Лерой Джетро «Брок» Гиббс

У Стивена Гранта Роджерса болело, кажется, всё. Болели все суставы конечностей, вплоть до кончиков пальцев. Болели челюсти. Болела голова. Нудно болело в груди. Желудок «радовал» голодными спазмами. Кишки, казалось, закручивались в узлы. В заднице поселилась дёргающая боль. Под веки словно насыпали песка. Кажется, даже в той, прошлой, досывороточной жизни он не чувствовал себя настолько плохо! Стив сел, опираясь на подгибающиеся руки. Во рту словно кошки насрали. Глаза открываться не желали категорически. В лёгких, бронхах, горле запершило, и Стив закашлялся, отхаркивая густой комок мокроты. Левый глаз удалось открыть. Всё виделось каким-то мутным, как через грязное стекло. И совершенно незнакомым. Обшарпанные стены. Жёлтая, а местами и бурая от грязи постель. Истрёпанное и испачканное до потери цвета лоскутное одеяло. Древнего вида инвалидная коляска возле кровати. Пыльные и заплетённые паутиной окошки. Наконец открылся и правый глаз, но лучше от этого не стало. Зато обнаружилась забитая окурками самокруток, как слепленный слабоумным ребёнком ёж, пепельница. Стояла она на кривой тумбочке, густо усыпанной пеплом. Рядом валялась исцарапанная бензиновая зажигалка времён Второй мировой войны, пачка папиросной бумаги и жестяная банка с табаком. Стив откинул одеяло и попытался вскочить, но ноги его не слушались. Странно, Солдат не задел его позвоночник… Мысли вяло шевелились в раскалывающейся голове, и как-то мимо осознания Стив видел свои руки — худые, морщинистые, с белой шерстью на предплечьях, узловатыми, пожелтевшими от никотина пальцами. Видел ноги — безжизненные, неподвижные, в старых, задубевших от грязи джинсах, от которых несло аммиаком. Он ощупал голову — и обнаружил лысину, обрамлённую клочками сальных прядей. Всё ещё не веря в то, что это — его тело, Стив завертел головой, замечая всё больше знаков вонючей убогой старости, но не видя зеркала. Снаружи послышались уверенные бодрые шаги, дверь в комнату распахнулась и в неё шагнула полная молодая негритянка. — Доброе утро, дедушка Салли, — звонко поздоровалась она. — Опять курили в постели? Сгорите так, доиграетесь. Сегодня день ванны, и можете не брыкаться, я всё равно вас отмою. — Шта?.. — только и смог выдавить Стив. И понял, что во рту у него осталось всего два зуба. ~*~*~ Барнс, судя по всему, развил бурную деятельность. Брок что ни день таскали к директору NCIS, на телемосты с директором Моссад — красавчиком в летах со взглядом плюющейся кобры. Все в один голос убеждали его в том, что в свете сложившейся ситуации ему в команде позарез необходим офицер из Моссад. И что этим офицером должен быть Ари Хасвари. Разумеется, Брок упирался — как упирался бы Гиббс. Не стоит выходить из образа. Торговался, как последний скряга, за выплаты и компенсацию помощнику Даки — парень пострадал ни за что. На компенсацию согласились. Тогда Брок потребовал обновлений в лаборатории — Эбби живенько подогнала список. Согласились и на это, хотя директор NCIS изобразил сложное лицо, полное забот о бюджете финансируемой из налогов организации. Брок отлично знал, что NCIS относится к минобороны, а американские военные бюджеты превышали ВВП большинства европейских стран, так что не проникся директорской скорбью. Он размышлял, что бы такого потребовать за Ари Хасвари в команде ещё, но ему пригрозили срочным отпуском за все переработки, и пришлось согласиться. Вот только отпуска ему сейчас не хватало. Осталось «обрадовать» команду. МакГи похлопал ресничками, но в должной степени не проникся. ДиНоззо громко возмущался, попробовал подколоть МакГи, отхватил от Брока подзатыльник, расплылся в улыбке и пообещал быть терпеливым. Даки, за многие годы видевший и не такие выверты начальственных умов, коротко сказал: — Хорошо, что не русский. А вот Эбби дождалась обеденного перерыва, взяла Брока за грудки и уволокла под их излюбленное дерево под предлогом кофе. Пока они шли, Брок думал, что надо было продавливать начальство на хорошую кофемашину, потом вспомнил, что до по-настоящему хороших — умных и сообразительных — ещё лет пятнадцать, и настолько огорчился, что взял себе не тройной американо, как обычно, а латте. Эбби уставилась на него в полном офигении, услышав заказ. — Ты точно не в порядке, — хрипло сказала она. — Всё так плохо? Брок отхлебнул неплохой латте на коровьем молоке — мода на миндальное, овсяное, кокосовое и прочие извращения для аллергиков пока не разбушевалась — и кивнул. — А этого Хасвари нельзя как-то… — Эбби сделала хитрый жест и отпила свой кофе. — Ну ты понимаешь. — Этого мы хоть немного знаем, — объяснил Брок. — Если откажемся от него — сунут какую-нибудь склочную красотку в штанах карго из военной разведки. Хасвари по крайней мере умеет допрашивать свидетелей, а не только «языков». — А, — глубокомысленно отозвалась Эбби. — Ну и тебе обновили лабораторию, — добавил Брок. — Это супер! — Взгляд Эбби загорелся и она бросилась ему на шею, едва не залив пиджак своим кофе. — Спасибо, Гиббс! Брок погладил её по спине и улыбнулся. У него хватало своих сомнений. Он почти не знал Барнса как человека. Чёрт, да тот сам себя не знал! Не после стольких лет деконструкции личности! И ведь даже психотерапевта ему не подобрать — какой мозгоправ поверит в такое? Хотя новый холодильник и кухонную мебель Барнс Броку оплатил без вопросов. И время от времени заявлялся к нему по вечерам, чтобы выпить по паре пива и обсудить стратегию переговоров с директорами. Из Брока, как и из Гиббса, переговорщик был плохонький, а вот Барнс внезапно умел в дипломатию. Он вообще оказался обаятельным и тем, что Хасвари красавчик, пользовался беззастенчиво. — Тебе б тоже не помешало, Рамлоу, — заявил он, когда Брок сказал ему об этом. — Ты кто раньше был? Так, итальяшка! А теперь солидный красивый седой белый мужчина. Так вперёд! Только, умоляю, не носи эти свои белые футболки под всем! — Тоже мне, полиция моды! — возмутился Брок. — Я всегда был красавчиком, — подмигнул ему Барнс. — Учись у лучших! — Ты ещё начни вести канал на Ютубе: «Как пользоваться тем, что у тебя смазливая рожа»! — возмутился Брок. Однако Барнс был прав. Красивым людям больше прощалось и позволялось. Особенно белым солидным мужчинам. Кто бы что ни пыхтел, расизм в Штатах был неистребим. Американцы дискриминировали и ирландцев, и итальянцев, и поляков, и евреев — всех. О латиносах и чернокожих и говорить не приходилось. Да что там говорить? У Гиббса в отделе не было ни одного чернокожего или азиата, и не только потому, что он сам был расист: их попросту не пропускали проверки службы безопасности NCIS. Что думал сам Брок по этому поводу, не касалось никого. Надо будет измениться — он изменится. Пока вот не надо. Только гардероб обновить. Ему и самому не нравилось, как одевался Гиббс. Мог бы себе позволить что-то более стильное. ~*~*~ Роджерс смирился с тем, что его моет совершенно бесцеремонная соцработница. С тем, что у него в заднице геморрой. С тем, что до первой утренней самокрутки он не человек, а старая злобная обезьяна. С тем, что он не может даже побриться сам — трясутся руки. Он смирился с овсянкой из пакетика, хотя от химического ароматизатора, имитировавшего чернику, и подсластителя у него немедленно началась изжога. Смирился с дешёвым кислым растворимым кофе в неотмывающейся кружке с надбитым краем. Смирился с грёбаным недержанием и с тем, что туалетная бумага в сортире оказалась чуть ли не с занозами. Он стоически принял тот факт, что не может ходить и позволил обрядить себя в подгузник для взрослых, за что получил от соцработницы неимоверное количество похвал. Заодно узнал, что зря дядюшка Салли так упрямо отказывается от дома престарелых — там хоть тепло зимой и кормят три раза в день, правда, курить нельзя и не получится каждый день напиваться. С тем, что ему досталось тело алкоголика, который гонит самогон из всего подряд и преуспел в этом непростом дело, Роджерс тоже смирился. В конце концов, он жив. Ушла соцработница, пообещав заглянуть в среду и оставив пачку подгузников, совершенно чужеродно смотревшуюся в домишке дядюшки Салли. Роджерс нашёл единственную книгу в доме — «Календарь фермера» от тысяча девятьсот сорок второго года. Открыл его и с ужасом обнаружил, что он… не умеет читать!!! Вот тогда-то он добыл заначку самогона из матраса — и напился в хлам.