the king, the raven and the son of the enemy

ренджун Ренджун узнал кое-что новое о Ли Джено: его нетрудно прочесть. Будто полная открытость — его естественное состояние, глаза выдают каждую новую эмоцию, голос всегда на грани срыва. Ренджун знал, что он не такой, как все, — он чувствовал это все те полудни в поселении, наблюдая, как сидит с пером и чернилами, слушая его пустую болтовню. А теперь лестница у входа в темницу, беспокойство на его лице, словно они с Ренджуном были знакомы, словно ему не все равно. Палаты короля. Твои глаза прекрасны. Подземелье. Вековая тоска в его голосе, абсолютная нежность на лице Джэмина, когда он смотрел вверх сквозь решетку. В тот момент всем, что я хотел, был ты. Джэмин был всем, чего он хотел, — искренне, пусть и на мгновение. Ренджун с гнилостным чувством в душе думает, что Джэмин чувствовал то же самое. Ренджун в растерянности. Что именно в Ли Джено делает Джэмина таким слабым? Замок кажется таким знакомым, неизменным, ничего не тронуто и не сломано, нет ни слуг, ни солдат, бродящих по коридорам, пока Джено несет его в башню принца, всё ещё закованного в кандалы. Это должно быть какой-то шуткой, что Джено остался в покоях принца. Из всех чертовых комнат в Великом замке он выбирает именно эту — покои Джэмина, покои Ренджуна. Ренджун должен быть в ярости — командир Делегации, сын Основателя, поселившийся в покоях принца, чистой воды лицемерие — но все, что он чувствует, это отчаяние, вновь обретая свой дом вот так, в кандалах, бесполезный и одинокий. Палаты величественны и по-мальчишески причудливы, но с тех пор, как они переехали в королевские покои, в них мало что напоминает о Джэмине: фарфоровая корона на камине, ряды книг по истории и сборники деклараций, белая пыль на полу, где раньше стояла его доска для рисования мелом. Есть и следы Ренджуна — царапины на дубовом изголовье, в которые впивались его когти, пока он спал. Есть и царапины послабее, оставленные человеческими ногтями. Ренджун краснеет, когда Джено усаживает его на край кровати, но тот, кажется, ничего не замечает. В палату входит целительница со своими настойками и травами, ее единственное оружие — ступка и пестик. Пока она копошится над его лодыжкой, Ренджун наблюдает, как Джено рыщет по комнате в поисках ещё одного одеяла. Он знал, где искать. Ренджун понимает, что Джено знает эту комнату так же, как и Ренджун. Как жестоко. Он все это время делил свой дом с кем-то другим. Как только целительница уходит, наступает тишина. Вечер тихий, последние лучи заката отражаются от верхушек деревьев, попадая прямо в покои. Ренджун прикован к столбу кровати, его лодыжка обмотана и покоится на подушке. Джено принял ванну, переоделся в менее обтягивающую тунику и штаны, а теперь копошится у очага, разжигая пламя. — Я буду твоим слугой, — всё же решается Ренджун. Джено качает головой, не поворачиваясь. — Ты все еще пленник. Но теперь ты в безопасности. — Почему? — Тебя могли убить. — Могли, — соглашается Ренджун. — но почему тебя это должно волновать? — А почему бы и нет? Искренне и тупо, очень похоже на Джено. — Люди обычно не так добры к оборотням. — Люди ни к кому не бывают так добры. — Но ты, ты добрый? — Я стараюсь быть добрым. — Уж прости, что я так настороженно отношусь к своему хранителю. — О нет, это мудро, — Джено встает с места, совершенно невозмутимый. — Ты всегда был настороже. Я думал, это просто потому, что… ну, ты же птица. — Он морщится. — Прости, что как-то пытался тебя погладить. Вообще, Ренджун клевал его ладонь, если тот пытался его гладить. — Да, хорошо. — Мое любопытство взяло верх. Я думал, что только голубей учат разносить письма, потому что, ну, стоимость, товарный вид и все такое, но ворон, я никогда не видел его даже издалека, не говоря уже о… — Боже мой. Ты уже заковал меня в кандалы, не надо меня еще и пытать. — Прости? — Я достаточно наслушался твоих монологов. — Ох… Я действительно так много говорю? — Да, действительно так много. — Наверное, я тогда мог бы как-то понять, что ты не такой, каким кажешься. Хотя, это звучит глупо… — Он тяжело вздохнул. — Наверное, мне просто было одиноко. Ренджун не знает, что на это ответить, поэтому молчит. — Кажется, тебе неуютно, — Джено оглядывает его и останавливается на пронзительных глазах на недовольном лице. — Так уж получилось, что в данный момент я нахожусь в заточении. Джено собирает с дивана охапку подушек, подходит к кровати и прижимает Ренджуна к себе, положив руку ему на спину, а сам складывает кучу подушек позади него, устраивая оборотня поудобнее. — Так лучше? — спрашивает Джено, закончив. — Удобнее, чем может быть, наверное. Пока ты в тюрьме. Джено только кивает. Он откидывает одеяло на ноги Ренджуна и аккуратно заправляет его, не оставляя не укрытых мест, чтобы он не замёрз холодной ночью. Ренджун чувствует, как его лицо искривляется. Ли Джено сражается как воин, говорит как монах, ведет себя как нянька. — Я не знаю твоего имени, — Джено прерывает неуютную тишину. — Нет, не знаешь. Он воспринимает это как отказ, что так по сути и есть. Джено устраивается на бархатном диване, сложив руки за головой. Свет камина рисует его лицо в резких линиях и глубоких тенях. Он выглядит… уныло. Захват был победой, Великий замок повержен — он может быть настоящим мессией делегации. Так почему же Джено здесь, лежит с кислой миной на диване, когда мог бы поднимать тост вместе со своим отцом и их приближенными? Почему, задается вопросом Ренджун, — о, почему этот чертов дурак должен заставлять Ренджуна задаваться этим вопросом? — Почему у тебя такие глаза? — резко спрашивает Джено. — Прости? — Твои глаза. Они прекрасны. Невероятно прекрасны. Ренджун размышляет над обетом молчания. Но, наверное, это может оказаться еще более неприятным, чем объяснять любопытному дураку все особенности своего вида. — Это проклятие оборотней. — Я не знал, что оборотни прокляты. — А откуда, по-твоему, мы взялись? Эволюция? Межвидовая связь? — Может, расскажешь мне? Ренджун напрягся, пытаясь справиться с оковами. Все еще крепкие. Он расслабился, откидывая голову назад, утыкаясь взглядом в потолок. — Говорят, муж ведьмы был неверен, родил ребенка от другой женщины, поэтому ведьма прокляла всех внебрачных детей на вечный позор и посмешище. — О нет… Я думаю, что гнев ведьмы был напрасным. Джэмин однажды сказал нечто подобное, но Ренджун уже не так уверен. Он не против осудить несколько миллионов детей-выродков по своей воле, у него всего лишь нет для этого необходимых средств. — Думаешь, это правда? — спрашивает Джено. — Так или иначе, старая легенда не имеет никакого значения. — Ты когда-нибудь чувствовал себя униженным жизнью? — Чаще всего я чувствую, что меня унижают люди. — Если бы ты мог выбрать стать человеком или вороном навсегда, ты бы это сделал? — Почему ты задаешь так много вопросов? — Мне любопытно. А каково это — летать? — Нормально. — Тебе холодно без… — Заткнись, пожалуйста. Джено замолкает, послушавшись. Наконец-то. Ренджун слушает, как потрескивает огонь в камине, как гудит на ветру балконная дверь. Смотрит на знакомый узор стропил, дерева и камня над головой и думает о том, кто должен лежать здесь, рядом с ним. Его губы в волосах Ренджуна, его руки, теплые и надежные, обхватившие его маленькие ладошки. Он вспоминает окровавленное лицо Джэмина, его тело, распростертое на полу подземелья, и чувствует, как в груди у него все клокочет. Он смотрит на Джено, не закованного в кандалы и невредимого. У него такой же невозмутимый вид, как и раньше. Страдания становятся его неотъемлемой частью, думает Ренджун. Он похож на картину, изображающую какого-то побежденного благородного человека, потерявшего последние остатки собственной воли, красивого, но жалкого. — Почему ты не празднуешь, — спрашивает Ренджун. Это должен быть вопрос, но он звучит как обвинение. — Празднуешь…? — Захват. — Точно. Да… Нет. Я мог бы, но у меня особое задание. — Он встречает вопросительный взгляд Ренджуна. — Наблюдаю за тобой. — Делегация считает меня угрозой. — Они насторожены. Для меня это больше защита, чем наблюдение. Не думаю, что ты станешь проблемой сейчас. — Я могу стать проблемой. Ты же знаешь, что я оборотень. Я могу трансформироваться и вылететь в окно, как только ты повернешься ко мне спиной. — Не думаю, что ты это сделаешь. — Но что, если так? Что, если я был жизненно важен для возвращения Джэмина к власти, а твоя нелепая доброта позволила этому случиться? — Если бы ты мог сбежать, то, наверное, уже сделал бы это, вместо того чтобы терпеть мой раздражающий монолог. — он продолжает, почти бормоча — Думаю, я хотел бы однажды увидеть, как ты превращаешься. Ренджун хмурится, потому что иначе он мог бы улыбнуться. — Ты действительно дурак, — говорит он. Губы Джено изгибаются в ухмылку, совсем чуть-чуть. И тут Ренджун вспоминает звук отодвигающейся половицы и маленькую деревянную шкатулку со скрипучими петлями. «На случай, если меня задержат, — сказал Джэмин, — здесь все». «Ты — принц. Тебя никогда не задержат». «Тех, кто в авангарде, всегда задерживают в тот или иной момент, это неизбежно». «Ты действительно дурак». Ренджун поднимает голову, его взгляд падает на одну из половиц в другом конце комнаты. О, Ли Джено действительно дурак.