Memento Vitae

Она была тёплой. Не похожей на всех тех остальных, которых отдавали Натаниэлю, чтобы он набивал руку. Она была ещё живой. Младшему хотелось заплакать. Он понимал. Людей просто так не приводят в Дом. Когда он только появился в комнате, заметил то, как она тряслась. В её глазах читалась мольба. Почему-то она молчала. Только вблизи Нат понял — рот заклеен. Нет. Не скотчем. Клеем. Только завидев мальчишку, она будто бы расслабилась. Видимо, подумала, что дети не вредят. Видимо, она слишком доверяла своим представлениям. Неправильным. Наивным. Натаниэлю тогда совсем не хотелось смеяться над чужими установками. Девушку, правда, хотелось только пожалеть. Она мычала, молила так, не имея возможности что-либо сделать. Она не сдерживалась во взглядах, в «подсказках». Их не охраняли. По крайней мере, она не видела, что их охраняли. Он молчал, ходил вокруг. Он выбирал место. Он должен был с чего-то начать. Она поняла, что происходит, только когда со стола с инструментами пропал нож. Девушка начала отчаянно брыкаться. Он даже не думал разделывать, пока она жива. Она не думала, что мальчик воткнёт лезвие в сонную артерию. Он достал тесак, начал работу. Он медленно вскрывал её. Сердце парня заходилось бешеным темпом, но, несмотря на это, ему удавалось унимать дрожь в ладонях. Натаниэль долго не мог нормально закончить дело. Тело было тёплым. Долго. Очень долго остывало. Обед просился наружу. Закончил разделку он только на следующий день. Отцу не понравилось. — Нужно делать это быстрее, — сказал он перед тем, как избить сына до полусмерти. После того тела Натаниэль ещё долго отлёживался, не в силах поднять головы.

***

Только через две недели Младший узнал, кто она и как попала под нож. Бедняжка. Просто прошла не в то время, не по той подворотне. Ему докладывал какой-то рядовой человек отца: «Её имя — Энн Лон. Родилась в семье обычных работников небольшого фермерского хозяйства. Приехала в город учиться и попала в руки семьи, наткнувшись в подворотне на похищение должника». Это было всё, что ему сказали. Его надломили эти слова, заставили запереться в комнате и реветь в отвращении к собственным рукам, запачканным невинной, такой тёплой кровью.