Затмение

Заснеженный лес был поглощён тишиной. Холодный ветер пронзал ветви деревьев, шепча о чём-то забытом и давно ушедшем. Но между этими деревьями, среди снежных просторов на небольшой поляне, разгорелась битва. Это была не просто ссора, это было сражение двух существ, которые были связаны больше, чем просто дружбой. Луна и Солнце, тень и свет, земля и ветер. Макак и Укун стояли друг против друга. Их посохи, когда-то символы силы и могущества, теперь служили только оружием в этом бою. Макак, чёрный, как ночное небо, был полон решимости. Его шерсть, вбирающая в себя холодный свет луны, едва двигалась, когда он распрямил свои когти, готовые к бою, медленно шевеля тремя парами ушей, прислушиваясь. Укун, рыжий как восходящее солнце, не был так спокоен. В его глазах горел яростный огонь, который уже не мог быть погашен. Он был бессмертен, как и воин, но сегодня, сегодня всё ощущалось иначе. Макак был тем, кто начал бой. Он резко прыгнул вперёд, словно сам тёмный уголок ночи, пытаясь нанести удар по Укуну своим посохом, но царь отбил темный посох своим, но Макак не остановился. Он пытался по-настоящему ранить. Царь, осознавая свою силу и мощь, начал атаковать. Он двигался быстро, его посох проносился как молния, а когти разрывали воздух. Его удары были стремительными, но тень мог избежать большинства из них используя свою лёгкость и слух, улавливающий любое неестественное движение воздуха. Когда удар посоха Укуна пришёлся прямо в глаз Макака, мир вокруг них замер. Время на мгновение остановилось. Макак почувствовал, как его тело теряет равновесие, как его сознание начинает расплываться. Слепой удар в глаз был настолько мощным, что мгновенно пробил защиту его бессмертия. Он увидел перед собой только свет и затем бесконечную темноту. — Укун... — выдохнул Макак, прежде чем его сознание поглотила тьма. Его посох выпал из рук, а тело, лишённое силы, рухнуло на землю. Он не мог понять, когда именно смерть овладела им. Может, это был момент, когда он почувствовал, как тьма ускользает от него, а может, этот момент наступил гораздо раньше. Тем временем Укун стоял над ним, его дыхание было тяжёлым, а взгляд пустым. Он не ощущал победы, не ощущал торжества. Вместо этого в его глазах было что-то страшное — неосознанное. Он смотрел на тело Макака, но не мог понять, что именно он видел. Это был конец? Конец их битвы? Он не был уверен. В его сознании вспыхнули огоньки, размытые изображения, но он не мог держаться за них. Он увидел лицо Макака — но это лицо было искажено, оно расплывалось в его глазах. Он пытался снова собрать картину, пытаясь вспомнить их отношения, что связывало их, что они были друг для друга, но его разум не мог удержать всё это. Всё вокруг превращалось в хаос. Он упал на колени, его когти коснулись холодного тела. Макак был мёртв. Но Укун не чувствовал, что он победил. Он почувствовал лишь пустоту. Эта пустота разрывала его изнутри. Он не знал, что ему делать. ******************** Укун стоял на краю горы, где до сих пор чувствовалась теплотой его прежняя связь с Макаком. Ветер теперь не приносил свежести, а был пустым, безжизненным. Царь был как тень самого себя. Он ушел от поляны, где убил воина много лет назад, закончил путешествие и обруч больше не сковывал его голову, оставив лишь шрам. И все лишь для того, чтобы вернуться сюда — на гору, в своё царство, в то место, которое когда-то было домом для них обоих. Гора была его. Вода падала вниз, разбивалась о камни, но даже её шум теперь звучал глухо, как эхо. Укун смотрел на вершину, где его пещера скрывала от мира — его дом, их дом. Первые несколько шагов на пути к пещере были тяжёлыми. Он шёл, как если бы его ноги тянулись ко дну. Мудрец пытался не думать о том, что сделал, о том, как поглотила его боль. Но мысли о Макаке, его последняя встреча с ним — всё это не отпускало. Он добрался до своей пещеры, стоя на её пороге. Перед ним раскинулась бескрайняя панорама горного мира, но взгляд Укуна был пуст. Пещера была тёмной, но для него это было место, где когда-то они с Макак останавливались, чтобы разделить свои мысли. Сейчас только он сидел на камне у входа в пещеру, опустив голову, и пытался понять, что происходит с ним. — Ты убил его, — голос Макака, этот холодный, отчуждённый шепот, внезапно раздался в его голове. — Ты убил Луну. Укун стиснул зубы. Он знал, что разум начал искажаться еще в путешествии, но всё равно не мог избавиться от этого голоса. Он не мог его заглушить. Царь поднял руки к лицу, как будто мог убить саму боль, которая наполняла его. Но голос не исчезал. — Ты больше не солнце. Ты — затмение. Ты всегда был тем, кто разрушал. Укун закричал, но его голос утонул в пустоте. Вокруг него всё начинало меняться. Страх. Страх перед тем, что он стал частью того самого хаоса, что разрушил его душу. Его свет гас, но он не мог это остановить. Тень накрыла его. И в этот момент он ощутил, как его собственное отражение в воде рядом с пещерой становится чужим, исказившимся. Это было его отражение, но оно выглядело как нечто чуждое. Укун пытался схватить его, но его рука прошла через пустоту. Он отшатнулся, будто его душа рвалась на части. — Ты не достоин быть светом. Голос учителя звучал всё громче, как эхом отражающийся звук, который не давал ему покоя. Укун больше не мог отделить свою боль от его слов. Он направился вглубь пещеры. Его шаги стали всё более тяжелыми, а дыхание — быстрым, как будто его душа пыталась вырваться из тела. Он чувствовал, как сердце сжимается, а разум всё больше погружается в бездну. ************************* Прошло несколько дней, но Укун так и не смог вырваться из этого состояния. Каждую ночь он просыпался, и его мысли снова и снова возвращались к Макаку. К тому, как его тело опускалось в снег, как его глаза медленно угасали. В его ушах звенело, как будто в самом воздухе эхом раздавался тот последний, слабый крик Макака. С каждым днём этот голос становился всё более навязчивым. И однажды Укун почувствовал голод — не обычный, а тот, что кроется в самой сути его существа. Голод, который мог быть насытен только разрушением. Он спустился вниз, в лес, и на его пути мелькнул заяц. Укун смотрел на него. Его руки, дрожащие, протянулись к животному, и без сожаления он схватил его в широком прыжке. В этот момент он не был разумным существом, не был царём. Укун был зверем, который рвал всё вокруг, чтобы утолить свой внутренний голод. Заяц был разодран за секунды, и его кровь окрасила лапы мудреца. Но это не принесло облегчения. Звериная ярость всё больше поглощала его. Он нападал на каждого, кто попадался на его пути. На зайцев, на мелких животных. Он терял связь с реальностью, его глаза становились безумными, а кровь на его лапах казалась ему единственным напоминанием о том, что он жив. Но он не чувствовал жизни. Он чувствовал только смерть. *************************** Прошло ещё несколько недель. С каждым днем тьма вокруг казалась все более всепоглощающей. Он чувствовал, как голод снова охватывает его. На его пути стояла одна из его обезьян-подданых — милое существо, которое когда-то служило ему с верностью. Но сейчас её глаза были полны страха. Укун остановился перед ней. Она была единственным существом, которое напоминало ему о том, что он был когда-то живым, и не просто существовал, а был царём. Но эта мысль не принесла утешения. Он схватил ее и, не раздумывая, впился клыками в беззащитное тело. Он разорвал её на части, и её кровь окрасила его руки. Этот момент был апогеем его безумия. Укун не видел её — он видел только Макака, который продолжал шептать его имя в его голове. — Ты убил его. Ты убил всё, что было тебе дорого. Укун упал на колени. Он чувствовал, как сходит с ума. ****************************** Укун сидел на коленях, потрясённый собственным поступком. Его глаза были полны крови — как на его руках, так и в самой душе. Он чувствовал, как его разум постепенно распадается, словно зловещая тень поглощала все остатки света, которые когда-то горели в его сердце. Прошло несколько часов, прежде чем он смог встать. Кровь подданной, её яркие следы на его лапах — всё это было теперь не просто памятью о жестокой расправе. Это было начало его пути в бездну, он знал это. Его разум ломался, а каждое его движение становилось невыносимо тяжёлым, как если бы его тело боролось с его душой. Он больше не знал, кто он. Он был не Укуном, он не хотел называть себя так, он не мог. Месяцы потекли мимо, и жизнь на горе постепенно приходила в упадок. Его подданные стали молчаливыми, остерегались, избегали его взглядов. Когда-то они обращались к нему за советом, любили его за доброту, за свет, который он принес. Но теперь они видели только разрушение и безумие, что бушевало в нём. И каждый день, глядя на них, царь чувствовал, как теряет всё больше и больше. Он пытался контролировать свои импульсы, но они становились всё более непредсказуемыми. Его свет исчезал, а он всё больше погружался в отчаяние. Теперь каждый уголок его царства стал для него чужд. В каждом шорохе, в каждом взгляде он видел Макака, его пронизывающие фиолетовые глаза. Он слышал его голос, иногда как шёпот, иногда как громкий крик. — Ты убил его, — шептал голос, и с каждым разом этот шёпот становился всё громче и всё ближе. — Ты разрушил всё. Ты сам стал той самой тенью, которую хотел уничтожить. Царь хватался за голову, пытаясь прогнать эти мысли. Он знал, что это безумие, и он не мог остановиться. *********************** Каждый день был борьбой. С каждой минутой, с каждым шагом его восприятие мира становилось всё более искажённым. Он ощущал, как мысли разрываются на части, как его сознание распадается. Когда он смотрел на своих подданных, ему уже не было дела до них. Он видел их чуждыми, смазанными тенями. Теперь голос звучал в голове постоянно. Поглощённый этими видениями, некогда герой стал более и более агрессивным Однажды ночью, когда темнота охватила гору, царь направился в лес. Он не знал, зачем он туда шёл, но ноги несли его автоматически. С каждым шагом его глаза становились всё более пустыми, его тело, казалось, было одержимо, столь странными и неестественными, усталыми, казались его движения. Лес теперь стал местом отчаяния. Ветви были искажены, как если бы сама природа страдала вместе с ним. Он проходил мимо старых деревьев, и их сучья, как руки, пытались схватить его. Каждое движение было трудным, как если бы пространство сжималось вокруг него, словно сама вселенная пыталась его задушить. Но он всё шёл вперёд. Он шёл, и вокруг него возникали странные образы. Он видел Макака — не живого, не мёртвого, а его тень. Его лицо было искажено болью, его глаза смотрели на него с обвинением. Царь не мог больше справиться с этим. Он закричал, и его крик эхом отразился от деревьев, разрывая тишину. Всё вокруг него стало темнее. Он снова увидел, как его собственные руки, покрытые кровью, стремятся к его подданным, к тем, кого он когда-то любил. Он видел, как разрывает их, как они погибают. ************************ Мудрец снова вернулся в свою пещеру. Всё, что было ему знакомо, теперь казалось далеким. Он мог ощущать тело, но оно уже не было его. Он не чувствовал связи с этим миром. Он ощущал лишь пустоту. Он не был живым, но и не мёртвым. Его подданные, увидев его состояние, стали избегать его ещё больше. Он больше не был для них царём. Он был чудовищем. Но это уже не имело значения для него. Он не ощущал одиночества, потому что не ощущал себя. Он был лишь откликом того, что когда-то было. В глубинах пещеры, в месте, где когда-то царила жизнь, царь сидел, и его глаза были пустыми. Он был забытым, поглощённым тенью собственного безумия. Он сидел, и тьма его разрывала. Тень поглощала его остатки разума, и он снова и снова пытался убежать, но не знал куда. Он был потерян, он был разрушен. Его свет был лишь воспоминанием, а тень становилась его единственным спутником. Мудрец стоял у края своей пещеры, глядя на горизонты, где когда-то маячил свет. Теперь все было искажено — воздух был тяжёлым, как никогда. Тень, которая всегда была с ним, не покидала его. Она заполонила его мысли, проникла в каждый уголок его разума. Всё стало расплывчатым. Он чувствовал, как теряет контроль, как его собственная реальность начинает таять, превращаясь в нечто чуждое. С каждым днём он всё больше забывал, как выглядел Макак. Лицо становилось всё более размытым, как если бы его память растворялась в туманах. Когда он пытался вспомнить лицо воина, оно не появлялось перед ним. Вместо этого в его глазах возникали тени, формы, искажённые образы. Иногда они напоминали Макака, но его глаза были мертвыми, а выражение на лице — чуждым, зловещим. Голос, который можно было слышать в голове, становился всё более неясным, как будто сам Макак исчезал из его воспоминаний, оставляя лишь пустое место. Иногда, в моменты, когда Укун смотрел на свои руки, ему казалось, что это не его руки. Он не чувствовал их. Он не чувствовал ничего. Его тело стало чужим, как и его мысли. Он пытался удержать образы Макака в своей памяти, но они стремительно растворялись, становясь всё более смазанными, как если бы его сознание пыталось изгнать их. Это не было забыванием в привычном смысле. Это было как если бы реальность плавала, расплываясь и разрушаясь. Макак исчезал, но в его месте возникали чуждые лица. Его собственное лицо казалось теперь не настоящим. Всё вокруг него превращалось в нелепую мозаичную картину, где не осталось логики. Мудрец почувствовал, как его ум начинает трещать по швам. Он ощущал, как его разум разрывается на части, а каждый кусочек отрывается и уходит в тень. Он был поглощён ею, и чем больше он пытался вернуть Макака в свою память, тем дальше он уходил. Память разрушалась, как старое дерево, чьи корни давно сгнили. ************************* Прошло несколько десятилетий, и обезьяна стала почти неузнаваемой. Его шаги стали неуверенными, а взгляд — пустым. Он уже не понимал, что делает. Он не знал, был ли он ещё царём, был ли он ещё Укуном. Иногда ему казалось, что он был кем-то другим, кем-то, кто был внутри него всегда. Каждый раз, когда он смотрел на своих подданных, ему начинало казаться, что они тоже становятся частью этой размытости. Он видел их, но не видел их лиц. Лица становились частью тени, частью темных углов в его памяти. Он начинал слышать их голоса, но это не были их голоса. Это были голоса, которые он сам создавал, отрываясь от реальности. Он не знал, что слышит. Он не знал, что происходит. Всё становилось далеким, искажённым. Однажды, в вечерней туманной мгле, когда царь вновь шёл по лесу, он увидел существо — маленькую обезьяну, подданную, которая раньше верил в его свет. Она стояла перед ним, дрожа от страха, но Укун не видел её. Он видел только темные формы, которые стали ей, а ее лицо, когда он пытался вглядеться, исчезло. Вместо этого был лишь блеклый силуэт. Он не понимал, что происходит. Он не мог понять, кого он видит. — Ты не живая, — сказал он ей, хотя знал, что его слова были пустыми. — Ты тоже тень. Его голос не был его. Он звучал холодно, как ледяной ветер. Он не ощущал ничего, кроме странного чувства отрешённости, как если бы всё происходящее было частью чьей-то кошмарной фантазии. Он не был уверен, существует ли она вообще. Мудрец не знал, что происходит с ним. Он не знал, почему его память разрывается. Всё, что было раньше, исчезло. Он не мог вспомнить, кем он был. Он не мог вспомнить, как выглядел Макак. Он пытался, но не мог. Вместо этого его разум приносил ему новые, чуждые образы. Иногда ему казалось, что он снова видит Макака. Но это было не его лицо. Это был чужой силуэт, фигура, которую он сам выдумал. Он с каждым днём всё больше забывал. Царь забывал, что было до. Он забывал, что был Укуном. Он забывал даже саму идею о том, что он когда-то был кем-то значимым. Прошло несколько недель, и в сердце горы, в своей мрачной пещере, он всё больше чувствовал себя отчуждённым от мира. Каждый день он просыпался, но не чувствовал себя живым. Он ходил по своему царству, но всё казалось чуждым, расплывчатым. Его бывшая сила, его царственность, всё исчезло. Он был не просто потерян, он был сломан. Его разум начинал дрожать, как тонкая ветка на ветру. Идя ночью по лесу обезьяна остановился, словно что-то привлекло его внимание. Он прислушался к тишине, которая стала ему чуждой. Вокруг не было ни шороха, ни звуков жизни. Ветер замер, а лес казался застывшим, как если бы сама природа была испугана его присутствием. Он посмотрел в небо, пытаясь увидеть что-то знакомое, что-то, что могло бы вернуть ему хотя бы часть утраченной реальности. Но небо было чёрным, без звезд и луны, пустым, полностью мертвым. Разочарованно вздохнув, царь повернулся , направляясь в сторону своей пещеры. Шаги его стали тяжёлыми, неуверенными. Он не знал, почему ему казалось, что всё вокруг него разрушается, но он это чувствовал. Все границы начали исчезать: между тем, что он знал, и тем, что он видел; между тем, кто он был, и тем, кем он стал. Его взгляд упал на мелкого зверя — зайца, который сидел посреди тропы. Он медленно подошёл к нему. На этот раз его действия не были целенаправленными. Он не хотел убить, но было что-то в этом животном, что заставляло его приглядеться. Его разум был слишком разорван, чтобы осознать даже собственные желания. Ноги были тяжёлыми, а в голове шумела неразборчивая какофония голосов. Всё казалось чуждым, даже его собственное тело. Заяц сидел неподвижно, не пытаясь убежать. Его глаза были светлыми и манящим, как луна. Царь смотрел на зайца, впервые за долгое время способный различить части морды живого существа, и его взгляд становился всё более беспокойным. — Ты не знаешь, что ты делаешь, Укун, — сказал голос, но он не был обычным голосом. Он был знакомым, идущим из определенного направления. Мудрец замер. Тени вокруг начали двигаться, как будто они оживали. Всё в его голове сливалось в один бесконечный поток, и этот поток был полон яростных, неуловимых образов. Голос — это был тот самый голос, который он знал, но теперь он был чужим. И всё, что он знал, стало чуждым. — Чанъэ? — вырвалось у обезьны, хотя он не был уверен, почему произнёс именно это имя. Он не помнил, кто она. Он не помнил, почему она могла быть важной. Но где-то в его сознании вспыхнуло какое-то знакомое чувство. Она была связана с Макаком, но это было так давно… Заяц поднял голову. Его взгляд был проницательным и твердым. Чанъэ приняла свой человеческий облик, стояла перед ним, но не как обычная богиня. Она была таинственной и величественной, как и описывал ее Макак. — Ты не узнаёшь меня, — её голос был тихим, но проницательным, он проникал прямо в его сознание, вызывая странное чувство тревоги. В её словах была не только забота, но и упрёк. Она была знакома с этим зверем, с Укуном, который сейчас стоял перед ней. Он стоял, беспокойно оглядываясь вокруг, но при этом не мог оторвать взгляд. Его разум был как перетёртая карта, где все знакомые пути исчезли. Он был зверем, и это осознание не вызывало ни страха, ни сожаления. Чанъэ стояла перед ним, не двигаясь, как тень, которая наблюдала за ним. В её глазах было нечто, что ускользало от понимания. Царь чувствовал, как его грудь сжимается. В его разуме прокатилась волна боли, когда его память вспыхнула, но вскоре была снова поглощена тьмой. — Ты забыл, кто ты… — её голос стал мягким, но из него не исчезла тяжесть, как если бы она говорила с ним, как с потерянным ребёнком. — Ты стал тем, чем ты боялся стать. Ты больше не знаешь себя. Ты стал зверем, Укун. Он не мог слушать её. Он не мог понять её слова, потому что его разум не мог удержать их. Всё, что было раньше, исчезло, как если бы его разум был разорван на части. Он не был уверен, кто он сейчас, он не был уверен, кто был Макаком, и не понимал, кто была Чанъэ, стоявшая перед ним. Но было что-то в её присутствии, что вызывало у него бешеную ярость. Он стиснул зубы, его когти начали дрожать. В его глазах вспыхнула ярость, словно неразумный зверь внутри него пробудился. Всё, что она говорила, не имело значения. Он уже был сломлен. Он был потерян. Чанъэ подняла руку и медленно протянула её к примату. В её глазах было сострадание и сожаление. — Ты всё ещё помнишь, Укун? Ты всё ещё помнишь, что ты был чем-то большим, чем просто зверь? Её взгляд был полон такой древней и тяжёлой тоски, что Укун, несмотря на своё безумие, почувствовал, как его сердце сжимается. Она подошла ближе и, будто бы чувствуя, что он не способен сам двигаться, обхватила его голову ладонями, накрывая уши, после отступая и создавая печать под ними. Символ вспыхнул голубыми огнями, перенося их в заснеженный лес. Он двигался будто под гипнозом, а перед ним, словно направляя, шла Чанъэ, её шаги были мягкими, а он, сломленный и потерянный, тяжелыми шагами двигался следом. Чанъэ не торопилась. Она знала, что этот путь был последним. Последним для Укуна. Это был момент, когда он окончательно потеряет себя. Молчание между ними было тяжёлым, как туман, и царь не мог перестать чувствовать, как что-то в нём умирает. Чанъэ вела его через лес, скрываясь между деревьями, пока они не вышли на поляну, где раньше они с Макаком сразились в последний раз. Когда Укун подошёл к тому месту, его тело сжалось от боли, и его когти затёрлись в землю. Он не мог понять, что здесь происходит. Это место было одновременно родным и чуждым. Он почувствовал, как его разум теряет хватку, как если бы он пытался схватить туман, который ускользал от его пальцев. Чанъэ молча стояла рядом, не вмешиваясь в его процесс. Она смотрела на него как мать смотрит на потерянного ребёнка, осознавая, что всё, что она может — это лишь наблюдать. В этом мире ничего нельзя изменить. Всё было уже потеряно. Царь посмотрел на землю, в которой вдавлены следы — следы их битвы. Здесь, на этой земле, умер Макак. Это был тот самый момент, который никогда не мог исчезнуть из его памяти, хотя в самом этом месте он пытался забыть о всём. Его руки дрожали, когда он касался земли, будто пытаясь вернуть что-то, что исчезло навсегда. Он уже не был способен к разуму. Он уже не был Укуном. Он был зверем, который не мог вспомнить, кто он был раньше. Кто был Макак? Тот, кого он любил? Или тот, кого он уничтожил? В голове всё перемешивалось. Он слышал голос Макака, его шёпот. Он видел его лицо в темноте, но оно не было настоящим. Он видел его лицо в деревьях, в камнях, в воде. Он чувствовал, как его разум сливается с этим образом, но он не мог понять, кто был этим лицом. — Ты потерял его, — произнесла Чанъэ, её голос был мягким, но таким чётким, что он сразу пробрал его до костей. — Ты потерял всё, что было тебе дорого. И теперь ты не знаешь, что с тобой происходит. Царь ощутил, как его сознание взрывается, как его тело сотрясает что-то дикая боль. Он кричал, но его крик был глухим, пустым. Он не мог понять, что с ним. Он чувствовал, как его разум рвётся на куски. Как если бы всё, что он когда-то знал, разрушалось, исчезало, превращалось в пепел. Он не мог больше сдерживать это внутри. Чанъэ молча стояла рядом, и её взгляд был полон пустой грусти. Она знала, что этот момент был неотвратим. И что она не могла спасти его от самой глубокой тьмы, которая поглотила его. — Ты больше не вернёшься, — сказала она, её голос был мягким, но с печальной уверенность. — Ты стал тем, кто поглотил тебя. Ты стал этим зверем. И в этот момент мудрец, разрываемый внутренней борьбой, окончательно потерял себя. Его тело вздрогнуло от внутреннего кричающего ужаса, и, как дикая звериная сущность, он повернулся к Чанъэ с яростным взглядом, пытаясь найти в ней врага, хотя знал, что она не была таковой. Она была тем единственным, кто ещё видел в нём нечто человеческое, но теперь даже этого не было. Чанъэ с глубокой печалью смотрела на царя, и её рука медленно поднялась. Она не могла дать ему ни спасения. Но она могла остановить его — остановить его разрушение, которое уже невозможно было повернуть вспять. — Спи, Укун, — тихо произнесла она, и в её голосе было что-то, что напоминало заклинание. Она произнесла эти слова, как если бы она знала, что это последнее, что он услышит. И в тот момент, когда она произнесла это слово, тьма вокруг Укуна вспыхнула. Его разум поглотил странный, глубокий сумрак, который отправил его в забытьё. Его тело упало на землю, глаза закрылись, и в нём угасла вся та боль, которую он чувствовал. Чанъэ тихо наклонилась над ним. Она коснулась его лба теплой рукой, проводя по шраму, и её дыхание было тяжёлым, как сам воздух в этом месте. Она знала, что не могла вернуть его в тот мир, где он был. Она знала, что не могла вернуть свет в его душу. Но она могла дать ему забыть. Чанъэ отнесла его на гору, к пещере за водопадом — месту, где он был когда-то живым, живым в своём сердце, разуме и душе. Там, в темноте пещеры, она оставила его. Он не был мёртв, но и не был жив. Он был заключён в вечном сне, где тени не могли больше его найти. И в этот момент, когда тьма поглотила Укуна, Чанъэ оставила его, зная, что его путь завершён. И хотя она не могла вернуть свет в его душу, она могла оставить его в покое, скрытым от мира и от самой тьмы, которая уже поглотила его.