Ты ещё об этом помнишь?...

После смерти Рейха Союз не был разговорчив. За один день мог сказать пару слов, и то, говорил только с врачами. Приехав на Родину, после выписки, он и вовсе закрылся в своей комнате, выходя только чтобы поесть и сходить в душ. Все его средства связи были отключены навсегда, некоторые даже, в порыве злости на самого себя, были уничтожены Советом. Он винил себя в смерти возлюбленного. Он ненавидел и презирал себя за то, что случилось, часто срывался, впадая то в ярость, то просто смеялся безумным хохотом. Россия поначалу шарахался от своего отца, когда у того начинались припадки. Но со временем привык, это стало почти ежедневной традицией. Главное — не попадаться в этот момент емк на глаза, а в остальном Росс позволял делать тому, что он пожелает. Всем надо выплёскивать эмоции, и младший русский это понимал, а потому и не препятствовал. Лишь пытался успокоить. Но это продолжалось до того момента, пока всё не зашло слишком далеко. *** — Бать? У тебя всё в порядке? — Советский уже сорок минут сидел в ванной, вода была включена, но больше не звука. — Угу… — мрачно ответил тот. Коммунист уже минут двадцать стоял у раковины, опираясь на неё руками и опустив голову. Перед ним лежала разобранная на лезвия бритва, сразу же йод и бинты. Он не решался сделать первый шаг к самоубийству, было тяжело, но… ещё тяжелее было слушать совесть. Да, многие скажут, что он трус, таким способом бежит от проблем… Но лучше уж он умрёт от потери крови, чем от лучевой болезни, которая продолжает заражать организм изнутри. Правая рука дрогнула над левым запястьем. Уже который раз он не мог собраться с духом, чтобы просто сделать надрез. Со злости на свою беспомощность он закинул лезвие от бритвы в дальний угол ванной комнаты, протяжно вздохнув. Почему? Почему все самое ужасное всегда происходит с ним и людьми, которыми он дорожит?! Рука уже, казалось, в сотый раз приблизилась к коже с гладким, острым лезвием. Глубоко вдохнув, а затем, медленно выдыхая, он начал надавливать лезвием на кожу. Боль обожгла запястье, но социалист продолжал давить сильнее, почти до того состояния, когда ему уже хотелось разрывать глотку в истошном крике. В тот момент, он провел лезвием дальше поперек запястья, оставляя глубокий порез. Что ж, если он, как воплощение, не умрет, останется шрам. Из раны чуть ли не фонтаном полилась кровь, йод и бинты слабо помогали. В голове загудело, мир перед глазами начал постепенно терять краски, пока не превратился в какую-то далекую точку. А после и исчез вовсе. *** Голова ужасно болела. Не открывая глаз, я схватился за неё, сжался при этом в комок. Головная боль перерастала до боли по всему телу, а после исчезла. Словно её и не было. В прострации открыв глаза, ещё не до конца понимая, что происходит, я увидел протянутую мне руку. Не долго думая, я схватился за неё и тяжело поднялся, опираясь на дерево. Подняв взгляд на того, кто мне помог, я изумленно отшатнулся. Черт, эти родные глаза так и сводили меня с ума, хотелось прижать этого человека к себе, чтобы, наконец, почувствовать себя нужным кому-то. Но все же, где-то в глубине души давно погас маленький фитилек надежды, что вот-вот он проснется и увидит перед собой его… Но этого не происходило. Раз за разом мне во снах снилась лишь тот злополучный день, та авария. В конце концов, я стал бояться спать. — Союз! — обеспокоенный тон так и излучал тепло и заботу. Но я отшатнулся. Было в нём что-то ещё… То, чего не было раньше… Понимание. Хотя нет, осознание подходит больше. Все же присутствовало чувство, что если я к нему прикоснусь, весь мир испарится, и я вновь очнусь в кошмарной реальности, без него. — Союз… У меня очень мало времени… — он отвел взгляд замолчал и, вроде как, пошевелил губами, неслышно сказав слово «прости». — Прошу, не совершай моих ошибок! Уделяй время тем, кто в этом нуждается, не решайся на глупые шаги… Ради меня. Прошу… — Хорошо… Рейх. Прошу, прости меня…. Я во всем виноват. — Совет, ты ни в чем не виноват! Клянись, что не будешь ускорять свою смерть. Прошу. это важно. — Рейх. -силуэт немца начал быстро растворяться, бледнея все больше с каждой секундой. — Прошу, не оставляй меня одного! Я больше так не могу! — но я кричал в пустоту. Кроме него здесь больше никого не было. Нет. я не мог потерять его снова… *** СССР очнулся на кафельном полу ванной. Взглянув на пораненную руку, он отметил тот факт, что регенерация уже почти не работает — ранка не затянулась, а всего лишь покрылась корочкой крови. Весь белый пол в комнате был запачкан вязкой, красновато-черной жидкостью. — Ну что ж, не долго мне осталось, — хихикнул русский, удержавшись от безумного смеха, и тут же закашлялся. Выплюнув сгусток крови на тот же пол. Окончательно придя в себя, революционер отметил, что в его дверь уже довольно долго ломятся с криками и прочим. — Россия, я скоро выйду… — Батя!!! Ну слава Богу, ты живой! Я уже пол часа не могу достучаться! — коммунист протяжно вздохнул. Ему еще надо оттирать пол от крови, убирать все следы, бинтовать руку… — Все у меня хорошо. Отойди от двери уже, такое ощущение, будто ты смотритель в тюрьме. Кошмар. — младший русский фыркнул и отошел. Советский перевел дух. Что ж, у него довольно мало времени, чтобы прибрать все за собой. *** С того инцидента прошло уже три недели. Состояние социалиста ухудшалось довольно стремительно, лучевая болезнь набирала обороты, на языке постоянно чувствовался металлический привкус. Он отказывался выходить на улицу, так что стал очень бледным, словно мертвец. Под глазами залегли тёмные круги от постоянного недосыпа, Союз практически не ел. Но все же, он не стал уже самостоятельно убивать себя, ему все равно недолго осталось. Это утро не отличалось почти ничем от предыдущих, за исключением одного «но». В последнее время, он стал очень плохо видеть левым глазом, он стал темнеть, а яркая радужка бледнела с каждым днём, сливаясь с темнеющим белком. Но проснувшись сегодня, обнаружил, что видит им на удивление хорошо. Пройдя в ванную и взглянув в зеркало, он едва подавил вскрик. Его глаз почернел, вместо зрачка там были серп и молот, которые, ко всему прочему, ещё и ярко светились, так что под солнечные очки не спрячешь. Да и какие солнечные очки могут быть в ноябре, да и тем более, черт возьми, в доме?! — Кошмар… Каким образом я ещё вижу этим глазом? — протяжно вздохнув, русский нашел в ящике под раковиной бинт и принялся делать себе повязку на этот глаз. Было неприятно, но таковы обстоятельства. -Хах, моё тело решило меня, блять, пометить, как мило… Выходя из ванной, русский наткнулся на сына, который обеспокоенно разговаривал по телефону. — В смысле?! Как прямо сейчас?! Ты думаешь, у меня дел других нет?! — орал в трубку Росс. И ему, видимо, отвечали тем же. — А, черт с тобой, еду… — Что случилось? — поинтересовался СССР. — Гера позвонил, сказал срочно приезжать. — и перед тем, как революционер успел вставить хоть слово, продолжил: — Я еду один и точка. Коммунист фыркнул, мрачно кивнул головой, ушел в комнату и хлопнул дверью напоследок. Ну и плевать, не едет — и ладно. Что ж, смысла все равно в Германию ехать уже нет… Встряхнувшись, старший русский откинул эти мысли и сел на кровать. Снова начала вспоминаться та жуткая авария, в которой виноват был он. СССР начал часто-часто дышать, схватился за матрас и закрыл глаза, пытаясь себя успокоить. Он будто снова проживал те самые ужасные секунды в его жизни, ту боль, горечь утраты… Приступы такого рода последнее время случаются все чаще. Самое страшное — это происходило в неопределенный момент, абсолютно бесконтрольно. — Так, все, спокойно, спокойно… — пытался привести себя в порядок русский, но выходило из рук-вон плохо. Почувствовав железный привкус на языке, а так же что-то жидкое на подбородке, он открыл глаза, подставив руку ко рту. Ладонь сразу оказалась испачкана черно-бордовой кровью. — Черт, снова… Внезапно открылась дверь и в помещение ворвался РФ: — Пап, а ты не видел мой пас-… Пап?! — Все нормально, Россия, кха. Чего ты хотел? — выдавил коммунист. — В смысле нормально?! — будто не услышал вопрос Федерация и кинулся к отцу, но тот выставил свободную руку вперед, и сын налетел на неё. — Бать. — Хватит меня опекать как о маленького ребёнка! Я сам знаю, что со мной происходит, и посторонняя помощь мне не нужна! — последние три слова он отчеканил ледяной интонацией, так что у Росса пробежались мурашки. — Оставьте меня уже, наконец, в покое и перестаньте печься обо мне! — на этих словах Совет схватил Россию за воротник рубашки и встряхнул. Потом резко отпустил и поднялся со своей кровати. Ему надоело жить в доме у сына и все время думать о том, что он сидит у него на шее. Несколькими резкими движениями он собрал нужные вещи и вылетел из комнаты. Федерация было пошёл за ним, но тот уже покидал квартиру. РФ вздохнул. — Как ты не понимаешь… то, что я о тебе так «пекусь», это называется не сидение на чьей-то шее, а забота. Забота… — сказал он в пустоту. *** Прошло уже три недели с того момента, как СССР съехал из квартиры России. Одиночество накатывало с каждым днём все больше. Наверное, это был второй раз в его жизни, когда он оставался совсем один… Тоска съедала его изнутри все сильнее, чувство вины разрывало мозг и душу на части, горечь и жуткая боль отныне стали его лучшими друзьями. Только на этой неделе он раз шесть хотел покончить с собой, три из них чуть ли не воплотив в жизнь. От этого становилось только хуже. Противоречивость разума была довольно высокой. В целом, Союз считал самоубийство — не выход, старался избегать даже мысли об этом, особенно после клинической смерти Рейха в 1945, считал этот поступок признаком слабости и трусости. Но сейчас же он пытался убить себя и признавал признаком слабости и трусости, когда рука с ножом, поднимаясь над грудью, замирала, начинала дрожать и, в конечном итоге, опускалась. Зачастую у него случались припадки: он срывался на любые окружающие вещи в потоках беспричинной ярости, или наоборот, поддаваясь мимолетным галлюцинациям, со слезами на глазах бросался в темный, тенистый угол, где показался на долю секунды знакомый силуэт. Революционер страдал. Страдал от переизбытка отрицательных эмоций, переполняющих его изнутри и раздирающих здравый смысл день за днём, час за часом. Страдал от бесконечной боли, от ощущения того, как он гниет изнутри во всех возможных смыслах этого слова. Состояние ухудшалось с каждым днём, но он и не думал обращаться к врачам. А зачем? Жизнь без любимого потеряла смысл, так зачем же продолжать бороться со смертью?.. Этот день выдался особенно пасмурным и холодным. Дождь со снегом не прекращая засыпали и заливали каждый миллиметр улицы. Совет, взглянув в окно протяжно фыркнул, поправив повязку. Скрытый под ней глаз саднил с самого утра, значит завтра будет смена погоды. Интересно только: в лучшую или в худшую сторону? Он бы спокойно отошел от окна, если бы на улице не раздался истошный визг, лязг тормоза машины, а после глухой удар. В голове всплыло окровавленное лицо Рейха, собственные руки были в крови, шея ослабла, одну ногу пожирала острая боль. Громкий, такой же истошный крик застрял в горле. Открыв глаза, Советский обнаружил себя на полу, вжавшегося в угол. Нет. Так не может продолжаться. Он решительно встал, покачнувшись, направился к ящику стола, что был заперт на ключ. Выудив этот самый ключ из карман домашних шорт, он судорожно открыл этот ящик и резким движением достал оттуда старый револьвер, вместе с двумя пулями. Сыграть в русский рулетку сам с собой? О да. Открыв барабан своего револьвера, он дрожащими руками абсолютно рандомно закинул туда свои две пули и крутанул этот самый барабан. Приставив оружие к виску, он сделал первый выстрел. Но ничего не произошло, только слегка заложило правое ухо. Затем, он нажал на курок повторно, решив, что будет играть до трёх выстрелов. Снова ничего. Что ж, третий выстрел. Рука непроизвольно дрогнула, но русский только сжал ствол сильнее. Третий выстрел прогремел, как показалось социалисту, на всю Москву. В глазах слегка помутнело, но боли не было. Ничего не было, кроме поглощающей с каждой секундой пустоты. Упав на пол, он не почувствовал то, как неестественно изогнулась при этом рука. Не почувствовал он, также, крови, что вместе с жизнью вытекала из правого виска. Он ничего не чувствовал, но знал и понимал только одно. Он поступил правильно.