У смерти твои глаза

Мама была на грани истерики, когда Мирон упал в обморок, силясь добраться до уборной. Если с утра Катрина ещё светилась от счастья, что отец возвращался из Новгорода, и вместе с ним в столицу ехал и вечевой колокол. Земли Новгородской знати должны были перераспределить между приближенными государя, а значит, они могли претендовать на новые угодья.  —  Матушка, вы в жизни с купцами дел не имели, а как же в Новгороде и без торговли, — слабо отозвался сын на ее очередную увещевательную речь. Катрина выдумывала небылицы, что Мирон ещё смог бы поучаствовать в новом походе. В народе поговаривали о планах князя и на Тверь, и на Орду. Мирон — с его-то талантами и дисциплиной! — точно смог бы в милость к государю попасть. Однако мужчина лишь слабо посмеивался над этими сказками. Катрина отгоняла от него Викторию сначала платками, а потом тряпками. Стоило Мирону увидеть зареванную сестру, как ему мгновенно становилось хуже. «Молись, окаянная», — строго наказала она, когда хлопки от ударов ткани по тонкой девчачьей спине прекратились.  — Матушка, клянитесь, что вы хотя бы ее не изведете, когда я… — Замолчи! Замолчи, бессовестный! — вскричала Катрина, нависая над кроватью сына.  — Только в Новгород вам уж точно не надо, маменька, останьтесь здесь. Крестьяне без еды не оставят, земля хорошая, не изродилась ещё, — продолжил Мирон. — А там купцы эти… пропадёт Максимилиан, и вы вместе с ним.  — Замолчи! Сам решишь, что с имением делать. Отец всё тебе оставит, сам и распорядишься, как душа твоя пожелает.  — Душа моя Богу нужнее. Катрина от бессилия слабо ударила его платком по груди, и Мирон тут же в ответ разразился приступом кашля. Женщина испуганно схватилась за голову и, подобрав полы платья, помчалась за лекарем.  Виктория, услышав, что мать ушла, наконец добралась до постели брата. Она присела на её край. Девушка строго держала спину, теребя в руках носовой платочек, стараясь не поворачивать лицо к брату. Ее раскрасневшийся от слез кончик вздернутого аккуратного носа, опухшее личико и тяжелые веки разрывали сердце Мирона сильнее, чем сухой кашель горло. При каждом новом приступе он все ярче чувствовал привкус металлический привкус крови, пока не пришлось и вовсе стирать её платком с губ.  — Недолго осталось, братец? — с вызовом спросил Максимилиан, заходя в комнату.  — Уйди! Матушка велела тебе к его кровати даже на косую сажень не подходить!  — Если надо, то и на аршин подойду.  Мирон сел на кровати, откидывая от себя платок. Виктория пыталась уложить его обратно, надавливая на плечи, но тот даже не дернулся к подушкам.  — Уже не такой смелый? Ты бы извинился, братец, может, тогда в твою светлую память никто бы и Викторию обижать не стал бы. Родители же тоже не вечные. — Уродец! Это ты должен лежать и умирать! Но тебя Бог к себе ни за что не приберет, а дьявол твоими костями подавится! — вскинула руками Виктория. Мирон убрал её руки от себя, поднимаясь на ноги. Раз уж он собрался на тот свет, то умирать должен был в ночной рубахе. Мирон был частью государевой конницы, оттого и лежал в своей былой формы. Не хватало лишь тяжелой кольчуги, но в ней он вряд ли встал с кровати сейчас. Мирон взял в руки кочергу и ударил ей несколько раз о половицы, отряхивая от грязи.  — Дурь напоследок я из тебя все равно выбью, — огрызнулся он. — Мирон, пожалуйста! Тебе знахарка вставать запретила! Мирон!  Но разве мог дворянский сын сплоховать перед вызовом? Мирон, собрав всю свою волю в кулак, сделал несколько абсолютно ровных шагов вперед. Однако предпринять он все равно ничего не смог. Приступ кашля сковал его настолько сильно, что пришлось согнуться пополам. Максималиан тут же уложил широкую ладонь на его плечо.  — Совсем ты плох, братец… сейчас толкнешь тебя случайно, и одному Богу известно: сам умер иль помогли. Ты подумай, может, ещё извинишься?  Мирон сквозь кашель поднял кочергу, с силой ударяя Максимилиана над коленом. Послышался хруст. Брат завопил от боли, и Мирону оставалось лишь толкнуть его. Когда Максимилиан лежал без сил на полу, Мирон поставил кочергу на его живот, опираясь.  — И это мне стоит извиняться? — уточнил Фёдоров, нажимая сильнее. — Быть может, я не вытолкаю тебя на мороз из дома, но я все еще дворянин. А ты… а я даже не знаю, кто ты.  Катрина влетела в комнату перепуганная.  — Кто позволил тебе встать с постели? — спросила она у Мирона. — Два божедурья! Доведете брата до могила своими спорами! Что ты на меня смотришь, лободырная? Он же за тебя заступается! Будто не знает!  — Максимилиан…  — С этого вообще взять нечего! Отец уже вычеркнул его из наследства. Ни клочка почвы не получишь! Ух, узнает отец, что ты полез к брату, он-то тебе всыплет за дворянскую честь!  — Не принимайте близко к сердцу, маменька, мы немного повздорили. Зато глядите, я встал! И, кажется, поломал Максимилиану кости… попросите знахарку его оглядеть.  — Сколько же в тебе силы, мой мальчик, — с дрожащим голосом проговорила Катрина. Она совершенно не была глупой: сама понимала, что всем ее сказкам, рассказанных сыну о его дальнейших походах, никогда не суждено было сбыться. — Приляг.  — Прогоните их всех, матушка, — тихо попросил Мирон, убирая кочергу в сторону. Он подошел к Виктории, пряча за ухо растрепавшиеся пряди сестры. — Моя дорогая, я буду не так далеко. Ты можешь петь молитвы, и мне немедленно станет лучше. Только не плачь.  Он говорил совсем тихо, надеясь, что его слова Виктория не восприняла бы буквально. До его приступов она частенько пела в церковном хоре, и её голосу дивились прихожане. Чем чаще были его недуги, тем реже она появлялась на воскресной молебне, напевая ему Евангелие дома. Он надеялся, что потом через песню ей было бы проще пережить его утрату.  Однако Виктория тихо пропевала молитву за молитву в своей комнате, надеясь, что смогла бы так излечить его. Мирон, выпивая очередной отвар знахарки, уже ни на что не надеялся.    — Это почерк Славы, я тебе клянусь, — нервно проговорил Светло, сунув Ване записку за обедом. — Он правда здесь! И это он убил тех тварей!  Перед глазами Евстигнеева вновь появилась картина разрушенного подъезда. Человеку бы не хватило силы настолько сильно впечатать вампира в стену, а если так ударили Славу, то у него явно было несколько переломов. И как он смог после такой борьбы скинуть ещё одну тварь с крыши? Ваня пытался воссоздать картину сражения в своем воображении, но у него ничего не клеилось. Вряд ли бы вампиры, собравшиеся в кучку, чтобы было проще есть, начали драться между собой.  — Ты её на рассвете нашел? — спросил Ваня, разглядывая записку. Почерк принадлежал Карелину. Он выучил его наизусть, когда тот просил передавать рапорты о рейде директору. Руководитель команды всегда должен был оставлять небольшой отчет о проделанной работе с достижениями и неудачами всех членов команды, чтобы Академия могла сформировать индивидуальный портрет каждого охотника. — Нет, — покачал головой Ваня. — Я не спал до рассвета, все ворочался, потом уснул, проснулся и сходил на завтрак, а только потом нашел её. Уже день стоял! И солнца сегодня много! Значит, Слава всё ещё мог ходить под лучами. Ваня стал вчитываться в написанное. Карелин просил друга забрать какой-то перстень из архива Академии и передать ему. Он просил о встречи днём в центре города через неделю, недалеко от бара, где у них был рейд. Там же Слава извинялся, что услышал зов Вани, но не смог подойти, потому что ужасно чувствовал себя и совершенно не имел сил после драки.  — Ты уже рассказал родителям об этом? — уточнил Евстигнеев. — Они не должны узнать! — занервничал Ваня. — Они тогда охрану наймут на этот перстень, а я хочу Славе помочь. Ничего им не говори, слышишь?  — А план-то у тебя какой?  Ваня посмотрел на него внимательно, оценивая, насколько Евстигнееву можно было доверять. Однако он быстро перестал играть в гляделки и стал говорить.  — Я скажу родителям, что хочу пойти по их стопам, это правда, так что я даже почти не совру… а потом добавлю, что в архиве лежат книжки, которые я хотел бы прочесть, чтобы стать достойным продолжателем семейного дела и блестяще сдать экзамен. Так и стащу кольцо. А дальше… мне твоя помощь нужна будет. Я скажу, что ты повезёшь меня тренироваться куда-то за город, где лучше оснащение, чтобы я смог убить нужное количество тварей, чтобы подать свою кандидатуру в Правительство!  Евстигнеев очень скептично посмотрел на Ванечку. Он был совершенно не похож на тех, кто был готов нарушить правила. Однако дружба с Карелиным явно на него плохо действовала. Такое желание помочь Славе вызывало у Вани лишь горькое чувство в груди, да такое сильное, что оно вот-вот бы излилось в пищевод желчью.  — Всего одно условие, — пробормотал Ваня, внимательно разглядывая реакцию Светло: он ощутимо напрягся. Предложить-то ему взамен явно нечего, и с каждой секундой Ваня лишь больше сомневался, что рассказал свой план и просил помощи у правильного человека. — Мы реально будем тренироваться вдвоем все эти дни, чтобы твой план выглядел убедительнее.  Реакция Вани не заставила себя ждать. Он бескультурно перемахнул через стол, удерживая вес на руках и стараясь не задеть поверхность ботинками. Светло крепко обнял Ваню, бесконечно повторяя слова благодарности. Когда Ванечка оторвался и собирался идти к родителям, Евстигнеев повернулся к нему и добавил ещё тише: — И Вань… может, после встречи со Славой… мы сходим куда-нибудь? Вдвоем. Без Карелина. Когда вы наболтаетесь, конечно, и всё такое. Но это не условие, если что. Это предложение. — Конечно, пошли! Ты мне жизнь спасаешь, Вано! Понимаешь? Жизнь! Воодушевленный Светло полетел за стол к родителям, оставляя Ваню в одиночестве с глупой улыбкой на лице.  Наблюдательная мама, оторвавшись от салата, природу энтузиазма сына совершенно не смогла понять.  — Что это ты так на Ивана Евстигнеева налетел? — спросила она.  — Он согласился чаще меня тренировать, мам! — крайне убедительно соврал Светло. — Я теперь точно смогу убить троих тварей в одиночку! Или пятерых в команде… я смогу стать членом Правительства и пойти по вашим стопам! Родители смотрели на него с гордостью и одобрением. Ване даже стало неловко, что он их обманул. Но это ведь не было абсолютной ложью! Светло собирался стать членом Правительства! Просто сейчас это был не приоритет. Да и не было это таким уж поводом для радости.   — Ты уверен, что это хорошая идея? — спросил Мирон, скептично разглядывая палку, которую Карелин сунул ему в руки. Слава закатил глаза. Конечно, он был в этом уверен! Если Карелин собирался убить Викторию, то и противник на тренировках у него должен был быть ей под стать. А больше первородных Слава не встречал.  — Фора нужна? — бесцветно спросил Мирон, явно не особо желая с ним драться. Даже во имя тренировок! Карелин почти каждый свой день заканчивал убийством тварей, и вампир не верил, что этого было недостаточно для поддержания формы. — Моя фора — это то, что ты вряд ли умеешь пользоваться палкой, — отозвался Слава, прокручивая свою в руке.  — Это я-то не умею?  Мирон легко повторил его движение, напоследок отправив палку в воздух и поймав её другой рукой ровно за центр. Фёдоров, замечая чужое непонимание в глазах, самодовольно усмехнулся.  — Лейб-гвардии Преображенский полк, — Мирон отвесил небольшой шуточный поклон. — Могу научить кататься на лошадях, — предложил он.  — Мне кажется, что из нас двоих тебе больше к лицу ездить верхом, — уклончиво отозвался Слава, туша в себе приступ смеха. — Фора мне все равно не нужна.  — Ну тогда… извини, — пожал плечами Фёдоров, нанося первый удар. Слава еле успел сообразить, что атаки было положено отражать, а не разглядывать нападавшего. Карелин с трудом оттолкнул его от себя, схватив палку двумя руками.  Мирон с легкостью наносил удары по чужой палке, пока Слава сам не приблизился к нему. Использовать всю мощь вампирской силы было бы слишком нечестно, поэтому первородный сдерживал себя, как мог. Карелин заглянул в голубые глаза, надавливая на палку сильнее. — У тебя красивые глаза, — с улыбкой произнёс Слава.  — Виктория на такое не поведется, подумай ещё раз, — проговорил Мирон, легко отскакивая в сторону и ударяя концом палки Карелина в плечо.  — Это был искренний комплимент! — Мы тренируемся или обмениваемся любезностями?  — Как одно мешает другому?  — А вот так. Мирон резко двинул палкой, нанося серию ударов, последний из которых очень некстати попал Славе в живот, заставляя его пошатнуться. Фёдоров не нуждался в особых знаках для продолжения. Он нанес новые удары по запястьям Славы: сверху и снизу, а затем резко поддел палку в его руках на себя. Карелин выпустил из рук оружие, и Мирон, не давая ему приблизиться к лежавшей на промерзлой земле палке, навалился на охотника, уронив его на землю. Благодаря своей палке он легко зафиксировал руки Славы.  — Говоришь, мне больше идет ездить верхом? — уточнил первородный, и пока Карелин замешкался с ответом, растянулся в улыбке. — Десять секунд без оружия на лопатках, — заметил Мирон. — Я победил. Слава тяжело вздохнул, переводя взгляд с чистого светлого неба на такие же глаза Фёдорова. Мирон довольно улыбался своей победе и продолжал фиксировать его руки и шею своей тренировочной палкой, ожидая признания своей победы.  — Ты победил, — произнёс Слава. На удивление, он был совершенно не расстроен! Если проигрыш в стенах Академии побуждал его не вылезать из тренировочного зала и сбивать кулаки в кровь, то сейчас его даже обида не уколола. Мирон так засиял из-за своей победы! А у Карелина не поворачивался язык назвать это нечестной игрой, ведь первородный не использовал никаких вампирских штук.  После того, как Слава признал свое поражение, Мирон перестал придерживать его палкой и легко поднялся на ноги. Он подал Карелину руку, помогая охотнику встать. Пока Слава отряхивал себя от земли и комков снега, Фёдоров продолжал задумчиво крутить палку в своих руках.  — Ты ведь, получается, служил в Империи? — уточнил Карелин, надеясь узнать хоть что-то о прошлом вампира, раз уж он не горел желанием рассказывать о семье и обращении.  — Я служил даже то того, как стал вампиром, — гордо произнёс Мирон. — Моя семья обладала лишь условным земельным наделом: он принадлежал нам, пока государю кто-то служил. Меня с почестями быстро отослали из-за здоровья, отец служил до конца своей жизни, а я вернулся к службе лишь после обращения. Только Макс разорял наш двор.  — Ты болел? — тихо уточнил Слава, и Мирон мгновенно помрачнел. Фёдоров отвел взгляд от охотника, всматриваясь вдаль. В такие мгновения он напоминал самого холодного и безучастного человека на земле, однако Карелину упрямо казалось, что ему просто было невыносимо больно, оттого воспоминания и не могли преобразиться в слова. Мирон сжал губы, точно стараясь показать отсутствие у себя намеренности это обсуждать, однако он все равно заговорил через несколько мгновений.  — В современных реалиях это называется «лейкемия», — произнёс он. — В моем времени такие слова никто не употреблял. После похода на Шелонь я заболел гриппом, а затем стал болеть чаще и чаще. У меня постоянно шла кровь из носа, кровоточили десна. Иногда меня била лихорадка без других признаков простуды. Мне с каждым месяцем было все тяжелее бегать: мучала отдышка, головокружения без причины… иногда взгляд мутнел сам по себе. Я слабел и худел. Раньше я был совершенно не таким тонким! Катрина считала, что меня прокляли родственники забитой по её приказу девушки, на которой я хотел жениться. Однажды на моей оконной раме нашли записку, что я сгнил изнутри, что у меня гнилая кровь, и мы втроем: я, Виктория и Макс — сгнием заживо.  Слава слушал внимательно, боясь перебить чужой рассказ. Мирон говорил отстраненно, словно он был на исповеди и рассказывал всё священнику.  — Они вас прокляли, и вы стали вампирами? Отсюда «гнилая кровь»? — уточнил Слава. Фёдоров покачал головой, отпуская палку и присаживаясь на холодную землю. Он внимательно посмотрел на Карелина, словно оценивая его, но всё же продолжил свой рассказ.  — Нас не проклинал никто чужой, Славка, — отозвался Мирон: его голос звучал совершенно бесцветно. — Я просто заболел лейкемией. К сожалению, тогда никто не знал, что такие заболевания существуют. Виктория и Макс чувствовали себя прекрасно, поэтому совершенно не факт, что они заболели бы ей хоть когда-нибудь. Но Катрина считала иначе. Моя мать продала душу и отняла наши нормальные жизни, подарив каждому бессмертие в обмен на то, что мы должны были пить кровь. Она сделала нас вампирами. Меня обратила… нет, не так. Меня убила собственная мать.   Холод подвала заставлял Мирона дрожать. Он, сгорбившись, стоял рядом с Викторией, опираясь на длинную кочергу вместо трости. Рядом с Катриной, напротив них, стоял Макс, непонимающе разглядывая происходящее вокруг. В центре на круглом столе лежал фамильный перстень, который их матушка вытащила из чужой могилы. От мерцания свеч и их тяжелого запаха, холода и сырости Виктории было дурно, и она держала старшего брата под руку. Она совершенно не понимала, кто кого больше поддерживал в эти мгновения.  — Вы издеваетесь, матушка? Это чернь какая-то! Перестаньте немедленно, вы же христианка, — нервно проговорил Мирон. На время он почувствовал себя лучше, но он совершенно не ожидал, что из-за этого мать потащила бы их троих в подвал, заперев двери. Однако Катрина его не слушала. Она продолжала щебетать что-то на неизвестном им языке, время от времени заканчивая фразу холодным: «Via in aeternum». Это было единственным, что Мирон разбирал во всей этой чертовщине. Еще его прабабушка говорила это вместо обеденной молитвы. Фраза означала: «Дорога в вечность».  — Я больше никогда не трону Викторию, если ты протянешь мне свою руку и дашь закончить начатое, — предупредила Катрина, забирая ладонь сына в свою. Когда он нервно, инстинктивно сжал руку в кулак, почувствовав острый ноготь, упирающийся в ладонь, она продолжила. — Иначе я за себя не ручаюсь. Мирон усилием воли разжал крепко сомкнутые пальцы, и Катрина разрезала его ладонь небольшим кинжалом. С матерью было нельзя шутить — если она обещала изжить Викторию, то сделала бы это с широкой улыбкой и блеском глаз. Кровь пролилась на драгоценный камень фамильного кольца. Рубин блеснул. Матушка повторила это действие с каждым своим ребенком, продолжая приговаривать свое заклинание. Виктория изо всех сил впилась в руку брата, когда свечи стали тухнуть одна за одной.  — Моя дорогая, это сквозняк, — прошептал Мирон на ухо сестре, и в подтверждении его слов светло-русые волнистые пряди дрогнули. — Не бойся. Просто ветер. Он завывает из щелей.  Мать зажгла об последнюю свечу веточку полыни, и легкие Мирона сковал тяжелый горький аромат. Мужчина крепче стиснул кочергу в своих ладонях, стараясь не спускать с Катрины глаз.  — С утра приедет отец и будет спокойнее, я обещаю, — тихо произнес Мирон, когда сестра стала дрожать сильнее. Однако сейчас он врал даже самому себе.  С каждой секундой атмосфера в подвале становилась всё более жуткой, а мать смотрела на них такими обезумевшими глазами, что холодок пробежал и по Мироновской спине. Только Максимилиан выглядел отрешенным, совершенно не противясь указаниям матери.  Полынь горела над небольшим сосудом. Как только веточка скинула в воду весь пепел, Катрина поднесла чашу к рту своего младшего сына, и он послушно сделал глоток. Следующей была Виктория, и она тоже не могла противиться воли своей матери. Когда очередь дошла до Мирона, Катрина забрала в свои руки кочергу сына, отдавая чашу ему в ладони. — Пей, — строго произнесла женщина.  Мирон рассмотрел содержимое чащи. Какая-то густая жижа вперемешку с пеплом полыни выглядела настолько мерзко, что у него болезненно сжался желудок.  — Пей, — повторила она, когда Мирон слишком долго молча рассматривал содержимое чаши. — Что это?  — Пей!  Мирон скрепя сердцем сделал большой глоток. Если бы он не сделал, что хотела от него мать, то одному Богу было известно, как бы Катрина обошлась с Викторией. Мирон никогда не был дураком: судя по самочувствию, он явно не жилец. Его главная задача заключалось в том, чтобы его драгоценная сестра оставалась под защитой матери от Максимилиана и его дружков.  Жидкость была чрезмерно горькой и металлический одновременно. В нос ударил резкий тухлый запах как со скотобойни, и Мирону показалось, что его сейчас стошнило бы тем, что он выпил. Однако он замер. Ни один мускул его не слушался, а пищевод горел сильнее, чем от крестьянского самогона, которым его угощали в деревне. Мирон согнулся пополам, Виктория пыталась подхватить его под руку, но мать оттолкнула её. — Что это было? — спросил он. — Мама, что это было?  Но Катрина смотрела на него, не мигая, и молчала. Она не проронила ни одного слова, даже когда Мирон упал на колени от ощущения, что у него горел весь организм изнутри. Следом за ним покосилась Виктория, падая на колени с грохотом. Ее тошнило. Последним был Максимилиан. Он пошатнулся, попытался сделать шаг к двери, прихрамывая, а потом с приступом кашля упал на колени.  — Ты… ты нас всех отравила?  — Я вас всех спасла!  Голос Катрины звучал безумно. Она схватила со стола перстень, перепачканный в их крови, и надела его на палец Мирона. Когда в его глазах стало темнеть, а в ушах — шуметь, Катрина погасила последнюю свечу, погружая подвал в абсолютную темноту.