Запах неба

      Прошла ещё одна неделя. Оживление, вызванное появлением Стефана, улеглось. Юноша всё так же предпочитал проводить время в одиночестве, покидая свою комнату только для того, чтобы пробыть час в общей гостиной. Но там Стефан тоже был одинок. Единственные, с кем он общался, оставались по-прежнему Кидман и Ода. Впрочем, ему было не привыкать. В доме своего отца он всегда был одинок.       Доктору Ода было печально наблюдать за юношей. Его пациент был неизменно тих, говорил мало и без эмоций. Он не любил говорить о своем детстве и о родителях. Казалось, что настроение его вовсе не меняется, а одиночество не тяготит. Джозеф не знал, что предпринять, чтобы у Стефана появился интерес к жизни.       Всю эту неделю Рубен провел в размышлениях. Ему было любопытно узнать, что же за пациент появился в палате напротив. Но каждый раз, как он подходил к двери своей палаты, останавливал себя. Ведь этот сосед мог оказаться настоящим психом или обыкновенной заурядной личностью, а мог просто быть глупым или навязчивым. В Викториано боролись два одинаково сильных чувства: нежелание разочароваться и любопытство.

***

      Это утро ничем не отличалось от других. Джули так же принесла Стефану завтрак, он так же вежливо поблагодарил её и принялся за еду. После он снова переместился на кровать и сел, обхватив себя за колени. В последние два года, перед тем как он попал в лечебницу, он любил так сидеть, это давало ему чувство защищенности, чего юноша был давно лишен.       Но дальше произошло нечто новое. Кое-кто решил, наконец, познакомиться со своим соседом.

***

      Позавтракав, Рувик, объявился у комнаты Стефана, чтобы узнать, как же зовут нового пациента.       «Стефан Нери» — гласила табличка на двери. Никаких известных людей с такой фамилией Рубен припомнить не мог. Возможно, что его сосед совсем не примечательный человек. Видимо, Кастелланоса заинтересовало то, что новый пациент — молодой смазливый паренек. Доктор никогда не был к таким равнодушен.       Рубен постучался в дверь.       — Войдите! — ответили ему изнутри. Судя по голосу, его сосед был очень молод, возможно, даже подросток.       Рувик толкнул дверь и вошел в комнату. С первым глотком воздуха Викториано показалось, что он вышел в цветущий сад после грозы. В воздухе улавливался тонкий и ненавязчивый аромат весеннего цветения. В поисках источника удивительного запаха Рувик поднял глаза и увидел сидевшего перед ним на кровати худенького паренька лет шестнадцати. Серебро глаз встретилось с открытым и дружелюбным взглядом небесно-голубой глади, обрамленной длинными пушистыми ресницами. Рувик был поражен. Почему этот мальчик не смотрит на него со страхом, с неприязнью или с явным отвращением, которое он привык встречать как первую реакцию на его внешний вид. Он прикрыл шрамы бинтами и капюшоном толстовки, но их все равно видно, однако похоже, новичка его изувеченные лицо и тело не ужасали.       Молчание затянулось, и Рубен заговорил первым.       — Я зашел просто познакомиться, — произнес он, подойдя ближе. — Рубен Викториано, — представился он, протягивая руку с тонкими обожженными пальцами.       — Стефан Нери, — ответил юноша, пожимая руку своего гостя. Многие взрослые врачи невольно кривились, вынужденные касаться его тела, потому Рувик внимательно следил за эмоциями паренька.       — Очень приятно. Можно просто Стеф, — продолжил тем временем голубоглазый.       — Рувик, — согласился на ответную любезность Викториано.       — Можно на «ты»? — спросил брюнет.       — Да, — Рувик кивнул. Любому другому он бы ответил «нет», но первому человеку, который не смотрел на него, как остальные, не испытывая неприязни, касаясь его, он просто не смог бы ответить отказом.       — Садись, — Стефан чуть подвинулся ближе к изголовью, освобождая место на кровати для своего гостя.       Викториано удивился, не подав вида. Мало кто хотел бы сидеть так близко к нему, обычно люди старались отодвинуться подальше. Но Стефан был совсем иным и, когда говорил, безмятежно смотрел в лицо собеседника. И в этом взгляде не было ранящего любопытства, с каким рассматривают цирковых уродцев или диковинные экспонаты в музеях. Он просто смотрел, потому что говорил с ним.       — А кто твой врач? — спросил Рувик.       — Кажется, доктор Ода, — задумался Стеф. Он не потрудился запомнить точно, потому что не желал говорить с эскулапами.       — Такой невысокий, в очках? — для Рувика было важно знать, от кого же теперь оказался зависим его новый необычный сосед. Он хорошо знал, за что «сослали» в эту богом забытую глушь его собственного лечащего врача — Кастелланоса. Слухи о новом пациенте не врали — Стефан действительно был очень красив, а запах и вовсе сводил с ума.       — Я хочу спросить, но если тебе будет неприятен мой вопрос, можешь не отвечать, — румянец смущения сделал брюнета ещё прекраснее. Он замолчал в нерешительности.       — Спрашивай, — подтолкнул его Рувик к действию.       — Откуда у тебя эти шрамы? — робко спросил он и сжался, словно боялся, что Викториано вспыхнув, оттолкнет его или ударит.       — Когда мне было десять лет, в доме, — Рувику пришлось бы слишком многое объяснять, чтобы Стефан понял, почему он и сестра играли в амбаре, потому он назвал это домом, — где я жил, случился пожар. Моя сестра вытащила меня из огня, но сама не спаслась, — Рубен закрыл глаза, знакомая боль пронзила его изнутри. — Год я пролежал в обычной больнице, я был не в себе, не сумев принять то, что произошло со мной, с сестрой, и мой отец отправил меня сюда… Я нахожусь тут последние десять лет.       — Тебя тоже отправил в клинику отец… — грустно заметил Стефан.       — Тоже? — удивился Рувик. — А что случилось с тобой?       — Когда мне было пять, моя мать умерла, и отец, который жил отдельно от нас, забрал меня в свою семью… После того, как мне исполнилось семь, мачеха поставила ему условие, либо я, либо она… И вот уже почти одиннадцать лет, как я не был нигде, кроме как в стенах таких же больниц.       Юноша вздохнул и собирался откинуться назад, опираясь на ладонь. Но его рука случайно легла поверх руки сидевшего рядом Рувика. Викториано ожидал, что Стефан отдернет руку, но этого не случилось. Вместо этого новичок слегка сжал его пальцы. Рувик инстинктивно раскрыл ладонь, касаясь Стефана в ответ. Обожженная кожа руки не была так чувствительна, как тыльная сторона ладони, потому только сейчас он почувствовал настолько у Нери мягкая и гладкая кожа. Ему из чистого любопытства захотелось узнать больше, потрогать дальше.       — Стефан, могу я тебя кое о чем попросить? — завороженно спросил он.       — Конечно, — просто ответил тот.       — Позволь мне прикоснуться к твоей руке до плеча. Твоя кожа такая гладкая, лишенная ожогов, и мне интересно… — Рувик говорил сущую правду.       Стефан расстегнул рубашку и обнажил правую сторону торса. Рувик неспешно провел по его руке, обеими ладонями, будто изучая. Стефан из-за своей гиперчувствительности закусил губу. Давно уже никто к нему так не прикасался. Любопытство Рувика решило зайти чуть дальше и толкнуло его провести пальцами от плеча вверх по шее. Юноша вздрогнул, и с его губ сорвался стон.       Услышав его, Рувик будто очнулся от охватившего его дурмана. Зрачки его расширились, парень стремительно вскочил с кровати и, не говоря ни слова, покинул комнату.       Растерянно смотревший ему вслед Стефан мог лишь корить себя за несдержанность. Он думал, что оскорбил своей реакцией единственного человека, с которым можно свободно общаться, не опасаясь, что он будет анализировать каждое твоё слово. Тем более важного тем, что был первым сверстником, с которым ему довелось пообщаться за последний десяток лет. А сейчас… Викториано ушел, и Стефан решил, что больше тот не вернется.       Рувик же, зайдя в свою палату, напротив, корил себя за своё излишнее любопытство. Стефан подпустил его ближе, чем другие, и не испытывал отвращения, находясь рядом, так зачем же он полез ещё ближе?       Мальчику были неприятны его прикосновения, он терпел, а когда не мог больше выносить, застонал от неприятных ощущений. Рувик слишком хорошо понимал, что он натворил.       Нери был первым, кто мог бы стать не просто таким же пациентом, с которым он волей судеб делит одну крышу над головой, а чем-то большим — знакомым, а со временем и другом… Но Викториано сам виноват, что лишил себя всего этого.       Стефан был очень огорчен. Он хотел бы вернуть Рубена, но как это сделать? Пойти к нему и просить прощения за свою реакцию? Сочтет ли Викториано это уместным? Стефан не знал. Погода за окном как нельзя лучше отражала его терзания. Пошел дождь, небо потемнело.       Рувик тоже не решился зайти к Стефану. Он боялся, что тот теперь не позволит ему приблизиться к себе, а, возможно, усмотрит в его действиях скрытый эротический подтекст и даже не захочет с ним разговаривать. Ведь Рувик не знал ничего о прошлом Нери, и, вполне возможно, что ранее его уже кто-то домогался. Просто так люди в психиатрические больницы не попадают.       Остаток дня Стефан был очень задумчив. Он механически съел ланч и обед, даже не почувствовав вкуса еды. Кидман не лезла с расспросами, потому что они не были так хорошо знакомы. Да и вообще это не входило в её компетенцию, она не врач, а всего лишь медсестра. Для разговора обо всех изменениях в настроении или самочувствии у Нери есть лечащий врач.       После обеда он объявился в общей гостиной, хотя ему очень хотелось остаться в палате. Но Стефан не хотел конфликтовать с персоналом из-за такой мелочи. Ведь Ода, наверняка, заинтересуется этим, и начнутся расспросы, а ему не хотелось бы выдавать свою тайну по имени «Рубен».       В парк он так ни разу и не вышел, не желая заразится ошибочным ощущением свободы, которой ему было не получить. Уж лучше было сидеть в помещении, ограниченном четырьмя стенами, понимая, что никогда из них не выйдет.       Молчаливого подростка никто не трогал, знакомств не заводил, и положенное время терапии он проводил в полном одиночестве.

***

      Видимо, что-то на самом деле произошло, может, звезды как-то по-особенному сошлись. Но сегодня стал исключением и скрип стула, под опустившимся на него телом, оторвал паренька от тусклого изучения густой кроны дуба, растущего напротив окна.       Повернув голову, он уставился на сидевшего напротив него мужчину лет сорока с темной, чуть курчавой шевелюрой, тронутой сединой на висках, и лучившимися теплом карими глазами. Разношенные штаны, рубашка на выпуск и короткий домашний халат говорили, что перед ним сидит один из больных. Стеф даже смутно припоминал его лицо, мелькавшее все в той же общей комнате, но имени брюнета он не знал и опасливо отодвинулся от стола.       Мужчина, не смутившись, уложил руки перед собой и потянулся к лежавшей в центре пирамидке из пластиковых кубиков конструктора «Лего». Выбрав один из них — синий квадрат с пупырышками соединений, мужчина уложил его перед собой. Стеф, невольно заинтересовавшись, косился на него, следя за его манипуляциями. Брюнет, развернув кубик, глубоко вдохнул, прикрыл глаза и пошевелил пальцами. Рот юноши округлился, когда его сознание донесло до него то, что синий квадратик, дрогнув, скакнул в его сторону по гладкой поверхности стола без видимого толчка пальцев.       — Как… — хриплый возглас Стефа, показался ему едва не криком, и он испуганно закусил губу, оглядываясь по сторонами.       Незнакомец, улыбаясь, наблюдал за ошеломленным пареньком.       — Как вы это сделали? — понизив голос, выдохнул тот, убедившись, что ни больные, ни санитары за ними не наблюдают, сосредоточившись на футбольном матче, транслируемом по одному из телевизоров.       Мужчина, вместо ответа, улыбаясь, протянул ему руку.       — Я — Тео, Теодоро Росси. Номер семнадцать. Маниакально-депрессивный психоз.       — Что? — Нери с недоумением моргнул, не спеша жать ладонь.       — Так у нас принято представляться, — от темноволосого веяло дружелюбием, — имя, фамилия, номер комнаты и диагноз. В моем случае мой диагноз ошибочный, но меня он устраивает. И, как видишь, я имею секрет, подобный твоему.       Незнакомец, что стал лишь ненамного ближе благодаря названному имени, удивлять его не закончил.       — Подобный моему? — переспросил он, укрываясь за маской деланного равнодушия. — У меня секретов нет.       — У всех людей есть секреты, мой мальчик. И твой — один из самых интересных.       — Не понимаю, о чем мы ведем разговор, — Стефан тщетно пытался отдалится, но карие глаза мужчины притягивали его к себе, как магнитом.       — О твоем даре.       Произнести в ответ ничего не вышло. Росси был первым, кто заговорил с ним о том, что он считал своим проклятьем и что Теодоро так легко обозначил его «даром».       Мужчина продолжал смотреть на него с таким непонятным ему дружелюбием так, как никто и никогда не смотрел, кроме одного единственного человека — его тетки Анны, приходившейся сестрой его матери. Лишь Анна Альвиго, в замужестве Бардьери, оставалась неизменно добра к нему и как могла защищала от произвола отца.       Воспоминание о тетке и потерянном доме вызвало короткий приступ тоски, и Стефан вздохнул.       — Нет никакого дара, — глухо выронил он, поджимая губы. — Только проклятье.       — И что заставляет тебя так думать? — живо подхватил Росси. Стефан вскинул брови, зажигаясь короткой вспышкой гнева.       — Вы издеваетесь? Из-за него я оказался здесь! А перед этим в еще одной клинике, еще и еще одной. Я уже не помню, какой была моя жизнь там, — он кивнул подбородком за окна, — на воле. Каким был мой дом.       Росси молчал, разглядывая взволнованное лица мальчишки.       — Сколько тебе? — тихо спросил он.       — Почти восемнадцать. И скоро будет одиннадцать лет, как меня держат в клетке за то, что Вы назвали моим даром.       — Давай на «ты», — предложил мужчина. — И предлагаю пока остановится на том, что твой талант мы все же будем называть даром. Я расскажу тебе о том, чем наградили гены нас обоих, а ты расскажешь о том, почему тебя заперли в клетку. Идет?       Росси протянул ладонь и так легко и тепло улыбнулся, что Стефан, не устояв, подал руку в ответ.       — Стефан Нери, — представился он, неловко пожимая пальцы.       — Я знаю, — сказал в ответ мужчина. — И если ты не против, я буду называть тебя Стеф.       Они тихо разговаривали. Сначала Тео поинтересовался, есть ли у Стефана сестра-близнец. Стефан ответил отрицательно, сестер у него не было. С матерью они жили лишь вдвоем, а в доме отца жил его законнорождённый сын, наследник. Услышав такой ответ, Росси сначала удивился, а потом снова улыбнулся.       — Ты на самом деле не знаешь, каким удивительном даром, кроме телекинеза обладаешь, — пояснил он.       Выяснить, что же это за дар, Стефан не успел, час прошел и пора было возвращаться по своим палатам. Кто-то из пациентов должен быть на групповой терапии, а у кого-то - индивидуальные сеансы.       На сеансе Стефан ни слова не сказал ни о Рубене, ни о Теодоро. Он не настолько доверял своему врачу и не хотел, чтобы тот что-то об этом узнал.       Кидман принесла Стефану ужин.       — Синьорина Кидман, я бы предпочел с завтрашнего дня приходить в общую столовую, можно? — спросил он.       — Хорошо, синьор Нери. Утром я провожу Вас, чтобы показать дорогу, а после Вы и сами справитесь, — оставив поднос, медсестра покинула его.       Стефан хотел встретить в столовой не только Тео, но и Рубена. Он надеялся поговорить с Викториано. Ведь он не знал, что Рувик не ходит в столовую, потому что предпочитает одиночество.       После ужина, лежа в постели, он испытывал два абсолютно противоречивых чувства. Он был безмерно рад, что, кажется, у него появился друг, который к тому же сможет помочь ему самому понять, какими же «даром» он обладает и что с ним делать. Прежде Стефану приходилось скрывать его. Рано умершая мать не успела научить своего сына, как правильно использовать телекинез. Вторым чувством была горечь. Его огорчило то, что произошло между ним и Рубеном. Он винил в произошедшем себя. Он бы очень хотел всё исправить, но не знал, как это сделать. Стефан не думал, что сам Рубен раздумывает над тем же и точно так же терзается чувством вины. Впрочем, для Рувика это чувство далеко не новое.