В тихом омуте и черти водятся

***

Ставрогин сидел у себя в кабинете. Полная тишина и спокойствие. Он погрузился в свой омут мыслей и воспоминаний. Едва слышен был звук биения крыльев бабочек о стекло банки. Николай поглядывал на них краем глаза, улыбаясь уголками губ. В руках он держал небольшую лупу с резной ручкой, покрытой золотой краской. Мужчина разглядывал новых бабочек, которых собственноручно поймал для своей коллекции. За окном золотое солнце, заливающее стены кабинета теплым светом. Лучи грели спину Ставрогина. Конец августа. Листья потихоньку опадают и становятся жухлыми. Единственное, от чего мужчина опечален, так это, что исчезнут на долгий холодный период его обожаемые бабочки. Но вскоре тишину с треском ломает пополам громкий радостный голос, который был слышен где-то вдали коридора, за закрытыми дубовыми дверьми, ведущими в кабинет Николая. — Нет, он точно будет рад моему приходу! — звучал довольный голос. Такой, от которого хотелось улыбаться. Который сложно забыть, даже если постараться. Всеволодович тяжело выдыхает, опустив лупу на стол, и поднимает взгляд на дубовые двери. Вот-вот и они распахнутся. Он медленно отрывает руку от стола, протягивает ее куда-то в бок и ухватывается за свою трость. Шаги становятся все ближе, а Ставрогин все сильнее сжимает в ладонях трость. Он хмурится и сжимает челюсти, что аж желваки появляются. И впрямь, дверь с грохотом растворяется. Мужчина моментально вытягивает трость, словно готов проломить череп его неожиданному гостю. В дверях стоит парень, довольно улыбаясь — Петр Верховенский. В его руках пистолет, который направлен прямиком в лоб Ставрогина. Они оба смотрят друг на друга и молчат. Только Петр улыбается, а глаза его горят невинным детским блеском, которому безумно легко поверить, а Николай в свою очередь хмурится и в его глазах сверкают молнии. Его темные волосы выбились на лицо и создают ужасающую тень, которая только придает больше грозного вида. Они готовы убить друг друга и понимают это прекрасно. — А я вижу, что вы очень гостеприимны, Николай Всеволодович, — добродушно улыбается Петр, не спеша опуская пистолет. Через мгновение, его темное дуло уже смотрит в пол. Ставрогин медленно убирает трость себе за спину, деликатно, молча игнорируя присутствие Верховенского. Он вновь возвращается к своей «работе» и вновь берет в руки лупу. На секунду прикрывает глаза, мысленно себе повторяя: «Спокойно». Мужчина сжимает в руке лупу до по беления костяшек и недовольно хмурит брови, тяжело сопя себе под рос. Петр, как у себя дома, обходит кабинет Ставрогина, оглядываясь и изучая его. Подходит к коллекций бабочек, разглядывая их, в руках все так же вертит пистолет, медленно переводит взгляд на потолок и наконец опускает его на Николая. Он медленно крадется к нему. Взгляд пал на его стол, что весь был завален бумагами и другим хламом. Улыбка все так же не сползает с лица, хоть стала уже чуть скромнее. Парень медленно обходит спину Ставрогина и замирает за ней. Рука невольно касается его черных волос, медленно их гладит. На вид они жесткие, но на деле очень мягкие… Верховенский чувствует странную дрожь в теле, улыбка медленно сползает с лица, взгляд становится растерянным и недопонимающим. Он медленно проводит рукой по волосам, до их кончиков, медленно припадает кончиками пальцев к скулам Николая, проводя по ним, аккуратно ведет ими по контуру его лица, прямо к подбородку. Невесомо поворачивает его к себе, глядя в его хрустальные глаза. Он медленно склоняется на уровень лица Ставрогина, все так же придерживая его за подбородок указательным пальцем, и подносит к его горлу пистолет, вжимая в него дуло. Мужчина не пугается. Он все так же сверлит глаза Петра, хмурясь. Лишь слышит собственный пульс в ушах, что эхом отдает от черепной коробки. Неприятно ощущение, но завораживает. — Какие-то насекомые вам интереснее меня? — с наигранной детской обидой в голосе спрашивает Верховенский. Всеволодович молчит. Все так же смотрит в глаза Петра. Но молчит. — А я ведь скучал, — печально замечает Степанович. Он аккуратно переводит свою руку, которой придерживал Николая за подбородок, на его шею, а следом на крепкие плечи. Хоть рука Петра и кажется такой хрупкой, но эта хрупкость обманчива. Так же как и его невинная рожа! Он способен этими ручками переломить любую шею, забрать тысячу жизней, не раз нажать на курок. Ставрогин всегда злился, как вновь чувствовал это лживую хрупкость, которой Петр привык играть. Николай чувствовал себя жалкой марионеткой в утонувших в крови руках революционера. Взгляд мужчины медленно смягчается. Он медленно обхватывает за плечи Верховенского, слегка потянув его на себя, и с упоением целуя его губы, которые так страстно его манят. Всеволодович жадно целует их, оттягивает нижнюю губу Петра, покусывает ее, углубляет поцелуй. Он все так же тянет обеими руками на себя Степановича, от чего тот падает на колени, а Ставрогин невольно раздвигает ноги, чтобы Петр не упал прямо на него. Верховенский кладет обе руки на бледные щеки мужчины, откинув пистолет куда-то в угол. Он руками резко переползает в волосы, чувствуя их мягкость, едва улавливая их резкий запах. — Николай… — шепчет он в его губы, робко покачивая головой из стороны в сторону. Ставрогин обхватывает Петра за спину, поглаживая ее и сминая в руках его клетчатый пиджак. — Так прекрасен, — продолжает шептать революционер, ухватившись за затылок Николая. Он вновь жадно поцеловал его губы — … прекрасен… Шепот, который должен был звучать так нежно и ласково, звучит безумно и устрашающе. Звучит с какой-то безумной страстью. Его голос тихо дрожит. Кажется, Петр готов разрыдаться. От этого Николаю становится не по себе. Его резкая смена настроения постоянно напрягает Ставрогина. Он аккуратно обнимает Верховенского, чувствуя тепло его тела. Как бы сильно ему бы не хотелось оттолкнуть от себя беса, он не может. Он любит и ненавидит его. Эти два чувства прекрасны. Как белое и черное, как огонь и лед, как рай и ад. Мужчина понимает, что Петр так же любит и ненавидит его. До безумия. Оба любят друг друга, оба готовы убить друг друга.