ни каких-либо сигналов – телефон перестал работать, как ему и положено было с самого начала. Даниэль положил трубку обратно на подставку, отодвинул ненужную вещь обратно на край стола. Разговор очень быстро улетучился из головы – всё было так похоже на пробуждение ото сна, когда воспоминания рассеиваются сию же минуту, как открываешь глаза. Но сейчас, пожалуй, это лишь служило самым ярким признаком, что пора покончить со всеми делами на сегодня и дать мозгу отдохнуть.              Лечь и закрыть глаза – лишь половина дела. Даниэль притеснился между друзей, попытался согреться — а сердце всё громко стучало, не желая настраиваться на спокойный, пригодный для сна ритм. И в мыслях так некстати начала крутиться без контекста единственная фраза, которая осталась в голове после странного наваждения.              “Ты передумаешь”.              

***

             В их родной квартирке уже едва можно было находиться. Даниэль едва мог бы назваться настолько слепым, а Лео очевидно не был до такой степени тупым — оба видели как ясный день, что с их подругой что-то творилось.              Вернее, сама Несса изо всех сил старалась делать вид, что ничего не случилось: ходила на уже осточертевшую ей учёбу, закатывала пьянки, курила пуще паровоза, соглашалась на встречи любого, кого знала больше получаса и кто обещал угостить чем-либо. Но потом ей вдруг плохело на глазах, и планы рушились по щелчку пальца. По утрам никто не спал: она вскакивала как ошпаренная и неслась в ванную, по пути с грохотом цепляясь за всё подряд. Сильнейшее похмелье мучило её даже тогда, когда она выпивала за день по своим меркам ничтожно мало или и вовсе засыпала уже трезвой. Но стоило только попробовать её об этом спросить или заикнуться, что с ней что-то не то — и она зверела, огрызалась как не в себя. Ванесса не умела оправдываться, но точно умела затыкать другим рты. И если раньше она никогда не трогала своего Лёню, то теперь тот регулярно получал от неё чем попало за попытки что-либо выяснить. Ещё никогда она не клялась скрутить кому-то шею настолько часто — а он всё не отставал, бесил её до белого каления, будто назойливый таракан, что бессовестно мельтешил прямо под носом.               Какое-то время все трое, подхватывая друг от друга заразный оптимизм, и правда ещё верили, что через неделю-другую всё пройдёт: может, это просто был звоночек от собственного организма для Нессы вразумиться и изменить способ жизни. И в какой-то момент она и правда решила попробовать — хватило всего лишь разочек Леониду потерять терпение и вынести из квартиры всю выпивку, а потом показательно выбросить свежекупленную упаковку сигарет с балкона. Стоически терпела диету из одной лишь домашней еды и скрипя зубами наматывала круги на свежем воздухе вместо того, чтобы веселиться в затхлых кабаках. Чтобы ей было легче привыкнуть к новому распорядку, ребята и сами решили составить ей компанию. Всего за неделю Даниэль распробовал эйфорию от здорового сна и каким-то образом чувствовал себя отдохнувшим даже больше, чем когда на каникулах мог позволить себе просыпаться тогда, когда другие люди обычно уже шли спать. Лео хвалил правильное питание как только мог: говорил, что только так ему начало хватать энергии на весь день учебы, и тактично молчал, что ради всех этих супов, салатов и котлет на пару потратил за неделю на еду столько, сколько обычно им троим хватало на месяц. И только одной Ванессе эти изменения не дали ничего, кроме ужасной скуки. От осознания того, что такими темпами ей вряд ли дадут вернуться к любимым гулянкам, она готова была взвыть волком и откусить своим чересчур правильным товарищам головешки, лишь бы наконец отстали. Но те только становились настороженнее с каждым днём.              — Несса, в последний раз спрашиваю: ты точно тайком ничего не курила и не пила? — вновь завёл приевшуюся шарманку Даниэль, когда подружка снова сидела в обнимку с толчком после обеда. От безвкусного бульона её тошнило так, будто она хлебнула помоев прямо с мусора.              — В последний раз отвечаю: нет, нет и, блядь, нет! — Ванесса яростно стукнула кулаком по потресканной эмали. — Когда ж ты наконец захлопнешь своё ебало?!              — Ага, чёрта с два я заткнусь, пока ты наконец не признаешься. Прекрати валять дурака.              — Дураки тут только вы! — Она не глядя швырнула в парня позади себя тряпку.              — Ванесса… — Леонид тяжело вздохнул. Бесконечного сострадания ему уже едва хватало, чтобы терпеть происходящее прямо под носом. Ему ещё было далеко до привычки задавать неудобные вопросы, но сейчас он был как никогда серьезен. — Ты же понимаешь, что вывод тогда только один?              — Какой ещё вывод? Что ты несёшь? — ещё больше взъелась Несса.              — Когда у тебя последний раз были, кхм, те дни?              — Может, ещё спросишь, когда я срать ходила?!              — Отвечай, — строго настоял Лео.              Но Ванесса молчала. Явно не просто назло — тогда бы огрызалась с двойной силой вместо ответа. В любой другой миг ей хватило бы злобно зыркнуть и стукнуть кулаком, но она даже не поднимала взгляд. И этим сказала больше, чем любыми словами и матюками.              — А теперь вспоминай, с кем спала в то время, — продолжил Лео, выдержав паузу.              — Ответ никому не понравится, — помотала головой девушка.              — Верю. — Леонид узнавал эту её неестественную молчаливость. Так подруга себя вела лишь тогда, когда умудрялась напортачить настолько сильно, что уже сама не могла отрицать собственную вину. С точно такой же опущенной головой она извинялась перед учителями в надежде смягчить наказание. — Но всё равно говори.              Ещё какое-то время Ванесса молчала — не то ещё раз обдумывала свой ответ, не то не могла решиться произнести вслух.              — С тобой, — отрезала.              — Не паясничай.              Леонид нахмурил брови. К счастью, его тяжёлый взгляд слишком крепко был прикован к подруге, чтобы заметить, как в один миг Даниэль побледнел. К нему осознание того, что Несса ни разу не шутила, пришло куда быстрее, чем к Лео – почти мгновенно. Прошла не одна минута давящего молчания, но и последний смирился с тем, что услышал. Но было видно, что для него этот вариант звучал абсурднее непорочного зачатия.              — Не может такого быть. Я… — сглотнул. — Я тебя и пальцем не трогал.              — Может, — всё так же серьезно ответила Несса. Больше она не колебалась, пусть и правда горчила на языке противнее рвоты. — И было.              Леонид в неверии мотал головой. В мыслях роилась тысяча причин, почему это было невозможно, и всё гуще скапливались тучи вокруг единственного “может быть”. Серьезный и непоколебимый ещё минуту назад, он не мог сейчас выдавить и слова. Осознание вместе с утерянными ранее в пьяном угаре воспоминаниями медленно сдавливали его в тиски, а тяжёлый взгляд Ванессы, подтверждающий догадки, добивал окончательно. Лео позволил себе напиться до полной потери самообладания лишь единожды в жизни: на свой день рождения Несса купила выпивки на троих, но Дэнни так и не явился на праздник, поэтому они разделили всё напополам, чтобы ни одна капля не пропала. И этот один-единственный раз действительно был не так уж и давно.              — Нет, я не мог… — начал Лео и тут же запнулся. Он не мог. Она могла.              Ванесса и дальше молчала. Ей не хватало духу ни взглянуть парню в глаза, ни извиниться. И не пыталась оправдаться или озвучить ещё хотя бы какой-то другой вариант — знала, значит, что ошибки быть не может. Разбитая и растоптанная, она так и оставалась сидеть на холодном полу ванной. Её сил сейчас хватило лишь на то, чтобы с остатками гнева поднять взгляд на безучастно стоящего рядом Даниэля, который так и не вставил свои пять центов с самого момента её признания.              — Что, Дэнни, хули ты сейчас притих? — процедила она сквозь отчаяние.              Лео и сам перевел взгляд на своего друга, испугавшись ещё больше — ему резко стало стыдно за собственный проступок, о котором сам ещё пару минут назад даже не подозревал. А Даниэль засуетился, собрался уходить. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.              — Ну а кто тебе виноват, Несса? — пожал плечами он, прежде чем оставить ребят наедине. Он не должен быть частью этого разговора. Он не должен был быть частью этой затеи с самого начала.              Кто виноват?              

***

             — На самом деле это так банально. Всегда первее всех размножаются те, кто этого не заслужил. Кхм, я имею в виду тех, у кого решительно нет денег на содержание ребёнка.              Так подытожила услышанную историю Элизабет. Сам чёрт дёрнул её спросить у Дэнни, как у того дела и как поживают те его приятели, которых он ей однажды представлял. И сам Даниэль не понимал, кто тянул его за язык, что вместо лживо-нейтрального “нормально” выложил всё как на духу. Он хотел просто пожаловаться на усталость, на совершенно сбитый режим, но вот каким-то образом его пререкания достигли корней всей проблемы, и они с Бетти уже сидели на скамье за Академией и вели разговор не первый час. Он уже начинал чувствовать себя виноватым за то, что отобрал у девушки столько времени, но та даже не предприняла попытки прервать его монолог или уйти под каким-либо предлогом. В который раз он убеждался в её исключительной прилежности и воспитанности: мало кто стал бы переживать за едва знакомых людей так, как это делала его коллега. И пусть её сочувствие не было лишено справедливого осуждения, Даниэль понимал, что для девочки столь интеллигентной подобная ситуация наверняка казалась чем-то из ряда вон выходящим куда больше, чем ему. И, наверное, посудачить о случившемся ему сейчас тоже было приятнее, чем просто покачать головой и пожалеть.              Он просто уже был по горло сыт этим состраданием. Так уж повелось в жизни, что те, кто находятся ближе всего к эпицентру беды, быстрее всего обрастают толстой кожей и вырабатывают к ней иммунитет. Даниэлю уже никакие очки не помогли бы разглядеть в Ванессе ту, кто заслуживала бы сочувствие. В конце концов, после того, как правда раскрылась и это ещё и подтвердил доктор, она стала окончательно несносной. Из её действий исчезла вся логика и последовательность: она сорвалась с цепи и теперь курила с удвоенной силой, а потом будила по ночам громкими всхлипами. То отказывалась от любой помощи, гордо посылая нахуй, то вспоминала времена, как мама учила её маленькую азам бытия прилежной женой. А потом вновь заливала свои проблемы адской смесью дешёвого ликёра и пива, надеясь таким образом поскорее погубить то нечто внутри себя. Даниэль боялся к ней даже подойти: она с ним больше не говорила, но по злому, почти что бешеному взгляду было видно, что она свернёт ему шею, как только тот окажется на расстоянии вытянутой руки. Порой он побаивался, что когда уснёт, то она придушит его подушкой, пропитанной её же крокодильими слезами.              У Лео милосердия оказалось всё-таки побольше. Наверное, дело было в том, что он не мог позволить своему терпению лопнуть, даже если бы то истощилось до полного нуля. Он много молчал, часто оставался наедине и за сигаретой снова и снова прокручивал в голове все события, переваривая до такой степени, что начинал пожирать сам себя. Вина грызла его мозг как термиты сухое дерево, и лишь на ней он как-то двигался в новый день, когда боялся открыть глаза. И в это колодце падало по капле каждый раз, когда он видел, как его дорогой подруге было плохо. Он пытался убеждать её, что всё будет в порядке и вместе они справятся, но вряд ли имел достаточно веры в собственные слова. Оба понимали, что дальше проблем будет только больше, а когда слух долетит до других людей, Несса попросту не сможет высунуть из дома нос. Поэтому в один из множества обычных зимних дней Леонид попросту схватил Ванессу за руку и потащил в ратушу, чтобы расписаться. У них, круглых сирот, не было ни семьи, кто мог бы за них вступиться, ни денег, чтобы сделать из этого события праздник. Штамп в недавно полученных паспортах был просто необходимостью, а дёшевое колечко на безымянном пальце служило лишь приманкой для чужих глаз. Лео не мог отдать Нессу на побиение камнями: новость о беременности и так распугает всех её одноразовых друзей и собутыльников, а клеймо гулящей, которая ещё и принесла в подоле, и вовсе поставит на ней крест. Пусть лучше она будет счастливицей, которая раньше всех нашла свою половинку и будет нянчить ляльку в счастливом браке. Всей правды людям знать и не надо.              Чего Даниэль ожидать не мог – так это того, что после всех подробностей Бетти хватит больше, чем на слова. Когда перемывание костей уже подходило к концу и они наконец намерились разойтись, она невзначай бросила:              — Может, переедешь тогда в общежитие? — А прежде чем Дэнни успел бы возникнуть, что Академия за жильё откусит половину его стипендии, добавила: — Об оплате можешь не переживать. Я всё улажу.              В её миражном тоне он не до конца уловил, имеет ли она в виду, что договорится о какой-то скидке или заложит свои деньги. С Бетти так было всегда: любые проблемы она решала по щелчку пальца и звону монетки, а потому вызывалась помочь без задней мысли. А когда Даниэль пытался как-то её отблагодарить или вернуть долг, она включала святейшую скромность и убеждала его, что всё было безвозмездно. И каждая её улыбка после этого укорачивала на одно звено цепь поводка, на который она посадила своего мальчика на побегушках такими подачками. Он уже не пытался отказаться даже из чистой вежливости.              Брошенное вдогонку согласие она не особо расслышала, но просто отметила для себя факт его наличия. Впрочем, оно не нужно было ей даже для галочки. В конце концов, уже на следующий день она просто вложила Дэнни в руки дубликат ключей и поставила перед фактом: “Комната 143. К ней приписан Оскар Флеминг, но если судьба соизволит, то вы никогда не пересечетесь”.              Так в распоряжении Даниэля оказалась целая комната. Теперь он понимал, за что Академия правила такую цену: своих студентов она ютила в хоромах, ничем не уступающих главному корпусу. Ему так и вовсе досталось одно из одноместных помещений, за которые студенты ещё и доплачивали: официально за дополнительный комфорт, за закрытой дверью — за сам шанс там поселиться. С пресловутым Оскаром встретиться лицом к лицу всё же пришлось. Тому, оказывается, до лампочки была выделенная комнатушка: богатый папенька просто сплавил своего золотого тунеядца в общежитие, чтобы учился уживаться с людьми и проводить время целомудренно, но тот в первый же месяц тайком снял квартиру на свои карманные. Но когда до него долетел слушок, что в его место кого-то подселили, он пришёл поглазеть из чистого любопытства.              Разговор был коротким. В неопрятной, пусть и дорогой одежде, в растрёпанных волосах, даже отдающих знакомой рыжизной, Даниэль почти мгновенно разглядел полнейшего разгильдяя. А Флеминг быстро доказал, что разгильдяй он ещё и хитрый: одного вопроса о факультете ему хватило, чтобы тут же повесить на нового жильца задачу делать за него домашку. Дэнни отказываться не стал, но тут же многозначительно протянул руку и огласил цену:              — Любой каприз за пятьдесят фунтов.              Оскар не стал ни оспаривать расценки, ни спрашивать что-либо ещё — кажется, ему эта игра в предприимчивость понравилась не меньше. С довольной лыбой на лице он с разгона пожал первокурснику руку, вкладывая заодно купюру. С тех пор Даниэль и видел его только тогда, как приходило время отдавать готовые работы и забирать заслуженные деньги.              По-настоящему оценить всю удачливость своего положения, впрочем, он смог только пожив так недельку-другую. На мягкой кровати он мог развалиться как хотел и читать до посинения, не причиняя никому неудобств перелистыванием страниц. На письменном столе помещались все его тетрадки, учебники и поодинокие бумажки, а с яркой лампой можно было засидеться хоть до самого рассвета – но он и так пристрастился не выключать свет вообще, ведь это больше не мешало ничьему сну, кроме его собственного. Еда в универской столовой оказалась чертовски вкусной, а свои дополнительные деньги Даниэль начал спускать по утрам на стаканчик ароматного кофе из буфета. Всё-таки Академия была раем на земле от и до.              В райской жизни разве что был один-единственный нюанс: Даниэль лишился возможности видеть Лео каждодневно. Они встречались теперь либо только в те пару часов, когда у обоих уже не было пар, либо на выходных, чтоб Лёня оставался наедине со своими проблемами, во главе которых стояла Ванесса, как можно меньше. Первое время после переезда товарищ к новому раскладу вещей привыкнуть не мог. Когда вещи Дэнни понемногу исчезли с полок, он сначала решил, что ситуация дошла до ручки; он не столько боялся погрязнуть в монотонном быту, сколь переживал, что своего любимого друга больше никогда толком и не увидит — а потому в панике вымаливал прощение, пока Даниэль с горем пополам не убедил его, что это всё только для того, чтобы им всем было удобнее. Молодой семье явно нужно было больше места, а учеба в Академии требовала концентрации и тишины.              Пусть времени на встречи стало меньше, зато теперь они могли отдаться им на полную, не обращая внимания на любые проблемы. Даниэль занёс консьержке букет роз, бутылку коньяка и коробку дорогих конфет, а когда проходил мимо, всегда мило здоровался и хвалил её клетчатый платок. И так вскоре тётенька перестала обращать внимание на то, что такой вежливый мальчик таскал к себе за руку ещё одного незнакомого мальчика. И номер в общежитии стал для них новой комнатушкой из “Гнезда”.              Лео доселе даже не мог представить, что человек может служить настолько сильным болеутоляющим. Он углублялся всё сильнее в недры анатомии, но ни на одном уровне не находил тех чувств, что растекались по телу каждый раз, когда Дэнни просто намекающие манил пальцем, а затем закрывал дверь на замок. Сердце по старой привычке ёкало на каждый шорох за стеной, но разум очень быстро отключался, стоило только атмосфере в комнате стать чуть более жаркой. Леонид тонул в объятиях до легкого удушья, перебирал пальцами мягкие кудри и заблаговременно снимал с носа друга очки, когда намеревался поцеловать больше чем единожды. С особым упоением наблюдал, как румянец растекался сначала по щекам, а потом добирался до кончиков ушей. Тогда не сдерживал лёгкого смешка и ласково заправлял Даниэлю за ухо какую-то из его непослушных кудряшек, порой попутно касаясь костяшками скул. А потом спускался пальцами к подбородку и всё норовил почесать, будто кота. Тогда Дэнни уже с нескрываемым смехом аккуратно отбивался, как и делают самые породистые из пушистых засранцев.              Каждый раз, когда Даниэль встречал его шаловливые поцелуи с одобрительной улыбкой, Леонид всё больше терял страх перед тем, чтобы переступить черту. Вернее, он сам сдвигал границы позволенного всё дальше, открывая всё новые способы насладиться приятной встречей. Объятия перерастали в тесные зажимания, поцелуи спускались с губ всё дальше вниз, одежда становилась неудобной помехой — под ней скрывалось столько всего неизведанно-прекрасного. И каждый раз как в первый Лео спирало дыхание до невозможности, как только он успевал расстёгивать первые пару пуговиц. Неловкость прошла довольно быстро: как только оба поняли, что нет смысла пытаться строить из себя более опытного или уверенного, то и вовсе перестали обращать внимание на то, что происходит. Движения казались естественными, будто способность дышать, а оторваться друг от друга казалось невозможным. И всякий раз, стараясь до ярких звёзд перед глазами, Лео пытался ни на миг не сводить с блаженного лица Дэнни взгляд, лишь бы оно отпечаталось в мозгах на самой подкорке, перекрыв все размытые картины, что ещё мелькали в воспоминаниях.              Леонид не знал, каким богам молиться, лишь бы никогда не покидать эти сладкие мгновения ради бездушной рутины. И ещё ни разу, когда Даниэль мурчаще тянул “Посиди ещё немного”, не смог отказать.              Но любое удовольствие, приносящее забытьё, так или иначе является наркотиком, даже если под мудреной личиной. И, подсев на него крепко и незаметно, Леонид со временем осунулся, как и полагается наркоману. Но не столь оно его разрушало, как то, что в конце всегда приходилось возвращаться обратно в жуткую реальность. А после пробуждения от сладкой неги мир вокруг давит вдвое сильнее – и начинается ломка. К лету он превратился в тень бывшего себя и проявлял какие-то положительные эмоции лишь в эти редкие моменты встреч. Но стоило Даниэлю задуматься о том, что Лео до ужаса потрепала жизнь, как он увидел планку ещё ниже — надо было всего лишь наведаться в гости к Ванессе.              Несса лишилась радостей приятного общения с людьми насовсем. Все её товарищи, такие же ветреные и никогда не думающие наперед, таки разбежались, будто крысы с тонущего корабля — в конце концов, она больше не могла составить им компанию ни в баре, ни в ночных рандеву. Живот было уже никак не скрыть: по сравнению с самой девушкой, тощей от чрезмерного курения, он и вовсе казался огромным, и на исхудавших ногах она едва могла его удержать. Но ещё до того, как ей стало совсем тяжело ходить дальше на учёбу, её успели отчислить. Результаты обследований, на которые Нессу получилось затащить только пару раз, тётенька врач по старой дружбе разболтала директрисе медсестринской школы за чашечкой чая со свежими сплетнями — и на следующее утро та подготовила своей ученице все бумаги и пожелала построить счастливую семью. Несса не знала, радоваться ли тому, что ей больше не надо мучиться с учебой, или сетовать на то, как её быстро благословили на судьбу неотесанной домохозяйки. Пропали друзья, пропали одногруппницы, пропадал подолгу и её названый муж — она увяла, растеряв силы даже беситься на мир. Та самая Ванесса, которая всегда хвасталась, что не боится ни крыс, ни змей, ни пауков, теперь могла чувствовать только страх. Дня, когда этому ребенку придет пора родиться, она ждала с ужасом, будто смерти.              Она была уже совсем безобидной от своей слабости, но Даниэль всё равно не решился подойти к ней ближе. Так и остался стоять в холле, не ступив шага в комнату, где она сидела в потёмках среди ясного дня. И чисто вежливости ради спросил:              — Несса, ты как?              Что-то знакомое в ней осталось лишь в том, как она скривилась, завидев на пороге непрошенного гостя. Наверное, в любой другой ситуации она бы скорее всего уже погнала его метлой, как шкодливого кота. И потому по старым привычкам старый друг тут же начал оправдываться:              — Я вещи принёс.              Тетушка Нора, которой он писал раз в месяц, всегда просила передать привет ребятам, пусть и видела их всего раз в жизни. И когда Дэнни наконец решился обмолвиться о том, что эти двое теперь ждут ребенка, она всего за пару недель насобирала тяжеленную бандероль с вещами для младенца. Сердобольные старички, с которыми она ходила на воскресные службы, отдали ей всё, что осталось от внуков, много чего даже на вырост. А она наскребла денег на то, чтоб отправить это аж в столицу.              — Много же тут всего… — Леонид затаскивал бандероль в комнату пиная ногами, ведь взять в руки не хватало сил. Они с Дэнни тащили её сюда от почты вдвоём, и то чуть не сломались напополам от напряжения. — Но лучше бы они столько в “Ласточкино Гнездо” отправляли.              — “Гнездо”, к счастью или нет, берет детей с возраста садика. Так что им вряд ли пригодились бы эти вещи. — Даниэль присел на пол и склонился над коробкой, чтобы открыть.              Краем глаза он заметил, как смягчился взгляд Ванессы и сама она зашевелилась, проявляя интерес. Её явно зацепили игрушки, которые лежали с самого верха. В интернате детям подобные вольности были не позволены, дабы не развращать ум. А потому о куклах, пусть даже поношенных, приютской девчонке можно было разве что мечтать. Некоторые её соседки, которые были там с самого раннего возраста, и вовсе подобного в жизни не видели.              Они рылись в содержимом посылки все втроём. Рассматривали различные одежки, гремели побрякушками, примеряли на пальцы миниатюрные носочки. Внутри лежали пеленки с цветочками, много маленьких платьиц, розовые шапочки и ползунки. Среди игрушек наложили всяких кукол: и тряпичных, и пластиковых, и даже у кого-то завалялась деревянная. Всё для девочки.              — Смотри, Несса. — Лео взял в руки одну из куколок и покачал в руках, будто та была живой девочкой. — Разве дети могут быть чем-то плохим? Она будет держать тебя за руку, смотреть большими глазками и называть мамой. Разве это так плохо?              Ванесса молчала, не сводя взгляда с игрушки в руках. На миг она, кажется, и сама представила на её месте ребенка — маленького, спящего, совсем беззащитного. Стало быть, Лео хотел её утешить, но его слова ударили с каким-то особым укором: у неё было полное право ненавидеть это дитя за то, сколько проблем оно доставляет, но разве можно сердиться на то, что не прожило на этом свете ни дня?              — Я придумала ей имя, — наконец ответила Несса, — нашей дочке.              Лео улыбнулся ей с одобрением, ожидая ответа. Его определенно радовало, что она хотя бы перестала обращаться к ребенку просто как “оно”.              — Назовём её Мэри.              — Красиво. Как в честь Девы Марии! — Даниэль не сдержался от комментария, а Несса тут же заткнула его ближайшей игрушкой.              — Такое имя мне хотела дать мама, — продолжила. — В то время половину девочек так называли. Но тут её закадычная подружка тоже залетела, и они условились назвать дочек как-то похоже. Ванесса и Агнесса – думали, мы будем дружить так же крепко, как и они. А потом подружка съебалась, и мама была даже не в курсе, сдержала ли та свою часть обещания.              Несса хмыкнула, криво дёрнула уголком рта. Ребята же молчали, ожидая от её истории какую-то мораль.              — Мама всегда была тупой. Она променяла меня на мужика, который своих детей не желал и чужого тоже не жаловал. — На миг Несса нахмурилась, скопив на языке весь яд. — Я буду лучше неё. Буду любить свою дочку.              Все вновь молчали. Стало будто бы не так весело, но на душе обоих молодых родителей заметно полегчало. Как приятно было получить хоть какой-то маленький знак, что ещё не всё потеряно. У их семьи есть будущее.              — Ты будешь хорошей мамой. — Леонид взял свою жену за руку со всей лаской, которой только мог. Получилось всё равно как-то неловко, пусть и без лукавства.              Даниэль наблюдал за молодой парой и сам пытался не сводить с лица улыбки. У семейного очага, пусть даже самого тусклого, всегда было по-особенному тепло. Хотя он едва ли мог представить себя в подобной ситуации: семья казалась ему вещью пусть и обязательной, но будто совсем не вписывающейся в его жизнь. Явно не раньше тех пор, пока он не окончит учёбу и не заработает достаточно денег.              — А если всё же не девочка? — таки решился спросить он, когда минутка идиллии окончилась. О том, кто же всё-таки родится, наверняка знать мог только Бог, но все дружно поверили пожилой врачихе, которая только завидев молодую мамочку с полной уверенностью напророчила ей дочку.              — Ну уж нет, никаких мальчиков! — категорично замотала головой Ванесса. — Вдруг ещё в своего папашу удастся.              Лео от удивления открыл рот. Объяснять свои слова Несса не собиралась, а потому оскорбление получилось абсолютно всесторонним. Но стоило ей шутливо улыбнуться, как он стушевался, совсем как маленький мальчик.              Потом они снова болтали, размышляли о жизни и порой даже добродушно посмеивались. Пили вместе чай, вспоминая о старых посиделках. Неизбежное казалось уже не таким страшным, и ждать его было будто бы легче.              Но оттого оно лишь сильнее ударило, когда пришло время.              Все случилось куда раньше ожидаемого — в середине июля, а не в обещанном начале сентября. Ванесса будто бы сошла с ума окончательно: она вопила во весь голос и упиралась, будто бы это могло спасти её от родов, а когда бежать было уже некуда, умоляла на всю больницу просто её добить, лишь бы всё поскорее кончилось. Врачи орали ещё громче неё, пытаясь утихомирить. Даниэль сто раз успел пожалеть, что согласился приехать помочь Лео, ведь тот от паники и сам готов был отдать черту душу. Надо было никогда не спрашивать дорогу к роддому и просто заглянуть в гости, когда всё уже кончится.              Впрочем, вместе было всё-таки легче. Их, несчастных, было двое, и плохих новостей, которые они должны были передать роженице, тоже было две.              Ванесса долго не приходила в себя. И даже когда всеми правдами и неправдами её вернули на этот свет, она продолжала лежать с закрытыми глазами в надежде, что всё-таки помрет. Медсестры все наседали молодому отцу на уши, как сильно с ней намучились, но едва ли он мог найти на неё управу. Где-то внутри Леонид будто все ещё побаивался, что даже в таком состоянии она свернёт ему шею за то, что он собирался сказать.              — Вот, держи. — Ему позволили быть первым, кто вручит младенца матери. Его руки дрожали до невозможного, но он все равно держал этот крохотный сверточек с особой осторожностью. Удивительно, как такая малютка могла создать такие большие проблемы.              — Моя Мэри, — тут же нарекла ребенка Несса.              Это был повод рассказать первую новость.              — Это мальчик.              Ванесса вновь потеряла все намеки на интерес. В этот миг она задумалась о том, рада ли вообще, что это существо в её руках живое. Оно даже не смогло родиться таким, каким она хотела.              — Все равно будет Мэри, — твердо ответила она. И прежде чем Лео успел повторить ещё раз, возразила: — Мне похуй, что сын. Мне нужна только моя Мэри.              И ещё до того, как она успела бы до конца смириться, а Леонид начал бы её переубеждать, в палату заглянул Дэнни со второй новостью в руках. Ещё один мальчик — они родились близнецами, похожими как две капли воды. Ванесса округлила глаза, а Даниэль виновато пожал плечами и огласил выбранное им вместе с Лео имя:              — Это Фауст.              Событие получилось далёким от радостного.              

***

             Рано или поздно Даниэлю дошло бы до головы, что помогать другим – это всегда оставаться в минусе самому.              Он сидел в своей комнатке один, не желая ничьей компании. Было ли уже на улице утро? Он не знал – сам ведь плотно запахнул тяжёлые темно-зеленые шторы. Только-только вернувшись с каникул, которые провел с молодой семьёй, он очень быстро превратил свой полукабинет в самую одинокую берлогу. Лишь бы никто не приходил сюда; вот бы была ещё хотя бы неделя до начала учебы, чтоб насладиться тишиной и не вылезать даже за едой.              На календаре был уже последний день лета. Обычно он всегда был самым быстрым в году: все дети вокруг желали, чтобы он никогда не кончался, а мелкий Дэнни всегда старался его переждать и торопился в школу. В этот день он обычно должен был праздновать день рождения. Но как-то не задалось: никогда не было денег, чтобы покупать торты и задувать свечи, не было и друзей, которых можно было бы угощать. А дети из сиротинца и подавно забыли, когда вообще родились, поэтому Даниэль так никому и не признался, когда надо праздновать.              И сейчас он тоже вряд ли хотел бы кого-либо этим напрягать. Лео бы, может быть, и воспользовался этим как возможностью ненадолго спрятаться от обязанностей, но наверняка бы излишне напрягся и зазря потратил бы деньги, которых и без того всегда не хватало. Заставлять его заботиться ещё хотя бы о чем-либо ощущалось кощунством и ужасной неблагодарностью. Леонид и так был на грани того, чтобы от любого прикосновения рассыпаться в горстку сажи, как выжженное дотла дерево. Лучшее, что можно было сделать для него – просто выслушать, чтобы ему стало легче, чтобы перестали дрожать руки. Он снова и снова делился историями о том, как его жизнь превратилась в нескончаемую игру, где если он отступится – кто-то несомненно помрёт. Не раз и не дважды он уже находил Ванессу на всё том же балконе, но не сидящей, как раньше, а стоящей, готовой сделать один-единственный шаг вперёд. Она пыталась любить то, что создала, несомненно. Но была слишком жестоко научена жизнью, чтобы носить на глазах розовые очки и воображать семью мечты. Осознание на корню рубило любые её попытки выдавить из себя нежность, как это делали женщины, как это делали настоящие матери. Она не была матерью. Она просто привела на свет двух никому не нужных детей.              Судьба шутила какие-то злые шутки, играла какую-то невыносимую какофонию. И Даниэль не понимал, почему стал частью этого всего. Он явно благодарил эту затейливую трюкачку, что посадила его лишь в ряды наблюдателей, но здесь, в Академии, где должны были исполняться мечты, он всё думал о том, где же находится путь к беззаботной жизни, которую живут все студенты вокруг. Когда же он наконец вырвется? За золотым билетом, оказывается, ещё не стояла гарантия полного отсутствия проблем.              Может, для видимого эффекта нужно было полностью отречься от всего, что тянуло на дно?              Со стороны двери послышался стук. Назойливый, неприятный стук. Даниэль очень хотел бы, чтобы ему послышалось. Ещё хотя бы один день он не хотел видеть вообще никого. Особенно в день сегодняшний.              Но стук не прекращался – пришлось открыть. Ожидая увидеть консьержку или хотя бы Оскара, Даниэль ужаснулся: на пороге стояла Элизабет. Неужто прочитала в документах дату рождения? Что ей тогда говорить? Принимать поздравления? Он совсем не знал, как её принимать и как праздновать. Тем более, что в его кармане осталось на полтора фунта меньше, чем стоил самый дешёвый торт в столичном магазине.              — Здравствуй, Дэнни, — начала она. — Я всё сомневалась, заселился ли ты уже.              Он не знал, что отвечать и стоит ли отвечать вообще. В голову пришло лишь одно безобидное оправдание:              — Я просто только вот всё разложил, ещё не успел нигде засветиться.              — Ты очень вовремя, — улыбнулась она. — Скажи, у тебя нет никаких планов на сегодняшний вечер?              По спине пробежался неприятный холодок. Он не понимал, ходит ли Бетти так вокруг да около, или он просто надумывал себе проблем, привязывая ко всему свои страхи.              — Да я так... — как-то совсем неуверенно замямлил он.              — Мне просто очень нужно, чтобы кто-то составил мне сегодня компанию на празднике у матушки, — всё же продолжила Элизабет, даже не дождавшись полностью утвердительного ответа. — Сестра будет не одна, а со своим… кхм, ухажером, и я провалюсь под землю, если буду даже без друзей.              Даниэль с облегчением выдохнул. Даже если подобное в его планы не входило, но он не был против до тех пор, пока праздник не надо было закатывать ему. К тому же, это было даже не приглашение – полноценное одолжение. И в глазах Элизабет не было ни намёка на то, что она приняла бы отказ.              — Не нужно никаких подарков или поздравлений, не переживай. — Она стирала последние причины для сомнения. — Только твоё присутствие. Ты ведь выручишь меня, правда?              — К-конечно. — Даниэль закивал головой. Он явно не намеревался строить из себя рыцаря или хотел попасть на халяву, но явно не мог прямо отказать Элизабет в чем-либо.              Это был редкий случай, чтобы Бетти сама стояла и вполне вежливо просила об услуге. Разве можно было не помочь ей?              — Отлично, — улыбнулась. — Я заеду за тобой в шесть.              Никаких больше объяснений перед уходом Бетти не предоставила — в её понимании они Дэнни были попросту не нужны.              А вот Даниэль пожалел, что не расспросил всё наперед. Что-то не то он заподозрил ещё тогда, когда на самый новый в его шкафу костюм Бетти покачала головой и предложила накинуть поверх пиджак, который лежал у водителя на заднем сидении. Когда они подъезжали к месту назначения, пробираясь через длинную вереницу припаркованных машин, осознал, что если бы подруга его не подвезла, то он был бы едва не единственным, кто пришел на этот праздник пешком. А когда они вышли к особняку с огромной террасой, который девушка скромно назвала своим домиком, понял, что надо было ещё уточнить, кто будет на празднике, помимо её сестры с пресловутым ухажером.              Людей было много. И все они были заметно выше по статусу — нет, это скорее Даниэль на их фоне казался песчинкой без никакой ценности. И дело было даже не в том, что хозяйка праздника созвала своих ровесников, которые к такому возрасту точно чего-то бы добились – было много и молодёжи, золотой молодежи. Многие пришли семьями, хвастаясь своими детьми, особенно сыновьями. Молодых девушек было заметно меньше; может, среди богатых наследники более в приоритете, а может, за каким-то негласным этикетом гости решили не затмевать дочерей той, кто их пригласила.              — Что такое, Дэнни? Ты как-то побледнел. — А Бетти держала его под руку, будто и правда считала его достойным здесь быть. На насколько сильном безрыбье она была, что среди всех вариантов остался только он?              — Да как-то… — Даниэль говорил почти шепотом, прикрывая рот ладонью. — Не ожидал такого размаха.              — Какого – такого? — посмеялась она. — Не более чем посиделки с друзьями семьи и партнёрами.              — Они все ведь баснословно богаты, разве нет? — Даниэль рассматривал мерцающие бриллиантами украшения на дамах и заказные костюмы на их мужьях. Контингент Академии дал ему уже хорошее понимание того, как выглядят люди, которые и правда при деньгах, а не лишь пытаются казаться таковыми. Даже по манерам, по вальяжным неторопливым движениям он видел, что никто здесь и пальцем не касался к бижутерии или хранил бы в бумажнике мелочь меньше двадцати фунтов.              — Есть такое, — без утайки улыбнулась Элизабет. Для неё, кажется, такая компания была вполне обычной, как для простых людей обычные родственники издалека. — Мамочка водит дружбу только с достойными.              “Тогда что здесь делаю я?” — отчаянно хотел спросить Даниэль. Несомненно, он хотел бы однажды стоять с этими людьми в одном ряду, разделять общие темы для разговоров. Но сейчас он был только без пяти минут второкурсником Академии, даже не её выпускником. Сними с него значок университета – и от статуса останется только пустой звук, а в разговоре он очень быстро посыпется, спроси кто-либо из этих золотых сынков про его родословную. Что он мог предложить этому действу?              — Тебе ведь не помешали бы кое-какие связи, правда? — А Бетти всё стояла на своём, мазала медком, будто лиса из сказки. — Давай я расскажу тебе немного обо всех, а если кто покажется полезным – я вас познакомлю. У нас ещё есть немного времени до того, как матушка выйдет.              Она оттащила его поодаль, в тень душистой акации. Деревьев в саду было не очень много, в большинстве всё вокруг было в зарослях вьющихся роз — Даниэль только не понимал, отчего оттенок у них был такой траурно-черный. Этому месту подошли бы цветы белые или красные, или хотя просто яркие, чтобы на фон такого массивного здания не создавать такого гнёта. Но спрашивать Бетти об этом он не хотел — вдруг нарвался бы на что-то, о чем пока говорить нельзя. Тем более, что девушка уже увлеклась пересчитыванием всех гостей.              Начала она с мелких сошек – предпринимателей, банкиров, владельцев ювелирных магазинов. Некоторые удостаивались упоминания, но о роде деятельности Бетти уклончиво умалчивала. И чем дальше она проходилась по списку в своей голове, тем сильнее Даниэль чувствовал тревогу. Особенно тогда, когда начал узнавать лица.              — Вон там у беседки стоят – это господа де Вильфоры. — Элизабет не тыкала пальцем, но пыталась давать ориентиры. — Глава семейства, Жерар, известный в столице прокурор: многих за решётку упёк, но ещё больше – уберёг от проблем с судом за хороший гонорар. Ведь знаешь, Дэнни, лучше чем искать адвоката, нужно не садиться на скамью подсудимых в принципе.              В серьёзном мужчине с серьезным взглядом Даниэль узнал того, кто стоял когда-то у дорогой машины и договаривался с приютом, чтобы тот забрал те подачки, что привезла его семья. Точно, де Вильфоры – так их и звали. И вот близ него всё так же стояла его жена – та самая благодетельница. Внешность и манеры у леди были запоминающиеся, вряд ли Даниэль спутал бы её с кем-то другим, даже если бы ему не дали подсказку. Однажды она с барского плеча кормила конфетами детей, среди которых был он. Теперь она стояла в качестве гостьи на том же празднике, что и он. Раньше он думал, что если однажды ещё раз встретит благодетельницу, то обязательно вернёт ей ту книгу, поблагодарит за то, что она открыла ему новый взгляд на религию. Но почему-то сейчас он едва хотел бы, чтобы женщина его увидела и уж тем более узнала. Сейчас он как никогда раньше стыдился собственного прошлого.              — Занятная у него супруга, не правда ли? — Бетти уловила его испытывающий взгляд. — Это, между прочим, вторая его пассия. Поговоривают, первую он свёл в могилу сам, но она оставила ему наследника… А в эту влюбился так сильно, что вытащил её из какой-то, прости на слове, секты.              — Звучит как слухи с очень большим количеством домыслов, — недоверчиво протянул Дэнни, вдруг уловив тот легкий флер сплетен, что они всегда делили в кабинете студсовета.              — Ах, только им двоим доподлинно известно, какая часть того, что о них говорят, является правдой… — покачала головой подруга, но тут же поспешила возразить: — Но ты не подумай, леди Сильвия, вопреки своему сомнительному происхождению, очень уважаемая женщина. При ней господин де Вильфор будто подобрее к другим стал, да и сына она воспитывает как родного – в любви да строгости. Она ещё и находит время заниматься благотворительностью, представляешь?              Даниэль попытался состроить искренне удивлённое лицо:              — Как великодушно с её стороны.              Тайком выглядывая из-за дерева, Даниэль всё же продолжал рассматривать знакомую ему семью. Подмечал, как похож на отца ещё совсем юный сын, которого сюда явно взяли скорее для галочки, ведь из развлечений ему тут оставалось только смирно стоять подле юбки своей новой матери. Но вдруг в семейную идиллию ворвался ещё один человек — и привлёк внимание не только самих де Вильфоров, но и любопытствующего Даниэля.              — А это кто? — спросил он, не узнавая того юношу, что вполне нагло встал между мужем и женой, но тем самым вызвал у обоих благосклонные улыбки.              — О нём много кто наслышан, — протянула Элизабет, подготавливая очередную сплетню. — Это же Люций, компаньон их семьи. Мистер де Вильфор в нём души не чает, как и в своей новой жёнушке. Уж чем такую милость заслужил – тут никто не знает наверняка. Он живёт у них, и кто знает, сколько денег уходит у них на то, чтобы обеспечивать ему беззаботную жизнь…              Даниэль внимательнее всмотрелся в так называемого компаньона. Юноша был видным, очень даже смазливым с лица. Длинные волосы цвета прелой пшеницы он держал распущенными, будто самое ценное своё украшение. Господин Жерар и правда плясал вокруг него: то положил ему руку на худое плечо, то уже за талию прижимал ближе, пытаясь будто бы уберечь от прохожих, что могли бы задеть по пути. А тот лишь принимал его благосклонность с удивительным спокойствием, будто должное. Всё казалось понятным даже без лишней мысли.              — Значит, нахлебник? — констатировал Даниэль.              — Какое вульгарное слово! — рассмеялась Элизабет, прикрывая рот рукой. — Компаньон, Дэнни, компаньон. Просто так уж есть с богатыми: стоит завоевать их любовь, и тебе подарят хоть звезду с неба. Или хотя бы купят одну и назовут в твою честь. — Она прижалась ближе, нашептывая на ухо. Не могла допустить, чтобы хотя бы одно слово ускользнуло мимо внимания юноши. — Будут тебя содержать, потакать любым прихотям, сделают центром своего мира…              И Даниэль заметно оттаял. Он пристально рассматривал юношу, делая выводы скорее для себя: за красивым лицом ведь наверняка и не стоит больше ничего, но и этого оказалось достаточно, чтобы поймать удачу за хвост. Как хороша, наверное, эта жизнь, где тебя лелеют просто за то, что ты радуешь глаз. Счастливая судьба прекрасной Золушки после конца сказки. А ведь он был не сильно младше этого парня — а всё ещё стоял в самом начале истории, у ног мачехи-судьбы.              А Элизабет уже дальше смаковала имена гостей, будто те были экспонатами на выставке. В какой-то момент стало даже скучно: за некоторыми исключениями, все богачи были примерно на одно лицо. Даниэль моментально забыл, кто из мужчин у фонтана был магнатом, а кто владел древнейшим в столице оперным театром. И трое дам, общающихся у самого крыльца, чтобы не обгореть от закатного солнца, все поголовно были чьими-то там женами. Но вдруг Бетти вновь выцепила взглядом что-то интересное:              — Надо же, матушка пригласила Флемингов... — задумчиво протянула она, указывая в сторону людей, что собрались у входа в особняк. — Узнаешь Оскара? А это рядом с ним его отец – Освальд Флеминг, министр финансов.              Освальд Флеминг, министр финансов – в голове тут же нарисовалась картина большого льва, что лежал на горах золота, не то охраняя, не то присваивая себе. Это уже не первый раз за вечер, когда Даниэль замечал, что сыновья почти во всём копируют своих отцов: Освальд был выше, коренастее, с более широкими плечами и растрёпанной гривой-шевелюрой, но чертами лица, повадками и даже цветом волос был с Флемингом-младшим почти неразличим. Оскар рядом с ним пытался казаться ещё храбрее обычного, но всё равно походил скорее на львёнка, что просто гордо сидел рядом с главой прайда.              — Поговаривают, у него гораздо больше детей от других браков и женщин, просто Оскар – самый удачный... Пойдем поздороваемся с приятелем? — Бетти вдруг с интересом улыбнулась и уже неволей потащила Дэнни к семейке.              Даниэль же не знал, какой повод придумать, чтобы заставить девушку остановиться. Это для Элизабет они с Оскаром просто делили комнату, а для Дэнни тот был стабильными пятьюдесятью фунтами пару раз в неделю. И он готов будет провалиться под землю, если этот болван сейчас на радостях ляпнет это в лицо первее всего.              Он упирался, будто загнанный ишак, но каким-то образом Бетти даже не понадобилось прилагать усилия, чтобы тащить его. Старый Флеминг уже грозной горой маячил перед самыми глазами, Даниэль вместо того, чтобы придумывать приветствие, судорожно вспоминал какую-то молитву, но вдруг кто-то так удачно сбил его с ног:              — Дэнни! — послышался радостный возглас у самого уха. Напугавшись ещё больше, тот отпрянул, натягивая очки ещё сильнее на переносицу.              Перед самим его носом маячило напудренное, нагримированное, но всё ещё узнаваемое лицо Джаспера. С момента их последней встречи тот изменился ещё больше: он подражал своим стилем бунтарям-музыкантам с телевизора и афиш, даже гордо держал гитару за спиной, но как дорвавшаяся до блестяшек сорока навешал на себя как можно больше украшений во всевозможные видные места. И из картинки местной элиты он пусть и не выбивался, но ощущался как минимум как какой-то енот-барахольщик, который затерялся под столом, чтобы стащить еду.              — Вот так люди! Не думал встретить тут знакомое лицо! — А Джас уже вовсю хлопал Дэнни по плечу, привлекая внимание своим громким голосом.              — Взаимно… — Даниэль пытался звучать дружелюбно и приветливо, но на деле его удивление подобной встрече было написано на лице. — Какими судьбами, Джас?              Тот рассмеялся, будто вопрос был до того очевидным, что даже глупым. Он теребил пальцами крестик на своём ошейнике, что явно больше ничего общего с Богом не имел, и гордо произнёс:              — Где Оскар – там и я! — И прежде чем Дэнни успел оторопеть от ответа, тайком добавил: — Вообще, я такие унылые тусы не люблю, но тут должна была засветиться одна тётка, к которой можно было бы набиться в лейбл…              Всё дальнейшее разглагольствование о музыкальной карьере Даниэль пропустил мимо ушей, вцепившись вниманием в самое первое, что услышал. И когда между потоком слов наконец появился просвет, тут же выпалил:              — Погоди, вон тот Оскар? — указал на младшего Флеминга.              — А как же! — Тому даже не понадобилось поворачивать голову, чтобы понять, о ком идёт речь. — Мой Оскар!              В голове щёлкнули все возможные шестерёнки. Всё сходилось почти идеально: да, Оскар выглядел вполне подходящим под то описание, что фанатично когда-то расписывал только вырвавшийся из секты Гас. Интересно, знал ли грозный папенька о том, кого на самом деле приютил его сын и каким вещам научил… Впрочем, Оскар и Джаспер выглядели настолько как два сапога пара, что наверняка у отца и не возникло вопросов, если бы ему этого оборванца представили бы просто как начинающего музыканта с огромными амбициями.              — А ты с ним тоже знаком, что ли? — в парне тут же проснулось любопытство.              — Мы соседи, — Даниэль вроде как даже и не соврал, — Оскар ведь тоже в Академии учится, ты разве не знал?              — Оскар где-то учится? — пуще прежнего рассмеялся Джаспер. — Учеба – самое скучное, на что можно потратить жизнь!              Даниэль пожал плечами, промолчав. На языке понемногу скапливался горький яд от зависти, и держать улыбку было всё сложнее. Джас даже не подозревал, в какие средства семье его товарища обходилось всё то обучение, что он безбожно прогуливал. Они, два болвана, могли без задней мысли просаживать деньги и даже не считать их, пока другие работали за них. Оскар наверняка ещё и обучил его потешаться над теми, кто выбирал делать хоть что-то, а не бесконечно бездельничать, как они.              — Ты ведь тоже тут не один, как я понимаю? — спросил Джас, по-приятельски толкнув парня в бок. У него напрочь пропало любое понимание вежливости.              — Да, меня пригласила… — Даниэль заметался взглядом, пытаясь отыскать Бетти, но та куда-то пропала с поля зрения, — подруга.              Непонятно, что там надумал Джаспер, услышав подобный ответ. Его мозг уже явно был испорчен до последней клетки, и мыслил он явно в меру собственного паршивого опыта. Но парень только улыбнулся с каким-то намеком и зазывающе пропел:              — Хорошо, когда есть такие друзья, да?              Даниэль вдруг вырвался из панибратских объятий, сделав вид, что куда-то торопится. Что-то его жутко в этих словах возмутило: то ли то, что Джас поставил его с собой в один ряд, то ли то, что это на самом деле было не так. Он не мог так просто тратить чужие деньги, нагло сидеть на шее и получать от жизни всё самое лучшее без особого труда. Или мог, но не додумался до этого раньше?..              — Ах, вот ты где! — Как вовремя рядом появилась Элизабет. — Пойдём, я познакомлю тебя с матушкой.              Даниэль спешно распрощался с приятелем, даже не боясь столько предстоящей встречи, сколь не желая больше проводить время в такой компании. Лучше уж топтаться подле какой-то малознакомой тётеньки, чем попасться кому-то на глаза рядом с Джаспером. В конце концов, вряд ли маменька Бетти будет настолько же несносной. Возможно, лишь малость высокомерной.              Когда Элизабет радушно притащила его под руку к своей семье, Даниэль ещё не сильно понимал, с кем имеет дело. Женщина с прилизанными черными кудрями и мушкой над губой казалась ему знакомой с городских афиш и газет, но реальность отличалась от жёлтой прессы количеством морщин, непрофессионализмом ракурса и куда более фамильярной атмосферой. Но всё встало на свои места, стоило Бетти наконец приступить к представлению:              — Мамочка, познакомься с Даниэлем, моим дорогим другом, — она подтащила его ближе, давая рассматривать будто зверушку, — Дэнни, а это моя мама, Беатриса.              Известная Беатриса в столице была одна, а именно Беатриса Хардман — леди, которая сейчас гордо занимала кресло мэра этого города. Её имя невозможно было не знать: может, не будь бы Даниэль приезжим, он бы с самых пелёнок томился в этой политической шумихе, что стояла вокруг того, что столь высокую должность оккупировала женщина, черная вдова, что после смерти мужа умудрилась прикарманить себе всё, даже его партию. Кто-то открыто её хаял, кто-то тихо возмущался, кто-то восхищался ею, но всё как-то молча сошлись на мнении, что при ней город поживает вполне себе неплохо. А она, оказывается, в это время преспокойно строила себе особняки и задабривала верхушку такими вечерами, собирая вокруг себя, будто голубей у прикормки.              — Здравствуй, юноша, — она и правда обратилась к нему, и сердце Даниэля ушло в пятки. — Я самую малость наслышана о тебе от Бетти. Спасибо, что помогаешь моей дочурке с обязанностями.              Он так и оторопел на месте, смотря на эту женщину куда более пристально, чем следовало бы. Это её «спасибо» он бы хотел написать себе на лбу, и чтобы она оставила печатку для подлинности. Одно её слово уже стоило дороже всего, чем он являлся и что когда-либо делал.              — Рад помочь, — кивнул он головой.              Беатриса оказалась вполне радушной, хотя бы обмолвилась к нему словом, а не сразу же поспешила прогнать как существо слишком низкое для её статуса. А вот от девушки рядом, не сильно старше его подруги, но уже заметно прикоснувшейся к богемной жизни, он встретил взгляд именно такой, какой и ожидал.              — Ах, моя сестра всё ещё столь наивна! Дорогой друг… Ну разве бывает дружба между мужчиной и женщиной? — Она обратилась не к нему и даже не к семье, но к юноше рядом, что источал видимое высокомерие даже пуще неё самой. Всё-таки девушкам положена капля скромности, а парням в эмоциях сдерживаться необязательно.              — Дэнни, это моя сестра, Эвелин. — Бетти вежливо промолчала, как и полагает леди, и только тогда продолжила. — И её жених, Эдмонд.              Пара, кажется, даже и не сильно озаботилась тем, что кто-то узнал их имена. Видно было, что с приятелями сестры Эвелин дружбу водить не собиралась – она уже переросла период случайных знакомств и теперь желала знаться только с достойными и проверенными личностями. А старшая госпожа Хардман в компании дочерей скучала, а потому поспешила к своим гостям:              — Господа, не желаете ли проследовать в дом? — громко объявила. — При всём желании, я совершенно не понимаю эту новую моду на подачу еды на улице – как там они зовут это? Барбекю? – вокруг ведь куча насекомых!              Гости и правда начали сбредаться внутрь особняка, будто по команде. Кто-то ещё поддерживал по пути светские беседы, кто-то кивал хозяйке.              — Вы совершенно правы, дорогая Беа! — фамильярно бросил кто-то из высшего круга. — Бывал я на одном таком мероприятии – так там еда вся успела обветриться ещё до начала трапезы!              Прокатилась волна смешков – гости были настроены на приятный вечер. И пусть праздник только начинался, Даниэль уже считал минуты, когда пришел бы конец. Он был ещё слишком мелкой рыбёшкой, чтобы плавать в одном аквариуме с кем-то столь крупным. Но Элизабет всё стояла рядом, ожидая его. Раньше Даниэль если и интересовался политикой, то именно самим её поприщем, а не тем, с кого состоят семьи известных деятелей. Теперь он будет всматриваться в каждое лицо Академии, лишь бы ненароком не забыть поздороваться с детьми кого-то важного.              — Дэнни, задержись немного. — А Бетти не собиралась следовать за семьёй, дожидаясь, когда на террасе не останется никого, кроме них.              Как преобразилась она в его глазах, эта девушка из студсовета, что помогала ему освоиться в первые дни. Юная госпожа Хардман, которой от матушки достанется столько власти, что и самому Богу не снилось, и он, по воле случая прикоснувшейся к звезде. О, как хорошо было в её свете – он раньше даже не представлял насколько.              — У меня к тебе серьезный разговор. — Она брала его за руку всё так же нежно, по-дружески, как и раньше.              — Я тебя внимательно слушаю. — Он готов был слушать её когда угодно, и послушался бы, наверное, даже если бы она вежливо попросила бы убиться.              — Послушай, Дэнни, — продолжала она. — Мы знакомы уже некоторое время, и я рада, что ты согласился составить мне компанию на правах друга. Но на самом деле я пригласила тебя не только ради того, чтобы не быть одной. Ты умный, интеллигентный, имеешь большой потенциал – мамочка не прочь такого зятя. — Бетти сжала его руку крепче, положила ладонь на свою отчего-то разрумянившуюся щеку. — И я, ох, Дэнни, я так сильно тебя люблю, веришь ты или нет.              И рухнул мир — то ли в пропасть, то ли к его ногам. Какое заманчивое предложение; наверное, именно с этих слов начиналась бесконечная белая полоса всех тех счастливчиков, что он видел сегодня в руках множества богачей. Услышать он подобные слова явно не ожидал, но, пожалуй, очень даже хотел – он хотел знать, что тоже имеет шанс быть таким же, как они. В этом мире имеет смысл быть только богатым и счастливым или беззаботной певчей птичкой в клетке у первых. Он устал от бедной жизни, что давила его за шею, будто в мышеловке. Она, Элизабет Хардман, со своей любовью была зонтиком, за пределами которого бушевал шторм.              Он не думал долго. Ему хватило опыта, хватило увиденного раньше и сегодня, чтобы принять решение почти моментально. И он был рад только одному: что Бетти выбрала момент признаться именно сейчас, а не раньше, когда он был ещё слишком глуп и верил в честную жизнь труженика.              — Ну разве можно тебе отказать? — Даниэль улыбался ей широко, осмелился даже погладить по щеке. — Ты красива, умна и очень даже привлекательна. Я лишь рад, что твое сердце выбрало меня.              А другая его рука под полами пиджака держала пальцы скрещенными – не то на удачу, не то чтобы отмыться от лжи.              На балконе над террасой на них с улыбкой глядела девушка в чёрно-белой маске.