Охотники Верея

Апрель 1176 г. Продажа заколки не увенчалась успехом, Элизабет нагло обокрали. Завязалась драка, затем погоня. Беспризорники не дали продыху, неслись за беглянкой через все трущобы столицы. Путь вывел её к высокой ограде, поросшей кустарником и, стоило Элизабет прорваться сквозь барьер, она увидела небольшую конюшню. Казалось, Заблудшие смилостивились и подарили возможность спрятаться, услышали молитвы испуганного ребенка. Погоня отстала. Кровь запятнала всю одежду, мышцы скручивало, словно половую тряпку. Элизабет вскарабкалась по тюкам в отворенное окошко и вывалилась на солому в деннике. Конюшня встретила теплом, запахом навоза и любопытными конскими взглядами. Девочка медленно встала, осмотрелась, потом высунула руку за дверь через прутья решетки и отворила щеколду. Тишину нарушали ритмичное лошадиное дыхание, редкие удары копытами, пофыркивание. На крючке близ денника висела затасканная серая попона. Элизабет схватила тряпье, укуталась и юркнула обратно в укрытие. Сбила под собой солому в кучу, та больно колола кожу. Вороной конь, наблюдающий за своей гостьей, против не был. Его размеренное дыхание успокаивало, мокрый нос ткнулся в щеку девочки. Элизабет нравились лошади, они были её верными спутниками всю жизнь. Она не боялась этих больших и сильных животных. Несмотря на негласную поддержку животного, слезы текли по грязному лицу девочки. В животе заурчало и Элизабет осознала - ей больше некуда бежать. Огастес обучил всему, что может пригодится будущей королеве. Той, которая выберется из любой ситуации. Он готовил её к тяжелому бремени, к правлению большой страной, порицал девичью хрупкость и требовал не повторять материных ошибок. Часто запрещал слугам одевать и мыть Элизабет, ссылаясь на её самостоятельность. Теперь девочка понимала намерения файнтеля. Но ныне, именно тогда, когда он так нужен рядом — Огастеса нет с ней. Мертвы были все, кто мог помочь, а Элизабет, глупая, не смогла даже переместится через тоннель в нужное место. Ночь опустилась на столицу, вороной конь понурил голову и прикрыл глаза. В свете луны его черная шерсть переливалась оттенками серебра. Элизабет сбросила с плеча попону и достала из голенища сапога кинжал, напоминая себе: лошади очень чуткие животные. Она не хотела встретить взгляд коня, напороться на осуждение. Девочка принялась изучать рукоятку наощупь. Выпуклые рыбки приятно скользили по пальцам. Огастес учил её метать ножи, но королевский клинок с рыбками не подходил для этой цели, училась она на более плоских. Те были заточены у самого кончика, дабы не травмировать руки. Эта особенность, увы, делала ножи менее маневренными. Элизабет, конечно, не думала чистить метательным клинком рыбу, но и глотки им резать тяжелее. А вот фамильным, к счастью, можно попробовать. Девочка поднесла нож к самому горлу, но быстро поняла - так мало чего добьешься. Потом развернула клинок и приложила ниже уха. Лезвие холодило кожу. Одно движение, никаких тягостей: мать с дедушкой больше не будут мертвой оскверненной властью, файнателю, если тот выжил, не потребуется служить погибшим правителям, страна вынырнет из кровавого моря. Элизабет сделала вдох, отвела локоть в сторону, прижав кинжал кончиком почти к затылку. На выдохе, резко приложив лезвие к коже, дернула рукой. Нож вылетел из ладони, упал к копытам коня, открывшего глаза. Элизабет съехала вниз по соломе, чувствуя, как по ключице потекла теплая кровь. Боль сковала тело, но девочка сдержала крики, прикрыв глаза в ожидании. Конь ударил копытом по дверце денника, громко заржав. Темнота вокруг сгущалась, эхо криков слышалось отовсюду. Лязг мечей заставил Элизабет приоткрыть веки и медленно осмотреться. Воины сновали повсюду, поместье Орна горело. Человек в греншаньских доспехах прижал девочку спиной к себе, держа клинок у хрупкой шеи. Теперь Элизабет закричала. Он бегло провел ножом по её коже, кровь хлынула нескончаемым потоком. — Смерть Натаро! — прокричал убийца, воздев нож к кроваво-красному небу. Настойчивый и, одновременно с тем, испуганный шепот заставил веки затрепетать. Элизабет открыла глаза, наткнулась на морщинистое лицо мужчины в рассветных лучах солнца. Рыжие пряди волос выбились из-под шапки, зеленые зрачки напомнили чистую луговую траву. Он тряс девочку за плечи, пытаясь привести в чувство. Подняв руку, Элизабет интуитивно приложила пальцы к коже на шее, чуть ниже уха — шрам. В горле пересохло, губы потрескались. Засохшая кровь комьями каталась под рукой. — Я умерла? — горло саднило, слова вырывались изо рта с хрипотцой. — О, Заблудшие, нет! — мужчина встрепенулся, подорвался с места. — Я принесу таз с водой и умоем тебя, сиди здесь. В захудалых книжках из дворцовой библиотеки мало значилось о смерти. Больше о жизни. Элизабет поймала себя на том, что строит догадки, вылавливает из воспоминаний предположения, разговоры с файнателем. Смерть чувствовалась на кончике языка, но вспомнить ничего не удавалось. Казалось, еще мгновение, Элизабет дотянется к нужному фолианту, прочтет замысел автора и поймет, почему же она не может умереть. Бессмертие тяжелым бренем легло на детские плечи, без объяснений, оставляя лишь домыслы да таинство. Знакомый блеск отвлек от размышлений. Кинжал с рыбками валялся в соломе, близ лошадиных копыт. Элизабет глотнула слюну, поморщилась. Пришлось аккуратно тянуться за клинком, дабы не испугать коня. Вороной жеребец опустил голову, наблюдая за проделками ребенка. Девочка вернулась на окровавленную кучу соломы, сунула нож в голенище сапога. Лошадь фыркнула, сделала шаг к своей гостье и пошлепала губами. Элизабет потрепала коню гриву, потом ухватилась за шею и, когда вороной бросил голову вверх, поднялась за ним следом. — Мне нечего тебе дать, извини, — Элизабет почесала нос хозяину денника, голос все еще оставался осипшим. По двери денника знакомый человек ударил ногой, конь от неожиданности попятился назад. Мужчина показался сквозь решетки, улыбнувшись. — Я воды принес, можно умыться, — он поставил на пол деревянную бадью и открыл дверь, приглашая девочку в коридор. Поблагодарив человека, оказавшегося сторожем, Элизабет окунула руки в таз. Кожу слегка защипало, ранее не замеченные раны дали о себе знать. Девочка тяжело выдохнула, зачерпнула холодной воды и приложила грязные руки к лицу. Капли стекли по предплечьям и шее. Прозрачная вода в тазу вмиг стала мутной. Грязные рукава дублета вобрали в себя влагу. — Почему вы меня не выгнали? — девочка повернулась к сторожу, нахмурившись. Её поздно посетили разумные выводы. — Ты не похожа на обычных беспризорников. У тебя слишком хорошие волосы и чистые зубы, — мужчина поднял уголок рта, пытаясь улыбнуться, но больше то походило на вымученный жест. — За меня некому отдать вам вознаграждение, я сирота, — Элизабет помрачнела, наказывая себя за мимолетные надежды. — Что ж, в любом случае гнать ребенка на улицу я не буду. Голодна? Наскребем чего-нить. Не хотелось никого объедать, особенно конюшенного сторожа. Но, если толком не ел ничего несколько дней кряду, жалость и совесть смывает очередной прилив голода. Шли недолго, по трущобам. Сторож остановился подле ветхой лачуги и отворил дверь. Элизабет переступила через порог. Потолок оказался чересчур низким. Девочка посмотрела по сторонам: одна комната вмещала в себя и спальню, и кухню. Об уюте речи не шло, маленькие оконца едва пропускали свет. С лавки поднялась худощавая женщина, её осунувшееся лицо знаменовало бедность. Волосы, спутавшиеся в колтуны, давно не видали мыла. Элизабет остановилась, боясь ступить дальше. Её пугали рваная одежда и грязные пятна на болезненном лице хозяйки дома. Та с отвращением окинула девочку взглядом и воззрилась на мужа. Стоило ей открыть рот, Элизабет и вовсе попятилась. Нескольких зубов не хватало, а оставшиеся почернели. — Кого ты притащил, Мако? Своих голодных ртов хватает! — Она переночует у нас, Эбе. Спала в конюшне. Не выгонять же, видно из хорошей семьи. Где Фридэ? О сиротстве и отсутствии выгоды сторож разумно умолчал. Элизабет незаметно кивнула, покосившись на недружелюбную хозяйку дома. Узнай та правду — выгонит взашей. Девочка сжала челюсть, запретив себе ропот: лачуга тоже кров. — Скоро вернется, травы собирает, — женщина подошла к небольшому деревянному столу в углу комнаты и сняла тряпку с горшка. — Возьми ложку, сошкребешь остатки каши со стенок. Присев на край лавки, Элизабет с тошнотой втянула в себя запах, исходящий от горшка. Несло горелой кашей. Рука с ложкой не дрогнула и девочка принялась ритмично собирать остатки каши, заталкивая пищу себе в рот. Дверь снова отворилась, впуская внутрь дома лучи солнца. Нет, то было не солнце, лишь низкий мальчик с рыжими кудрями. Ребенок держал края рваной рубахи, используя одежу вместо корзины. Травы сыпались из кучи, аккуратно приземляясь на пол. — Отребье, растерял ведь все! На что ты годишься? Поднимай теперь! — мать бросилась к ребенку, схватила мальчика за локоть. Спрыгнув с лавки, Элизабет принялась поднимать растения. Она не сдержалась и попросила женщину не быть строгой к мальчику, чем заслужила и без того озлобленный взгляд хозяйки дома. Ребенок же, напротив, едва ли заметил материно недовольство. Он с восторгом взирал на гостью и не спешил отводить взгляда. Девочка улыбнулась, поздоровалась: — Торе. Ты ведь Фридэ? Сколько тебе лет? — Шесть. Но я говорю всем, что семь, — ребенок перевел взгляд на свои грязные руки, опосля быстро обтер ладони о штаны. — И зачем ты врешь? — Элизабет подперла рукой подбородок. Теперь они восседали на лавке, доедая остатки каши одной ложкой. Каждое второе зачерпывание Фридэ уступал новой знакомой. Но детскому счастью не удалось продлиться долго: следы каши скоро кончились. — Мой брат говорит, чем старше мальчик, тем он умнее. Я хочу быть, как Кинжи. — У тебя есть брат? — девочка осмотрелась по сторонам. В доме места хватало разве что на одного человека, не говоря уж о четверых. — Да, его зовут Кинжи, но он не живет с нами, — Фридэ неожиданно зашептал, — мама и папа запрещают мне об этом рассказывать. — А мне почему сказал? — Элизабет осмотрелась, Эбе вышла из лачуги. — Девочки со мной обычно не разговаривают. Кинжи говорит, если найти свою девочку, то можно рассказывать ей всё—всё и не бояться, что она раскроет твой секрет, — мальчик отдалился и улыбка озарила его лицо. — А как тебя зовут? Следующие два дня Элизабет провела вместе с Фридэ, Эбе и Мако. Ела девочка меньше всех, не стесняя семью. Хотя вряд ли они могли или хотели дать ей больше. Она спала на полу, умывалась в реке, привыкая к ранее неизведанной жизни. Хозяйка дома нашла ей одежку, ссылаясь на старые вещи мужа, но Элизабет в голосе Эбе слышались нотки тоски. Даже если мальчишеские вещи принадлежали Кинжи, он, вероятно, умер. К тому вели все разговоры о старшем сыне. Девочка не решилась спрашивать. Мгновение растягивалось и возвращались воспоминания. Погибни в бое при Орне Элизабет, как бы Регина отвечала на вопросы о смерти своего единственного ребенка? Страдания пускали корни все глубже и глубже в душу, лица родных покрывались темной дымкой забытия, а надежда на спасение давно угасла. Город, тем временем, обретал всё новые и новые краски. Элизабет терялась в славе новой власти, те в одночасье хитро обвели вокруг пальца всех жителей столицы. Каждый говорил теперь об освобождении. Девочке то было невдомек, покуда она не подслушала хмельной разговор Эбе и Мако. Те шептались о старой власти, перемывая кости Натаро. — Может и заживем теперь проще, без поборов да гнили всякой, — Мако вертел в руках пустую чарку, качаясь на лавке. — Да куда уж там, ага, заживем, — Эбе, напротив, казалась более черезвой. — Одно хорошо — тиран этот сгинул, проклятущий, пусть Заблудшие его дерут. Страну в свою честь назвать, каковы ублюдки! — Разве ж не наоборот? Фамилия в честь страны, — Мако выронил посуду из руки, чарка мерно покатилась по деревянному полу. — Честь? Какая у Натаро честь? Шлюхи да кровопийцы. Чего ты мелешь... Едва заметная слезинка скатилась по лицу Элизабет. Девочка сжала зубами щеку изнутри, почувствовала знакомый вкус крови. Фридэ, привыкший к родительским попойкам, мерно сопел под боком. Дети спрятались под лавкой, пытаясь уснуть. Элизабет прикрыла веки, впервые за долгие дни умоляя сны опустится на её разум, затуманить тот. Стук в дверь переполошил всех. Фридэ дернулся, проснувшись, а Элизабет еще пуще вжалась в тень. Никто из хозяев открывать не пошел, незваный гость сам отворил. — Торе. Ищем сокрытых легру, беглых, любые сомнительные лица, — стражник почесал голову, осмотрел хибару, — ежели такие у вас есть. — Чего? — Мако поставил ноги туда, где прятались дети, скрывая их от нежелательных глаз. В руках стражник держал чужеродную корзину, внутри о стекло бился свет. Элизабет завороженно уставилась на диковинку. Вдруг послышались крики на улице, заплакал младенец у соседей, завыли собаки у дома напротив. — Ты че мужик, оглох? Со вчерашнего дня Его Величество приказал всю нечисть и ей подобных в рабство согнать. Спрашиваю, есть у вас тут кто еще? — Сын у нас, да и только, — Мако не успел закончить, Эбе его перебила. — Девчонка к нам притащилась, точно беглая, уж третий день на наших харчах пасется. Заберите или сама выкину! — женщина оттолкнула Мако, попутно ухватившись за Элизабет под лавкой. — Да и выглядит больно не по-нашему, сапоги вон какие! А зубы то, зубы! Закричав, что есть сил, девочка вцепилась руками в лавку. Эбе показательно сунула Элизабет палец в рот, оттягивая щеку. Показывала белоснежные зубы. Девочка кусалась, лягалась и кричала, но все было впустую. Фридэ заплакал, попытался помочь, отец схватил его и поднял на руки. Мако попутно успевал поддакивать жене. Эбе выволокла девочку на улицу, пошатываясь. Хмель не шел из женщины, да она и без того отнюдь не стыдилась своего поступка. Вскинулась перед стражником, спросила: — Сколько нам за неё дадут? — Ты где так на грудь приняла? — стражник захохотал, доставая из-за пояс веревку, — скажи спасибо, что жива останешься. Покуда Эбе спорила с мужчиной, Элизабет заприметила на его ремне кинжал. Достать из сапога нож с рыбками — отдаться в лапы зла без боя, потому девочка поднялась с земли и бросилась на блюстителя порядка. Тот разгадал её замысел слишком поздно, девочка уже выхватила его кинжал и стояла на изготовку. — Резвая какая, куда тебе со мной тягаться? Верни нож, — стражник подбоченился. Взвесив все за и против, Элизабет кивнула. Тягаться ей не по плечу. Но, как учил файнатель, всегда есть больше, чем одно хорошее предложение. Девочка развернулась, бросилась бежать в сгущающиеся сумерки. Позади протяжно завыла собака. Или то был волк? Скрип колёс коснулся ушей слишком поздно. Телега налетела на Элизабет, словно тайфун на маленькое суденышко. Прошел миг, а может целая жизнь, прежде, чем конопатое лицо Фридэ показалось сверху, закрыв собой луну. Его слезы капали на лицо Элизабет, когда она закрыла глаза и распрощалась с жизнью в третий раз. Вражеский клинок у шеи, полчище мертвых рыцарей, вкус земли и крови во рту, затхлый конюшенный запах, шрам на шее, холодная вода и скрип деревянного колеса стали предвестниками проклятья. Словно обезумевшая, Элизабет вынуждена была переживать каждую смерть в сгущающихся воспоминаниях. Они ниспадали на неё снова и снова.

***

Первый порыв закашляться, она сдержала. Но рваный вдох носом всё же сделала, стараясь не шевелиться. Элизабет придавили сверху тяжелым мешком, тот к тому же и пах отвратительно. Испражнениями... — Закидаем или хрен с ними сегодня? — голос прорвался сквозь тишину, больно отзываясь в ушах. Элизабет присмотрелась одним глазом сквозь прореху. Человек стоял далеко вверху, держа в руках факел. — Завтра закидаем, за ночь уж не растащат. — А они точно это... Ну, всё? — с нотками испуга спросил первый мужчина. — Мож надо позвать, чтоб упокоили? — Молчи, услышит кто и нас с тобой на пару упокоят. Спятил? Запрещено теперь. Голоса удалялись, свет от огня расплывался в очертаниях ночи. Элизабет двигала рукой, пытаясь найти опору. Пальцы наткнулись на холодную ладонь, девочка застыла. Сердце гулко билось о грудь. Смрад немытых тел вдруг окутал с новой силой, мертвецы повсюду словно сгрудились у тела Элизабет. Она старалась сдерживать слезы, те норовили прорваться сквозь преграду упорства. Воздух ускользал, оставляя за собой лишь зловоние, потому девочке пришлось опереться на чьи-то конечности и попробовать вскарабкаться вверх по куче. Считать тела казалось глупостью, но Элизабет пыталась рассмотреть каждого в лунном свете. Она просила прощения у тех, кого потревожила. Цеплялась за их руки своими, спотыкалась, падала на лица, что в беззвучном крике раззявили рты. Могила оказалась достаточно глубокой, но Элизабет ухватилась за корни в земле и принялась карабкаться вверх. Сдерживать рвотные позывы оказалось слишком сложно. Она вытолкнула себя руками вперед, упала на траву, выблевывая утреннюю кашу на колени. Боги покинули Элизабет ауш Натаро, но надежда не ушла. Она теплилась глубоко внутри, подпитывая волю девочки. Умереть в трупной яме — позор для воспитанницы Огастеса Трибальда. Подняв лицо вверх, Элизабет попробовала вдохнуть воздуха. Дух гнили витал в округе. Тщетные попытки отдышаться были брошены, когда из тьмы показалась фигура в длинном плаще. Элизабет поднялась на ноги, шатаясь. Хотела попросить помощи, но не успела. Человек замахнулся лопатой, ударил девочку по голове. Та упала влево с криком, схватилась за нос. Боль иголкой проскочила сквозь темечко, накапливаясь в переносице. От второго удара Элизабет не увернулась, пораженная сломанным носом. Поток мыслей пронес по кровавым улицам прямиком в покосившуюся хибару. Заплаканный голос Фридэ над ухом сменился чужим голосом. Грубый незнакомец прошептал: "Ущербная, рылась в могилах, жить хочешь — молчи". Чьи-то пальцы бесцеремонно влезли в рот, Элизабет почувствовала привкус земли. Зубы натерли грязью. Опосля вездесущая рука занялась волосами и лицом, растирая комок глины и там. Послышался топот, неразборчивые разговоры, девочку схватили под руки. Она открыла глаза, темнота не позволяла рассмотреть ничего вокруг. А Элизабет так хотелось увидеть солнце...

*** 

Дух сырости ударил даже через сломанный нос. Элизабет поморщилась, потом повернулась на бок и закашлялась, выплевывая грязь изо рта. Мокрый тюфяк под головой в одночасье прилип к щеке. Сперва девочка хотела потрогать опухший нос, но быстро одернула руку. Голова шла кругом, тело ломило, всё нутро горело огнём. Элизабет попробовала выдавить из себя хоть слово, в горле пересохло. Получилось нечленораздельное бормотание. Силуэт в дальнем углу комнаты отделился от тени и вышел на свет. Элизабет взяла дрожь: пред ней стоял помолодевший Мако. Она сощурилась, силясь уличить собственные глаза во лжи. Высокий молодой человек в дырявом плаще молчал, глядя на девочку. Коротко и небрежно остриженные рыжие волосы торчали то тут, то там. Его худощавое тело и впалые щеки красноречиво говорили о голоде. Но глаза... Те кричали о силе. Зеленые, словно изумруды, они пугали своим блеском. Парень поджал узкие губы, опустил голову, рассматривая Элизабет. Теперь она заметила, что он вертит нож в руке. Фамильный клинок Натаро. — Мой нож... — Элизабет дышала через рот. — Нужно заслужить, Рыбка, — парень присел на корточки, рассматривая рисунок на рукояти кинжала. — Кинжи, — еле слышно прошептала девочка, бросив в незнакомца искрометной догадкой. — При случае завяжу Фридэ язык на узел, — сын Мако перевел взгляд с ножа на Элизабет, — а тебе отрежу, если будешь говорить без позволения. Поблизости вода билась о камень. Элизабет слышала удары так же отчетливо, как голос собеседника. Она усердно собирала, по крупицам, чувства. Воссоединяла их, пытаясь понять, где находится. Посторонний шум, запах, каменные стены вокруг. Страх медленно полз за шиворот, накатывал, подобно морской волне. Элизабет держалась из последних сил. — Добро пожаловать в Руку. Ты в подземельях под столицей. О побеге не думай, найти отсюда выход способен не каждый. Вход — тоже, — Кинжи нагнулся к ней ближе, к самому лицу. — Слушайся меня и выживешь. От него разило табаком, сыростью и, неожиданно, робостью. Элизабет моргнула, пытаясь не провалиться в забытие. Она отчетливо рассмотрела бусинки пота на лбу парня и почувствовала, как бдительность вымотала её. Девочка прикрыла глаза, а потом получила легкий удар по щеке. — Запомни, я твой проводник и наставник. С моего позволения живешь, с моей ладони ешь и по моей воле подохнешь, если пожелаю. Ясно? Следующий, более сильный, удар по щеке заставил разлепить веки. Элизабет уверила в согласии. Ей казалось, всё тут лишь дрема, очередной кошмар. Чего бы не просил Кинжи, это не имеет значения — он лишь плод помутившегося рассудка. — Эй, — он взял её лицо в свои шершавые ладони, прислушался к дыханию, — ондатрова жопа, совсем ты херовая. Губы разомкнулись и Элизабет попробовала ответить. Выходило скверно. Кинжи опустил лицо ниже, ухом поворачиваясь ко рту девочки. — Не хочу... опять умирать. — У меня к тебе предложение, — также тихо сказал парень, нависнув над ухом своей пленницы, — отказаться нельзя, но сделаем вид, что у тебя был выбор. Бояться нечего. Я не дам тебе умереть, не в этот раз. Щетина кольнула висок и девочку взял озноб. Кожа покрылась мурашками, сердце застучало сильнее. Кинжи вдруг отдалился, как будто бы осознал собственный устрашающий вид. Он посмотрел в сторону, сухо отчеканил: — Я знаю о твоем даре. Будешь мне служить. Первый урок — держи рот на замке, ты уже поняла. Об остальном позже. Шарик света, замурованный в банку, бился о стеклянные стенки. Подле стояла плетеная корзина с ручкой из бичевки. Элизабет уже видела подобную приспособу у стражника, предпринявшего попытки записать девочку в рабы. Свет слепил, но одновременно с тем и успокаивал. Маленькое солнце, замурованное в стеклянную темницу, напоминало Элизабет её саму. Она не заметила, как провалилась сквозь тюфяк в зловещий омут. Ниже столичных подземелий, сквозь сторону мертвых, туда, где бесчинствуют демоны прошлого. В воспоминания и сны.

***

Лоханка с водой и еда неизменно стояли подле покосившегося топчана, как только Элизабет выныривала из неясного дурмана. Запах нечистот, немытых тел и крысиного помета усиливался с каждым мгновением, покуда девочка не поняла, что разит от неё. Тогда уж стало хуже некуда. Сил не хватало, подняться не удавалось. Все попытки приносили лишь боль и последующее забытие. Что уж говорить о счете времени, Элизабет едва ли помнила собственное отражение. Оно казалось расплывчатым эфиром, переломанным, измазанным в грязи и позоре. Иногда, просыпаясь, она находила сидящего в её ногах Кинжи. Тот либо прикладывал руку к девичьему лбу, либо сидел, глядя невидящим взглядом в стену перед собой. И не разобрать о чем думает, вдыхая спертый воздух, прикрывая веки с длинными ресницами. Он не всегда замечал слежку, не знал о наблюдающей пленнице. Временами маска злого оскала спадала с лица Кинжи и он становился сосредоточенным немудреным парнем, пытающимся спасти цветок. Только вот совсем неясно, что может дать плоды там, куда не поступает естественный свет. Лишь нечто странное, невиданное доселе. Чудовищное. — Твое настоящее имя никто не должен знать, — однажды сказал ей Кинжи, уличив девочку в бодрствовании. — Придумаем новое. Чего ты хочешь? Желания не всегда совпадают с действительностью. Чаще всего они превращаются в бесплодные мечты и гаснут, теряя свой яркий блеск. А неисполнимые мечты, как правило, с годами подпитывают лишь ненависть к себе самому. Потому Элизабет не хотела ничего. Но стоило девочке взглянуть на корзинку со светом, как она тут же произнесла: — Свет. Хочу увидеть солнце. Шарик света, словно услышав, ударился о стенку и отскочил обратно на середину банки. Кинжи проследил за взглядом Элизабет, улыбка впервые тронула его уста. — Слово "свет" на одном из очень древних языков произносили, как люкс. Тебе нравится имя Лукреция? — Кинжи поднялся с топчана, последний раз вглянул на девочку. — Тогда с днем рождения, Лукреция. Двери в комнате отсутствовали. Кинжи смахнул в сторону ветошь и покинул маленькую темницу. В проходе мерно покачивалась тряпка, вторя уходу человека. — С днем рождения, Лукреция, — повторила Элизабет и закрыла глаза. Она приложила пальцы к шраму на шее. По щекам катились слезы. Элизабет Натаро умерла во время боя при Орне в апреле 1176 года от рук греншаньского подданного. 16 Апреля 1176 года в ней проснулась Лукреция. Она точно знала: не холодные подземелья под столицей были местом её рождения. Лукреция, как настоящий воин, появилась на свет в крови своих врагов. И кровь отныне была её соратником. Эпоха Натаро закончилась, последняя из рода ушла.

***

Июль — самый жаркий месяц для жителей Натарайды. Палящее солнце высушивает всё живое на континенте, даже людей. Гостес тяжело выдохнул, вытер рукой пот со лба. После поправил жилет, дернув тот вниз. Ткань топорщилась, лезла вверх, заставляя своего хозяина злиться. Он же, не выказывая чувств, кивнул страже подле дверей. Духота коридоров следовала за Гостесом, куда бы он не шел. Двери отворились и десница увидел на троне короля. Аккурат в тот же миг почувствовал каплю пота, скользнувшую меж лопаток. Похрапывая, Тирней умудрялся держать в одной руке чашу, а в другой — корону. Гостес не удосужился поклонится спящему монарху. Лишь скосил глаза в сторону, высматривая блудниц. За прошлую ночью Тирней и Доу разгромили королевские погреба и изувечили дюжину лучших куртизанок столицы. Не найдя поблизости женщин, Гостес прикрикнул скорее с издевкой, нежели из уважения: — Ваше Величество! Король встрепенулся, подскочил на месте. Корону, меж тем, из потных пальцев не выпустил. А вот чашу не удержал. Посудина покатилась по полу. Остатки вина расплескались у сапог монарха. Чаша ударилась о носок сапога десницы, остановилась. Гостес посмотрел вниз, сдерживая проклятья. — Ваше Величество, прошу прощения, что нарушил ваш покой. Зевнув, король развеселился. Повертел в руке инсигнию, опасливо скользнувшую меж пальцев. Впрочем, ему быстро надоела корона, монарх водрузил её на голову, откинулся на трон и позволил деснице продолжать. — Как вы знаете, Ваше Величество, туманные порталы не дают возможности подобраться к Архипелагу, — обращение к королю Гостес выговорил нарочито по буквам. — Но острова скоро падут. Стиснув кулаки и выпятив нижнюю губу, король выплюнул: — А кроме обещаний ты еще можешь чего? — Мои обещания всегда исполняются, рано или поздно, Ваше Величество, — Гостес не позволил себе сжать кулаки в ответ. — Хочу показать вам кое-что. По хлопку Гостеса дверь снова отворилась, несколько человек затащили в зал две платформы. Те предусмотрительно накрыли длинными полотнищами. Десница улыбнулся королю, подошел ближе к возвышающимся коробам и сдернул ткань сперва с одного, после с другого. В первобытном ужасе Тирней дернулся, вжался в обивку трона. Стены коробов, выполненные из толстого стекла, сдерживали в себе грязную морскую воду. Она плясала свой дикий танец в такт длинным хвостам. Те, болезненно скрученные, не помещающиеся в клетку, доставляли страдания своим хозяйкам. — Карпы... — прошептал в удивлении монарх. — Порода? — Боюсь, что русалье племя нельзя делить на породы, Ваше Величество. Но вы совершенно правы, расцветка карпа отличает от других особей, — Гостес постучал по стеклу костяшками пальцев, привлекая внимание и без того озлобленной пленницы. Манящее, устрашающее и одновременно с тем нежное чувство овладевало мужчиной каждый раз, когда он наблюдал страдания. Трепет медленно переливающийся в возбуждение заставлял кожу покрываться мурашками. Гостес приоткрыл рот, неслышно выдохнул. Рыжая девочка с веснушчатым лицом взглянула на него с отвращением, верхняя губа дернулась в яростном порыве. — Красота — это сила, направленная в нужное русло, — Гостес отринул от стекла, повернулся к соседнему коробу. — Родственники, сестры, самый желанный рычаг с помощью которого можно управлять. Справа строптивая Дельфа, постарше. А слева Неит, моя любимица, покорная, кроткая, исполнительная. — Они, они... Слышат? — монарх подался вперед с заговорщицким шепотом. — Стекло и вода не пропустят наши голоса, Ваше Величество, - Гостес медленно шагал в сторону короля. — Туманные порталы не распространяются под водой. Мы передадим торе королевской семье Архипелага. Король с восхищением взирал на своего десницу и потирал руки в нетерпении. Гостес продолжил: — Архипелаг не впускает нас в свои объятия и мы не намерены подставлять другую щеку. Превосходные умы Греншаня создали болезнь, Ваше Величество. Присмотритесь к глазам Дельфы, они имеют желтый оттенок. Болезнь проявит себя в полной мере, как только русалка доберется к Архипелагу. А там уж, подобно снежному шару, все покатится само собой. — Но если она облапошит тебя? Или не доплывет? А вдруг Бадо не помрет? — король поднял с трона, возмущенно вскинув брови. — Мой король, — Гостес улыбнулся, усмиряя язвительный ответ, — мне льстит ваша заинтересованность. Как я уже сказал ранее, родственные связи — отличный рычаг давления. Наши расчеты верны, русалка получила наказ и сделает всё так, как требуется. Помните, стратегия не в единой смерти семьи Атенго. Наша цель — уменьшить силы, подкосить их. Останься на островах один лишь король в живых, что он будет значить, когда за его спиной мертвый народ? Обещаю вам, Ваше Величество, не пройдет и года, мы ступим на острова. Тирней подался вперед. Он сошел с невысокого пьедестала, подобрался к стеклянным темницам. Рыжие девушки жались к стеклу, словно загнанные в клетку звери. Гостес улыбнулся Неит, но та лишь сжалась еще пуще прежнего. Сотнями умирали маги, русалки, вампиры и иная нечисть по вине своих сородичей. Стекло, что останавливало любую магию, создавалось из песка магической пустыни. Защита Земли Кочевников от иноземцев существовала на грани опоры и наказания. Греншань приспособился. Из прочного стекла сооружали клетки, ошейники, копья, наручники. Магический песок придавал стеклу прочность, сравнимую со сталью. Не придумали еще способа борьбы с нечистью лучше, нежели творение самих чудовищ. План по захвату островов Малого и Большого клыка осуществлялся в сей миг. Гостес взглянул на затылок короля, изучающего русалку. Улыбка тронула уста десницы и он, подобно умелому кукловоду, позволил Тирнею продолжать дурачиться. Отвлекшись на шорох, Гостес упустил мысль. Из тени за троном показался худощавый силуэт. Мальчик вперился глазами в десницу, не придав должного внимания русалкам. Совсем ничего в ребенке не говорило об отце. Словно не от короля понесла леди Авейра. Вытаращенные мальчишеские глаза в купе с черными длинными волосами навевали на Гостеса воспоминания о матери принца. Десница поспешно кивнул ребенку, на что Рамос только поджал губы. Не требовалось слыть прорицателем, дабы знать — Рамос Веттен не отличался от русалок, на коих взирал его отец. Разница между пленниками значилась лишь в одном: клетка принца имела более обширные горизонты.

***

 На рыночной площади негде было и яблоку упасть. Первый день недели ознаменовала ярмарка, а монарх почтил её своим присутствием. Веттен расхаживал между возникшим рынком с дюжиной стражи и свитой. Высокий мужчина с бородкой, по совместительству правая рука короля, почтительно улыбался разношерстным торговцам. Умаслить мнимые амбиции народа вышло просто. Гостес устранил острую нехватку ввозимых в Натарайду товаров. Корабли прибывали в столицу ежедневно, их почти не проверяли. Это стоило деснице немало: возросла преступность, у беглых появились новые пути отступления, да еще и петалиум медленно раскрывал объятия для новоиспеченных прислужников. Но то ненадолго — ложку дегтя Гостес вырвет из бочки с медом, даже глазом не моргнет. Ярмарка внушительно раскинула свои преимущества пред лицами местных жителей. По левую руку шерстяные нити из Дуайхена, самой отдаленной страны, находящейся у подножия гор. Немного поодаль торговцы сушеной рыбой. Её и в Натарайде избыток, однако дельцы из Тарилии и Монтэга всё равно спорят, чья лучше. Из Батакая везут золотые изделия. Поговаривают: "Самые лучшие кузнецы живут в сей маленькой стране". Жаль, что все поголовно беглые и работают за гроши. Под покровом ночи близ затихшней ярмарки оживут едва видимые огоньки. Петляя по узким улочкам, всматриваясь в тени и едва видимые силуэты, свезет наткнуться на черный рынок. О россыпи лавок, что открываются затемно в трущобах столицы, ходят легенды. Однако же и про дневную ярмарку теперь тоже пойдет молва далеко за водную гладь. Лавочник, давеча получивший товар из Лотиньи, выражал недовольство тихонько поругиваясь. На его масла мало смотрели, все внимание досталось торговцу шелком из Греншаня. Изделия того изобиловали числом, но цвет, слишком блеклый, явно свидетельствовал о признаке плохой работы. Тем не менее, на любой товар найдется покупатель, и молодые девицы с очарованием рассматривали ткани. — Слышал, люди говорят — на архипелаге болячка ныне бродит? — едва слышимый шепот затерялся в толпе. — Да что ты несешь, какая болячка. Они там, как за каменной стеной. — Намедни в порту был, говорил с парнями, они на корабле торговом приплыли, а до того с Луссо возвращались. Видели шлюпку на воде, в ней — мужик. А глазища желтые. Мертвый, с открытыми глазами, желтые, ну и жуть. Гул простонародья не унимался. Покупали мало, рассматривали много. Прежде всего таращились на короля. Монарх, тыкая в синие лепестки, скорчил любопытное лицо. — Петалиум? — Верно, Ваше Величество, петалиум. Он растет на нашей родине — в Тарилии. Обладает лечебными свойствами и... Девушка, не успев договорить, получила горсть монет. Шеро посыпались на деревянный стол, заставленный травами в стеклянных банках. — Подарю Доу, пусть жует, может рожа у него покрасивее станет, — Веттен улыбнулся Гостесу и, схватив глиняный горшок с растением, случайно смел рукой одну монетку на пол. Торговка бросилась за монеткой, но та, сделав реверанс, укатилась прочь, прямиком в решетку стока. Упавшая на колени девушка услышала характерный бульк. Маленький, незначительный и незаметный для короля, однако же наводящий ужас на простолюдина. Монетка, между тем, опустилась на дно небольшого канала, минуя череп и грязь. Ниже, там, где стекают в одну все реки сора и ступает нога неизвестного человеку существа, обнаружатся занимательные лабиринты. Любой человек, гуляя по ним, расстанется с душой от вони, страха и безумия. Ибо выбраться из—под земли — невозможно. Только если скиталец не из Руки. Глубже, где воды сперва по колено, а после — по щиколотку, бдит дозор. Несколько человек радушно встречают посетителей, тыча под ребра ножами. Но редко случается человеку забрести в края патруля. Зачастую гости умирают лишь ступив на тропу, ведущую в Руку. Дозор на каждом пальце Руки стоит не напрасно. Важно контролировать и приходящих, и уходящих. Ведь дальше, дальше и дальше, сквозь занимательные коридоры подземного города, найдется просторная галерея, именуемая ладонью. Это — обитель беспризорников, логово отвергнутых обществом. И Рука, подобно гнездам береговых ласточек, простирается на неизведанные глубины. Инси́гнии — внешние знаки власти, статуса, должности, принадлежности к определённой организации.