У смерти твои глаза

Мне облик ангельский не важен, Вы можете надеть любой. Я знаю демонов со стажем, но с человеческой душой.

Славе казалось, что происходящее было сном. Холодный ветер резко поднимался и пронзительно завывал, но его кожа не краснела от мороза. Вани растирали ладони, топчась немного позади, а Евстигнеев перед этим долго спорил с Мироном о месте и времени для проверки их способностей. На открытой равнине не было ни одной возможности спрятаться от ветра и холода, поэтому охотник вполне справедливо переживал, что это закончится пневмонией. Единственное, что раздражало Славу — тот переживал о возможной болезни Светло и сделал на этом акцент трижды. К тому же, по его милости Карелину пневмония не грозила больше никогда. Кости по прежнему время от времени охватывала странная лихорадка: неужели теперь это навсегда? Слава только начал по-настоящему осознавать, что значила «вечность», и его искренне пугало, что кто-то настойчиво пытался ее заполучить. — Ты в порядке?  Что Мирон направился в его сторону, Слава услышал ещё минуту назад, поэтому даже не вздрогнул от неожиданного вопроса, прервавшего его уединение. Карелин медленно перевел взгляд от извилистой линии горизонта к Мирону, неуверенно поведя плечом, словно пытаясь изобразить, что ему было зябко. Мирон по привычке таскал на себе теплые вещи в мороз, не выходя из дома, пока не сверился с прогнозом погоды. Он так уверенно играл человека! Славе казалось, что никогда не смог бы также. Всё, что казалось естественным раньше, теперь требовала постоянного контроля и концентрации.  — Я — вампир, — проговорил Карелин. Обычно Мирон слышал эту фразу, наполненную восторгом, однако сейчас она была скорее обреченной. Слава повернулся к Ваням, жадно впиваясь взглядом в их раскрасневшиеся ладони. Он не хотел есть. Карелин хотел почувствовать движение крови по своему телу. Ему казалось, что он уже стал забывать, какого это. Теперь Слава был уверен, что раньше всегда ощущал, как сердце перекачивало кровь по всему телу. Без этого стало пусто.  — Мне жаль. Голос первородного был приглушен. Мирон то ли специально сказал это тихо, чтобы не смущать Вань, то ли не нашел в себе сил произнести это громче. Слава опустился на промерзлую землю, вернув взгляд к горизонту. Фёдоров опустился рядом с ним, пытаясь понять, что именно он рассматривал. — Виктория никогда не надевала на голову платок, — внезапно произнёс первородный. — Только когда была совсем маленькой. К восемнадцати годам она всегда снимала его, хотя отец привозил ей и матушке лучшие платки. Они были с такой прекрасной вышивкой! Мне иногда даже жаль, что ткань до этого времени не дожила.  — Платок — это что-то очень важное?  — Традиция. Всякое про недопустимость женщинам показывать свои волосы. Я в этом не особо разбирался, если честно, в основном эти нотации предназначались исключительно для нее. В конце концов, бороться с ней стало бесполезно, и она надевала его лишь на службу. Виктория считала, что платок символизирует смирение и подчинение, а это всегда было не в её характере, знаешь ли. Мне кажется, она родилась не в ту эпоху. Да и Макс… наше время было не для них. Правда, братца бы я переместил на машине времени к пещерным людям. А мне следовало бы умереть в моем веке.  — У тебя было столько возможностей отказаться от вечности. Почему ты не стал?  — Страх, — пожал плечами Мирон. — Что будет, когда вечность всё-таки закончиться? Одно дело, когда это стечение обстоятельств, но другое, когда это твое решение.  — Вечность ведь тоже пугает… через пятьдесят лет меня при встрече радостно обнимет старик, — вздохнул Слава, кивая на Ваню, разминающегося под диктовку Евстигнеева. — А я буду выглядеть, как сейчас. Нас законсервировали.  — Мне казалось, охотники редко доживают до старости, — невесело напомнил Мирон, разглядывая мысы своих ботинок. — Вани это не касается, — буркнул Карелин. — Он создан быть кабинетным охотником! А до кабинетов твари не добираются.  — И чем занимаются кабинетные охотники? Ведут учет убитых тварей? Слава улыбнулся: Мирон явно пытался перевести тему на что-то более понятное и родное для него, чтобы он отвлекся. Это в первородном ему нравилось особенно — Фёдоров точно знал, что нужно для того, чтобы охотнику стало легче. Карелин моментально погрузился в воспоминания об Академии и привычном быте.  У рядовых охотников всё было просто. Их жизнью правил строгий режим: ранний подъем и ранний отход ко сну. Питание находилось под контролем медиков, и несмотря на слабые познания Славы в этой сфере, он был уверен, что их кормили, как минимум, «сбалансированно». Вышло бы крайне неловко, если бы охотник погиб на задании, упав перед тварью в голодный обморок. В течение дня все старались тренироваться, потому что охотник в плохой форме сегодня был мертвым охотником завтра. В основном, охотники, закончившие базовое обучение в Академии, пусть и продолжали в ней жить, но график тренировок составляли себе самостоятельно. Иногда они обращались за помощью к учителям. Все педагоги были, как минимум, хорошими охотникам, но покинули команды из-за травм, возраста или трагических событий, с которыми не могли справиться. А вот кабинетные охотники — это другое дело. Все они были частью более высокопоставленной структуры: Правительства. Для того, чтобы стать частью этой организации, было нужно либо убить троих тварей в одиночку, либо одолеть пятерых в команде. За особые заслуги перед всем сообществом можно было расчитывать на должность директора Академии, поэтому Славе предлагали эту должность дважды. Правда, имя директора никогда бы не оказалось в списках на рейды: он лишь компоновал их рапорты и передавал выше, — а значит, Карелину это было неинтересно. Правительство было довольно устойчивым и консервативным: новыми кадрами пополнялось редко, ибо большинство охотников довольно неохотно отказывались от своего долга перед миром и уходили из дела по кабинетам лишь в возрасте, когда бегать за тварями по крышам было уже тяжело. Родители Вани, ставшие членами Правительства ещё до его рождения, были скорее исключением: если Славе не изменяла память, то они были чуть ли не самыми молодыми его членами.  — Ну вот, — с огорчением вздохнул Карелин, заканчивая свою небольшую импровизированную лекцию. — Я нарушил главное правило: ничего не рассказывать вампирам об устройстве Академии и Правительства… — Ты же мне не выдал расписание рейдов, точный состав команд и их слабые места, — отмахнулся Мирон.  — Если кто-то узнает… — Откуда им это узнать?  Фёдоров говорил твёрдо. Слава кивнул, соглашаясь: действительно, вряд ли первородный пошел бы докладывать об этом рассказе. А Вани, кажется, вообще ничего не расслышали из сказанного.  — Вы там наворковались? — уточнил Евстигнеев, напоминая о себе. — Холодно, между прочим!  Мирон красноречиво закатил глаза: это было громче любых слов. Слава еле сдержался, чтобы не рассмеяться. — Если пообещаешь быть с Ваней помягче, то с этим в пару встану я, — улыбнулся он. — Будет весело. А в лучшем исходе — мы больше не будем слушать его нудную болтовню! Первородный отмахнулся: он прекрасно справился бы сам. Мирон молча подал Славе палку и двинулся к охотникам, взглядом и непринужденным движением ладони показывая Евстигнееву, куда ему нужно встать.  — А если он не удержит себя с Ваней? — поинтересовался тот, когда они отошли подальше, не сводя взгляда с Карелина. Слава вполне мило беседовал со старым другом, напоминая ему, что нужно было делать с палкой.  — У него самоконтроль лучше, чем твоё умение стрелять, — буркнул Мирон. — К тому же, он так сильно дорожит Ваней, что вряд ли позволит себе даже мысль о чем-то плохом. Я в нем уверен.  — А я — нет. Предвосхищая возможную дискуссию, Фёдоров легко коснулся наконечником своей палки чужого оружия, напоминая, зачем они здесь. Он разделил всё верно: Слава бы точно не обидел своего названного брата, а вот Евстигнееву мог и несколько костей сломать в качестве маленькой мести. Да и Мирону было нечего делать с потенциальным кабинетным охотником, а вот с Ваней стоило позаниматься.  — Меньше болтай и больше делай, — произнёс Мирон. — Слава — это моя забота, а не твоя. В случае чего, я сам разберусь.  — С тех пор, как он стал обращенным охотником, он — и моя забота тоже. — Ты начинаешь меня раздражать. Мирон уже не отвлекался на разговоры: это Карелин мог его забалтывать сколько угодно раз. А вот чрезмерно самоуверенный охотник, выстреливший в Карелина, только лишь выводил из себя. Фёдоров прокрутил в руке палку, удобнее перехватывая ее под конец второго вращения и довольно сильно ударяя по такой же в руках Вани. Он собрался моментально. В отличие от Славы, Иван рядом с первородным чувствовал себя напряженно, а оттого и защищался активнее и увереннее. Отразив нападение, он не спешил самостоятельно перейти в наступление, а действовал куда осторожнее, чем Слава, буквально позволяя Мирону натыкаться на свою защиту с каждым ударом. Карелин был безрассудным, это и позволило ему убить столько тварей, а удача посодействовала в том, чтобы он остался жив. Ваня же, зная, что фортуна редко ему улыбалась, научился защищаться и осторожничать.  — Виктория тебя жалеть не будет, — отрезал Мирон, наконец выбивая палку из чужих рук и направляя наконечник к горлу. Карелин продержался в тот раз дольше на несколько минут. — Меньше смотри за Славой и больше за моими руками, иначе Академия лишится ещё одного охотника, подающего большие надежды. — Я за Ваней смотрю, а не за Славой, — буркнул Евстигнеев, разочарованный итогом спарринга. — Чувствуешь разницу? Или с вечностью и эмпатию теряют?  — Я успею, если что-то пойдет не так, — строго произнес Мирон, подавая Ване его палку. — С чего бы мне тебе доверять?  — Я до сих пор не оторвал тебе голову в нынешних обстоятельствах, — напомнил Мирон. — Разве это не достойное доказательство?  Ваня в ответ шумно выдохнул — он то ли мучительно простонал от очередного напоминания о своем грешке, то ли совершенно не мог вынести правоту первородного, и всё его внутреннее сопротивление пыталось выйти с потоком воздуха из легких. Бросив последний взгляд на Ваню, расцветшего в компании Карелина, Евстигнеев резко развернулся к первородному, нанося удар палкой под ребра. Мирон дернулся в сторону, почувствовав прикосновение тяжелого дерева к своей коже. — Так-то лучше, — ухмыльнулся вампир. — Кажется, уколы ревности идут тебе на пользу. Возмущенный таким замечанием Ваня наградил первородного ещё серией ударов, искренне надеясь повторить былой успех. Понимая, что теперь Мирон полностью поглощен происходящим, Евстигнеев решил попытаться отвлечь его снова. — Только не говори, что сам не ревнуешь, — фыркнул он, блокируя удар чужой палки, крепко обхватив свою двумя ладонями по ширине плеч. — Это же непревзойденный Вячеслав Карелин! Неужели тебя не ест смутное сомнение, что он мог выбрать кого-то другого? — На этом свете нет ничего унизительнее ревности, — отозвался Мирон. Пока Евстигнеев старался поймать его взгляд, чтобы поговорить, вампир ловко подставил палку ему под ноги. Когда тот спотыкнулся, Фёдоров ударил концом палки в его живот, роняя охотника на землю. Мирон подошел к лежачему Ване, подавая ему руку, чтобы тот поднялся. Тяжело вздохнув, охотник принял помощь, вставая на ноги и отряхивая себя от пыли.  — Ты вечно увиливаешь от ответа, — устало проговорил Ваня. — Скажи честно, ревнуешь его или нет?  — Нет, — отозвался Мирон, вновь взглянув на крайне теплую картину вдалеке от них: Слава упорно ставил Ване удар палкой. Они о чем-то смеялись. Если бы первородный прислушался, то понял бы о чем речь, но это было нечестно. Фёдоров задержал на них взгляд, словно стараясь почувствовать хотя бы одну ноту ревности, но тщетно. Ничего, кроме общения двух близких друзей, он не видел. — Он мой. Пусть хоть об стену разобьются, но это не изменится.  — А в голове не было мыслей, что он перестанет хотеть быть твоим? — в голосе Вани не было издевки. Евстигнеев говорил абсолютно искренне, точно стараясь решить собственный внутренний конфликт через диалог с Мироном.  — Если таким будет его выбор, то что я могу с этим сделать? — со смешком уточнил Фёдоров, задумчиво рисуя кончиком палки непонятные узоры по замершей земле: он собирался с мыслями. — С вечностью не теряешь эмпатии, а учишься отпускать людей. Если он захочет уйти, то привязывать я его не стану.  — И ты этого не боишься?  — А какой смысл бояться того, чего еще не произошло? — вопросом на вопрос ответил Мирон. — Пока что у нас всё хорошо, и я верю в то, что так будет всегда. Но если что-то пойдет не по плану… c'est la vie.  — Такова жизнь? Так просто?  — А зачем усложнять? — с искренним непонимаем уточнил Мирон. — Конечно, можно потратить всю свою жизнь на терзания и переживания о том, что может никогда и не произойти, но я сомневаюсь, что это принесет хотя бы немного радости. В жизни и так слишком много страданий, поэтому стоит позволить себе просто быть счастливым сегодня. И, поверь мне, наслаждаться каждой минутой не менее сложно, чем мучить себя переживаниями. Особенно, когда все вокруг твердят тебе об обратном.  Евстигнеев тяжело вздохнул. В одном он, как минимум, уже ошибся: Мирон — это не лишенная эмпатии многовековая ледышка. Да и, опасности от него совершенно не было. А вот разговаривать с первородным оказалось даже приятно. Он не стал спорить, лишь ещё раз с сожалением посмотрел на Ваню, который более-менее успешно управлялся с палкой под руководством Славы. Последний выглядел абсолютно спокойно словно и не был новообращенным. Он раз за разом терпеливо поправлял чужую технику, то демонстрируя верные движения на собственном примере, то поправляя руки Вани. Мирон был прав: бояться было нечего. Еще немного времени, и они уже встали друг напротив друга, и Карелин расслабленно отражал чужие удары, позволяя Светло отточить технику. Вампир не собирался нападать. — Ты уже выдохся? Или ещё раунд? — спросил у него Мирон, когда Ваня слишком долго не отрывал своего взгляда от былых напарников.  — Я не выдохся! — запротестовал Евстигнеев, резко поворачиваясь к первородному. — Мы сейчас продолжим, но… Можно задать тебе один вопрос? Считай, что смертный уповает на тысячелетнюю мудрость.  — Валяй, — пожал плечами Фёдоров, перехватывая палку поудобнее, на случай, если это был отвлекающий маневр охотника.  — Ты знаешь, какого это — вечно быть на втором месте? Мирон внимательно посмотрел на Ваню, сочувствующе улыбнувшись ему. Он не долго думал над ответом, но возникшей паузы было достаточно, чтобы Евстигнеев поник. Фёдорову казалось, что он должен был сказать нечто приободряющее, но не хотел врать. К тому же, вряд ли бы Слава оценил, что он «подрабатывал» психологом у его убийцы. Да и сам он в таких условиях не хотел становиться жилеткой, в которую можно выплакаться! Однако и промолчать он совершенно точно не мог.  — Что именно ты имеешь в виду? — всё-таки уточнил Мирон, пусть он и прекрасно знал ответ. Трудно было не понять, когда ревностный взгляд Евстигнеева то и дело возвращался к Ване и Славе.  — Лучший охотник, но после Вячеслава Карелина, — имя было сказано настолько язвительным тоном, что Фёдоров в глубине души удивился, как чужое лицо не перекосило от кислоты. — Самый близкий человек, но после Славы. И я не знаю, что мне с этим делать.  — Мне казалось, что в одной команде нет места соперничеству, — неуверенно пожал плечами Мирон. — Для начала, попробуй перестать воспринимать Славу исключительно как своего конкурента и… — Но это же невыносимо! — поспорил Ваня. — Ему всё можно. Связался с первородным, пошел против охотников в Мехико, стал вампиром… и Ваня, Академия, Правительство ни разу его не осудили, а я… я мог вылететь и за меньшие проступки. Где справедливость? — Об этом нужно спросить у Вани, а не у меня, — повел плечом Мирон, напрягаясь. — Кажется, его одобрение тебе всё равно нужнее, чем поддержка Академии.  Евстигнеев на это ничего не ответил. Он осторожно коснулся концом своей палки чужой, намекая, что можно начинать третий раунд. Однако навязчивые мысли настолько сильно отвлекали его от происходящего, что он оказался на лопатках в рекордно короткие сроки. Мирон на это театрально симулировал тяжелый вздох. — Нет, так дело не пойдёт, — произнёс он. — В таком темпе это похоже на избиение на младенцев. Тебе нужно отдохнуть.  Фёдоров двинулся к тренирующемся друзьям, и Ваня поспешил за ним. Слава встретил их с улыбкой, и Светло перестал наносить удары по палке.  — Вы уже закончили? — с удивлением уточнил Карелин. Обращение сказывалось на его чувстве времени: оно точно совершенно перестало нормально функционировать, а часы бежали как секунды. Отсутствие усталости тоже не позволяло грамотно оценить, сколько они уже занимались.  — Да, пора бы уже и домой, — произнёс Мирон, даже не думая делиться мыслями о последнем провале Вани и как им со Светло было важно остаться наедине. Евстигнеев наградил его благодарным взглядом. — Тебе тоже скоро захочется есть.  — Домой? — переспросил Ваня, только вошедший во вкус драки с тренировочной палкой.— А у нас теперь будет что-то вроде своего штаба на четверых?  Лицо Мирона медленно вытянулось от удивления и возмущения. Он строго посмотрел на Светло. — Мой дом — это не пародия Академии, не штаб, не ночлежка и не отель! — отчеканил вампир, недовольно скрещивая руки на груди. — Мы вернемся к себе, а вы двое — к себе. Ваня примирительно поднял руки, сдаваясь. Ему было непривычно, что теперь приходилось жить наедине с кем-то, а не большой компанией.  — Я просто подумал, что если Виктория нападет, то лучше, если мы будем держаться вместе… — Вы двое Виктории не сдались, пока не покушаетесь на её жизнь. А если она явится ко мне, то я как-нибудь сам разберусь со своей сестрицей! В конце концов, она была бы уже мертва, если бы кое-кто не решил попрактиковаться в стрельбе.  Слава потянул Мирона за рукав, отвлекая от мелкой ругани. Однако изначально это совершенно не принесло результатов. Процесс был запущен, и теперь, пока Фёдоров не договорил бы всё, что он думал, останавливать это не имело особого смысла.  — Более того, при всем уважении к самоконтролю Славы, я не позволю мучить его в первые дни обращения постоянным присутствием рядом людей! Не нужно испытывать судьбу…. Лекция продолжалась, а Карелин уже не особо её и слушал. Он просто смотрел на Мирона очарованным взглядом. Удивительно, первородный оставался чертовски красивым, несмотря на свой порыв и гневную душную лекцию. Когда Фёдоров закончил отчитывать всех, он сильнее расправил плечи, ожидая возражений. Однако их, безусловно, не было.  — Мирон! — ещё раз позвал Карелин, впиваясь пальцами в плечо вампира. — Последний раунд. Со мной. Идет? Пусть Ванька хоть посмотрит, как это делается, а не только оружие учится держать, — попросил Слава, прокручивая в руке палку.  — Ну разве может дворянин отказаться от вызова на дуэль? — с улыбкой спросил Мирон, перехватывая палку удобнее. В его глазах заблестел азарт. Теперь Слава был равен ему по силе, а значит, итог этого спарринга было невозможно предугадать.  Они, не сговариваясь, отошли дальше от Вань, чтобы не задеть их даже случайно. Светло глазами впился в их фигуры, внимательно разглядывая каждое движение вампиров.  — Один, — медленно произнёс Мирон, начиная отсчет до начала боя.  — Два, — резво отозвался Слава, скидывая челку со лба одним движением головы. — Три. Счет закончил Карелин, но первородный всё равно не растерялся. Фёдоров просунул палку за чужой так, чтобы они образовывали крест, а потом резко дернул на себя, обезоруживая противника. Но Славе теперь палка была не нужна! Он, схватившись за тренировочное оружие Мирона для равновесия, невысоко подпрыгнул, ударяя его ногами в живот. «Моё тело теперь может сделать это с такой легкостью», — удивлённая мысль молнией пронеслась в голове Карелина. Фёдоров, пошатнувшись, схватил его за ногу, раскручивая и откидывая от себя в землю. Но Славе не было больно. Это раззадоривало. Он сам не понял, как поднялся с земли и как, подстегнутый азартом драки, бежал обратно к Мирону. Первородный поймал его за плечи, встряхивая. — Чем больше ты отвлекаешься, тем проще тебя поймать, — напомнил ему вампир. — Концентрация, Славка, тебе нужна концентрация… Однако Карелин не собирался с ним беседовать: удар, подножка, навалиться. Секунда, и Мирон лежал на земле, а бывший охотник с довольной ухмылкой схватил его за горло. Евстигнеев, наблюдавшись за всей тренировкой, начал считать вслух.  — Тебе тоже, — с обворожительной, крайне довольной улыбкой произнёс Слава, когда счет Вани дошел до пяти.  Азарт тренировки наконец с полностью равным противником принёс Карелину столько удовольствия, что он вскочил с земли, готовый прямо сейчас встретиться и с Викторией, и с Катриной. Только Мирон, кажется, совершенно не разделял его энтузиазма. — Неплохо, — довольно сухо произнёс он, внимательно рассматривая себя и плавными движениями отряхивая одежду от пыли.  — Неплохо?! — возмущенно воскликнул Карелин. — Я уложил тебя на лопатки! Я наконец смог это сделать! — Твоя чрезмерная самоуверенность не доведёт до добра, — в ответ отозвался Мирон. Вряд ли он чувствовал себя поражённым или униженным: что-то подсказывало Славе, что было бы это реальной дракой, то он бы нашел способ всех переиграть и выйти сухим из воды. — Тебе нужно быть осторожнее.  — Если бы я осторожничал, то не убил бы столько тварей! — поспорил Карелин. — Удача — это исчерпаемый ресурс, — спокойно отозвался Мирон. — Ты должен научиться быть осторожнее. — Это ты болтать начал посреди драки, а не я, — недовольно заключил новообращенный, скрещивая руки на груди.  Фёдоров устало махнул рукой, мол, «считай, как знаешь», и двинулся к дороге, обходя стройные высокие сосны. Слава продолжал обиженно бормотать себе под нос, раздосадованный тем, что Мирон не нашел теплых слов для его победы. Всё ведь было предельно честно! А тот всё равно даже не похвалил его.  — Осторожность действительно не помешает, всё-таки Катрина и Виктория… — Заткнись! — грубо отозвался Слава, перестав провожать взглядом Мирона и повернувшись к подавшему голос Ване. — Ещё не хватало мне слушать советы от собственного убийцы! Я без тебя знаю, что помешает мне, а что нет. — Да не хотел я тебя убивать, прости! — нервно выдал Евстигнеев. — Что мне сделать? Я не собирался убивать тебя. Пуля должна была пройти по касательной, только отвлекая Мирона от его сестры, я не думал, что ты выскочишь перед ним! У нас был приказ!  — То, что я ушел из Академии хоть намекает тебе, где я вертел все эти приказы? — с вызовом спросил Слава, и Светло уже начал беспокоиться, что тот не смог бы себя контролировать, а Мирон уже достаточно от них отдалился. — Может, ты осуществил своё тайное желание? Благодаря этой пуле, ты хоть где-то оказался на первом месте!  На облегчение Вани, Мирон резко вернулся к ним. Моментами тот забывал, что он — вампир, что он мог с невероятной скоростью преодолевать такие расстояния. Так хорошо Мирон симулировал жизнь! Фёдоров вернулся явно злее, чем отходил от них.  — Тебе нужно поесть, вся твоя злость от голода, — произнёс он. — Идём домой. Это моя ошибка, что ты так много времени провел рядом с людьми… — Ты считаешь, что я злюсь на него из-за голода? — спросил Слава, не давая Фёдорову схватить себя за локоть. — Мирон, он убил меня! Ты думаешь, что я злюсь на него беспочвенно? Боже мой… Горло Славы обожгло с невероятной силой. Он схватился за него рукой, точно надеясь, что собственный холод мог бы облегчить боль. Если так было больно только от упоминания чего-то святого, то что же испытывали вампиры, в глотки которых он заливал освященную воду? Мирон мгновенно переменился в лице, подхватывая его под руку, точно испугавшись, что тот мог упасть. — Увидимся завтра, — произнёс он Ваням, крепче держа Славу, который не мог произнести ни слова. — Загляните к нам к обеду, ладно?  Попрощавшись, Мирон повел Карелина прочь, надеясь, что действие перстня, позволяющее находится тому под солнцем, внезапно не иссякнет. Тревожные мысли покинули его лишь дома, когда он усадил Славу на диван и отдал ему несколько пакетиков с кровью. Тому уже полегчало, однако Фёдоров всё равно не собирался отступать от своего: ему пора было есть, иначе голод мог выйти из-под контроля. Он внимательно смотрел, как Слава впился зубами в пакет, и немедленно последовал его примеру. Собственный голод тоже дал о себе знать. Когда выданные контейнеры были опустошены, Карелин внимательно посмотрел на первородного, точно ожидая от него чего-то. Мирон посмотрел с легким непониманием. — Что? — спросил он. — Что это было? — спросил Слава. — У воскресших из мертвых плохие отношения с Богом, — пожал плечами Фёдоров. — Мне казалось, что ты это знаешь. Не зря же охотники убивают тварей при помощи святой воды.  — Я не об этом, — отмахнулся Карелин. — Ты даже не похвалил меня! Вместо одного единственного доброго слова, ты стал отчитывать, и это сразу после того, как Ваня нажаловался тебе, что вечно был на втором месте. Это программа психологической помощи добродушным убийцам?  — Добродушный убийца — это оксюморон, — тихо произнёс Мирон. — А ты, выходит, Ване это не случайно ляпнул? Ты нас подслушивал?  — Это вы слишком громко говорили, — буркнул Слава, однако под пристальным взглядом Фёдорова довольно быстро сдался. — Да! Я нехорошо поступил! Но мне было важно знать, о чем ты беседовал с этим. Мало ли, вы там снова комплиментами обменивались!   Мирон смутился. Он отодвинул рукой пустые контейнеры, присев рядом со Славой на диван. Карелину показалось, что первородный слишком пристально на него смотрел, но внешне он постарался не смущаться от взгляда. Фёдоров осторожно взял его за руку с таким видом, словно был готов проверять его температуру — обычно так смотрели на людей, у которых подозревали горячку.  — Ты приревновал меня? В этом всё дело? — Помимо того, что он, на минуточку, убил меня, — протянул Слава, — да. Вы довольно мило общались. Со стороны.  — Если ты подслушал весь диалог, то, между прочим, это именно ты непревзойденный Вячеслав Карелин, которого мне следует бояться потерять.  — Это в Академии я был непревзойденным, а здесь я не заслуживаю даже похвалы, что уложил на лопатки первородного!  Мирон прикрыл ладонью губы, чтобы скрыть появившуюся улыбку.  — Ты молодец, Слав, — проговорил он. — Правда. Ты молодец. Пусть ты всё это затеял, чтобы показать другому Ване, как надо. А я, дурак, решил, что ты это для Светло попросил. Так что ты сделал меня дважды.  — Есть свои плюсы в том, что их одинаково зовут, — вздохнул Карелин. — Уверен, что и сам Ваня, ну, который мой напарник, думает, что это для него. А Евстигнеев всё понял. Я по глазам видел.  Фёдоров не считал, что Слава поступил хорошо, но и осуждать его не мог. В их обстоятельствах вообще было мало поступков, за которые действительно можно было осудить. Сухие губы Мирона осторожно коснулись виска. Он неловко его обнял, пролезая под чужой рукой так, чтобы и Карелин его обнимал.  — Ваня ведь теперь не только в Академии на первом месте, — отозвался Слава. — Он живой. А ты ведь так любил восхищаться стуком сердца и всяким таким. У меня теперь этого нет.  — Это не твоя вина, — проговорил Мирон. — Знаешь, если бы в мире и существовал какой-то способ заставить моё сердце биться, то он точно как-то связан с тобой. Так меня ещё никто не очаровывал. И, признаюсь, меня впервые приревновали.  Слава рассмеялся: вот он и нашел путь к сердце бессмертного! Его нужно было просто приревновать, чтобы он полез обниматься. Карелин прикусил собственную губу, покрепче обнимая Мирона одной рукой, чтобы не наговорить искренних глупостей. Фёдоров явно такое не очень любил. Холодный же! Как айсберг, блин, в океане.  — Значит, бьющееся сердце у меня — это не главное?  — Совсем точно нет, — отмахнулся Мирон. — Меня покорила твоя преданность делу и доверие. Ты вложил нож мне в руку и был готов буквально расписаться в собственном смертном приговоре. Слава ухмыльнулся. Тогда что-то внутри подсказывало, что Мирон точно не причинил бы ему вреда. Со временем это чувство росло, и однажды Карелин обнаружил, что он — это, пожалуй, единственная причина, помимо миссии и убийства вампиров, из-за которой хотелось жить. И вот же парадокс: как только он нашел, ради чего стоило жить, оказалось, что только ради этого не страшно было умереть.  — Я не хочу предавать твоё доверие, — тихо добавил Мирон, виском прижимаясь к чужой груди. — К тому же, понимая, что тебе это нелегко далось. Мне жаль, что всё так вышло. — А я не жалею, — напомнил ему Слава. — Совсем нет. Я впервые почувствовал себя на своем месте. И это… благодаря тебе. Никогда не чувствовал себя настолько живым.  Если бы сердце Мирона могло биться, оно бы неминуемо пропустило удар. Глупо, наверное, это всё было: Карелин говорил, что никогда не чувствовал себя настолько живым, однако это именно из-за него его сердце перестало биться. Выходила какая-то несуразица. Мирон хотел уберечь его, но в итоге сделал лишь хуже — впрочем, как и всегда. Невообразимая тоска одолевала его в эти мгновения, и он готов был заскулить у того на груди от осознания собственной разрушительности. Фёдоров стал его палачом, несмотря на то, что пулю в лёгкое отправил другой человек. — Я рад, что ты здесь, — тихо произнёс он. — Моя вечность ещё никогда не была настолько приятной. Я люблю тебя.  Мирон прикрыл глаза, пытаясь раствориться в этих объятиях. Фраза звучала дежурно и совершенно естественно. Разве не это говорили все люди, когда обнимались после сложного дня? Слава в ответ лишь сухо поцеловал его в висок, боднув напоследок носом. Он выпустил его из объятий, а следом и сам выпутался из цепких пальцев: не сказать, что Мирон держал его как-то чересчур крепко. Карелин двинулся к длинному окну гостиной, разглядывая мерцание огней чужих окон и мелкие комки с неба, струящиеся с небес. Похожи на пепел, словно Бог на минуту оставил контроль над землей, закуривая сигарету. В такие мгновения произойти могло всё, что угодно. Покой, ничем не отличающейся от того, что окружал на кладбище. — Почему ты никогда не отвечаешь мне? — спросил Фёдоров, подминая ноги под себя. Поймав вопросительный взгляд Славы, он продолжил. — Ты ни разу не отреагировал ни на одно моё признание в любви, — неловко объяснил тот. Он казался себе совершенно смешным и нелепым, что в эти мгновения переживал за признания в любви. Неизвестно, что в эти секунды творила Катрина: не было никакой гарантии, что мир бы оставался прежним ещё двадцать четыре часа. Карелин медленно развернулся к нему, но в глаза смотреть не спешил. Его фантомами преследовали синие огни в темноте, которые он видел во время своего обращения. Увидеть такие же во мраке комнаты означало сойти с ума.  — Потому что это неправда, — отозвался Слава. Мирон видел, как уличные огни касались его мертвенно бледной кожи на шее. Карелин от него отвернулся, разглядывая тени в коридоре. — Ты говоришь это, потому что так правильно. Не знаю, что тебе это диктует: твои средневековые нормы приличия или что-то ещё, но ты говоришь не от сердца.  Мирон напрягся. Он сел на диване, нервно поправляя манжеты на руках. Славе казалось, что теперь они находились в комнате для допросов, и Фёдоров был подозреваемым, которого метафорично взяли за горло.  — Я даже не отрицаю возможности, что ты говоришь это из-за чувства вины, что связал нас бессмертием, что позволил быть рядом в ваших играх с Викторией, — спокойно добавил Карелин. — Тебе это всё приносило какое-то садистское удовольствие, но ты не меня мучаешь, а себя. Как наркоман, если честно. Стук моего сердца и соблазнял, и убивал. Тебе было интересно, какого это — быть с тем, кто любит тебя, но не хочет от тебя ничего. Ты привязался. Но всё это — не любовь.  — Что ты такое несешь? — возмущенно спросил Мирон, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки: он давно не дышал, но в эти секунды чувствовал, что задыхался. — Я отдал тебе перстень, который может убить меня! Убить всех первородных. Сломай его, сожги, и ни я, ни Макс, ни Виктория больше не сможем отравлять тебе жизнь, раз ты так к этому относишься!  — Ты не боишься смерти, — холодно произнёс Слава. — Ты примешь её в свои объятия, как старого друга, и пойдешь с ней на равных, куда бы она не сказала. Чтобы я не сделал с этим кольцом, тебе плевать! Ты боишься полюбить, как тогда, при жизни, потому что убежден, что смерть охотится только за тем, что тебе по-настоящему дорого. Но знаешь что? Я видел смерть. И я клянусь тебе, что у нее были твои чертовы глаза. Твои глаза, Фёдоров! У смерти твои глаза!  Слава наконец посмотрел на него. Карелин впился взглядом в эти синие, пугающие огни, но не мог отвести взгляда. Он снова чувствовал, как пламя сковывало его внутренности, а яд лихорадил кости. Морок нашел на его разум, окутывал собой сознание, заставляя Карелина мучительно вздрогнуть.  Теперь Мирон молчал. Он потянул Славу к себе и тот, бьющийся в конвульсиях ярости, постепенно обмякал в его холодных объятиях. Карелин был прав. Мирон встретил бы смерть, как старого друга, и пошел бы за ней, куда бы она не просила. Если сначала у нее и был образ крестьянской дочки, то сейчас он понимал — это была ворожба, те неясные очертания, скрывшиеся под туманом, пытались воссоздать совсем иной силуэт. Он был готов пойти куда угодно за своей смертью, он сжимал её хрупкое холодное тело в объятиях прямо сейчас. — Я пообещал себе стать твоей последней любовью, — совершенно невесело напомнил Слава, скорее позволяя себя обнимать. — Я надеюсь, что так и будет. Но не говори мне ничего, что было бы зовом твоей совести, которой ты и сам давно не веришь. Я хочу от тебя искренности. Любовь — это не голое тело. Я предпочту твою голую душу.  — Ты сам не понимаешь, что говоришь, — тихо произнес Мирон ему на ухо, несильно потянув за затылок вниз, чтобы было проще это сделать. — Это яд. Он дурманит и путает. Я знаю, что это такое. — Тогда повтори это, глядя в глаза.  Слава ловко поймал его за подбородок, чтобы они столкнулись взглядами. Серый стеклянный взгляд напоминал небо над горящем Нотердамом. Зрачки — обгоревшее дерево.  — Я не собираюсь говорить ничего по указке, — гордо произнёс Мирон, с силой отрывая руку Карелина от своего подбородка. — Если тебе хочется верить в то, что диктует яд — пожалуйста. Не хватало ещё убеждать кого-то в своих чувствах!  — То-то и оно, — отозвался Слава, скрещивая руки на груди. — Ты не боишься, что я уйду. Если я исчезну, то тебе будет так даже проще. Никакого чувства вины за то, что мы связаны. — Тогда проваливай, — произнёс Мирон, делая несколько шагов назад. Сейчас он не был уверен, кто из них больше нуждался в контроле со стороны. Слава, как минимум, выглядел более собранным, чем он. — Уходи! Ну же, уходи! Я не собираюсь тебя держать! Если хочется что-то себе доказать, то вперед. Делай, что хочешь! Можешь захватить мои запасы крови или брать их самостоятельно, когда потребуется, в городской больнице. Плевал я! Прочь!  Слава ухмыльнулся. Он круто развернулся на пятках, уходя в тень коридора. Схватившись за ручку входной двери, он произнёс напоследок: — C'est la vie. Мирон бессильно закатил глаза, рухнув грудой костей и мышц на пол, как только дверь захлопнулась с той стороны. Значит, его слишком сильно задел тот диалог с Евстигнеевым. А может, даже что-то ещё. Слава сам не понимал, где он бесцельно бродил. Он остался наедине со своими мыслями, и даже голод решил не вмешиваться в эту беседу. О своих словах он не жалел ни капли. Мирон мог сколько угодно признаваться в любви, но это не меняло сути. Между ними искрила страсть, накалялись нервы во время споров. Но от силы якобы «любви» первородного не загорелась бы даже спичка. Фёдоров давно запретил себе чувствовать что-то подобное, это было ясно, как день! Слава не знал человека, который спокойно бы пережил то, что испытал Мирон во время своей первой влюбленности. К тому же, вампир был убежден, что Виктория и Катрина были готовы изжить со свету всё, что ему по-настоящему дорого. Даже признаваясь в любви, он не испытывал должного, ведь подсознательно понимал, что сестра и мать не купятся на эти уловки. Он скрывал за ними последнее ценное, что они ещё могли у него отнять: свою человечность. Именно поэтому он ещё не прервал свою вечность, хотя постоянно твердил, что ненавидел её. Умереть означало, что они победили. Это было единственным, что по сей день любил Фёдоров, что он не мог отдать. Поэтому Мирон предпочитал играть с сестрой в прятки, а не выследить её. К тому же, Слава был в этом уверен, он продолжал видеть в ней Вик-Вик, отчего и не мог убить. Странная смесь человечности и любви к сестре, которая больше напоминала насилие над собственной душой. Мирон, наверное, уже знал, что тот вернулся бы к нему. Слава был уверен, что тот даже не закрывал за ним дверь. Он не взял ни кровь, ни свои вещи, оставляя под боком у Фёдорова весь арсенал охотника. То-то его гордыня обрадовалась, когда Слава вновь появился бы на пороге! Только он не мог позволить себе доставить ей такое удовольствие.  Теперь перед ним растирался пустырь. В нос ударил запах гнили и крови. Вокруг, с размахом пируя, обжиралась смерть. Столько трупов Слава ещё никогда не видел.  — Привет-привет, — ласково произнесла Виктория, утирая заляпанный кровью рот тыльной стороной ладони. Она сейчас на была похожа ни на элегантную девушку, ни на принцессу. Настоящее чудище из страшилок в лагере у костра. — Бессмертие тебе к лицу, — произнесла она. Девушка протянула ему свою окровавленную ладонь для рукопожатия. Слава презрительно на нее посмотрел, не спеша подавать свою. — Мы так и не познакомились нормально. Я — сестра твоего парня, раз уж он сам нас не представил друг другу! Виктория.  — Не боишься, что я ее тебе вырву? — спросил Слава, кивая на протянутую ладонь. — Ты убила моих родителей. — Я убила столько людей, — рассмеялась та в ответ. Славе казалось, что она была не в себе. Девушка была похожа на городскую сумасшедшую. Даже волосы были растрепанны, хотя после драки с Мироном во время их первой встречи, она убегала с идеальной укладкой. — Я даже собственного мужа убила, представляешь? Но, мне кажется, Мирон не упустил возможность рассказать тебе именно эту часть моей биографии! Верно? Ну, скажи мне. Я ведь права? — не добившись от Славы ни кивка, ни отрицательного покачивания головы, Виктория театрально вздохнула, продолжив говорить. — В любом случае, мне жаль, что всё так вышло. Если бы я знала, что Мирон в тебя влюбится, то я бы не стала их убивать. Клянусь тебе! Я ведь не совсем монстр? Во мне ещё осталось немного… человеческого.  Славе казалось, что она ещё долго могла продолжать свою невеселую исповедь, но девушку прервали.  — Виктория! — её окликнул Макс. Слава оглядывался, понимая, что драка неизбежна, но одного кинжала, вечно хранящегося в его ботинке, точно было мало против двух первородных. Заметив Карелина, Максимилиан изменил траекторию, идя прямо на него. — Ты… — Стой! — вампирша схватила брата за шиворот, не пуская к Славе. Тот остановился, непонимающе глядя на нее. — Тебя ранил Мирон, а не он, верно? Нечего мстить вчерашнему смертному. К тому же, это еще у нас перед ним должок: я убила его родителей, представляешь? Пока наша маменька живет и здравствует! — Викторию охватил историчный охот. Слава не находил в себе даже сил злиться на нее: казалось, что она сошла с ума. Максимилиан явно успел привыкнуть к такому поведению сестры. — Ты только посмотри! Он здесь один. А значит, даже эта светлая душа не вынесла нашего братца! И какого же черта, наша матушка любит его больше всех?  Виктория оттащила брата в сторону, увеличив расстояние между ним и Славой. Сколько же силы было в её тонкой фигурке, раз и широкий в плечах Максимилиан в её руках напоминал тряпичную послушную куклу?  — Я всё никак не могу привыкнуть, что ты теперь бессмертный, — с сожалением произнесла та, — оттого я забываю все нормы приличия! Ты хочешь есть? Здесь столько крови, что хватит на целую армию! Угощайся. Есть ещё несколько тёплых, но они тоже скоро остынут. И пусть тебя не мучает совесть — их всех убила я лично!  Виктория снова залилась смехом, пока по ее щекам заструились слёзы. Слава не знал, что ему делать, ведь Максимилиан вновь сделал шаг к нему. Замечая, что Карелин пятился, Виктория рассвирепела.  — Я сказала, не трогать его! — твердо произнесла та, отталкивая брата в сторону. От неожиданности он пошатнулся. — Иначе я сама оторву твою дурную голову и повешу на столб, чтобы веселить ворон.  Слава ни на секунду не усомнился в этой угрозе. Приступы смеха сопровождались потоками слез и сменялись вспышками ярости. Кажется, сестра Мирона просто рехнулась на почве воскрешения матери. Виктория внимательно посмотрела на него.  — Я вернула эту тварь к жизни, — произнесла девушка, растягивая последнюю «и», переходя на отчаянный крик. — Она сказала, что воскресит моего мужа. После бала я вернулась к ней, по её словам всё было готово, — девушка давилась этими словами и частыми всхлипами. — А на кушетке меня ждал двигающийся скелет. Она забыла, представляешь, такая мелочь… она просто забыла меня предупредить, что не может вернуть ему ни плоть, ни жилы, ни кровь в венах… просто заговоренный скелет. Я даже поговорить с ним не смогла, потому что голосовые связки с-гни-ли, — произнесла она нараспев, захлебываясь слезами и нервным смехом. — Если бы не она с этим балом… о, ты бы не умер. Нет, ты был бы жив, и ты бы дальше безуспешно тратил свою жизнь на то, чтобы наказать меня за смерть своих родителей! — Виктория театрально закинула руку и плюхнулась прямо в лужу из протухшей крови. — А теперь Мирон ненавидит меня! Ещё больше. Теперь ещё и за твою смерть. Скажи, он сильно злился на меня? Он молчал? Да, я уверена, он молчал… лучше бы крушил мебель и проклинал, что есть мочи. Но я уверена, он просто молчал… да? Скажи же хоть что-то! Скажи мне!  Девушка вскочила на ноги, и Слава попятился от нее.  — Я… я не то, чтобы что-то помню, — произнёс он. — Я отключился. Потом было очень больно и темно. А потом проснулся, и Мирон принялся учить меня. Вот и всё. Мы не говорили с ним о тебе.  Виктория подошла ближе и стала судорожно стряхивать с его плеч не существующую в реальности пыль. Но Слава не спешил что-либо делать. Против него было двое первородных.  — Точно, — грустно подметила та. — Прости! Я… я сейчас невероятно плохо соображаю. Точно-точно, обращение… много часовая боль и агония, а потом голод. Конечно, Мирону нужно было кормить тебя и учить жить в новой форме, а я всё о себе. Я несусветная эгоистка. Прости! У тебя, наверное, жутко жгло легкое. Надо было поймать того охотника и оторвать ему за это руки, — с какой-то маньяческой улыбкой произнесла та.  — Нет! — запротестовал Слава. — Не нужно трогать того охотника! Из-за меня не надо трогать никого из них!  Карелин не мог допустить, чтобы кто-то из вампиров нацелился на охотников из-за него. К тому же, при всей его неприязни к Евстигнееву, Ване он был дорог. Сильно дорог. Это было ясно по тем коротким взглядам, которыми Светло награждал этого набитого индюка на тренировках. Да и… Вани постоянно были рядом. Если Виктория решила бы отомстить Евстигнееву, то они бы погибли вдвоем.  — Ваши… ваши охотничьи связи, — пролепетала она, окровавленными запястьями утирая слёзы со своих щек. Застывшая на них кровь размокала, пачкая её фарфоровое лицо своими грязными разводами. — Совсем забыла про них. Вот, я снова про что-то забыла. Прости! Я… я честно стараюсь быть лучше, но матушка!  — Отойдите от него. Оба!  Слава обернулся. К ним гордо вышагивал Мирон, расстегивая манжеты и закатывая рукава рубашки. Кажется, он был готов драться. Это Слава стушевался, осознав, что он один против двоих первородных. А Фёдоров, судя по его виду сейчас, влез бы в драку, даже если бы против него было тысячное войско.  — Вот этот сукин сын! Объявился!  — Наверное, это слишком сложно для твоего куриного мозга, но у нас с тобой одна мать, — фыркнул Мирон, поравнявшись с Карелиным, а затем и вовсе пролез в небольшое расстояние между ним и Викторией. — Не могу, конечно, спорить, что она — сука, но если я — сукин сын, то и ты тоже. Так, для общего сведения.  — Опять этот ублюдок умничает!  — А ты снова путаешься в простецких выражениях, — с вызовом произнес Мирон. — Я всегда был похож на нашего отца, а вот тебя с нами всеми связывает лишь цвет глаз. Так может, это ты — незаконнорожденный младенец?  — Вы оба! Хватит! — страдальчески произнесла Виктория, хватаясь за свою голову, словно собираясь начать выдирать свои золотые волосы. — Мало мне при жизни было вашей ругани. Заткнитесь сейчас же! Слава не мог отвести своего взгляда от первородной. Он не понимал, что с ней происходит. От этой неизвестности было ещё страшнее: кто же знал, что таилось в её безумном сознании? Что она могла выкинуть в следующую секунду? Она топнула ногой, поднимая вверх брызги из кровавой лужи. Каждая из них угодила прямо на нее. — Мирон, нам лучше уйти… — тихо произнёс Слава, дергая того за рукав. Он знал, о чем думал вампир: двое на двое, к тому же, Максимилиан абсолютно бестолковый боец. Однако Карелин совершенно не хотел связываться сейчас со сходившей с ума от окончательной потери мужа Викторией. Что можно было от нее ждать? Горе, отложенное веками надежды, теперь свалилось на её плечи, и она явно не выносила его тяжести.  — Да, — прошептала Виктория. — Да, вам нужно уйти, иначе матушка… Максимилиан резко схватил девушку со спины, зажимая её рот широкой ладонью. Будь Мирону всё равно, он бы промолчал, но Фёдоров, неосознанно выступив вперед, собираясь помочь, но вовремя останавливая себя, только что расписался в Славиной правоте. Однако сейчас Виктория уже не нуждалась в его защите. Первородная ударила Макса по ребрам и, извиваясь словно змея, выскользнула из его рук. Не собираясь останавливаться на достигнутом, она заломила руку брата, которой до этого он держал её, и сильным ударом над правым коленом лишила его равновесия. Максимилиан упал лицом в кровавую лужу.  — Приятного аппетита, — бросила девушка, с отвращением переступая через его тело. — Она хочет вернуть тебя. Хочет собрать армию отрешенных. Она уже что-то колдует… постоянно воняет полынью и чем-то гнилостно-сладким. Живых не останется, это я точно знаю, она всех к чертям перебьет, чтобы вернуть тебя, слышишь?  — Ты добилась, чего хотела? — вместо благодарности произнёс Мирон. — Она сделала то, ради чего ты её воскрешала, Виктория? Скажи мне! Это всё было не зря?  Девушка промолчала, поджав пухлые губы. Очередная слеза скатилась по её щеке. Она холодно вытерла её тыльной стороной ладони, словно это была маленькая слабость, которую она нечаянно позволила себе. — Можешь ненавидеть меня, сколько угодно твоей душе, — сказала та, разворачиваясь и отходя от старшего брата. Виктория продолжила говорить через плечо. — Но сейчас я не соврала. Вам лучше отсюда уйти. На бывшего охотника ей все равно, но вот ты нужен ей, и отрешенные не будут церемониться ни с кем, кто решит отнять тебя у нее. Их уже достаточно, чтобы убить нас троих, — тонкий палец первородной провел кривую от Макса через нее до Славы, — за несколько минут. Так что уходите отсюда. Мне моя жизнь ещё дорога.  Виктория резко двинулась вперед, и Макс, давно поднявшийся из лужи, побежал следом за ней, оставляя Мирона наедине с Карелиным. Быстрое отступление Максимилиана ярче всего подтверждало правоту их сестры: отходить отсюда нужно было немедленно.  — Кто такие отрешенные? — спросил Слава, оглядываясь в поисках угрозы. Насколько они близко? Чем они питаются? Сколько обычных людей могло пострадать?  — Люди, которые получили дозу вампирского яда в вены, но не выпившие ее, — тихо произнес Мирон. — Если обратить неправильно, то они теряют всякую человечность. Неживые и немертвые. Их плоть начинает гнить, но они продолжают существовать за счет тех несчастных капель яда в артериях… Фёдоров вздрогнул. Вот для чего им нужны были охотники на балу. Виктория никогда не нуждалась в телохранителе, это вздор! Сейчас она ставила Макса на место без малейшего замешательства. Катрина присматривала хороших бойцов для роли отрешенных — своих послушных солдат.  — Как хорошо, что Ваня ушел из Академии, — тихо произнёс Слава, прекрасно понимая, почему Мирон вздрогнул.  — Пошли домой, — произнёс Фёдоров, оглядывая трупы на пустыре. Все ли они были обедом Виктории? Быть может, среди них были отрешенные? — Нет… сначала, надо всё это сжечь. Каждое тело. — А если кто-то ещё дышит?  — Ты сам-то в это веришь? Просмотри, здесь целое поле из мертвецов! Никто из них не в состоянии быть человеком. Сегодня же я вынесу всё, что может понадобиться тебе и Ваням из оружейной Академии, а потом мы уйдем отсюда… — Что? Снова в бега? Новый раунд игры в прятки?  — Замолчи! Не перебивай меня, — почти рыкнул Мирон, пытаясь собраться с мыслями. — Пока Катрина знает, что мы здесь, она на шаг впереди. Я хочу найти её до того, как отрешенные явятся по мою душу. Я не дам своей матери «случайно» убить тебя. Понял? Она хочет, чтобы мне было нечего терять. Мирон нервно огляделся, точно испугался, что Катрина могла подслушивать его. Когда он воткнул кинжал ей в спину, ему казалось, что жертвуя королевой, он объявил матери шах и мат. Однако это была лишь уловка, чтобы он потерял свою бдительность, чтобы он проиграл. Фёдоров пытался собраться, но его нервы были на пределе. Слава сейчас явно боялся его.  — Давай соберем тела в одну кучу, — спокойнее произнёс Мирон. — Если хоть кто-то из них похож на знакомого охотника… сворачивай шею сразу. На всякий случай. Даже, если он не дышит. Даже, если холодный! Понял меня?  — Да, — отозвался Карелин, следуя распоряжению Мирона. В нем явно говорил здравый смысл: сейчас прощальные церемонии были явно ни к чему. Славе оставалось лишь надеяться, что он не заметил бы среди трупов знакомых лиц.  Когда дело было сделано, Мирон облил груду мертвых тел бензином — пока Слава дотаскивал тела, он сбегал на ближайшую бензоколонку, а потом бросил спичку. Хоть до города было расстояние, иначе бы на пожар сбежалось бы слишком много людей.  — Даже, если ты считаешь иначе, я всё равно люблю тебя, — внезапно произнёс Мирон, глядя на языки пламени. — Без разницы, сказал ли ты всё по-честному или из-за голода. Возможно, не так, как тебе хотелось бы, но по-своему люблю. К сожалению, мы не всегда получаем любовь, которую заслуживаем, но такова жизнь. Я знаю, что кто-то другой лучше бы показал тебе, что он чувствует, но я умею только так.  Слава слабо улыбнулся, забирая руку Мирона в свою.  — Знаешь ли, пока моей любви точно хватит на нас двоих.  Теперь настала очередь Фёдорова грустно улыбаться, он совершенно не знал, что мог бы на это ответить. Происходящее казалось ему абсурдом.  — Пойдем домой, — сухо сказал он. — Это был слишком тяжелый день.  Слава кивнул. День действительно выдался невероятно сложным. Но разве можно было что-то возразить судьбе на это? Как говорилось, c'est la vie.